Начерти

      Они действительно добывают водку и действительно пьют ее, как школьники, в какой-то старой беседке на детской площадке. Артем и Рустам играют в лесенку, и тот наконец-то ловит себя на том, что ему становится легко и весело, а коллеги вдруг превращаются в друзей, с которыми у него будто снова осенние каникулы — не мешает даже промокший в ноябрьской грязной жиже кроссовок.              — Только не караоке, ради бога, ну Вика, я не выдержу еще раз слушать, как вы с Туралом поете Славу дуэтом.              — Только скажи, что мы плохо поем! — возмущается Турал.              — Я хочу в нормальный клуб, сегодня сет будет у знакомого в…              — Никто, блядь, Рустам, не хочет слушать техно, кроме тебя! — Артема поддерживают и Вика, и Турал, Рус беззлобно шлет их нахуй, допивает из пластикового стаканчика и тут же подливает себе апельсинного сока, чтобы запить выступившие на глазах слезы.              Они шумят и смеются, допивают водку, Рустам под протестующие крики разбивает бутылку об качели, такси уже подъезжает, а они не могут его найти, еще и Туралу, конечно же, нужно срочно поссать, и обязательно на кирпичную стену жилого дома, из окна кричат, и они убегают. В такси Турал на пассажирском требует аукс, Артем и Вика греют Руса по обе стороны на заднем, и ему прикольно и легко, и ночная Москва яркая и красивая, в запотевших окнах огни промзон и многоэтажек, фары встречных автомобилей — все превращается в карусель света.              Они все курят у входа, разморенные теплой машиной после алкоголя на холоде.              — А теперь по делу, приятели, — Рус оглядывает коллег, руки в боки. — Честно говорите, на ком есть.              — На меня не смотрите, — первая отмахивается Вика.              — Я пустой, — Артем демонстративно выворачивает карманы, как будто кто-то бы стал носить вес прямо в них.              — Турал? — Тот только молча улыбается.              — Твою мать, Турал!              — Да что? У меня ипотека, вообще-то, и жена, — он смеётся и разводит руками, и все оставшиеся трое одновременно рассыпаются в ругательствах.              — Я тебе деньги платила дважды в этом месяце, у тебя там что, на замок ипотека? Ты от жадности не охерел?              — Жена у него… Пиздюк, сука.              — Нас скоро вообще во все клубы пускать перестанут, — горюет Артем. — Ты банчишь, сука бессмертная, как в восьмидесятые, из пальто, а этот пиздится все время с кем-то!              — А мне за что прилетело? — возмущается Рустам, скорее для виду, потому что это — чистая правда. Сам бы он, правда, сказал, что чаще не «пиздится», а «получает пизды».              — Да за то, что вы конченные какие-то, заебался дружить с вами уже. Складчикова, давай не будем больше с ними общаться?              Они продолжают шутливо переругиваться, когда заходят в клуб, Рустам почти сразу отваливается от компании, исследует танцпол в одиночестве, замирает на мгновение, чувствуя, как басы из колонок отдаются в его тело, от пола через ноги вверх, до живота — он всегда любил это ощущение. Свет в клубе приглушенный и розовый, он делает все вокруг клубничным. Рустам танцует один, не смотрит ни на кого вокруг, наслаждается штилем внутри, пока не появляется желание выпить еще. На баре он находит своих, случаются шоты, шоты и еще шоты, потом что-то очень сладкое и со скользким шариком личи на дне — приятная неожиданность. Общаться из-за громкой музыки сложно, можно только орать друг другу в уши, но Русу это даже нравится — не нужны никакие лишние слова, они понимают друг друга и так.              Он ловит на себе внимание и девушек, которые смотрят пристально и улыбаются, поправляют волосы, и парней, которые быстро отводят глаза, удивляется этому — когда-то он считал себя весьма симпатичным, потом смирился, что злоупотребление все-таки отражается на внешности, и он в свои двадцать семь поистаскался и как будто потух. Рустама в потоке выносит на задний дворик в курилку, почему-то он в викиной шубе, музыку здесь слышно глухо и тихо, зато слышно разноголосо галдящих курильщиков, он не может найти свои сигареты, и какая-то девчонка сует ему в зубы свой тоненький Ричмонд.              — Ну и жопа у тебя, — с самым сальным на свете придыханием сообщает он девчонке. — Прям кардан!              Он не слышит, что та ему отвечает и отвечает ли, убирает ее с дороги и движется обратно ко входу, выкуривает сигарету в три затяжки, глядя на оранжевое от городского освещения небо, где-то в затылке проскальзывает мысль, что скоро пойдет снег. Какая-то блондинка кричит ему что-то, он кричит ей в ответ отсосать, доволен собой ужасно.              Свои танцуют где-то в центре танцпола, он видит тонкие викины руки, поднимающиеся к самому потолку, Рус возвращается на бар и берет себе еще два по пятьдесят, чувствуя, что вот-вот приблизится к самому желанному состоянию автономного режима. Его поворачивает к себе сильная рука — какой-то здоровый парень, явно настроен не на дружеское общение, Рустам не может разобрать, что тот хочет, просто улыбается, чувствуя, как изнутри поднимается чувство, по которому он давно соскучился.              — Хуле ты улыбаешься? Я спрашиваю, ты что, блядь, девушке сказал? — голос парня прорывается через музыку.              — Что нехуй жопу такую отращивать. Она что, не расслышала? — Рустам кричит ответ прямо ему в лицо.              Парень орет уже что-то совсем неразборчивое и с душой прописывает слева, метит в челюсть, но техники не хватает, и удар выходит разочаровывающее смазанным. Рус еще немного танцует вокруг него, смотрит, как забавно тот машет руками, затем краем глаза отмечает стоящую на баре чужую пивную бутылку, идея кажется ему просто замечательной — он хватает ее и разбивает об стойку, стоящие рядом девушки с визгом разбегаются.              — Давай, сука, — Рустам машет розочкой, делает два выпада в сторону отскочившего от него парня. — Подходи, давай!              Охрана мгновенно вытаскивает его из клуба за капюшон, как провинившегося котенка за шкирку, он приземляется коленями в лужу, люди у входа отходят от него подальше. Рус встает, помогая себе руками, чувствуя, как внутри все еще горячо плещется адреналин и алкоголь, думает, что, возможно, просрал викину шубу, сердце стучит так живо и бешено, что он не чувствует, насколько холодный на самом деле асфальт.              Дальнейшая схема привычная, он шатко обходит клуб с левого бока и, зачем-то сделав над глазами козырек рукой, смотрит на узкое окошко туалета. Уже через минуту окошко отодвигается и оттуда высовывается Турал с рустамовой курткой в руках. Рус знает, что по ту сторону Артем подсаживает товарища и тихо ругается.              — Ты как обычно, Рустамыч. — Он передает куртку, Рус одевается, хоть и не чувствует пока необходимости. — Телефон не просрал?              Рус хлопает по карманам, находит мобильный и машет Туралу на прощание, уходить с собой их не просит, пусть веселятся, а он с удовольствием прогуляется до дома — алкоголь внутри говорит, что идти-то всего ничего. Реальность вносит в это «всего ничего» свои коррективы в виде гололеда и наполненных холодной жижей луж, которые Рус собирает по дороге, пробираясь темными дворами куда-то, вроде как в нужном направлении. Это не портит его настроение. Рустам ловит себя на том, что напевает под нос хит Меладзе, как раз тот, под который его выкинули из клуба. А еще хочется пива. Такое пиво они все называли «подорожным» — его следовало бахнуть по дороге из клуба, чтобы вплыть домой максимально мягко, а утром проснуться максимально больным.              Рус останавливается, облокотившись на какой-то забор у жилого дома, и, близко подняв к глазам расплывающийся экран телефона, пытается вбить в поисковик слово «круглосуточный». Хоть его уши и несколько оглохли от клуба, он слышит неподалеку какую-то возню и мужские голоса, а его работа навсегда прививает осторожность и внимательность в любых состояниях сознания, поэтому он убирает телефон и оглядывается. И да, рядом обнаруживается бело-синий бок ментовской тачки. Рустам делает пару шагов под отбрасывающий тень козырек подъезда и замечает рядом с машиной трех типов — мента по форме и двух мужиков, одетых в гражданское. Раздается телефонный звонок. Один из гражданских отходит в сторону, попадает прямо в оранжевый круг света от фонаря, и Рус с удивлением узнает странного мента с Таганки. На нем черная шапка, такие называют «гондонками», в которой он со своим кривым носом выглядит не как мент, а как вор-домушник, но это без сомнения он. Пока Рустам тупо пялится из темного угла, как классический маньяк, Лёха отрывается от телефонного разговора и замечает его — укрытие, видимо, пьяному Русу показалось более надежным, чем оно было на самом деле. Пару секунд они смотрят друг на друга. В миг просветлевший Рус неловко пятится назад, разворачивается на пятках и устремляется в противоположную сторону. На бег он не переходит, хоть и очень хочется, спрашивает сам себя, почему же он такой дурак и решил вести себя подозрительно, хоть этой ночью он чуть ли не первый раз в жизни реально ни в чем не виноват. Рустам трусит вдоль жестяного забора, с каждым шагом все больше злясь на себя, но останавливаться уже поздно. Тут что-то с грохотом бьется об забор, а затем прямо перед ним сверху падает тот самый мусор, и Рус в последний момент успевает сдержаться и не взвизгнуть от неожиданности.              — Вы чего? — звучит он так жалко, что самому становится смешно. Отряхивающий задницу от ледяной крошки мусор тоже ухмыляется:              — Так быстрее чем, обходить, — доверительно объясняет он, и Рус почему-то понимающе кивает головой. — А ты чего убегаешь? Опять гадостями какими-то занимался?              — Никак нет, товарищ полицейский, следую домой после тяжелого дня на работе. А вы прям меня помните?              — Конечно, помню, — Лёха подходит ближе, внимательно оглядывает Рустама и, как тому кажется, даже принюхивается. — Второй раз уже на тебя натыкаюсь. Судьба, наверное. Ну и пасет от тебя. Ты на работе водку глушишь?              — На ликеро-водочном заводе работаю, товарищ полицейский.              — Дегустатором?              — Отдел контроля качества.              Они какое-то время смотрят друг на друга, Рустаму немного неловко, и он решает представиться, тянет менту руку:              — Я Рустам.              — Да знакомились. Щербаков, Алексей Сергеевич, — мент с важным видом подает руку ему в ответ, рука теплая, как будто он и не спикировал минуту назад на мерзлую землю. — Тебя подвезти может? Задубеешь же. Потом найдем тебя весной. Знаешь, как мы таких называем? Подснежники.              — Я прогуливался.              — Куда прогуливался?              — До Чертаново, — Рустам хочет сначала назвать другой район, потом думает, что это излишняя мера безопасности, а «Чертаново» — понятие достаточно растяжимое.              Лёша смеется в голос.              — Что смешного? Нормальный район…              — Ты шел ровно в противоположную сторону.              — Я специально, — Рус чувствует, как в раз краснеют уши.              — Пиздец ты непутевый. Ну, отсюда уже даже в нужную сторону идти будешь до утра. Давай подвезу.              — Я такси вызову, — бурчит Рус под нос и достает телефон, чтобы его действительно побыстрее увезли из этой ситуации. — Вы же, наверное, при исполнении.              — При нем самом, — Лёха чешет лоб под ужасной шапкой и еще раз хитро смотрит на Рустама. — Ты с Убером-то справишься?              — Справлюсь, — Рустам огрызается и печально наблюдает за миниатюрой машинки на экране, которая никуда не торопится.              — А номер дашь свой?              Рус замирает, не поднимая глаз от телефона, и оценивает, какова же вероятность того, что прямо сейчас мент его бессовестно клеит. Вопрос Лёша задает настолько легко и между делом, что Рустам отбрасывает эту мысль. Наверное, тому от него что-то надо. Но что? По-хорошему, надо отказаться и послать его нахер.              Вместо этого он почему-то соглашается. Они действительно обмениваются номерами, Рус старается не смотреть на мусора, а того, напротив, вообще ничего не смущает. К счастью, подъезжает машина, Рустам ныряет в нее с облегчением, а Лёша в последний момент придерживает дверь.              — Как доедешь — напиши, — улыбается он, Рус смотрит круглыми глазами на его мягкое лицо и кивает.              В машине он лбом прислоняется к холодному стеклу и понимает, что, во-первых, абсолютно протрезвел, а во-вторых, страшно перенервничал.