My hands, they're strong But my knees were far too weak, To stand in your arms Without falling to your feet
Adele – Set fire to the rain*
⌀⌀⌀
Май, 2021 г
— Шаст задерживается, – констатирует факт Бебур таким тоном, будто все вокруг тут же должны понять, что его многозначительный тон значит, и также загадочно поправляет очки. Сидящий слева от него Макаров закатывает глаза и присасывается к своей банке пива. Он редко оказывается с Андреем в одном пространстве, но и этого хватает, чтобы того недолюбливать. Это Шастун ухитряется ладить со всеми, кто пока ошивается в Питере и, соответственно, временами появляется в Эдовом доме, а Макару это совершенно не нужно – среди собирателей достаточно людей, с которыми он ладит. В большой комнате, где на привычное собрание явились все собиратели, обитающие в Питере на постоянной основе или временно, достаточно много человек, отчего многим даже непривычно – одиночество въедается в образ жизни и бъет по глазам временами. Некоторые смотрят вокруг с интересом, только окунувшись в новую реальность, некоторые уже нашли себе друзей и соратников и на остальных не особо обращают внимание – если капнуть глубже, отношения среди этих Питерских серых кардиналов заслуживают отдельной награды за драму и неожиданные сюжетные повороты. Топольницкая, сидящая здесь уже не первый, не второй и не сотый раз, весело болтает о чем-то с более – относительно – молодыми, машет периодически конечностями в порывах смеха, и в какой-то момент, глянув на настенные часы, сползает с груши и что-то ищет в складках дивана. Спустя мгновение с победным видом достает мешочек вполне определенного вида, тряся им в воздухе и крича «Код красный: опоздание!» и ловкими движениями рук материализует в воздухе квадратики бумаги. Сидящие неподалеку Сережа Горох и Макс Заяц с явным вопросом в глазах провожают летящие в разные стороны – достаточно целенаправленно, в руки практически к каждому – свертки, и Юля этот вопрос без проблем считывает, те оказались здесь совсем недавно. Макар на их недоумение только смеется и создает пальцами в воздухе искру, практически тут же тухнущую – с огнем у него всегда плохо выходило, несмотря на поверие среди большинства, что стихия знака зодиака располагает к управлению своей стихией куда лучше остальных. Он сам, попав сюда, далеко не сразу понял, как работает исцеление собирателей, которое, как оказалось, не дает ничему, включая никотин, алкоголь и наркотики, довести организм до летального исхода. Работает это не сразу, позволяя прочувствовать эффект и слегка расхлебать последствия – слава богу, они убираются небольшой дозой энергии, отчего многие приходят в восторг, хотя кто-то все еще принципиально, за неимением других доводов, отказывается. Макс молча наблюдает за витающим перед его лицом скрутком и смотрит на остальных – никто и бровью не ведет, только становится немного более оживленно. — Это, типа, норма? – все-таки спрашивает он у Макара, переклонившись через Шеминова – тот вездесущ и вечно слегка лишний. Илья сосредоточенно кивает и заметно расслабляется на диване, когда делает пару затяжек, будто большого плюшевого медведя слегка расплавили, на что Стас только закатывает глаза – он как раз из тех, кто ищет себе геморроя и любую возможность потакать внутреннему мазохизму даже в такой жизни – облегченной относительно обычной раз в семьсот. Не то чтобы кого-то это сильно волновало. — Мы все здесь по разным причинам, – икнув, все-таки поясняет Илья – кажется, это была двадцатая бутылка пива за полдня, – Бывает, что даже почти вынужденно. Но, я думаю, всем рано или поздно становится скучно и грустно одним. Такие собрания нужны не только для какого-то порядка и информирования, но и для объединения. Некоторые встречаются лет по двадцать, при этом не старея, кто-то просто заводит многолетнюю дружбу... Мы все можем куда больше, чем если бы были просто людьми, даже веселиться здесь веселее. И такие тусовки собирателей могли бы продолжаться вечность, если бы не энергия, которую надо пополнять, чтобы не окочурится. Приходишь сюда и, типа, снова чувствуешь себя человеком, живущим в общаге и с кучей знакомых... — Макар, – прерывает Заяц и коротким движением руки сжимает притаившегося под его ногой сумпатиса, который, кажется, уже гетр намотал тому на ногу, развязывая язык, – Ублюдские существа – повсюду, как тараканы. Через секунду комнату оглушает удар железной крыши об пол и переместившийся на середину комнаты Шастун валится на куске железки, которую случайно прихватил с собой. — Ебаный твой рот, блять, – почти орет он, взмахивает рукой и вместе с крышей сдирает с пола кусок плитки, не рассчитав силы. В зале поднимается хохот и кто-то на всякий случай отползает поближе к стенке, – Да в пизду!.. – и поднявшись, он еле возвращает комнате нормальный вид – энергия будто просится наружу, стереть с лица земли пару многоэтажек и вернуть динозавров, чтобы повеселее. — Пиздец, – обобщает ситуацию Шастун. Вместе со смешками исчезают свертки, но вычищать вены пока никто не торопится, – Так, все под контролем, – болтающаяся челка будто отрицательно кивает, – Я опоздал всего на пару минут. — Сорок две с половиной, – уточняет въедливая личность в лице Бебуришвили, – Точнее будет только если собираться в Биг Бене. На это замечание Антон только отмахивается и наконец садится на кресло с торца комнаты и вытягивает длинные конечности. Почти у всех на лбу написано недоумение происходящим – Шастун, занимающий какую-то ораторскую должность (никто так и не понял, какую именно), сообщающий, будто один из соведущих новостей, последние события, единственный, кто помнит появление всех присутствующих собирателей и сообщает о потере каждого, всегда абсолютно спокойный, практически абстрагирующийся прямо посреди речи, сейчас выглядит обеспокоенным, бодрым и рассеянным. Никто не знает его точного возраста, но будто кожей чувствует моральную усталость, которая должна от него исходить после стольких лет, но которая в короткий срок куда-то делась. Сейчас он смеется с шутки Бебуришвилли, сгибаясь пополам, и игнорирует непрямые взгляды, будто говорящие «Даже спустя столько лет ты светишься сильнее, чем все мы». Макар переглядывается с Вашем, который тоже, кажется, все понимает – или хотя бы догадывается – и переводит взгляд на Поза, который, хоть и болтал до этого с Косицыным, все переглядки ловит и отрицательно качает головой: «Это его жизнь, не надо в это лезть». — Итак, – вдруг говорит Шастун, встряхнувшись, и кладет локти на колени, поворачивая руки тыльной стороной вверх: посередине комнаты возникает картинка одного их центральных кварталов Петербурга, занимающая половину зала, – То, что я вам сейчас покажу, покажется жутковатым. Но бояться пока рано, сначала стоит разобраться.⌀⌀⌀
Когда, спустя двадцать лет после становления собирателем, Шастун узнает от другого путешествующего собирателя, что последние несколько лет Ира была в той же роли, но существовала в других городах, он прыгает от радости и кидается ее искать – спустя неделю все-таки находит и с непривычки прилепляется к ней как банный лист – кроме Поза он ни с кем еще особо не общался и соскучился неимоверно по каждому, кого помнил. Казалось, Кузнецова отвечала ему тем же, что-то первое время увлеченно рассказывала и не раз упоминала родителей Шастуна – Ира в отличие от последнего стала такой всего года три назад, и все это время периодически с ними сталкивалась. Они встречались три с лишним года, натыкались на вопросительные взгляды других собирателей – те, кто находил себе пару, часто возвращались к обычной жизни как можно скорее, но с каждым месяцем поймать Кузнецову вообще в поле зрения было все труднее и труднее – та появлялась в Питере все реже и реже, отмалчивалась на вопросы, либо аргументировала это потребностью в энергии – не то чтобы у нее ее было много, да и Антон был ближе и удобнее, и в конце концов в один вечер пришла к девочкой – Кажется, Оксаной – взявшись за руки, и виновато захлопала глазами. Через несколько недель Антон все-таки решился вернуться к родителям – понаблюдать со стороны и отвлечься от частой в последние дни грусти, но наткнулся только на людей в черной одежде и небольшое надгробие – мать скончалась от менингита три дня назад, так и не узнав, что произошло с единственным сыном. И сколько бы Дима не уговаривал того быть благоразумным, у того ничего не вышло – в 1932 году в кратере Кизапу произошло одно из крупнейших извержений 20 века, выбросившее в атмосферу 9,5 кубических километров пепла и сотни лет энергии, сместившие баланс на десятки лет вперед – сумпатисы решили идти по следу.⌀⌀⌀
Выграновский находит Шаста в своей комнате, сосредоточенно рассматривающего собственную кровать. — Йоу, лох, – говорит он, повиснув на стене, на что Антон на него шикает, указывая на кого-то, кто лежит на этой самой кровати. Вытянувшиеся в удивлении глаза не производят на него никакого впечатления, но он поспешно встает со стула и выталкивает Эда в коридор, пока тот пытается что-то разглядеть из-за его спины, прыгая и вытягиваясь, но не успевает – дверь закрывается у него прямо перед носом, — Эт че? – интересуется он, пожимая руку и похлопывая друга по спине пока обнимает. Шастун последнее время заявляется сюда только на собрания и уматывает обратно мотаться по дворам и крышам по известной ему одному причине – Эд, конечно, просто уверен, что он торч. — Это не что, а кто, – мимо них проходит Шеминов, и Антон, обернувшись, салютует ему рукой, а Эд состраивает максимально неприязненное лицо и отворачивается обратно, – Тот собиратель, про которого мы все говорили. — Ну, в основном ты розмовлял, а остальным, типа, посрать. — Да что ты. — Я не что, а кто, – возвращает занудство Эд, лезет в карман за телефоном и что-то в нем тычет, – Слушай, есть такое дело... Я знаю, что среди ваших кощеев есть один пацан, – желаемого он не находит, либо диалог не особо приятный – он цыкает и убирает его обратно, – Кажется, Булаткин. Хотел... – потирает шею и секунду раздумывает, – Законтачиться, но не знаю, где его найти. Теперь вытягиваются в удивлении глаза уже у Антона – Эд вообще почти ни с кем не контактирует здесь ближе, чем выпить или сыграть в угадай кто (снова бухим), лишь изредка приходит трезвым – поорать, чтобы возвращали вещи на место и не курили в доме. После поднимаются брови и вытягивается улыбка – Эд предупреждающе зыркает: — Только попробуй, – шипит он недовольно. — А Эдик, – покачивая руками и улыбаясь, все-таки начинает Шастун и на всякий случай делает шаг назад, – Все-таки пе... — Я щас всем разболтаю, что ты сохнешь по своему собирателю в кроватке. — Понял, исключительно деловые отношения, – тут же соглашается тот и снова поднимает руки в примирительном месте. Эд всегда казался чем-то непонятным – все-таки его образ накладывал какие-то шаблоны по поводу его личности, каждый из которых он постепенно разрушал, за исключением любви к мату, но это святое, – И он не мой. — Только не плачь. Спустя пять минут диалога ни о чем и взаимного посыла нахуй, Эд убегает здороваться с остальными, на кого-то наезжать и накидывать текста на будущий альбом – лейбл предлагал купить, но того это не особо устраивает, так что приходится частями копить идеи и извлекать тексты хотя бы по строчке. Шастуна это в какой-то мере подкупает, да и будь его воля, давно бы решил податься в рэперы, но ситуация немного не позволяет. Как человек, Выграновский всегда был, хоть и по-свойски, но поддерживающим, умеющим разбавить мутную скуку и временами просто выслушать – Дима в этом был с ним одной тактики и умения не утопить себя в чем-то еще глубже, за что Антон обоих безмерно ценил. Он заходит обратно в комнату и подходит к кровати, садясь на край. Мирно лежащий немного косой буквой зю Арсений до сих пор спит – видимо, Антон слегка переборщил, решив дать тому передышку, и спать пятнадцать часов – это многовато. Тот что-то даже сонно бормочет, сжимает крепче подушку и замирает. Замирает вместе с ним и Антон, не в силах отвести взгляд. Спустя столько времени он впервые может быть так близко долго, спокойно рассматривать длинные ресницы, нос-кнопку, который он обожает и за который (в том числе) устроил десятки мучительно длинных кошмаров каждому, кто отзывался о нем нелестно, и полуулыбку, которая появляется не так часто, как хотелось бы. Антон поджимает губы и мысленно уже подрывает половину города – максимально медленно подносит ладонь к чужой щеке, но не решается коснуться, но смотрит-смотрит и не может насмотреться. Он будто весь состоит из желания прилепиться к Арсению руками, губами и мыслями, выплеснуть всю чушь и сопли, что копятся в несчастной голове, и уснуть по-человечески. Мысленно он возвращается к Южной Америке, к вулкану, который был единственным способом облегчить все то, что разрывало изнутри, несмотря на сомнительную славу, которую он приобрел после этого в тридцатых и позже, и сравнивает силу эмоций: противоположные, но практически равные по модулю. Теперь устроить подобное он не может, это под силу только Попову, но от бесконечных мыслей, в каждой третьей из которых так или иначе присутствует сам Арсений, ощущения остаются все теми же: сильными, опустошающими и безумно неразумными. Хочется просто упасть сверху, сжать и исчезнуть из внешнего мира, забыть о более сотни лет, проведенных в череде попыток сдаться и прекратить наконец свое существование, выдохнуть и наконец кричать «Мое, мое, мое!». В глубине души теплится эгоистичная надежда, что раз Арсений может стать – по сути, уже – собирателем, то шансов у них больше, но, как показывает прошлый опыт, это, к сожалению, не единственный показатель. Рука так и застывает возле щеки, не способная двигаться, и сам Антон полностью замирает, возможно, даже подстраиваясь под чужое дыхание. Внутри все екает ровно так же, как и когда Шастун увидел его впервые, только теперь ближе и ярче, будто теперь солнце не где-то далеко, а парит над ладонями. После взрыва энергии и пробуждения вулкана, созданных Антоном, по земле волной прошлись остатки этой силы, будто сообщая этим, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Собиратели прознали об этом тут же, но практически ничего не сказали, только смотрели то с вопросом, с сочувствием, то с осуждением. Сила, которую остальные прекрасно чувствовали раньше, теперь рассеялась и еще витала в воздухе. С каждым годом она концентрировалась все точнее и точнее, к последним годам собравшись вокруг города. Здесь Антон будто чувствовал себя легче, ощущал энергию, которая была остальным недоступна и частью него когда-то, и знал, что она знает больше него. Он просто сидел на крыше мелкого здания – соорудировав привычную для многих собирателей оболочку, не дающую людям его видеть или касаться, и скуривал сигарету пятую, наверно. Приходилось тратить на это много энергии, чтобы хотя бы какое-то время не паниковать, что кто-то тебя увидит. Вокруг, под ним мельтешили люди, кто-то спешил, а кто-то прогулочным шагом раздражал первых. Чтобы заметить Арсения – который таковым пока не был за неимением информации – не понадобилось много сил. Тот просто попал в поле зрения, зацепил, и взгляд шел за ним все дальше и дальше, чуть ли не заставляя подняться и зашагать следом. Все нутро трепетало, будто только что нашло что-то очень важное, но давно утерянное, концы пальцев покалывало и сердце находилось в бешеном ритме – Антон не представлял, что с ним, но и не особо противился. Арсений останавливается на светофоре и задумчиво смотрит вперед. Антон, не удержавшись, опускается вниз, встав практически вплотную – никто не может его увидеть, да и толкнуть тоже – пройдет насквозь, и это приводит в восторг первое время, но требует большого количества энергии. Сейчас это умение кажется самой лучшей способностью из возможных, и Антон смотрит, не отрываясь. Тянет физически – кажется, Шастун наконец начинает понимать, почему, но неизвестный цепляет и без этого: кажется, вылезший из его времени, благородный и слегка высокомерный в мелочах, но в то же мгновение хрупкий: еще более хрупкий, чем хрустальная ваза на краю окна. Он протягивает руку вперед, но не может прикоснуться. В этот момент загорается зеленый и незнакомец шагает вперед, ничего не подозревая. Но сделав всего два шага, за которые он проходит сквозь Антона, резко останавливается, сделав судорожный вдох. Все вокруг секундно кружится, тело обдает теплом и мысли в мгновение совершенно смешиваются, выбрасывая из этой реальности. На какие-то миллисекунды кажется, что все вокруг изменилось, нутро потянуло куда-то назад, жалобно и болезненно, будто у него за спиной находилась часть его души, забранная, но ощущения отпускают, люди возмущенно обходят его, подталкивая вперед, и мгновенье растворяется в шумном потоке движения. Антон, больше не пытаясь следовать за неизвестным, быстро поднимается выше, и уходит. С одной стороны, нужно рассказать Диме и решить, что с этим делать, но, с другой, разобраться бы сначала самому, как такое возможно. Выплывая из потока мыслей, Антон все-таки продолжает застывший жест и проводит ладонью по щеке тыльной стороной пальцев, еле касаясь. Арсений не шевелится и дышит все также равномерно, как и до этого – вроде не проснулся, и от этого хочется осмелеть, но не получается. Что-то подсказывает Шастуну, что тот, если проснется, засверкает отсюда пятками, и еще месяц потом не отыщешь. Поэтому он осторожно поднимается и отсиживается подальше, на стул, переодев себя за пару секунд и движений в что-то более домашнее – так куда комфортнее. Кто бы что не говорил, странные носки – это позиция.⌀⌀⌀
— Арс, – слышит он на грани сознания. Руки ощущаются достаточно четко, и еще четче в них ощущается тепло чужих ладоней, сжимающих собственные. Нестерпимо хочется открыть глаза, но получается только прерывисто дышать, чтобы понимать, что он все еще жив, невредим и может функционировать. Стоящий, видимо, над ним Шастун терпеливо повторяет имя, ничего не предпринимая, но, так и не услышав реакции, начинает рассказывать что-то постороннее, описывая окружающее их пространство и улицу и отвлекая от визуальной иллюзии невесомости. Антонов голос успокаивает, почти убаюкивает, и это правда помогает, но приближает к решимости только отчасти, без собственной не поможет даже Шастуновское пение. Под ногами все еще чувствуется опора, которую Попов визуализирует изо всех сил – кажется, он даже может вслепую найти на ней руками или ногами все несуществующие трещинки, но открыть глаза и потерять хлипкий контроль все еще страшно. — Шаст, – говорит Арсений почти неслышно, но практически чувствует, как дергаются чужие кудряшки и Антон наклоняется ближе, пытаясь услышать вопрос, — Ты сможешь, ну... пере... перехватить меня? Если я все-таки не удержу?.. Шастун в ответ начинает яростно кивать, собственно, пытаясь повернуть эту истеричную тушу, но, когда он чувствует, как напрягаются чужие плечи, начинает водить по ним руками, почти поглаживая, и снова произнося, как мантру, то же, что он говорит в пяти метрах отсюда, на земле. Его так не поддерживал даже отец в свое время, – всплывает в голове предательский голос истеричной части Арсения, подливающий масла в огонь в его подозрениях, – Почему именно ему так важно научить какого-то истеричного мужика, дергающегося даже от сумпатисов – к собственному удовлетворению, их они очень сильно не признают оба – ходить по воздуху, делать из каких-то частиц светящиеся кривые и ловить этих тварей? Но ответа он вряд ли дождется, стоя практически ни на чем с визуальной точки зрения, поэтому попытки продвинуться в своем занятии повторяются снова посредством еще пары шагов, пока Антон держит его под ребрами, находясь будто бы слишком близко: чужое дыхание ощущается подрагиванием ресниц и движением челки, но для этого нужно его видеть. — Арс, мы не сдвинемся с мертвой точки, пока ты хотя бы глаза не откроешь. — Дай мне еще минуту. — Твоей энергией любой каприз, – снизу проходят редкие люди, которые все также ничего не подозревают. Будь Шастун сейчас году в пятнадцатом того века, тут же побежал бы махать руками и смеяться, что он буквально невидимка, даже круче Гарри Поттера со своей мантией – на тот момент такого сравнения не было бы, соответственно, — Главное, чтобы я случайно посередине пути не откинулся. Арсений от неожиданности поднимает голову и распахивает глаза, мол, «Это я щас не понял прикола», но достаточно быстро осознает, что сделал. От паники опора никуда не девается (хоть Шастун и не сказал бы ему ни за что, что держит ее он, а не трясущийся Арсений, который наебнулся бы, еще не поднявшись) и дышать, как кажется, становится немного легче. Обоим. — А дальше что? – спрашивает Арсений, все еще стоя слишком близко и сжимая чужие руки слишком сильно. — А дальше я прыгаю головой вниз, а ты ловишь, – с невозмутимым лицом говорит Антон, но увидев неподдельный ужас в глазах, сыпется, наклоняясь вперед и облокачиваясь лбом о чужое плечо. Выходит по привычке, не задумываясь, поэтому отлепляется он, выпрямляясь резко и делая этим ситуацию еще более неловкой, если учесть, что между ними сантиметров двадцать расстояния максимум. — Идиот, – комментируют напротив, – Я, кстати, надеюсь, после усыпления и перемещения, махинации с моей целостностью наконец прекратятся? – Кто-то, проезжая на велике, что-то кричит, и Арсений от неожиданности дергается. Но оборачиваться не хочется, да и Шастун как-то не торопится разрывать зрительный контакт, только все жует губы, да думает о чем-то непонятном, постоянно уплывая. — Без проблем, – пожимает плечами и наконец уводит взгляд вниз, продолжая движение куда-то в сторону твердой поверхности, – До первой просьбы. Но ты многое теряешь – я за время такой жизни натренировался всякому – пару штрихов, и ты будешь прыгать от восторга или плакать навзрыв, – под ногами наконец оказывается прямая крыша, руки тоже разделяются и Антон делает пару шагов в сторону, возвращая личное пространство, которое уже и не особо личное от многочисленных бессознательных поползновений и ситуаций, – Лаять или булькать, как рыба, задыхаясь без воды, бояться лежачих полицейских до инфаркта или грызть статуи в Зимнем Замке – разброс – придумывай, не хочу. — Не вдохновил ни один пример. — Это потому что ты трезв. — Это потому что я не долбоеб, – парирует Арсений, не реагируя на то, что Шастуна с этой шутки разрывает, и отворачивается. Люди все еще их не замечают, а, значит, Антон все еще тратит свои силы, так и не пополнив их ни разу с момента появления Попова в новой реальности, – Ты, получается, какого-то момента определенного ждешь? Антон только вопросительно поднимает брови, еще не перестав улыбаться, и стоит, облокотившись руками на колени. — Ты нигде не был эти три дня, что я осваиваюсь, значит, у тебя снова мало сил. Ты не торопишься пополнять их, – еще не дослушав до конца, Шастун выпрямляется, как от штыка, и улыбка слезает с лица. Это случается не впервые – каждый раз, когда хоть кто-то случайно затрагивает эту тему, Антон затыкает говорящего, перестает улыбаться, а иногда и вовсе уходит. С того момента, как неожиданно вошедший Эд прерывает его, больше вывести первого на нормальный разговор не выходит. По сути, Арсений уже видел, к чему приведут его отсрочки, насколько тот устал или разочаровался в происходящем, но, если тот все еще жив, значит, пока есть, для чего. Найти бы, во что облачено это «чего». — Ты пробовал создавать вещи? – переводит тему тот, даже не пытаясь отвечать, после минуты некомфортного молчания, пока Арсений смотрел на него, а Антон – неожиданно даже как-то – куда угодно кроме. — Пробовал, – врет, конечно, – но пока получается создавать только неловкость. Антон в ответ на это снова ничего не отвечает, но подходит ближе, выставляя руку вперед внутренней стороной вверх, и, просто моргнув, создает несколько простых карандашей. Арсений поднимает голову и ловит себя на том, что мгновение зрительного контакта будто растягивается. — Простой, – комментирует Арсений, улыбаясь, – Предмет. — Ага, – плечи заметно расслабляются, но от прожигающего взгляда с одним очевидным мотивом**, все еще не совсем комфортно, – Попробуй создать такой же. Арсений смотрит на него как на дурака. Возможно, на секунду возникает вопрос «Почему "как"?» — Может начать с чего-то, ну, посложнее? — Я также на Диму смотрел. Давай пробуй. Ну, какая разница, в принципе? Арсений поднимает руку в то же положение, что и Шастун, и сосредотачивается на предмете. Пока не сложно. Невооруженным взглядом видно, как что-то начинает происходить, и на ладони появляется карандаш, правда, не с обычной зеленой поверхностью, а разноцветный, пятнами, и сам грифель тоже не серый – заточенный конец красный, а сзади виднеется сиреневый – спектр подозревается определенный. — Это все эмоции, – хмыкает Шастун и трясет рукой, а вещь испаряется. — Получается, – Арсений не поднимает голову, но прекрасно чувствует, что на него смотрят, – Я попробовал радугу? Антон только пожимает плечами. Мем знакомый, но у него, видимо, аллергия на скиттлз, которая не дает увидеть окружающую его действительность во всех цветах, как ее видит Арсений. Хочется объяснить, что апатия и ему самому осточертела, но живет Попов куда меньше, а потому пока не может ощутить эту пресноту и усталость от такой жизни. Формулировка звучит куда приятнее понурой реальности, и от того кажется совсем от нее оторванной, когда в романтизированных сравнениях он перестал жить еще в четырнадцать – тогда родители сказали, что ему нужно приглядеться с дочери Кузнецовых, пока они не сделали это за него. Но вместо того, чтобы перевести тему, которая на деле не совсем далека от правды, или пошутить, делает то, что кажется ему куда интереснее и проще – раз он это умеет – разворачиваясь, пристраивается сбоку за спиной и кладет пальцы на чужие виски. К счастью, тот не сопротивляется, только наблюдает с любопытством. Вышедшее из-за облаков солнце вдруг перестает окрашивать улицы в теплые тона – абсолютно все теряет цвета. — Ощущение, будто я снимаю на видео с уже наложенным фильтром, – произносит Арсений и неспеша опускает взгляд на свои руки, чтобы не свести чужие пальцы с висков – кто знает, как эта их сила действует, и с удивлением понимает, что он сам не поменял цвета кожи и одежды. — Иногда кажется, – вдруг начинает Антон, и Попов замирает, – Что только люди, рожденные с огромной силой или потенциалом, способны тащить за собой массы, что-то кардинально менять или светить на все вокруг так, что даже обычные вещи кажутся совершенно волшебными и невероятными, – Он создает мини иллюзию, будто перед ними виден кусок картинки: какой-то город много лет назад, множество людей, стоящих на улицах. Ощущение, будто абсолютно все что-то шепчут, отчего общий шум кажется куда громче, чем может быть. Среди толпы выделяется одна фигура, на голову выше остальных, еще и стоящая на каком-то подъеме, в которой узнается Антон, который выглядит намного моложе и радостнее и который что-то воодушевленно вещает на всю улицу, – Но ведь таких реально единицы. Ты все это делаешь так легко и непринужденно каждую секунду своей жизни, а я будто жил жизнь ради того, чтобы только однажды, накопив, на что-то повлиять, но люди видят нас одинаковыми, хоть я не способен на то же, – несколько человек из иллюзии обращают на Арсения взгляд и тут же прикрывают лицо рукой, будто его это ослепляет, – И что-то по ощущениям тебе глаза выжигает своей яркостью. Думаешь «А я такой же был или хотел, но не смог», – Антон расслабляет руки и отходит, опуская на них, серых, взгляд, и иллюзия исчезает, но цвета не возвращаются. Арсений хмурится, пытаясь понять, к чему этот монолог, но ни к одному однозначному варианту не приходит и просто наблюдает – в этом "фильтре" Антон кажется еще более ярким, чем обычно, – Я шел всю свою жизнь к тому, чтобы поменять строй жизни, показать людям, что так жить невозможно, нужно что-то сделать, нужно возвращать то, что отобрали, и делать жизнь людей лучше. Но когда наступает этот момент, на который ты морально копил всю жизнь, который ты считаешь предназначением своей жизни, к тебе приходит какой-то "собиратель" и говорит, что через несколько дней, не осуществив своей цели, ты умрешь от легочной формы чумы, которая попала сюда по совершенно неизвестным причинам, и единственный шанс сделать что-то полезное – стать одним из них, навсегда забыть о прошлой жизни, уничтожить все ближайшие бактерии и тем самым уменьшить распространение эпидемии, дав этим шанс бунтующим осуществить начатое, – Антон прячет ладони в пальто и разворачивается к Попову лицом, – Я наблюдал со стороны, как мое место занимает другой человек и доводит начатое до конца, убивая царскую семью и устраивая тотальный пиздец. И все, что я делаю уже много лет – просто существую, принося при этом примерно нихуя пользы. И зачем? — Я не знаю?.. – практически спрашивает Попов негромко, но не сдвигается с места. Откровение снова сыпется, как снег на голову, но ощущается оно не как какое-то неожиданное доверие, а как шаг, от которого нечего терять, будто с каждым ответом увеличивается чувство безысходности. Антон смотрит на дома вокруг, которые он, наверно, уже выучил наизусть. Челка постоянно болтается от ветра, падая на глаза, и руки, даже убранные в карманы, выглядят напряженными. Арсений все-таки подходит обратно, параллельно смиряясь с тем, что с этим человеком комфортнее игнорировать личное пространство, и, даже сам того не замечая, убирает Антонову иллюзию, а мир снова выглядит как прежде. — Ты говорил, что можешь забирать часть негатива на себя. А отдать можешь? – пробует он. Ему ничего не стоит пережить короткую волны наплывшей тоски, пока он чувствует себя вполне бодро. Антон смотрит на него с подозрением, но не размышляет вслух, только предполагает. Если в процентах, Арсений завоет – двести. — Если хочешь... – с сомнением отвечает тот через некоторое время. Попов пожимает плечами, вытягивает вперед руку, как для пожатия, и улыбается. В его понимании, его энергия может создавать и уничтожать чуть ли не из ничего, значит, эмоции можно убрать также, как карандаш из рук, который у него растворился в воздухе через пару секунд, а для этого особо много навыков не нужно, только сосредоточение. — Конечно. — Но, если что, ты сам предложил, – еще раз напоминает Антон, указывая на него пальцем, и все-таки берется за протянутую ладонь.