Птенчик

Он ещё слишком слаб, даже не смей смотреть в его сторону такими глазами! — эти слова Фарм повторял снова и снова, каждый раз, как подобранному в его поле скелету приходилось вытирать лицо от пролитого мимо рта бульона, или от жидкой овощной пюрешки, на которую этот странный полутруп несмотря на полуобморочное состояние кривил нос даже через сон. — Давай, птенчик, ещё пару ложечек, ты и так практически пыль, чтобы перебирать харчами. Мои хрюшки едят эти овощи с превеликим удовольствием, да и я сам не отказываюсь от кабачкового пюре. — уговаривал Фарм так и не приходящего в сознание, но явно поправившегося за последние дни монстра. — Где ж ты взялся на моём участке, чудо ты гороховое и кто ж тебя так… Он позволил себе коснуться острых краёв пролома в черепе лежащего, скользнув следом на висок и острую скулу погладив скользящим движением, а следом на чёткий контур нижней челюсти и обратно, поднимаясь к ушной впадинке, что своим кривым сломленным краем так привлекала внимание. Фарм не понимал своих чувств. Этот странный незнакомец, уже вторую неделю валяющийся без памяти в его кровати притягивал к себе взгляды, словно магнитом. Раньше жалостливые. Фарм своими огрубевшими от земляных работ руками всё боялся повредить и без того выглядящие такими хрупкими кости, когда протирал влажной мочалкой, или переодевал в самый первый раз, освободив тело несчастного от тех ошмётков, что можно было с натяжкой считать одеждой. А следом взгляды перешли в категорию заинтересованных. Фарм выучил практически каждый скол, каждую трещинку, он мог по памяти нарисовать форму пролома в белой черепушке. А потом… он просто не мог отвести взгляда, буквально пожирал глазами эти хрупкие, доведённые до болезненной худобы тонкие косточки, запавшие глазницы с тёмными чуть красноватыми тенями под ними, острые фаланги, покрытые царапинами и следами зубов. Его хотелось кормить, спасать, защитить и обязательно обнять. Да, стиснуть в тесных жарких объятиях эти иссохшие и ссутуленые немного плечи и поцеловать обязательно в угловатую плоскость лопатки. Странное желание. У Фарма ещё никогда не возникало такого. До этого. Он поправил закатанный рукав клетчатой рубашки на крепких костях и вздохнув поднялся на ноги. — Я отлучусь ненадолго, дружок, мне надо бы покормить моих свинок да у курей яйца собрать, — невесть для чего огласил свои планы на ближайших полчаса Фарм. — А ты спи, поправляйся и набирайся сил, что я, зря на тебя свои продукты переводил столько времени, что-ли, спящая принцесса. Оставить бы тебя себе, любил бы, кормил да лелеял бы… эх, так не захочешь же, сбежишь, как только в себя придёшь. Так и ничего странного. Кому ж нужен обычный фермер в пару? Дык никому ж… — проронил он немного расстроено и прикрыл дверь за собой. Хоррор открыл глаза. Он пришёл в себя ещё пару часов назад и с той поры старательно изображал из себя мертвеца. Раньше из страха, по старой памяти, ведь мало ли куда его могла выбросить одна из тех воронок, что открылись в его рассыпающемся на части мире в последний момент… А потом он вдруг понял, что больше не чувствует вечный голод. Его повреждённая искалеченная магия впервые за такое долгое время урчала сытой кошкой. Хоррор раньше подумал, что это просто отмерли рецепторы, посылающие сигналы о голоде, либо боли, но когда спустя пятнадцать минут лежания кто-то пришёл и сел рядом с ним на кровати и стал кормить его с ложечки, аккуратно маленькими порциями заливая что-то мягкое и неприятно кисловатое, но явно съедобное ему в рот… он едва не пустил слезу от счастья. Голода больше и правда нет. Это его личный рай, не иначе. И Хор лежал и вслушивался в шуршание ткани, в звон ложки о тарелку, боялся открыть глаза и вдруг понять, что это всё сон и он очнётся на полу у себя в пустом доме с пылью его Папируса в углу, которая там уже так давно… Потому он лежал, лежал и не шевелился. Замер, когда лица коснулись чужие пальцы и чуть не выдал себя, вздрогнув от приятного глубокого баритона, что выговорил: «Любил бы, кормил да лелеял бы…» Заманчивая перспектива, только вот… сможет ли Хор себя заставить? Ради еды, ради сытой жизни сделаешь и не такое. Но, вдруг он не сможет? Не сможет вообще? Он забыл как это… хотеть любить… даже не любить, а просто хотеть, он не помнит. Он пошевелил пальцами на ногах и с удовольствием отметил, что чувствует практически каждую часть своего тела, не то, что прежде. И сполз с кровати, с недоумением уставившись на майку и короткие не то семейные трусы не то шорты, что были на нём одеты. — Да и не важно. — решил он про себя и довольно улыбнулся, заметив на тумбочке свалку грязной посуды, среди которой виднелся короткий нож, — А вот с тобой мне будет спокойнее. — огласил он и спрятал его в ладони лезвием кверху. И скользнул за дверь, обнаружив небольшую комнату с большим диваном, на котором грудой лежало одеяло с подушкой да широкополая соломенная шляпа, к которой сразу потянулись руки. Хоррор сжал плетёную солому и в макушке образовалась вмятина. «Наверное хозяин дома, в котором он очутился, достаточно слаб, раз пользуется такими хрупкими вещами, не повреждая их» подумалось ему и он стиснул рукоятку ножа сильнее: — Может, если ты слаб, я стану хозяином всего этого вместо тебя? Такое решение имело место быть. Зачем выторговывать себе доступ к еде и безопасности, если это все можно забрать силой. Выживает сильнейший, а слабые… слабые подстраиваются и подчиняются, это он знал точно, мир по-другому не работает. С такими мыслями он и вышел из дома, оглядел просторный двор. В глаз впали открытые двери в небольшой сарайчик, откуда слышалось шуршание и тихое мугыкание — кто-то себе под нос напевал простую песенку и с весёлым «ия-ия-йо» скрёб металлом по камню. Хоррор скользнул внутрь, перехватив нож покрепче и уже почти было дошёл до наклонившегося спиной к нему монстра, занося руку для удара. Жаль, он не захватил с собой свой топор когда прыгал в ту воронку. Под ногой едва слышно влажно чвакнуло и казавшийся таким низким монстр вдруг выпрямился, резко припадая на полусогнутые и делая выпад вперёд: — Эк, шо за дичь тут… шастает. — последнее слово он проронил уже совсем не тем голосом, что были сказаны предыдущие. Хоррор выронил нож. Мысль об убийстве пропала моментально стоило ему увидеть того, к кому он попал, в полный рост, оценить крепкую сбитую фигуру, что прижимала его сейчас к стенке, пришпилив вилами к деревянной поверхности, словно безвредного безобидного мотылька. Хоррор сглотнул судорожно, бродя взглядом по крепким рукам с широкими ладонями, объёмной грудной клетке, которая была, казалось, раза в полтора больше его собственной, взглянул на лицо, растерянно моргающего монстра. И к своему удивлению не увидел там ни капельки злости. Только досада плескалась в белых с едва видимым зелёным контуром зрачках: — Ох, это ты, птенчик. Шо ж ты молчишь да со спины подкрадываешься, я ж подумал опять медведь или ещё зверь какой, тут же оно вон, сколько их бродит, замучаешься отгонять. Чуть на вилы тебя не поднял, глупый. Хоррор поскрёб пальцами железные прутья, что прижимали шею и не давали свободно дышать. Сейчас его убьют, иначе же не бывает, а слова… так, для отвода глаз. Он вцепился в железный инструмент, пытаясь вырвать металл с дерева, но зубья уж слишком глубоко вошли в дерево. Он слаб, слишком слаб, чтобы вырваться, оставалось надеяться только на быструю милостивую смерть, ведь кто оставит напавшего на него монстра жить? Не надо было ему нападать. Не надо было. — Ох, как неудачно получилось-то! — воскликнул Фарм, заливаясь лёгким мятного оттенка румянцем, — На собственного гостя руку поднял. Ты уж прости меня, птенчик, я не хотел. А ну-ка, не шевелись, сейчас я тебя… Хоррор зажмурился. Шею рвануло острой болью и прижимающий к стене металл пропал. Он привалился лопатками к тёплому дереву и не веря открыл глаза. Он всё ещё жив. Он дышит. Его впервые в жизни пощадили. Да кто же перед ним? Что за монстр, настолько превосходящий в силе, отступится, откажется от поднятия УР? Что за монстр будет смотреть на слабого не с презрением, а с тревогой, которую Хоррор видит в этих глазах напротив? — К-кто ты? — голос сиплый, надтреснутый, странно, что вообще не привычный сипящий шёпот, что вырывался с его глотки последние полгода. — Ох, я не представился, я Санс, скелет Санс, но ты зови меня Фарм, я давно не использую то имя, оно как бы… слишком официальное. А как я могу называть тебя? И ему тянут руку. Как тянул когда-то он сам. В том далёком мире, жестоком мире, мире, что умер и возможно... это к лучшему. Слишком уж много страданий там было. — Я Хоррор. Хор, если скорочено. — он вложил свою ладонь с опаской в чужую руку, помня собственные «шутки», но выдохнул шумно, когда боли почему-то не последовало. — Ой, да у тебя же кровь! — вдруг вскидываются напротив и Хоррора сграбастывают ближе к себе, почти в объятия, нарушая все личные границы. Запрокидывают голову силой назад и ведут пальцами по шее. Хор даже всхлипнул от накативших вдруг чувств, давясь одновременно и страхом и благодарностью и непонятным неожиданным смущением. Хотелось пойти на поводу у животных рефлексов и прогнуться под сильнейшим, добиться покровительства, защиты, подчиниться, стать нужным, принятым в стаю... нет, как же это называлось правильно… семью. И Хоррор скулит тихонько, выгибаясь так, чтобы нависшему сверху было удобнее зализывать его раны. Фарм принял тихий скулёж как реакцию на боль: — Ну, ну, тише, так болит? Надо промыть и обработать, эй, эй, тебе что, плохо? — принимает мягкую податливость тела под своими руками за слабость, — Ты совсем размяк, дружочек, ноги не держат? А ну, иди сюда, сейчас. Я отнесу тебя в дом. Глупый маленький птенчик, что не умеет рассчитывать свои силы. И Хоррора подхватывают на руки, втискивают в сильную грудь и несут. Мягким мерным шагом, уверенным. Он сильный и добрый. Он кормит и даёт кров. Хоррор вжимается лицом в размашистые ключицы, оплетает руками шею: — Я хочу остаться. Не прогоняй меня, я буду полезным, буду нужным, я буду платить… чем только попросишь. Возьми меня… к себе. Фарм вздрагивает от сиплого голоса, от тихих слов. «Возьми меня…» тут же вырывается из контекста и бродит по закоркам мозга. «Я буду платить чем только скажешь». Он ведь может сказать, может попросить, может потребовать: — Глупый, я не выгоняю слабых, в особенности таких милых, как ты. Ты можешь остаться просто так, я ничего не буду требовать взамен. Душа Хоррора стучит в груди в ответ на ласку и тёплые слова, льнёт к истончившимся рёбрам. Нет. Он не хочет просто так. Он хочет быть нужным. Он хочет быть частью чего-то общего, частью их стаи. «Возьми меня, Фарм, возьми к себе, я буду верным, ты не пожалеешь» — бьётся всполошенное и Хоррор тяжело дыша закрывает глаза.