Начерти

      — Мы всех их поса-а-адим, — Рустам с полным ртом зубной пасты передразнивает вчерашние лёшины слова. — Дукалис, епт.       Он сплевывает в раковину и смотрит на свое отражение — под глазами совсем зелено, вчера по возвращении его настигли отходосы такой невиданной мощи, что почти всю ночь он пролежал без сна, то обливаясь потом, то стуча зубами от холода. Настолько дерьмового кокаина у Нурлана быть не могло, и теперь он усиленно, но безуспешно пытался вспомнить, что же все-таки было в нычке в его морозилке. Утро после пары часов неспокойного сна вместо облегчения принесло поломку в кишечнике и желудке одновременно. Когда Рус смог все-таки выползти из ванной, то заказал себе целую канистру простого куриного бульона и много-много минералки в попытках хоть как-то реанимироваться. В итоге более-менее человеком он стал лишь к половине третьего, и то только закинув в себя половинку рецептурного транка.       Почистив зубы, что не помогло изгнать мерзкое ощущение во рту, Рустам кутается обратно в одеяло и достает телефон. Несколько пропущенных от Нурлана и Эмира, даже Артём звонил — видимо, Вика уже рассказала про стрельбу на Варшавском. Надя перевела двадцать кусков — пораскинув, Рус думает, что это даже больше, чем он заслужил, потом кидает Эмиру сообщение, что жив, просто отсыпался, и гуглит то, что засело в голове со вчерашнего позора в гостях у мента Комара. Убедившись в своей правоте, пишет Щербакову:       «Ежик с дырочкой в правом боку — это Юнна Мориц, а не Агния Барто»       Подумав, добавляет:       «Сам дурачок»       Он улыбается сам себе, выкидывает телефон куда-то в кровать и гнездится, в надежде поспать еще немного, и как только сознание начинает наконец-то отключаться, телефон все-таки звонит.       — Доброе утро, — голос у Нурлана и так очень низкий, а по телефону вообще будто лишается звука, один бас. — Собирайся, выходи.       Рустам на автомате сбрасывает звонок, лежит еще немного в оцепенении, потом резко выныривает из кровати и подходит к окну. Раздвинув шторы в первый раз за день, он обнаруживает, что, во-первых, случился первый снег и внизу теперь все искрится. Во-вторых, видит крышу Кадиллака, глянцевую и чужеродную среди других заснеженных машин.       — Да блядь, — он задергивает шторы, как будто Нурлан из-за этого исчезнет. — Ну один день бы отдохнуть! Ну блядь!       Смирившись с неизбежным, уже минут через десять он выходит во двор, одетый в первое попавшееся теплое, изо рта сразу вылетают облачка пара, а лицо и руки неприятно щиплет. Нурлан курит, привалившись к машине, и к удивлению Рустама, который никогда не видел его не в черном, на нем длинное пальто глубокого синего цвета.       — Пальто класс, — начинает Рустам с разряжения обстановки. — Шапка отстой.       — Да? — Нур перехватывает сигарету левой рукой, а правой стягивает действительно отстойную шапку, на лоб падает длинная челка. — Я так и думал. Шапки не мое.       — Да. Вот кепки тебе идут, — осмелевший Рус аккуратно забирает из его пальцев сигарету и затягивается, сразу дает в голову. — Как Сочи?       — Да красота, тепло, как обычно, — Нурлан ухмыляется. — Как «Мишка»?       — Да проститутки, депутаты, как обычно, — Рус улыбается в ответ. — Мы чёт с Надькой нажрались сильно. У нее потом ночевал.       — С Надькой-то? Да, классная баба, все говорят. Когда вернулся?       — Вчера вечером, как откис, так и поехал домой отсыпаться, — Рус смахивает с его плеча снежинку. — Чего приехал-то?       — Покатаемся? — Он открывает перед ним дверь на пассажирское, Рустам садится, а Нурлан снимает пальто и бросает на заднее, а значит, поездка предстоит неблизкая. В том, что конечная цель у нее есть, Рустам не сомневается, и пытается справиться с волнением. От того, что у Нурлана хорошее настроение, ему только тревожнее.       Они молча выезжают из двора, Рус замечает, как спокойно Нурлану сегодня за рулем, никакой ругани и чертыхания, хоть и на въезде на Варшавское шоссе они почти вписались в жопу резко затормозившей машине спереди. Рустам от нечего делать щелкает радио, попадает на волну с русским роком:       «Я са-а-ам себе и небо и Луна, голая довольная Луна…» — мечтательно тянет исполнитель.       — Знакомая какая, — отмечает Нурлан.       — Это АукцЫон. — Рустам отворачивается в окошко как раз тогда, когда машина разворачивается на Варшавке в направлении не в город, а из. — Старая такая песня… Нур, а куда мы едем?       — Увидишь, — Нурлан улыбается. — Тебе понравится.       Рустам до последнего верит, что они едут на склад, но нужный поворот они проезжают под тихие рассуждения Нура про то, что пора переобувать машину, а то скользко, да и снег на дорогах вот-вот развезет. Рус пытается восстановить в голове карту Москвы и области, ругается на себя за то, что за два года вообще не продвинулся в исследовании города, в котором живет. Что там дальше? Бутово? А после?       — Короче, я же на Диане женился сразу как с Белым перестал работать, — неожиданно Нур обращается прямо к нему. — Она у меня очень непростая девочка.       — Мы сейчас про жену твою будем разговаривать? Привет ей, кстати, огромный, — Рустам машинально огрызается, пытаясь разглядеть в лобовом стекле хоть что-то знакомое, наконец действительно мелькает табличка «Бутово».       — Ты знаешь, чем мой тесть занимается?       — Сомневаюсь, что дошкольным образованием, Нурик. — В Бутово они не заворачивают, уверенно едут дальше, и Рустам окончательно теряется.       — Не, — Нурлан смеется. — Похоронкой. В начале нулевых еще под себя подмял мелких частников, стал работать на половину Подмосковья и весь юг Москвы, и места на кладбище, и сопутствующие товары, все серьезно, с госучастием, гранты на облагораживание и тэ дэ. Один из самых прибыльных бизнесов в этой стране, кстати. До сих пор.       Вокруг совсем пропадают дома, только серое небо и лес, лес, лес, присыпанные снегом сосны.       — Любимый тесть сделал подарок на свадьбу — покажу тебе сейчас, это тут, под Щербинкой.       Рустаму нечего ответить, он смотрит в окно, и, кроме деревьев, там ничего нет, пока вдруг среди них не начинает мелькать что-то, что он на первый взгляд принимает за свалку с каким-то пестрым мусором. Приглядевшись, он понимает, что это кладбище. Машина заворачивает на щербатую бетонную дорогу, Нур кнопкой на пульте открывает железные ворота, и они паркуются у приземистого здания поодаль входа на кладбище. Почти стемнело, весь воздух вокруг лиловый, а перед тем, как Нурлан выключает фары, Рус замечает, как в их теплом свете кружат снежинки.       — Небольшой частный крематорий, — со знанием дела начинает Нурлан. — Их таких по городу немало, но это, в общем-то, незаконно. Этот — мой, по документам проходит как ветеринарный… Но печи полноценные, если тебе интересно.       — Очень интересно, — Рустам высматривает силуэт закутанной в леса и сетку недостроенной церкви чуть дальше кладбищенских построек. Ну, конечно же. — Ты мне похвастаться просто хочешь?       — Рустам, — Нурлан глушит машину и оборачивается к нему, наступает полная тишина. — Ты думаешь, я дебил?       — Конечно, нет.       — Зачем ты спиздил мой кокаин? Тебе мало денег?       — Нур, я бы никогда… — Рустам усиленно удивляется.       — То есть ты все-таки думаешь, что я дебил, — Нурлан вздыхает и собирается открывать дверь. — Тогда пойдем.       — Нур, Нур, Нур! — Рус резко хватает его за рукав. — Давай поговорим.       — Давай, — он отлепляет его руку. — Я на весь ваш левак всегда закрывал глаза, потому что вы хорошо работали. Но воровать прямо у меня, из моего кабинета… Рустам, бля, у нас на самом деле очень маленький город. И когда твоей репутации и так пиздец, а тут тебе сообщают что твой курьер проституток коксом угощает в промышленных масштабах, и вопросики задают, а откуда, а как… Приходится выкручиваться, и мне это противно. Я предпочитаю быть в курсе заранее.       — А какая им разница, что у меня за кокос?       — Ты два года тут работаешь, — первый раз в голосе Нурлана проскальзывают стальные ноты. — Если тебе кажется, что у нас тут хаос и дворовые порядки, то ты глупее, чем мне всегда казалось. В нашем бизнесе порядок строже, чем в Минфине: все знают, сколько и чего кто купил, сколько и чего продал… чтоб никакого демпинга и монополии на кокос или меф у одного района…       — Нурлан, ты сам виноват, что твоей репутации пиздец! — Рус неожиданно для самого себя перебивает и идет в наступление: — Пока ты кокс пылесосишь и фантазируешь о ночном клубе, Белый твой офис сжег, нассал на тебя и твои амбиции и с ментами теперь хороводит в мире и согласии. Ты все проебал, потому что торчок, хуй теперь тебе, а не Центр!       После собственного выступления Рус замирает в ожидании то ли удара, то ли ругани, то ли того, что Нур сейчас вытащит его из тачки и переедет ей же, но тот, наоборот, успокаивается, смотрит почти нежно.       — Что у Белого с мусарней, Рус?       — Он договорился с Макаровым на жирный процент по Центру и оставляет его себе. Вам мусор голову морочит, — правда вырывается быстрее, чем Рустам ее оценивает.       — Это тебе твой мент рассказал? — Нур вдруг улыбается.       — Какой мент?       — Это ты мне расскажи какой.       Рустам замирает, закусив до боли щеку изнутри, молчит дольше, чем стоило бы. Нурлан, прищурившись, оглядывает его, потом выходит из машины, надевает пальто и открывает перед ним пассажирское.       — Давай, пошли.       Пока Нурлан отпирает увесистым ключом железную дверь крематория, Рустам топчется рядом и дышит на руки. Он думает и сбежать в лес, и стукнуть Нурлана по голове чем-то тяжелым — первым, что попадется на глаза, — но не находит в себе сил. Закончится все равно все так, как должно закончиться, и дальнейшее ему неподвластно.       — Ты про Тамби? — начинает он, когда они заходят в гулкий темный коридор.       — Тамби… Масаев? Так это Масаев с тобой наши дела обсуждает? — Нурлан включает свет рубильником в щитке, и коридор освещают тусклые круглые лампы. Рустам понимает, что промахнулся.       — Ну мы знакомы с детства, с Нальчика, просто виделись, потому что…       — Да знаю я, кто это, — Нур отмахивается. — Другой мент.       — Я не знаю, о чем ты, — Рустам встает посреди коридора и смотрит Нурлану в глаза со всей честностью, на которую способен.       — Следак. Новенький. Из Зеленограда. — Нур встает прямо перед ним. — Тебя где только с ним не видели.       — То есть ты за мной следишь? — Рус собирает последние остатки уверенности и смеется, но Нурлан не улыбается. Оглянув его еще раз, он молча хватает Руса за волосы на затылке, накручивает их на кулак и тянет так, что у Рустама подгибаются колени и теперь он фактически висит у него в кулаке и шипит от боли.       — Что за следак? Что за дружба вдруг с ментами, Рустам? — Рус царапает его руку, но тот натягивает волосы еще сильнее. — Один «друг детства» из Управления по обороту, второй вообще откуда, из СК? О чем ты с ними дружишь? Что ты сливаешь?       — Нурлан, он хочет убрать Макарова! — Когда кулак разжимается, Рус пластом падает на бетон и пытается отдышаться, Нурлан смотрит сверху, глаза блестят в полумраке.       — И как же? — Носком ботинка Нур наступает ему на бок, мягко, но ощутимо. — Не пизди мне, хоть раз в жизни скажи правду.       — Ты же знаешь, наверняка, что у нас завелся серийник, — Рус сам слышит, как дрожит голос, но не от страха, от жуткой обиды. — Он думает, что это Макаров. Все они так думают. Он хочет его посадить. Собирает доказательства. От меня хотел, чтобы я слил инфу от проституток. Они не сотрудничают с ментами. Взамен не стал сдавать меня коллегам за 228. Вот и все, блядь, Нур, не горячись!       — А ему что с этого?       — Новые погоны, может, на его место метит, я не знаю, блядь, Нурлан! — Рустам спихивает с себя его ногу и садится. — Я с ним даже не разговаривал толком, он меня просто шантажировал. Для тебя, блядь, стараюсь, между прочим, пока ты в разгар грызни за Центр в Сочи съебался.       Нурлан смотрит на него оценивающе, потом подает руку, Рус нехотя принимает ее и встает, пошатнувшись — во рту металл, он сам себе прикусил язык от злости.       — А чего ты Эмиру ничего не рассказал про это? — Нур заботливо отряхивает его от пыли, пока Рус усиленно смотрит вверх, на теряющийся в темноте потолок.       — Думал, сам разрулю. Порадую.       — А не надо думать. Я за тебя подумаю. Эмир подумает, — Нурлан уже почти мурлычет, заканчивает с пылью, поправляет его куртку, потом берет его за подбородок, мягко на этот раз, и поворачивает к себе. — Я хочу, чтобы ты не забывал, под кем ты ходишь, откуда я тебя вытащил и что я тебе дал. Пока ты об этом помнишь, у нас все будет хорошо. Понял?       Рус кивает, уверенным с Нурланом быть никогда нельзя, но на этот раз кажется, что в очередной раз удалось ускользнуть, и все тело становится ватным. Хочется курить и спать. Идти в черноту за очередной дверью, открытой перед ним, не хочется абсолютно, но Нур уже легко направляет его за пояс именно туда. Сначала в прогретом помещении, освещенном только рыжим из печи, ничего не видно, но, когда загорается свет, Рустам дергается обратно к выходу и закрывает руками рот.       Четыре печи, одна из которых во всю пашет жаром, у стены — человеческое тело, избитый мужчина с завязанным ртом, на полу поодаль — еще один связанный мужчина, но еще живой.       — Это, — Нурлан, в руках которого оказывается пистолет с глушителем, указывает в сторону трупа. — Финансист Руслана, Ванька. Ничего такого не сделал, просто подарок ему. Думаю, прям домой Белому отправить, все равно у него ни жены, ни детей, никого лишнего не напугаем.       — Нурлан, какого хуя? — Рустам отрывает руки от лица и запускает их в себе волосы. До последнего не хочется верить, что теперь это его жизнь и все это происходит наяву.       — А вот этот бедолага — его оперативник, как же его… Эй! — Нур тыкает пистолетом в сторону живого, скрючившегося. — Как тебя зовут?       Мужчина мычит что-то через повязку, Нур пожимает плечами:       — Не хочет говорить. Короче, Рус, это он распорядился, чтоб в тебя стреляли и чтоб добили потом вас с Викуськой. А мы отловили. Ваньку уже Гурам наказал, а вот этот — на тебе.       Нурлан передает Рустаму пистолет, придерживает его слабую руку, чтобы тот его не выронил.       — Нурлан, тебе пиздец после этого, — Рус почти шепчет и берет все-таки пистолет, когда Нур сжимает свою руку вокруг его сильнее.       — Это мы еще посмотрим. Давай, мсти, — Нурлан сзади него и руководит движениями его тела, а может, и просто повторяет их, он — его тень, они поворачиваются к мужчине на полу, руки, кисти, сплетенные на пистолете, поднимаются как одно целое.       — Нур, я не могу.       — Ты же умеешь стрелять. Я же тебя учил, — голос на ухо, и действительно учил, было лето, солнечно, они ездили на заросшее высокой травой стрельбище, пили там пиво, и Рустам научился держать правильно корпус и прицеливаться, и тогда это было весело и просто.       — Я не хочу никого убивать. Меня пулей еле задело, — Рустам начинает торговаться, и непонятно, с ним ли или с самим собой, он говорит просто для того, чтобы не слышать, как умоляюще мычит связанный оперативник. — Вы уже вальнули финансиста, может быть хватит с Белого? И так все поймет…       — Из-за нашего дерьма людей умерло не меньше, а то и больше, чем из-за пуль, — он за спиной тихо смеется. — Этот не будет твоим первым. Давай, учись за себя постоять. Я не всегда буду рядом, чтобы сделать это за тебя.       Палец мягко скользит на курок, второй, почти призрачный, накрывает сверху.       — Давай. Сделай это. Сделай это, потому что я люблю тебя.       Кто из них все-таки нажал на курок, Рустам не знает и не узнает теперь никогда, но прицел был взят идеально, и пуля проходит между глаз, кровь чертит алую стрелу на сером полу за его затылком, больше Рус ничего не видит, только темноту, потому что сразу отворачивается и попадает к Нурлану, куда-то между пальто, худи и шеей.       — Ну вот и все. — Он обнимает Руса и, как ему кажется, чуть покачивает или качается, убаюкивает все вокруг них. — Ты теперь со мной навсегда повязан.       Рустаму кажется, что если он достаточно долго простоит, спрятавшись, то все за его спиной исчезнет, но, когда Нурлан мягко его отстраняет, чтобы поцеловать в лоб, вокруг все так же пыльный крематорий, два мертвых тела, и всепоглощающее чувство случившейся катастрофы.       — Умница. А теперь у нас еще дело, — Нурлан забирает у него пистолет и отходит, чтобы с грохотом достать со стеллажа металлические носилки. Рустам остается стоять в центре зала, смотрит в пол, пока Нур его не одергивает. — Давай помогай. Печка согрелась как раз, пора использовать ее по назначению.       Рустам подходит, не знает, что ему делать, Нур жестом показывает подхватить носилки с другой стороны, они относят их к трупам и останавливаются, Нурлан чешет затылок.       — Как думаешь, мы двоих отнесем? Если сжигать по очереди, мы тут до глубокой ночи будем куковать, труп горит полтора-два часа. Надо компактно их уложить…       Они действительно укладывают их компактно — друг на друга, как любовников, справляются с весом двух мужских тел и носилок, Рустаму не тяжело, он вообще ничего не чувствует и его здесь нет, тело действует на автомате.       Когда все догорает и гаснет, они по мелочи убираются, выключают свет и запирают двери, курят у входа в крематорий, снег, который к ночи только усилился, замел их предыдущие следы. Они молчат, пока Нурлан со смешком не толкает Рустама в плечо.       — Знаешь, за что я тебя люблю? — Рус возвращается в свое тело, сердце пропускает удар. — Ты выживальщик, такой же, как и я. Ты хитрый, внимательный, недоверчивый. И умный. И умеешь поступить так, как лучше для тебя самого. Я это ценю.       Рустам не улыбается, смотрит прямо, спокойно.       — Я вообще не такой, как ты. — Он бросает бычок в снег и направляется к машине, Нурлан отпирает ее кнопкой и остается докуривать. Рус сидит в машине в темноте и понимает, что сегодня наступил тот день, когда со всем этим нужно заканчивать.       — Бля, — Нур заваливается в машину и подносит к носу лацкан пальто, морщится. — Шашлыком теперь все воняет.       Рустам усмехается, но звук выходит больше похожий на всхлип.