Начерти

      Ему снится, что прямо на него несется велосипедист — проснувшись в прыжке, Рус глупо взмахивает руками и долго моргает, пытаясь вернуть обратно зрение. Подтягиваются остальные органы чувств, с ними приходит пустыня во рту и гул в ушах. Краем глаза он отмечает стакан с водичкой у своего спального места, жадно пьет, и только потом, проморгавшись еще раз, он понимает, что ни коричневый скрипучий линолеум, ни обои в цветочек, ни продавленный диван, на котором он ночевал, ему не знакомы. Во рту разом становится еще суше, хотя казалось, что суше быть не может, а сердце, все еще гонимое вчерашним кокаином, неприятно прихватывает. Рус старается дышать тихо, но упорядоченно, чтобы не дать тревоге захлестнуть себя целиком, оглядывается — диван почему-то стоит в коридоре, и от этого Рустаму все происходящее становится еще более непонятно.       Он тихо встает и пытается сообразить, как что расположено в этой странной квартире и как ему незаметнее свинтить — кажется, что напротив дивана две комнаты, видимо, жилая и кухня, слева — ванная, а справа — входная дверь, чтобы к ней добраться, нужно пройти мимо одной из комнат, но дверь в нее, хотя бы, прикрыта. Рус оглядывается в поисках своих вещей, линолеум под ногами скрипит, как бы он ни старался левитировать над ним, его куртка и телефон обнаруживаются на полке рядом, под ней же — его ботинки, забрызганные грязью по самый верх. Он подбирает куртку, ботинки тоже берет в руки, телефон, конечно же, разряжен, а значит, он даже не может узнать, сколько времени — из щелей под дверями комнат, вроде, бьет естественный свет, а значит, сейчас хотя бы день.       Рустам вздрагивает, когда в зеркальной дверце шкафа ловит свое абсолютно безумное отражение, с синевой под глазами, лохматой головой и бородой, после сна заломившейся влево, и в совершенно чужой короткой ему серой худи и спортивных штанах. Оторвавшись, он крадется в сторону двери, старается не дышать, в памяти возникают отрывки вчерашнего — не мог же он…       — Доброе утро, Рустам!       С удручающей чёткостью он понимает, что Щербаков из комнаты слушал его возню с самого начала и молчал просто по приколу — с такими шумными полами незаметный побег был обречен на провал, даже если бы он был в норме, а не заперт в этом неповоротливом и шумном с похмелья теле. Рус ставит ботинки на пол, кидает на диван куртку, собирает в себе остатки достоинства и с прямой спиной заходит в комнату, которая оказывается кухней.       Достоинство покидает его сразу же, как только он замечает, что Лёша не один, а чаевничает с лупоглазым кудрявым мужиком, и оба они явно ждали его выхода.       — Это Витька, — Лёха радостно представляет кудрявого. — Мы вчера как раз с дежурства расходились, разрешил тебя у себя оставить — если бы в область ко мне поехали, ты б заблевался до смерти по дороге.       — Здрастье, — Рустам мрачно оглядывает простецкую кухню с урчащим на холодильнике телевизором.       — Ты садись, не стесняйся, — Витька приглашает жестом. — Чаю?       — А пива нет?       — Нет пива, — Щербаков реагирует раньше Витьки, берет со стола прохладную зеленую бутылку минералки и легко бросает в сторону Руса. — На, лечись!       Реакция с похмелья подводит, и бутылка улетает мимо. Замешкавшись на мгновение, Рус садится на корточки и унизительно пытается выудить ее из-под стоящей у входа полки, проклинает себя, Щербакова, свою жизнь и гостеприимного Витьку за компанию, спиной чувствуя, сколько веселья он приносит мужикам за столом. Краснеют уши.       — Ну ты чего вчера так нажрался-то, брат? — от этого вопроса Рус еще больше чувствует себя подростком и совсем скисает, но Щербаков отвечает за него.       — Так это, день рождения у него! Друзья разъехались, а он с девочками решил дальше праздновать. Да, Рус?       Рустам, уже присосавшийся к Ессентукам, кивает в неопределенном согласии. Витька открывает рот, чтобы спросить что-то еще в создавшейся тишине, но Лёша его прерывает:       — Вот что, Рус, иди освежись, тебе прям надо. Комар полотенце тебе оставил. И я тебя отвезу. Костюмчик твой, кстати, восстановлению не подлежит, наверное. В пакетик с собой тебе запакуем, но шансов мало.       — А я на него что… — картина вчерашнего вечера обрастает еще более жуткими подробностями, и теперь в воображении Рустама он в «Мишке» не только устроил пьяный дебош, но и наблевал на себя сидя, как остановочный бомж.       — Настругал? Да не, не ссы, поднос с едой какой-то опрокинул, все в жратве, — Русу сразу становится чуть легче.       — Ну, я тогда того, — от неловкости Рустам залихватски хлопает себя по бедрам, и сразу же жалеет об этом жесте. — Пойду я тогда, мужики.       — Давай-давай, — благословляет его Щербаков, пока Рус щенячьим пристыженным шагом ретируется в ванную комнату.       Там он садится на край ванной и лбом прислоняется к холодной раковине.       — Какой пиздец. — А ведь раз Лёха его переодевал, то и видел его дыру в бочине, которую невероятно трудно будет объяснить. Рус задирает кофту и разглядывает широкий пластырь, пытаясь понять, насколько подозрительно он выглядит. Весь пластырь грязный и потрепанный, как будто провел на его теле неделю. В дверь стучат, и Рус, воровато натянув кофту обратно, выглядывает в щель — через нее Щербаков передает ему упаковку пластырей.       — Ты чего напуганный такой? Из-за пуза? Ты же мне сам вчера показал свое ранение, — тихо успокаивает Лёша. — Ежик с дырочкой в правом боку. Ну, в левом, правда.       — Какой ежик? — Рус пару раз моргает.       — Это Агния Барто. Дурачок что ли? — Щербаков легко пожимает его пальцы, передавая пластыри. — Давай, жду.       Рус сидит на дне ванной и поливает себя душем сверху, как из лейки, жалеет только о том, что из головы нельзя достать мозг и тоже промыть его под струей с хорошим напором. Память услужливо подкидывает воспоминание о том, как Рустам прям в щербаковской машине действительно задирал рубашку с криками: «В меня стреляли, реально, блядь, стреляли», а когда, видимо, решил, что Щербаков не слишком впечатлился, вообще сорвал пластырь, который Лёша пытался потом одной рукой прилепить обратно, второй не отпуская руля.       Выходить из ванной не хочется, но приходится, потому что сидеть вечно в чужой квартире незаконно. Рус сушится предоставленным Витькой Комаром феном, одевается и заходит на кухню попить еще воды, отмечает, как внимательно Витя смотрит на него и на Щербакова.       — А откуда вы… — начинает, наконец, он, но Лёша прерывает, горячо пожимая ему руку.       — Ну все, Комар, спасибо тебе! Мы погнали! На связи, всё, в понедельник увидимся.       Рустам успевает бросить «спасибодосвиданья», на ходу зашнуровывая ботинки, Щербаков выпихивает его в лифт, где они пару этажей едут молча.       — Любопытный, блядь, какой, — негромко отмечает Щербаков, и Рус от неожиданности смеется с хрюком. Лёша тоже смеется, чешет затылок. — Хотя, он же тоже мусор, конечно. Профессиональное.       Рус, в принципе, может понять недоумение Комара — дуэт из в жопу пьяного и обдолбанного богемного Рустама и Лёши, который всегда выглядит так, будто только что сошел с картины в направлении соцреализм о буднях трактористов, представлял собой категорический мезальянс, и на людей, у которых могут быть общие интересы, они точно не похожи.       На выходе из подъезда Рустама с его похмельной светобоязнью слепит солнце, скрытое серой дымкой, он шипит, как вампир, и закрывает глаза козырьком.       — Мы вообще где? — он, щурясь, оглядывает безликие многоэтажки.       — Строгино, оно, родимое.       — Москва вся одинаковая, — Рус ворчит, они подходят к припаркованным во дворе машинам, он пытается догадаться, какая из них лешина, ставит на серый понурый Солярис, но промахивается — Лёша деловито отпирает нежно-голубой приземистый кошмар, заставший Горбачёва.       — Это что, Москвич? — Рустам оглядывает машину с ужасом. — Лёша, ты же мент!       — Э-э-э! Это 2114, легенда, между прочим, я своими двумя руками, — он возмущенно трясет этими самыми руками в доказательство. — всю начинку ей отреставрировал, каждый болтик с любовью… Она тебя еще переживет. Хотя тебя пережить не сложно будет, да?       Рустам не спорит и садится в машину, демонстративно хлопнув дверью — видит, как Лёху с этого скорчило.       — Чай, не в холодильнике… — он делает замечание скорее себе под нос, садясь на водительское.       Из двора они выезжают молча, Рус по-хозяйски открывает бардачок и, к своей радости, находит там солнечные очки — классические, черные и прямоугольные. Надев их, сразу чувствует себя в разы лучше. Щербаков прерывает тишину, кашлянув:       — Мне, конечно, прям шлюхи еще никогда человечка из рук в руки не передавали. Часто с ними зависаешь?       — Случается, — Рус лениво отворачивается к окну.       — По работе приходится, да? — вкрадчивый вопрос не сразу доходит до мозга, а когда доходит, Рустам сразу весь скукоживается. Ну да, если он говорил про свое пулевое, то и этой части шоу перед ментом можно было не удивляться.       — И как тебя так угораздило? — Лёша не отрывает глаз от дороги.       Рустам ничего не отвечает и скукоживается еще сильнее. Мимолетом думает, что скорость небольшая и он, в общем-то, может прямо сейчас выпрыгнуть из машины — ну, прокатится кубарем немного, самое страшное, что может его ждать, — оцарапанные ладони.       — Из машины не выскакивай только, — в очередной раз Рустам пугается того, как Лёша умеет на лету перехватывать его мысли. — Дворники тебя заебутся собирать обратно.       — Лёх, что тебе от меня надо?       — Нормально! — Щербаков смеется в голос. — Ты вчера звонил и соплю на кулак наматывал, что тебя забрать надо и вообще какой ты несчастный, а утром я злодей.       — Я напился и удолбался в слюни, — Рус старается скрыть отсутствие уверенности интонациями, которые ему самому кажутся четкими и весомыми. — В уши тебе налил, а ты ведёшься. Если отвезешь меня в ментуру, хуй ты что докажешь.       — А ты думаешь, нашим пацанам надо 228 доказывать? — Лёша спрашивает это так проникновенно, что почти нежно, и Рус в миг холодеет, но они тормозят на красном, и Лёша поворачивается к нему. — Хватит петушиться, Рус. И не надо меня бояться.       До того, как он успевает ответить, Щербаков неожиданно запускает руку ему в волосы, мимоходом скользнув по щеке, и Рус, не сдержавшись, прижимается лицом ближе к теплой руке, которая с зеленым сигналом светофора исчезает так же внезапно, как и появляется.       — Тебя бояться? Да конечно, блядь, — давит Рус, но остается столбом сидеть в кресле с гудящими ушами, Леша только усмехается и переключает внимание на дорогу, как будто ничего и не было.       — Поехали со мной на СТОшку одну? Покажу тебе свою вторую ласточку. Там и поесть можно. Тебе супа же точно хочется.       — Лёш, какая ласточка? — Рустаму не хочется не только супа, но и вообще есть, и по ощущениям — не захочется больше никогда. Желание только одно — полежать лицом в стену. — Просто довези меня, пожалуйста, раз взялся уже.       — Ладно-ладно, — Лёша примирительно поднимает руку. — Помрешь же еще от похмелья прям тут, мне назло. Только не говори потом, что я тебя не звал!       Оставшуюся дорогу Лёша припоминает Рустаму его театр одного актера по дороге из «Мишки», а Рус возмущается, что ему и без этого стыдно, хотя, по большому счету, уже и не очень, потому что новая легкость, образовавшаяся в их общении, ему нравится. Иногда, чтобы сблизиться с человеком, полезно перед ним опозориться. Когда за окном появляются знакомые чертановские достопримечательности, Русу даже немного жаль, что эта поездка закончилась, и хочется предложить Лёше покататься еще — но без всяких автосервисов и придорожных рыгаловок. Тот, скорее всего, не отказался бы — Рус успел заметить, что Щербаков относится к категории людей, которые кайфуют от вождения, даже от вождения такого ведра, которое вызывало немало заинтересованных взглядов на светофорах. Рустам краем глаза смотрит за живой мимикой на освещенном из окна кривоносом профиле и за жилистой рукой на руле, и не решается ничего предложить.       Уже в его дворе Лёша ищет место для парковки, Рус предлагает просто выйти где-то около, на что получает твердое: «Я тебе не такси», они оба возятся и смотрят по сторонам, и тут Лёша вздыхает с восхищением:       — Ну что за красотка стоит!       Рус смотрит в том же направлении и мгновенно сгибается втрое, пряча голову почти между колен.       — Ты чего? — Лёха заглядывает сверху вниз с улыбкой. — Кадиллаков боишься?       — Одного конкретного, — Рус детским жестом прикрывает голову руками. — Это Сабуров.       — Да мало ли черных Эскалейдов в городе. Они все равно что Соплярис для богачей.       — Какой другой Кадиллак в Чертанове, Лёш?! У моего подъезда! Давай газуй отсюда!       — И что это, получается, едем смотреть на мою ласточку? — Щербаков как будто вообще не выкупает ужаса ситуации и категорически доволен собой.       — Поедем, Лёх, на всех ласточек посмотрим! Только, блядь, быстрее.       Вторая лёхина «ласточка», отдыхающая на промозглой СТО, оказывается вполне себе свежей Тойотой, хотя Рустам ожидал опять привет из советского кино, и, пока Щербаков увлеченно рассказывает, в каком состоянии он ее купил и сколько денег в ее реанимацию вбухал, Рус зябко кутается в кожаную куртку и крутит в голове всю ложь, которую может рассказать Нурлану. Радуется только, что телефон сел и есть шанс, что Нурик думает, что он умер, — и, как Рус надеется, будет рад узнать, что это не так. Лёха решает вопросы с пропахшими машинным маслом хмурыми мужиками, и Рус вспоминает, что он все-таки курильщик — один из механиков угощает его сигаретой, и он курит, присев на ледяную железную лавку у входа.       — Простатит призываешь? — вернувшийся Щербаков окидывает его взглядом сверху вниз. — Пойдем чая хоть попьем, у тебя зубы стучат уже.       В шашлычке у станции пахнет мясом и маслом, Щербаков берет черный чай, оплачивает и оборачивается на Рустама, мол, бери что хотел, и Рус, напомнив себе, что он, в общем-то, не на свидании, оплачивает свой черный кофе сам — карта каким-то чудом за вчера не выпала из кармана, но он успевает увидеть, что в каждую выбитую на ней цифру и букву забился порошок, и борется с тупорылым желанием ее облизнуть прямо на глазах у Лёши и шаурмиста. Они отходят к столику, Рустам засыпает в стакан три пакетика сахара, потом, подумав, еще парочку и долго размешивает пластиковой палочкой густоту на дне, наблюдая, как Щербаков, с таким лицом, как будто это не большое дело вовсе, сует в карман все салфетки из железной салфетницы, пригоршню зубочисток и несколько пакетиков с сахаром в придачу.       — Я понял, что ты барыга, еще тогда, на Таганке, — между делом сообщает он, и Рус быстро глотает кофе, сжигая напрочь все нёбо.       — А чего тогда не принял? — Он отставляет картонный стакан и смотрит прямо на Лёху, в этот раз не пытается увиливать.       — Не люблю выполнять чужую работу, — Лёша спокойно улыбается. — Меня не барыг кошмарить в Москву перевели из Зеленограда.       «А зачем тогда кошмаришь?» — хочется ответить Рустаму, но он молча ждет продолжения.       — Я, видите ли, неплохой следак. А у вас тут мокрушник завелся. Да не простой — серийный. Сто лет не было таких, а тут — нате! Вот и ищем его теперь. А про картель твой я наслышан, конечно. У вас тут, в Москве, полный Дикий Запад — че хотите, то и делаете, и все у моих коллег под носом.       — Коллеги твои весь цирк и держат. Типа ты ни разу к кормушке не прикладывался.       — Я похож на продажного мусора? — И он на него действительно совершенно не похож. — Мокруха всякая того не стоит. Я сам никого никогда не отпускал, разные суммы предлагали. А что там судьи и прокуроры решают… не моя ответственность уже.       — Вот поэтому ты на Москвиче ездишь, а они все на Поршах. — Рус щелчком отправляет в Щербакова фантик от сахара.       — Москвич — это хобби, это страсть… — Лёша потягивается и мечтательно вздыхает. — Но и Поршик бы хотелось, конечно. Но не ценой того, что какой-то уебан будет и дальше на свободе кайфовать и граждан на ремни резать.       — Так ты тут кого ищешь-то?       — Он проституток убивает, разных — и дорогих в шубах, как твои подружки, и уличных за три рубля, но все маленькие, светленькие — один типаж. Находили в разных районах, поэтому связь не сразу установили — сам знаешь, по районам ведомства не сильно любят общаться. Но все похожие, и все задушенные.       — Прикольно, — Рус сразу вспоминает Надю.       — И, возможно, я его уже нашел. Но у меня нет доказательств. А они пиздец нужны, потому что это один из наших, да еще и с верхов.       — Из ваших? — Рустам машинально наклоняется к Щербакову ближе, и они понимают друг друга раньше, чем Лёша озвучивает фамилию.       — Я думаю, это Макаров.       Рустам молча допивает кофе, смотрит в сторону. Чуйка торчка работает так же, как ментовская — и, если она на кого-то срабатывает, обычно это не просто так.       — Все складывается. С горячей точки списали по боевому ранению, но все шепчут, что психиатра не прошел. И девку первую из пяти нашли незадолго до того, как его на официально к должности приставили. Проституток пользовать не брезгует. Крутится он все время где-то в ваших кругах, криминальных, с бароном этим вашим дела мутит по наркоте, крыша — все знают, сплетничают, нихуя не делают. Ну и жуткий он до ужаса.       — Быть «жутким» это, конечно, не преступление, Лёх, но я видел его у Нади. Он ее клиент.       — У какой Нади?       — У блондинки-проститутки, которая тебе меня отдавала, — Рустам морщится. — Не тупи, Лёх.       — Пиздец, — Щербаков откидывается на пластиковую спинку стула. — Я же говорил, ты — судьба, Рус. Я вчера, когда эту твою подружку-шлюшку увидел, прям его типаж, сразу все понял.       — Но он же ее не убил, — медленно тянет Рус. — И это ничего не доказывает. Это даже не показания.       — Вот для этого ты мне и нужен, дорогой друг! — Лёха хлопает по столу так, что Рустам вздрагивает. — С мусорами проститутки, конечно, беседовать по душам не будут, даже если забашлять. Тем более, говорят, они в обиде, что никто не чесался его искать, пока трупов за пять штук по городу не перевалило. А вот с тобой запросто все обсудят, особенно если ты им пообещаешь, что ваши головорезы за них впрягутся. Понимаешь, к чему я?       — Понимаю, — Рус тут же вянет, когда сращивает, что его теории о том, что Щербакову от него что-то нужно, оказались не настолько далеки от реальности, насколько бы хотелось. — Я поговорю с Надей. Если она захочет после вчерашнего, конечно.       — И со всеми девочками, с которыми получится. — Лёха треплет его по плечу.       — Будет здорово его посадить, — Рус подчеркнуто расслабленным жестом отправляет солнечные очки обратно на нос. — Работать мешает, начальство мое напрягает, теперь еще и эскорт мочит. Заебал.       — Ой, да ваше начальство попробуй напряги еще. Живут, как на Мальдивах. Пойдем?       Они грузятся обратно в Москвича, Лёша копошится с застрявшим ремнем безопасности, пока Рус разглядывает приборную панель и борется с накатившей усталостью — хочется сдаться ей прямо сейчас.       — Ты чего загрустил? — разобравшийся с ремнем Щербаков обращает на него внимание, снова оглядывает снизу вверх и обратно, но мелко, внимательно, Рус не находится с ответом. — Рустам?       Леха снова нарушает дистанцию, заглядывает ему в лицо, глаза у него — серо-голубые, светлые, отражают низкое небо:       — Рус, не ссы. Ты теперь под моей ответственностью. Мы всех их посадим.