Начерти

      Он лежит в могиле, а сверху толпятся солдаты, ругаются между собой, светят в лицо фонарями. Глаза слезятся, а сердце бьется так быстро, что он чувствует себя маленькой птицей. Рус пытается дышать ртом, но легких не хватает, царапает стены могилы, и комья земли падают ему на лицо. Он понимает, что его нашли, и спастись не удастся. Если только…       — Доброе утро, Миа Уоллес!       Первое, что он видит, — отблеск холодного света лампы в очках и рыжеватую челку.       — Кого, бля? — слышится откуда-то сбоку Щербаков. — Топлесс?       — Бебур, он такое не смотрел, — Рустам принимает сидячее положение.       — Ну, точно ожил. Расскажешь теперь, почему тебя ко мне менты конвоируют? Ой, простите ради бога, сотрудники внутренних органов.       — Это мой мент, — Рустам сразу переговаривает. — Наш. Свой.       Он прикасается к лицу и чувствует засохшую корку крови под носом. Андрей кидает в него теплое влажное полотенце.       — Это от того, что давление резко скакануло. Укольчик нужный поставил, но умывать не стал. Как-нибудь сам, это весьма мерзко, — морщится Бебур. — Я почему мед не закончил? Всегда кровь не любил.       — Ты мед не закончил потому, что все дедушкины бабки на ординатуру со стриптизерских жоп снюхал, принцесса. — Рус вытирает лицо и наконец видит Лешу, который, закинув ногу на ногу, сидит на кресле в углу и мнет в руках кепку.       — Ебать, Рустам, вот это благодарность. Я тебе вообще-то сегодня жизнь спас. Ты сам себя чуть не снюхал навзничь. Козлина! — Андрей демонстративно скрещивает руки на груди, а Рус вдруг замечает, что источник света в этом импровизированном кабинете — здоровая кольцевая лампа. Как в салоне красоты. Он сразу представляет, как Бебур под этой же лампой подолгу делает селфи.       — Мне немцы привиделись, прикиньте, — Рус свешивает ноги с кушетки.       Лёша встает с кресла и передает ему бутылку воды:       — Типа Раммштайн или типа фашисты?       — Прям фашисты, — отвечает Рус и жадно пьет, ухватив бутылку обеими руками.       — Наелся своего мефа до воспоминаний о Великой Отечественной, — Лёха очень сильно улыбается, и у Руса внутри становится теплее.       Андрей прокашливается:       — Друзья, я не понял, меня кто-то будет благодарить? Восхищаться? Плакать от счастья?       — Андрей, спасибо вам огромное, как всегда удружили, — Рустам протягивает ему руку, Бебур нехотя ее жмет, затем встает со стула и роется в ящиках комода.       — Я тебе еще таблетки дам, чтобы ты отоспался нормально и не ломало… И рецепт, наверное, на них же выпишу. Лишним не будет.       — Че за таблетки еще? — возмущается Щербаков. — Ему не хватит, не?       — Обычная фарма, не наркота. В привычном понимании этого слова, — Андрей закатывает глаза. — Не ругайтесь вы, товарищ полицейский. Все легально, я же врач. Вот, Рус, пей лучше по половинке. Вырубает намертво.       Рустам смотрит на серебристый блистер в своей руке.       — Прям вырубает? Где же ты раньше с ними был.       — Ну хрен знает, дружище, может быть, если бы ты хотя бы по приколу к психиатру сходил, а не решал свои беды с башкой синькой и мефом, ты бы про них что-то слышал, — бросает через плечо Андрей, который уже выудил из комода пачку проштампованных рецептов и искал по комнате ручку. — И не сидел бы тут у меня.       — Какой ты, бля, душный, Бебур. — Рустам встает с кушетки и делает пару шагов туда-сюда по комнате, оценивая, насколько у него все болит на этот раз — не сильно. Гудит почему-то затылок, и он думает, что скорее всего вчера приложился об пол. Пытается восстановить картину прошедшего вечера и замирает, когда все вспоминает. Кратковременная амнезия — частое последствие передозировки, но сейчас Рустаму кажется, что она была уж слишком кратковременной.       Андрей это как будто чувствует:       — Услуги как будем покрывать? Ну, и моральный ущерб, сами понимаете, растолкали посреди ночи, этот, — он показывает пальцем на Щербакова, — еще и ксивой своей тыкать сразу начал, я вообще ничего спросонья не понял. Нурлан Алибекович оплатит, как всегда?       Рустам понимает, что Бебур это не со зла и что он вообще ничего еще не может знать о случившемся, но все равно чувствует, будто его ударили под дых.       — Эмиру напиши, он за ДМС у нас отвечает, — Рус пятится в прихожую, хочется скорее уйти.       — Все, мы поехали тогда? — Лёша тоже жмет руку Андрею. — Я, конечно, в ахуе, но все равно спасибо.       — Наша полиция самая понимающая, как всегда. Смотри, пусть водички пьет побольше и не нервничает, — Андрей передает Лёше рецепт, Рустама на прощание немного жалостливо похлопывает по спине.       Лёха и Рустам молча спускаются, выходят из окрашенного в казённый красный подъезда и грузятся в щербаковскую Тойоту. Сидят какое-то время, пока Рустам не прерывает тишину:       — Вот так долбишь, долбишь, блядь, всю жизнь почти, чтобы все забыть и ничего нового не запоминать, дойти до полного обнуления, а все равно все, сука, помнится.       — Ты можешь у меня пока в Зеленограде пожить. — Рус часто моргает от неожиданного предложения.       — Лёш, меня видели с тобой же. Если будут вдруг искать, найдут. У тебя же документы на работе, прописка.       — Я прописан у родителей в старой квартире, а они переехали. А сам живу вообще на квартире у дяди Коли, который вообще, бля, мне не дядя ни разу, а знакомый семьи, но сейчас он свалил на вахту и квартиру мне оставил, не важно, короче, — тараторит Лёша. — Нигде это не записано, ничего мы с ним не подписывали. Поживешь, отдохнешь, может быть, уляжется все как раз.       — Это вряд ли, — Рустам мешкается. — Я тебе мешать буду, наверное.       — Да брось, в квартире спальня и диван, места нормально, я все равно на работе буду много, сам понимаешь, — отмахивается Щербаков. — Короче, не еби мозги, соглашайся, мне так спокойнее будет.       Они добираются к раннему утру, на улице еще совершенно темно и тихо, слышно только, как дворники скребут лопатами намерзшую за ночь наледь. Квартира Лёши на четырнадцатом этаже, из окон видно схватившееся льдом озеро и голые деревья огромного парка, Рус думает, что летом, наверное, это выглядит очень красиво — бескрайнее море зелени, отражающееся в воде.       Щербаков выдает ему полотенце, футболку и штаны, взамен берет его ключи, обещает, что завтра съездит в Чертаново за его вещами. Рус принимает душ и переодевается, наслаждается методичными бездумными действиями. Футболка тесновата, штаны коротковаты — Рустам сильно тоньше, но выше, и всегда покупал одежду больше на пару размеров, в отличие от Лёхи, за которым он сразу отметил старомодную любовь к шмотью в обтяжку. Когда он выходит из ванной, застает Лёшу зевающим над кружкой чая.       — Спальня твоя, я постелил, — Рустам открывает рот, чтобы сказать, что был доволен бы и диваном, но не успевает. — Вода из фильтра, тебе Бебур сказал много пить. В квартире не кури! Нехуй вонять тут. Все, я мыться тоже и попиздовал на работу.       Рустам кусает большой палец и думает, что ему неловко, что из-за него Щербаков пойдет на работу неспавшим, но где-то даже и приятно. Пока Лёха в ванной, он обходит квартиру — обычная однушка, светлые обои, недорогая мебель, чисто. Рус заглядывает в шкафы и ящики, одним ухом прислушиваясь, не прекратился ли звук льющейся воды. Все у Леши на местах, одежда аккуратно сложена. В квартире совсем нет ничего личного — ни фото, ни каких-то памятных мелочей. Мало посуды, еще меньше утвари — кастрюля да сковородка. В холодильнике тоже полный минимализм. Закончив совать нос не в свои дела, Рус зачем-то обходит два раза вокруг дивана, прежде чем на него сесть. Когда они приехали, Лёша отдал Рустаму его телефон, и сейчас он проверят сообщения и пропущенные. Открывает переписку с Эмиром и, не читая ни одного сообщения от него, пишет, что уехал и временно будет не на связи.       Когда он выключает телефон, из ванной возвращается несколько взбодрившийся Лёха в мокрой домашней футболке. Рустам протягивает ему мобильный.       — Забери с собой, пожалуйста.       Лёша жмет плечами, без вопросов забирает его и сует куда-то в свою куртку. Рустам не уходит с дивана и наблюдает за его сборами на работу.       — Ты бы спать шел, — Лёха останавливается за его спиной. — Я приеду часов в шесть. Еды привезу, постарайся не умереть с голоду до вечера. Там есть в холодосе яйца, колбаса какая-то, разберешься.       Рустаму хочется сказать, что больше всего он сейчас боится оставаться один, тем более — ложиться спать. Хочется, но он не может, и он злится, что Щербаков не в состоянии прочитать его мысли. Поэтому он просто соглашается, наливает стакан воды из фильтра и уходит в спальню.       Там совсем темно, шторы не пропускают слабый утренний свет. Рус не включает лампу, выпивает бебурову таблетку и закутывается с головой в незнакомую кровать. Постельное белье пахнет свежей стиркой, и Рус вспоминает почему-то, как в детстве строил шалаш из покрывал и подушек. Темнота одеяла не такая страшная, как живая, хищная темнота комнаты, он хочет остаться в ней навсегда, но чувствует, что заканчивается воздух, приходится высунуть лицо, он закрывает глаза руками и шарит внутри себя в попытках нащупать хоть какое-то чувство, но внутри так же темно, как и снаружи — коридор из двух обращенных друг другу зеркал.       Насчет таблеток Андрей не наврал — вышибает из реальности Рустама быстро и эффективно, как будто по голове ударили чем-то тяжелым, но обернутым в нежный бархат. Первый раз он просыпается, когда из-под шторы уже во всю бьет холодное зимнее солнце. Он не сразу понимает, где он, но неизбежное осознание приходит сильно быстрее, чем Русу бы хотелось. Он жмурит глаза и проваливается обратно в сон.       На второй раз ему снится Нурлан.       Сон путанный, сцены перетекают одна в другую без особого смысла, и в одной из них Рустам с ним, в его загородном доме, они разжигают огонь в кирпичной печи и греют над ним руки. Проснувшись, он вспоминает, что Нур в свой дом его никогда не возил.       Рус встает на ватных ногах, идет на кухню и жадно пьет из крана фильтра, холодная вода стекает прямо в ноющую внутри воронку. За окном уже начинает темнеть, и Рустам понимает, что те жалкие несколько часов светового дня, которые можно ожидать от начала декабря, он проспал. Подходит к кухонному окну, прислоняется ногами к батарее, смотрит вниз и понимает, что заснеженные крыши машин внизу вызывают в нем такую тоску, что хочется выть. Его ведет, и он идет обратно в спальню, заглатывает еще половинку таблетки.       Когда он просыпается, в спальне темно, но под дверью виднеется полоска теплого света.       — Привет, — Рус потягивается в дверном проеме, смотрит, как Щербаков выкладывает покупки в холодильник.       — О, здорова! — оживляется Лёша. — Ну ты и коптишь. Я привез твои какие-то шмотки, сумка на диване. У тебя там такой срач, пришлось просто выгрести из шкафа что попало.       — Ну, — Рус заглядывает в сумку, оценивает ворох разноцветных тряпок. Про себя думает, что теперь Лёша видел его трусы. — Я мало времени проводил дома.       — Еще щас, — Щербаков уходит в прихожую, роется там в куртке и возвращается с кнопочным телефоном в протянутой руке. — Я чёт весь день думал, что ты тут вообще без связи. Мало ли что, пусть будет. Я там мой номер забил уже.       — Ого, спасибо, — Рустам с улыбкой крутит крошку-мобилу в руках. — Я теперь настоящий барыга на двух трубках.       — Отдать тебе твой основной? Ты, может, хочешь позвонить…       — Нет, — быстро обрывает его Рустам. — Абсолютно не хочу.       Они вместе варганят нехитрый ужин из картошки, полуфабрикатных котлет и салата, и Рустам отмечает, как внимательно Лёха косит за тем, как он режет овощи. Едят на диване перед телевизором, болтают ни о чем, когда приходит время мыть посуду, Рус все-таки решается задать вопрос.       — Лёх, что было-то в прошлую ночь?       — Да ну, — Лёша скрещивает руки на груди и прислоняется к холодильнику. — Какая разница уже.       — Не, мне интересно.       — Короче, я тебя довез и уехал… но потом подумал, сделал круг и вернулся. Да, это пиздец странно, — Щербакову немного неловко, а у Рустама от этого внутри становится теплее. — Пусть это будет ментовская чуйка. Остался сидеть в тачке внизу. Увидел, что пришел этот тип, и сразу понял по подозрительной роже, что он к тебе.       — Артем.       — Квадратное ебало, да. В общем и целом, он у тебя провел минут сорок, я решил уже уезжать, но тут увидел, как он выбегает из подъезда. Ну и словил.       — И дальше что?       — А дальше он мне в слезах и соплях рассказал, что ты решил откинуться, дал адрес и номер этого вашего врача. Я поднялся, забрал тебя и привез куда сказали. Бебур тебя быстро откачал. Дальше ты в курсе.       — Ты его бил?       — Кого?       — Артема.       Лёша молчит, потом улыбается, довольный собой.       — Ну, не прям «бил», сунул разок, когда он съебаться попытался. И за то, что съебался от тебя. Друзья у тебя, Рус, конечно, ненадежные.       — А со мной что было?       — Белый весь был, кровища с носа хлестала, пытался драться, когда я тебя в тачку тащил, — Лёха чешет затылок. — Потом отключился.       — Понятно, — просто отвечает Рус и домывает сковородку.       Они заканчивают с посудой, мнутся вокруг друг друга по гостиной, пока Рустам не берет Щербакова за рукав футболки.       — Лёш.       — Я.       — Спасибо.       Они смотрят друг другу в глаза всего на мгновение дольше, чем обоим обычно комфортно. Никто не находится со словами, и Рустам поспешно сбегает в свою спальню.       Так проходят дни — он спит, просыпается попить и съесть что-то, что попадается на глаза, иногда курит на балконе сигарету-другую. Телевизор не включает, часов в квартире нет, даже на микроволновке время сбито на несколько часов, и сутки для него измеряются возвращениями Леши с работы и оттенками серого за окном. Однажды он решает приготовить яичницу, ищет нож, чтобы разбить яйцо, и понимает, что ножей в подставке нет. Как и ножниц. Такая мера предосторожности Рустаму кажется забавной в квартире на высоте четырнадцати этажей с полным доступом на балкон.       Спать он старается большую часть суток. Смотрит сны, в которых встречает Эмира, Тамби и Артема с Викой, даже Бебура и Расула, но не Нурлана — и с каждым разом они все больше отдаляются, становятся все более схематичными и вымышленными, и ему кажется, что все его воспоминания — не воспоминания вовсе, а что-то, что он когда-то давно тоже увидел во сне.       Когда Лёша дома, пару часов перед сном они проводят вместе, тот трещит без умолку, не требуя от Рустама ответа. Он с умом избегает всего, что касается происходящего в городе по их делу, травит какие-то байки из армии, рассказывает в ролях мировые новости, сплетничает про коллег. Русу нравится его голос и даже захлёбывающаяся манера речи, и то, как он перескакивает с идеи на идею, как на батутах, и нравится смотреть на него, когда тот вроде бы не видит.       Одним утром он просыпается от того, что в грудь с размаху бьет осознание, что сегодня четвертый день. Полежав, Рус вспоминает, что хоронят не на четвертый, а на третий. Потом — что так делают православные, а мусульмане хоронят как можно быстрее. Он понимает, что совсем ничего не знает про похороны, а ведь там еще и следственные мероприятия, установление причины смерти, вскрытие, насколько он все-таки был верующим, как бы хотел быть похоронен и где, и что делают с телом в морге, и кто будет его хоронить, и на каком все-таки кладбище, и от всего этого Рус чувствует себя настолько пустым, что гудит в ушах.       Рустам успевает убежать в туалет, его рвет водой и желчью.       «Оч хочется выпить. Привезешь?»       Он отправляет Щербакову смс, с непривычки не сразу справляется с кнопочной клавиатурой. Выходит покурить, даже на балконе чувствует, что стало еще холоднее, и теперь так будет до самой весны. С балкона видно, как в парке выгуливают собак, как выгуливаются парочки, как мужики в пуховиках на лавке пьют пиво, пренебрегая морозом, и Рустам особенно остро чувствует тоску по жизни, которую он никогда и не жил. Отзывается тягучей болью след от пули на боку.       Он бродит вдоль стен квартиры, как приведение, еще пару часов, не решается включить телевизор, решается попить чаю, а потом — привычно уснуть до возвращения Щербакова.