Начерти

      — Долбоебы, блядь, права купили в переходе и ездят теперь… Сука, поворотники для кого существуют? Баран!       Агрессивный кулак с зажатой в нем электронной сигаретой проносится мимо лица Рустама, и тот резко приходит в себя на пассажирском сиденье гигантского, как квартира, нурланового Эскалейда.       — Ты тоже права купил, Нурик.       — Иди нахер, Рус!.. Куда ты прешь? Сука такая… — Нурлан всегда много ругался за рулем, но больше из-за страха, потому что водитель из него был откровенно хреновый, и Рустам часто ловил себя на том, что в его машине до побелевших костяшек вцепляется в ремень безопасности. Конечно, в лицо Рустам бы такого ему никогда не сказал, но Нур в душе это и сам понимал и предпочитал, чтобы по делам его возили Расул или Гурам. Сегодня, впрочем, он изволил покататься и взял с собой Рустама.       Рус дистанцируется от ругани бесконечно пыхтящего электронкой Нурлана и отворачивается в окошко, в котором невыносимо ярко светятся стеклянные бока высоток — сегодня выдался удивительно солнечный день. Мыслями возвращается туда, откуда его выдернули, и приходится признаться самому себе, что эти три дня он нет-нет, да и думает о менте Щербакове. Ладно, много думает. Сам не может себе ответить почему. Конечно, самый простой ответ в том, что мент ему просто понравился. С тем, что мужчины могут ему нравиться, он смирился еще до Нурлана, но на деле считал это просто последствием своего неразборчивого образа жизни: он слишком много времени проводит в невменозе, а в невменозе абсолютно все равно, с кем, что и где.       Мысли возвращаются к ментовским разборкам, о которых говорили Тамби и Эмир. Какова вероятность, что Щербакова к нему подослали, чтобы добраться через него до Сабурова?       Рус сразу отбрасывает параноидальную мысль, не сдержавшись и физически тряхнув головой — Нурлан не замечает. Зачем через него что-то делать и кто он вообще такой. В этой шахматной партии — никто, даже не пешка. Однако сегодня Нур именно ему сказал одеться прилично, и именно его он сейчас везет с собой на какие-то переговоры.       Это был, конечно, не первый раз.       Для Рустама логика Нурлана всегда была под большим вопросом, и он пытался найти закономерности в его решениях: Эмир ездил с ним тогда, когда нужна была самая умная голова, Расул — когда деловых партнеров надо было напугать. Он даже как-то брал с собой Вику общаться с чеченскими поставщиками, видимо, хотел просто отвлечь их красивой девушкой, а в итоге она так заболтала партнеров, что те подмахнули бумаги не глядя, лишь бы они скорее свалили. Зачем ему был он, Рус никогда не мог понять. На этих встречах он был представлен как «помощник», всегда молчал и смотрел по сторонам, слушал разговоры и мало что понимал. После Нур подолгу расспрашивал его, что он думал о партнерах и конкурентах, и Рустам делился своими наблюдениями, которые казались ему самому детскими и поверхностными, и он не мог понять, почему Нур к ним внимателен.       В картине мира Рустама все люди были плохими и желали навредить.       — Приехали, — Нур тормозит около невзрачного прямоугольного здания, окна в нем заколочены, у входа мусор и мешки с цементом.       — Мы наконец-то будем охотиться на людей в забросе?       — Не сегодня, — Нурлан смеется. — Я купил эту коробку.       — Поздравляю? — Рустам еще раз неуверенно рассматривает здание: в нем два этажа, есть интересная мансарда, стены из красного кирпича, но оно ветхое и неживое.       — Ты помнишь, о чем мы говорили, когда ездили на Воробьевы?       Тот день Рустам помнит прекрасно, потому что это был первый раз, когда он реально столкнулся с таким неприличным количеством денег.       Пить они начали в офисе, потом что-то ездили туда-сюда по Москве, потому что Нур вдруг захотел какого-то особенного шампанского, с ним пьяным за рулем было чуть менее страшно, чем с трезвым. Нужное шампанское обнаружилось только в третьем или четвертом магазине, когда Рустам услышал его цену, то внутри немного надломился. Этой огромной и очень пыльной (потому что какой сумасшедший, кроме Нурлана, стал бы покупать это шампанское?) бутылкой можно было оплатить два месяца аренды рустамовой квартиры, плюс коммуналка и сдача на конфеты. Потом была смотровая площадка на Воробьевых горах, где Нур, видимо, на радостях от открыточного вида сияющей ночной Москвы, открыл шампанское в стиле автогонок, и все вокруг — они оба, асфальт под ногами, машина — все стало липким от пойла с пузырьками стоимостью в одну хорошую московскую зарплату. Рус тогда слизывал стекающее по лицу в рот шампанское и смеялся сам с собой от того, что на вкус оно было совершенно обычным. С Воробьевых их забрал Гурам, который по плану должен был просто их отвезти по домам, но Нур решил, что им обязательно надо пить дальше, и они с Русом разнюхались прямо на заднем сиденье, и говорили обо всем, перебивая друг друга, смеялись и доставали Гурама, который пытался делать вид, что его ничего не смущает, Нур зачем-то тыкал его в затылок и сам с этого ужасно веселился, весело было и Рустаму, который никогда бы не подумал, что ему будет настолько легко и захватывающе с этим человеком, перед которым в обычной жизни терялись даже торговцы оружием и майоры полиции. Куда они поехали… Точно, потом была гурамова стрипуха, подарок от конторы за хорошую работу, ну и, конечно же, процент в общую свинку-копилку. Всех клиентов пришлось срочно выставить ради них двоих, а на столе возник сам собой и кальян, и фрукты, и еще куча еды, и Red Label, и самбука, которой они случайно подожгли подушку на диване, и они курили сигареты прямо в клубе, и Рустам танцевал со стриптизершами под какой-то зубодробительный ремикс на песню про любовь из 80-х.       Господи, как жить тогда было пиздато все-таки.       — Ты сказал, что хочешь открыть свой клуб, — Рус не очень уверен, какую именно из своих гениальных кокаиновых идей Нур имеет в виду в этот раз, но делает предположение, и попадает в точку.       — Пойдем смотреть.       Нурлан отпирает систему из замков несколькими ключами, пропускает Рустама вперед, ему представляется коридор с ободранными стенами; когда-то на них были красные обои, в воображении Руса возникает четкая картинка: вот тут, слева, гардероб, справа — огромное зеркало от пола до потолка, с освещением, конечно же, чтобы клиентки могли от души пофоткаться. Они проходят дальше, в гулком помещении нет ничего, кроме строительного мусора, но тут Рус видит что-то такое, от чего сердце начинает биться быстрее.       На противоположной входу стене, прямо над сценой — огромное окно в два этажа: алый витраж с переплетением цветов, листвы и птиц, чудесный и чудом сохранившийся в заброшенном здании.       — Охуеть, Нурик.       — Нравится? — он не видит его лица, но слышит, что Нур улыбается. — Как раз под ним пульт диджейский можно поставить.       Рустам чувствует, что сердце ухнуло в пятки. Невозможно было, что Нурлан мог запомнить, что Рус рассказал ему тогда в стрипухе под утро.       А было это тогда как-то так:       — Чем бы ты занимался, если бы не вся эта, — Нур рукой с сигаретой обводит вокруг себя, говоря, впрочем, не про вот это фиолетово-бархатное вокруг, а про их жизнь в целом. — Вся эта хуйня? Если бы не нужны были деньги? И доказывать кому-то что-то?       — Я бы музыку писал. Или был диджеем, или все вместе, — Рустам, сидящий почему-то на липком полу рядом с диваном, в обнимку с расшитой золотом подушкой, тут же прячет лицо в стакан с виски, потому что ему странно впервые говорить это вслух. — Я что-то там пытался делать еще дома, пока сидел-бухал у мамки на шее, потом как-то не до этого было.       — Ого, нихуя себе, погоняло будет у тебя Смэш теперь, — Нурлан смеется, а Русу колко и обидно. — Да чего ты, погоди. А что мешает? Тебе ноутбук нужен? Или че там, пластинки какие-то?       — Да ничего не нужно, — Рус отмахивается, делает глоток, в рот из стакана залетает кубик льда, и он с хрустом его жует, чтобы отвлечься. — У меня уже есть любимая работа, спиральки вот кокосом чертить. Давай, кстати, мешок свой, обновлю.        Как он делает кокосом спиральки, а не дорожки, Нурлану всегда нравилось, и больше они об этом не говорят.       Рустам и сам про это уже забыл.       — Я думаю между клубным баром и клубом, но, наверное, клуб прикольнее. Еще хочу, чтоб тут все было черное, — Нурлан подходит сзади к замершему Рустаму, большие руки со сбитыми костяшками обвивают его пояс. — Пятницу-субботу будешь играть, может и в воскресенье, и сам выберешь, кого еще звать будешь, диджеев там, музыкантов, акробатов, я не разбираюсь вообще во всем этом.       Рустам не может найтись хоть с каким-то вразумительным ответом и рад, что Нур у него за спиной и не видит его лица. Вспоминается не к месту мама — злая и в куцей шубе, которая говорит ему, что никто ему ничего «не даст на блюдечке с голубой каёмочкой, надо работать, а ты ленивый, как пес», и бесполезный, и обуза, и еще с десяток неприятных вещей. Ну вот тебе, мама, и блюдечко, ебать, и каёмочка.       — Вот там, — Нур продолжает обнимать его одной рукой, другой указывает на решетчатый второй этаж. — Типа кабинеты. Там будет и мой.       — А директора нанимать не будешь? — Рус еще сильнее смягчается в его руках. — Сильно надо тебе тут сидеть.       — Найму. Но и сам буду контролить. Все дебилы же вокруг, Рус, — он чувствует, как Нур зарывает нос в его волосы. — Ну и слушать, что ты там играешь хочу, конечно.       — Про переговоры напиздел, получается?       — Напиздел, — соглашается Нурлан. — Договорился уже обо всем. Место оценил?       — Это Центр, — тупо констатирует Рус и чувствует, как к первому восторгу примешивается что-то большое и черное.       — Считай, подарок мне от меня. За удачную сделку.       — А не рановато подарки дарить? — он осторожен, боится, что тот разозлится на него за неуверенность и уйдет, и, когда Нурлан отстраняется, Рус в последний момент не дает себе вцепиться в него по-детски, пробирает такой внезапный ужас, что в миг потеют ладони. Однако Нур всего лишь встает напротив и кладет руки ему на плечи.       — А ты в меня вообще не веришь? — Нур так серьезен и очень красивый, и Рустам быстро и жадно осматривает его: высокие скулы, самые черные глаза, жесткая линия рта и широкие плечи, весь как графитом начерченный. — Ты чего уставился так? Глаза сейчас выпадут.       — Хочу тебя таким запомнить, — Рус отвечает раньше, чем успевает подумать — книжно, сладко, но честно. — И я верю. Конечно, я верю, че за бред, Нур.       На уровне кадыка бьются слова Тамби о том, что судьба Центра уже решена, но он не знает, как рассказать об этом, как объяснить, да и не может же быть такого что Нурлан, проницательный и успешный Нурлан, совершенно не замечает стягивающуюся вокруг него удавку заговора бандитов и мусоров, не может же? Почему он вообще решил, что Тамби со своим мизерным допуском к кормушке может знать что-то, чего не знает Нурлан?       Рус напротив него теряется в своих мыслях, и Нур пользуется этим моментом, чтобы мягко перехватить его подбородок и поцеловать, и в этот раз так, как целуют только очень близких людей, и у Рустама земля едет под ногами. Когда Нурлан отпускает его, Рус еще раз смотрит на витраж и чувствует, как тот отражается внутри него алым.       — Отсосешь? — от Нурлана это не вопрос, а команда, и звучит она абсолютно спокойно и прям по-дружески.       Внутри себя Рустам придумывает эпиграф — «Топ-10 спусков с небес на землю» — и опускается на колени. Не то предложение, от которого можно отказаться. Нурлан запускает пальцы в его волосы, пока тот ковыряется с ремнем и молнией на джинсах, потом пиздит и пиздит сам с собой, как он часто делает в такие моменты — странная для Рустама привычка.       — Русик, бля, у меня ж вообще все есть… Бабки есть, машины, дома… Я сам в ахуе иногда, что это моя жизнь. Ты не думай, что я так в себе уверен, мне страшно, блядь, каждый день терять все это… Ох, Рус, классно, — он прерывается на хрип-стон, сжимает волосы сильнее, Рус ускоряется. — Я, когда по малолетке чалился, не так себе все это представлял.       Рустам замирает, мгновенно прилетает сверху:       — Не останавливайся, бля! Да, 161-ая, еще в Степногорске. Думал, там и сдохну, а оно вот так — свой клуб в центре Москвы… Мы всех их еще разъебем… Я убью их всех, Рус, — Рустам поднимает глаза, встречается с блестящими глазами Нурлана, так делать ему всегда было неловко, но сейчас там — абсолютная тьма, и Рус тонет в ней, но не забывает двигаться, и Нурлан смотрит сквозь него и давит на затылок. — Я всех, блядь, трахну.       Когда Нурлан заканчивает и копается с ремнём, Рус незаметно сплевывает себе под ноги и растирает кроссовком по бетонному полу. И сейчас хочется только одного.       (Не убить себя, нет — скорее, просто не быть.)       — Знаешь, че? Пепси хочется, — Рус вкладывает в это всю свою жизнерадостность, даже по плечу Нурлана хлопает. Улыбка такая, что больно даже не в скулах, а в ушах.       — Пепси? Ну купим тебе сейчас Пепси, — Нур вываливает свою железную коробку с коксом из кармана пальто — конечно, не будет же он ходить с зипкой, как на рынке. — Поправимся сначала?       — Мне не надо.       — А чего вдруг? — Нурлан смотрит прямо и совсем не весело.       — Просто не хочется, — конечно, блядь, хочется. Настолько, что зудят зубы и выступает слюна, Рустам может отказаться за себя, чувствует себя при этом так, будто он апельсин в соковыжималке, и шея в удавке, и что-то, что только притворяется человеком, но в нем нет сил сказать Нурлану, что и тому стоило бы с коксом притормозить — надеется, что без компании тот и сам не захочет. Глупо. Он уже понимает, что тот был нанюханным еще до того, как они поехали смотреть клуб, и, скорее всего, не спал ночь до этого. А, может, и не одну. Скорее всего, не одну.       — Тогда черти мне.       И Рустам чертит, как делал тысячи раз до этого, потому что знает, что ничего большего сделать не может и не хочет. А потом он будет Пепси. В стекле.