Начерти

      Кадиллак у Дедищева такой же, как у Нурлана, только белоснежный, как космический корабль, салон огромный и бежево-кожаный, Рустам кутается в куртку, свернувшись почти калачиком на заднем сиденье. Он не дремлет, но и не бодрствует, как и все прошедшие дни, а сколько именно их прошло, он не сосчитает — он не работал, не употреблял, не делал ничего, все комом скатилось в одну грязную серую кашу между сном и реальностью.       Они припарковались на пригорке, заняли наблюдательную позицию прямо над недостроенным ангаром в низине где-то на окраине — туда как раз начинают потихоньку стекаться представители всех девяти районов города-героя Москвы.       — О, Лёлик и Болик с ЮВАО приехали.       Из подкатившей к недострою черной тачки выходят покурить две блондинки: крупная и невысокая, в кожаном плаще, и нервная и худощавая, с мужской стрижкой.       — Нурлан! — Паша смеется, Русу видно, как ходит ходуном окладистая рыжая борода на его крупном кошачьем лице. — Мягкова и Яровицына вообще-то чуть ли не единственные нас поддержали, ну, кроме клоунов с Юго-Запада. А ты их обижаешь.       — Ну ебать у нас союзники, Паш: клоуны и эти лесбухи, которые гердосом в Жулебино у себя банчат, как цыгане?       Услышав про жулебинский героин, Рустам мгновенно просыпается и холодеет. И было ему видение — несколько долгих месяцев назад он очень пьяный на какой-то тусовке спутался с девчонкой, которая оказалась курьером Юго-Восточных, она и рассказала, что они действительно единственные до сих пор возят в город героин — эксклюзивно для очень богатых клиентов с верхушек разного рода, пристрастившихся к бурому еще в восьмидесятые и чудом доживших до наших дней. Руководствуясь принципом, что в жизни надо все попробовать, он прикупил у новой знакомой чек в левак, но так и не собрался с духом вмазаться. Оставил конвертик просто дома.       В морозилке, блядь.       — Рус, ты че там подпрыгиваешь? — Нурлан не оборачивается, смотрит на него в зеркало над приборной панелью.       — Замерз, — Рустам пожимает плечами. Почти не вранье — холодное дыхание смерти действительно заставило его вздрогнуть, но историю о том, как он по тупости мог убить себя и еще четырех проституток в придачу, он оставит при себе. На всю оставшуюся жизнь.       Дедищев делает печку в машине теплее. Рустам с самого начала чувствовал зависший в воздухе вопрос, Паша явно не понимает, почему с ними сегодня он, а не Эмир. Даже если бы Паша спросил об этом вслух, Рустам бы не смог ответить — не смог бы, наверное, и сам Нурлан, он просто забрал Руса этим утром, ни о чем не предупреждая, как обычно.       Стрелку с Белым назначили при свете дня.       — Опаздывают, — Паша смотрит на тяжелые часы на запястье.       Рустам закрывает глаза и виском прислоняется к креслу пассажирского спереди, на котором сидит Нурлан, ему на мгновение кажется, что он чувствует тепло его спины и через бежевую кожу сиденья.       — Нормально, — Рус по голосу слышит, что Нурлан улыбается: расслаблен, или только делает вид. — Мы еще одного человека ждем.       Мужчины тихо переговариваются, сплетничают про других московских барыг, Рустам не открывает глаз и думает про спину Нурлана, и про его руки, и про то, что не может найти в себе ненависти к нему, — он ведь был прав, когда сказал, что они навсегда повязаны теперь, и случилось это задолго до мертвого оперативника Белого. Нурлан — это трясина, это холодная черная вода, в которой Рустам завяз по самую шею.       — О, приехал, — Рус открывает глаза, когда Нурлан рывком выходит из машины, они остаются в ней с Пашей вдвоем, Рустаму неловко и он выглядывает в окно — и прилипает к нему, когда видит, что к ним подъехала знакомая Тойота. На его глазах Щербаков и Сабуров жмут друг другу руки, как будто дружелюбно и без напряжения, Лёша машет в сторону тачки и, видимо, говорит ей какой-то комплимент, Нурлан смеется. Где-то на заднем плане проносится мысль, что они настолько разные, что в каком-то другом мире, где их не разделяла бы граница морали и уголовного кодекса, они наверняка бы были друг от друга в восторге, и от этой мысли Рустаму тоскливо. Он выскакивает из машины, следом Дедищев выходит вальяжно и тоже жмет лёхину руку — вероятно, его-то Нур о своих планах предупредил.       — Ты туда с нами не пойдешь, — прежде чем Рустам успевает открыть рот, Нур продолжает: — Вы будете тут с Алексеем, если что — сразу валите. Ты, Рус, если что, к Эмиру обращайся, а что Лёхе делать, он и сам знает.       — Ой бля, давай морду попроще, начальство, — Лёха усмехается. — Ты сам-то как, Сабуров?       — Лучше всех, — Нур стучит себя по груди, она отзывается глухим звуком. — Броник даже надел, представляешь? Первый раз с тех пор, как телохранителем работал. Тяжелый, сука.       — Надо спускаться, — Паша снова смотрит на часы. — Белый приехал.       Нурлан останавливает взгляд на Рустаме, и его сердце со свистом отправляется куда-то в пятки. Он совершенно не знает, что сделать, — прикоснуться, обнять или сказать что-то, что он хотел бы сказать на самом деле (много чего и ничего одновременно), он не может себе позволить, поэтому импульсивно и глупо дергает за веревочки его надетой на броник худи, выдыхает под нос что-то приободряюще-бессвязанное. Нур улыбается одной половинкой рта, он сегодня одет, как подросток, и убрал с лица волосы, а лицо уставшее и очень человечное, и Рустам надеется, что он может понять его молчание верно.       — Ну, давай тогда спускаться. Всё, до встречи! — Нурлан и Дедищев возвращаются к Кадиллаку, а Рустам молча садится в щербаковскую Тойоту.       — Нормальный мужик. Злющий, как овчарка. Жалко, что решил молодёжь травить — пошел бы к нам, мент бы из него вышел отличный. Или ФСИНовец какой-нибудь, — Лёха с улыбкой потягивается на водительском.       — Я нихуя не понимаю, Лёш. — Рустам слышит в собственном голосе плаксивую ноту и морщится. — Что происходит?       — Сабуров со мной связался, прям к работе приехал — я, честно скажу, напрягся. Перетерли за Белого и за Макарова, что-то он слил, что-то я, твоего друга из Управления по обороту привлекли тоже…       — Тамби тоже в курсе?! Блядь, со мной одним что ли ничего никто не обсуждает?       — Будем ему на погончики новые зарабатывать — наркооперация года, ни дать ни взять. Там и Макарова возьмем за жопу, а проститутками добьем, если надо будет. Тут человек из самого… — Щербаков показывает пальцем вверх. — Ну, понимаешь откуда, образовался и согласился помочь.       — Это еще с чего?       — А с того, что человечек, в том числе на ваши деньги с мефа, третью дачу в Италии себе купил, а на четвертую не хватает, потому что Илья Андреевич пришел и с Белым на пару ручеек попилил.       — Я все равно нихуя не понимаю, — Рустам все больше чувствует, что действительно готов заплакать. — Если он насрал мусорам покруче, чего они его сами не уберут? Они умеют в лес по частям вывозить не хуже наших.       — Подожди, — Щербаков вдруг приближает лицо к лобовому стеклу. — Макаров приехал.       — Что? — Рустам тоже прислоняется к окну, обзор на низину из машины никудышный, но заметить новую машину среди штук шести разной степени понтовости он успевает как раз тогда, когда из нее выходит огромная фигура Макарова, увенчанная рыжей кудрявой головой. — Давай выйдем, послушаем?       — Сиди, — Лёша переходит на шепот сквозь зубы.       Рустам косится на него не дольше пары секунд, прежде чем рывком выскочить из машины на мороз. Он делает пару шагов к месту стрелки, но остается вне зоны видимости снизу. Ругающийся под нос Лёха выходит следом.       — Не слышно нихера… — Рус приглядывается к знакомым силуэтам внизу: гигант Макаров, затылок упакованного в кожанку Белого, уверенный Нурлан — руки скрещены на груди, Паша — почему-то за его спиной, девушки с Юго-Востока стоят рядом, чуть поодаль лениво прислонился к своему Поршу незнакомый руководитель какого-то еще района: коренастый и сверху донизу покрытый татуировками, с ним — пара таких же наглухо забитых скучающих шестерок. Воля из ЮЗАО, который так сильно рвался им помочь, стоит на удивление как-то ближе к Белому, который лает на Нурлана претензиями, которые с позиции Руса расслышать невозможно.       — Отойди, — Лёша отодвигает его подальше, Рус дергает плечом, сбрасывая его руку. Происходящее внизу выглядит как карточная игра или шахматы, он всеми силами пытается прислушаться. Говорить начинает Макаров. Говорит, вероятно, что-то весомое — никто не перебивает. Когда он заканчивает, все руководители нервничают. Нурлан выходит вперед, ближе к Макарову — они перебрасываются буквально парой фраз.       Потом откуда-то из широкого плаща Ильи появляется пистолет — Рустам не успевает сделать вдох, как пуля со свистом заставляет Нурлана оказаться на земле.       Щербаков как-то ловит Рустама и силой заталкивает в тачку, газует настолько резко, что из-под колес вырываются комья земли — они куда-то едут, Рустам перед собой ничего не видит и корчится на заднем сиденье, до побелевших костяшек вцепившись в собственную куртку.       — Мне показалось. Мне же показалось?       — Русик… — Лёха с волнением оборачивается, потом вспоминает, что за рулем, и возвращается обратно к дороге. — Рус, все будет нормально… Будет, рано или поздно.       Рустам расстегивает куртку и оттягивает ворот кофты, пытаясь словить ртом хоть немного кислорода. Увиденное теперь всегда останется у него перед глазами, как бы он ни жмурился. Отдышаться получается только через несколько долгих минут.       — Останови машину, пожалуйста. — Лёша, напуганный его состоянием, радикально быстро съезжает на обочину пустынной дороги, выходит вместе с Русом, опасаясь, как бы тот не сбежал в лес, но Рустам просто садится прямо в неглубокий снег и прикуривает сигарету. Лёша, потоптавшись, садится рядом.       — Рус, как ты?       — Надо набрать Эмиру.       — Хочешь, я позвоню? — Рустам отбривает Щербакова мрачным взглядом, звонит Эмиру, впоследствии ему тяжело будет вспомнить, какие именно он использовал формулировки и зачем, но что-то вроде «у нас минус Нурлан», или как-то еще по-тупому, даже вроде бы хихикнул, а Эмир, даже бедный Эмир очень потерялся и звучал как ребенок.       Сидя рядом с Лёшей в его теплой машине, Рустам пытается понять, каким он теперь стал — но внутри него привычная темная дыра, которая расползается все сильнее с каждым годом, и в ней ни конца ни края. Она была и будет с ним всю жизнь.       — Я теперь свободный, — он оглядывает Лёшу очень темными глазами, тот не решается никак парировать:       — Хочешь, может быть, ко мне поехать?       — Не, — Рустам не сдерживает смешок от двусмысленности, которая скорее всего заметна только ему. — Дома есть, чем заняться.       Он звонит Винокуру уже из подъезда своего чертановского жилища:       — Соскребай по сусекам вообще весь мяу, что завалялся, и дуй ко мне.       — А с хуя ли ты командуешь? — Артем атакует от растерянности.       — Бля, соскучился пиздос по тебе. Приезжай.       — Я, вообще-то, к девчонке собирался…       — Блядь, Тёма, — Рус тараторит, придерживает телефон плечом пока отпирает входную дверь в квартиру. — Приезжай, суши закажем, кино посмотрим, пососемся, подрочим друг другу — че ты там еще с бабой своей делать собирался? Заебал! И все тащи, что найдешь, я знаю, у тебя всегда напрятано по углам лет на десять строгача.       Артем бросает трубку, сказав напоследок что это пиздец, но Рус знает, что еще на первом приглашении тот мгновенно надел куртку и ботиночки и просто набивал себе цену. Ожидая Винокура, Рус крутится туда-сюда по квартире почти в танце, музыку включает оглушительно громко, не может задержаться ни на одном треке, находит на полке на кухне коньяк — отвратительный, он коньяк терпеть не может, но пьет, не чувствуя вкуса. Он ищет по сумкам-карманам-штанов-курток-углам, найти ничего не может — какой же ты барыга после этого? — находит внезапно меньше полграмма фена в шарике из фольги внутри покрытой пылью жестяной коробки из-под конфет. Он размешивает порошок в янтарном коньяке пальцем и выпивает залпом.       — Рустам, — Артем оглядывает его настороженно. — Что случилось? Ты в порядке?       — А что со мной?       — У тебя вид…       — Какой же?       — Как будто с тобой случилось что-то страшное.       — Какая же у тебя тупорылая квадратная башка, Тём… Коробка на палке.       Рустам хватает Артема за щеки и смачно целует совсем рядом с губами; Винокур, отпрянув, смотрит на него своими большими оленьими глазами и как-то по-девичьи прижимает ладонь к месту поцелуя:       — Ты ебанулся совсем?       — Мечтал же об этом, признайся?       — Я не дам тебе меф. С тобой что-то, блядь, очень сильно не так!       — А я тебя спрашивать буду, что ли? — Рус лезет руками ему в куртку, Артем пытается отбиваться, и у них выходит неловкая потасовка двух не умеющих драться людей в узком коридоре. Винокур, наконец, сильным тычком отправляет Рустама в комнату, и тот приземляется задницей на пол.       — Я тебя боюсь, бля, Рустам!       Рус прямо с пола дотягивается до лежащего на столе небольшого зеркала, лишившегося функции отражать из-за царапин и забившихся в них остатков порошков. Он кладет зеркало перед собой.       — Давай куртку снимай и иди ко мне. Можешь не разуваться.       Артем пытается отдышаться, пару мгновений смотрит на него с нечитаемым миксом эмоций, но все-таки послушно оставляет куртку в коридоре и садится рядом. Рустам протягивает ему бутылку с остатками коньяка, Винокур делает пару больших глотков, не разрывая зрительного контакта, потом морщится. Увесистую зипку передает Рустаму неохотно. Потом схема привычная, делать это Рус сможет и пьяный, и спящий, и мертвый — карточка шустро рубит серый порошок, чертим-чертим-чертим.       — Это, блядь, не дорожка, это трасса… — Тёма запускает руки себе в волосы. — Разбей мне еще напополам.       — Ага, — и Рус с силой втягивает в себя обе «трассы» через пятисотку раньше, чем Артём успевает что-то добавить. Сразу подсыпает добавку и снова орудует картой. На этот раз, он готовит и Винокуру, но он не прикасается к своей дорожке. Рус пожимает плечами и снова поглощает обе.       — Рустам, — Тёма осторожно, как к незнакомой собаке, протягивает к нему руки и мягко кладет их ему на плечи. — Что с тобой происходит?       — Мне кажется, у меня какой-то эпизод, — Рус признаётся честно, потирает переносицу и прокашливает горькое в носоглотке. После этого перед глазами становится совершенно темно.