Классика вечера в горячей окалине, Стеклянное сердце чтоб растопить, Физика есть, но нет химии пламени– Обжечься бы до саднящей груди.
⌀⌀⌀
— Не надоело за ним подглядывать? – спрашивает Белый, материализуясь за спиной у Кузнецовой, которая сидит на крыше и наблюдает за Шастуном, опираясь подбородком на одну руку, пока вторая сминает водосточную трубу. От неожиданности та отрывает ее часть, пытаясь запустить в Белого, но тот перехватывает ее, замедляя и откладывая где-то рядом – этого стоило ожидать, да и засветиться в подглядывании перед негласным главарем пока что чревато, поэтому реакцией нервозность не сопровождается. — А тебе не надоело за мной следить? – огрызается Ира и отворачивается обратно. С каждым ее взглядом, брошенным на Шастуна, хочется склеить его лицо и как следует втащить – тот светится, как новогодняя гирлянда, лишь временами меняя на унылую физиономию, когда что-то рассказывает – видимо, личное, а Арсений либо делает вид, что ничего не понимает, либо просто игнорирует, хотя лицо все-таки невольно расплывается временами. — Нет, конечно. Каждый раз ты придумываешь новую причину беситься с Шастуна, – он хмыкает и отклоняется, чтобы в него не прилетела пощечина, – Он же тебе давно еще объяснил, что к тебе не вернется, – и в другую сторону. Оба ее запястья оказываются у него в руках, и не спихнуть ее с крыши стоит больших усилий, о чем он ей и сообщает, а после все-таки отпускает. Он удивляется тому, насколько упорно та игнорирует очевидное «Нет», а потом вспоминает, что находится в той же ситуации с той только разницей, что он не озвучивает этого и отрицает. Когда та только вливалась в тогдашнюю компанию собирателей, Руслан только родился и многого из их с Шастуном истории не знал, но некоторые моменты слышал от той же Кузнецовой, которой врать было, вроде как, не за чем, а потому очень сильно недолюбливал Антона до тех пор, пока негативные эмоции не превратились в истерическое веселье – прилагательного из этого состояния окружающие не знали и думали, что ему стало легче. Хотя легче становилась только его энергия, которой было теперь не так много. Руслан знал, почему Ира столько времени не может смириться с невзаимностью, которая поразила его не меньше самой Кузнецовой, и прекрасно знал, как это ощущается. В его понимании, невзаимная любовь не приговор, а избавляться от нее – что сделать достаточно трудно – он не собирался. Кто бы объяснил Кузнецовой, что для нее лучше избавиться от этого и какое-то время поэкономить энергию, чем мучиться столько времени, если та никого не слышит и не слушает. Руслан пытался сделать это в начале сороковых, но быстро понял, что та даже не вслушивается в его слова и смотрит сквозь, с равнодушием и легким высокомерием, мол, новичку все кажется простым, и никто из присутствующих в парке – раньше собрания были там – и не переубеждал ни одного из них, предпочитая развлекаться каждый своим путем. Сейчас же Белый просто пережидает волну самобичевания вдали и только потом идет на контакт, а, если все-таки подпадает под эту волну, молча кивает и держит лицо, отвлекаясь на разглядывание чужой мимики. Ему Ира всегда казалась чрезмерно умной, понимающей и пугающе честной, и, хоть эти качества Белый всегда считал положительными, именно в ней они казались какими-то другими, и от того подводить их под однозначную категорию хорошего или плохого не хотелось – исключение редко оставляет равнодушным, и Ира не была исключением из исключений¹. Даже если она была доброй, временами ощущение, что это не та доброта, к которой он привык, преследовало его. Сочувствие пролезало под кожу и заставляло невольно паниковать, любовь – удивляться, в нелучшем значении этого слова, а радость – застывать. Казалось, что все хорошее не должно быть ей присуще, и то, что он видит – просто обман зрения, призванный запутать и медленно задушить, но видимые и поведенческие изменения не резонировали с прошлыми ее шаблонами – накладывались сверху и оттеняли характер. То, что жило в Руслане и много лет тянулось к Кузнецовой, сглаживало углы, замыливало взгляд и путало, отчего становилось спокойнее и тревожнее одновременно. Именно эта ступень была неустойчивой и непонятной, но назад отступать было некуда, а вперед и вовсе не пускали. Что оставалось – вертелось на языке, но не смело идти дальше. А заключенный нерешительностью между двумя шагами в разные стороны, Руслан медленно сходил с ума и не пытался что-то изменить – возможно, это душевное страдание было подстать садистким наклонностям. — Он столько времени бегал за собственной энергией, что совсем забыл, где она кончается, – шипит Ира, пока на соседней крыше снова образуется непрерываемый зрительный контакт. — А можно уточнение для тех, кто не в курсе? – над Ириной головой балансирует раздражающая рожа, но, завидев реакцию на попытку прямого взгляда, исчезает за ее спиной. Руки весомо ложатся на плечи, но на это реакции не следует – тактильные границы стерлись спустя столько лет, хоть легкое раздражение никуда не девается. — Опять ты из себя дурака строишь. В Арсении энергии хватит, чтобы планету взорвать, и это не сравнение, а реальная угроза. После выходки Антона в прошлом, энергия, которая разлетелась по Земле, собралась снова в одну точку, в нем, хотя принадлежит Антону. И пока она к нему не вернется... — Нам всем грозит исчезновение, – заканчивает Руслан. Перестраивая зрение на визуальную часть энергии – ее видно не всем собирателям, но закономерности никто пока не нашел – становится понятно, почему Ира так думает. Энергия, принадлежащая Шастуну, будто пытается облепить Попова, постоянно меняется в форме и практически не отличается цветом – кто-то разницы и не заметит – от энергии Арсения. Тот, судя по всему, медленно перенимает мишень для Кузнецовой, которая не собирается мириться с тем, что Шастун так сильно влюблен не в нее. — Именно, – Руслан замечает, как Ира вся будто сжимается, кулаками едва не продавливает фундамент крыши и практически настраивается бежать, – А потому нужно оградить Антона от этого ублюдка. — Ты совсем ебнулась, – хватает ее Руслан, пытаясь удержать, но совершает ошибку – смотрит вслед за Ирой на соседнюю крышу – Шастун обхватывает протянутую ладонь Арсения, и через секунду тянет на себя, смыкая в объятиях, пока тот заметно ослабевает в хватке, а Ира, воспользовавшись заминкой, вырывается.⌀⌀⌀
Когда Арсений сжимает чужую теплую ладонь, он предполагает, что наплыв чужого негатива его практически не затронет – введет в печаль на пару секунд, а дальше он справится, но Антон, кажется, не врал по поводу того, что устал и разочаровался во многом и многих, и волна, которая окатывает, словно сплошная судорога, проходится по всему телу и не оставляет ни шанса устоять на ногах – эмоциональная боль превратилась в физическую, чтобы не иметь возможности снова прижиться. Антон тянет того за руку на себя и перехватывает второй за талию, прижимая ближе и пытаясь удержать в относительно вертикальном положении. Выходит вполне удачно, но Антон решает добить себя, опустив голову и наткнувшись на вроде все тот же, но более стеклянный взгляд, который заставляет замереть и бегать глазами по лицу, пока Арсений пытается вычистить из головы то, чем его только что напичкали. Резкая мысль «удержит» замыливается наплывом: по ощущениям, все вокруг получило другие оттенки, от которых становится тошно, сама жизнь – сплошную линию неудач и потерь, руки будто чешутся от желания все это закончить, и Попов судорожно вздыхает – Антона хочется успокоить, заверить, что все не так плохо, но он его знает от силы пару дней, за которые не так много успел узнать, а потому в чем-то его переубеждать и ждать, что Арсению вот так сразу поверят, странно. Ему поверили за тот же период, доверив буквально часть себя, не рассказав, конечно, ничего критично личного, но достаточно для того, чтобы задуматься. Антон вздыхает вслед за ним, но так и не сдвигается с места, кажется, пытаясь бессознательно сжать его в объятиях сильнее, чтобы не уронить, и положительные эмоции и чувства, которые наконец находят себе место, ударяют по грудной клетке и заполняют все потоки мыслей – картинки происходящего пиздеца и проделки сумпатисов сменяются Арсением повсюду, вдоль и поперек, будто все те чувства, что были разделены во времени на мелкие наплывы, а сейчас обрушиваются на него разом, пережимают привычный поток кислорода. Арсений замечает, как быстро меняется чужой взгляд, расширяются зрачки и уходит осмысленность. Стараясь не задумываться о том, что это значит, он мысленно ускоряет собственное очищение от негатива и приходит в форму, медленно выпрямляясь. Сам процесс не вызывает вопросов, будто он и раньше не раз такое проворачивал, но и это не озвучивается. Антон ослабляет хватку, позволяя тому выпрямиться и упереться руками в грудь. Рука с талии, конечно, никуда не девается, но на месте не удерживает, будто давая вариант уйти от прикосновения. На деле хочется частично убрать наполняющие его эмоции и чувства, которые чувствовать без шипящей на фоне грусти слишком непривычно, хоть и приятно. Понимание того, что он не особо находит смысл существовать дальше, заменяется мыслью о том, что в его силах найти, за что зацепиться и в чем найти отдушину, и, хоть это не идеал, и во многом обычная жизнь перемешивает ценности, придавая другой смысл и накладывая обязательства, такой шанс он ни в одной другой/параллельной/следующей жизни скорее всего не получит. Все, что до этого казалось нерушимым и осточертелым, теперь ощущается радостными ассоциациями. А когда обычно приравненная к ноющей боли паранойя почти исчезает, мысли, наконец не обремененные сожалениями и грустью, распускаются клубком по всем фронтам, отматывая не только к прошлым вещам, тратящим хотя бы частично время, но и пока упущенным вариантам. Стоящий перед ним Арсений все также не шевелится и делает этим только хуже – одна из Антоновых привычек, то есть тактильность, смешанная с прощупыванием личных границ, работает на все двести, перегревает систему и выводит из строя привычное спокойствие. Секунду назад он прижимал того к себе практически всем телом и не находил ни капли сопротивления или возмущения, а теперь Попов еще и продлевает переглядки и не уходит от тактильного контакта – то ли он настолько погружен в идею Антону помочь, то ли принимает чужие манипуляции как способ сближения. Нетипичный, однако, если знать его стремление держать вполне обширные личные границы. Ни одному не приходится разрывать момент, потому что в защитную оболочку, сформированную Антоном, влетает что-то острое, нарушая целостность и делая ее видимой, с перебоями и расползающимися трещинами, а следом и второе. Подобие лезвий, которые летят одно за другим, дробят купол на куски, но его не успевают пробить, прежде чем Антон перехватывает Арсения, отпихивая с линии атаки и формируя новые несколько. Практика почти привычная, хоть и опасная, но от скорости и силы, вкладываемой в атаку, становится не по себе – такой практики в проходящих временами междусобойных тренировках не было никогда – абсолютно все соблюдали осторожность и либо сдерживали напор, либо использовали в качестве удара не травмирующее настолько, насколько может крупное лезвие, человеческое тело. Антон замечает впереди стремительно приближающийся силуэт, в котором обнаруживается не самая приятная персона, но сдерживает первую реакцию – отношения-то выяснили они давно и разошлись относительно мирно, чтобы сейчас обливаться ядом. Купол под неспешным движением руки Шастуна уменьшается и утончается, а Ира замедляется. «Мне нужно оправдание этому порыву, мне нужно оправдание», – возникает в голове Кузнецовой тревожное осознание, когда она будто приходит в себя. Резкий порыв, который практически невозможно было со своей стороны спрогнозировать, перекрыл здравые мысли и на секунду практически ослепил. Осознание того, что она делает, и насколько себя выдает, в случае, если Антон понимает все правильно, чем для нее обернется, происходит медленнее действий и придумывать приходится практически на ходу. Замедляясь, она решает дальше держать картинку переживающего, доброго и сочувствующего человека – Антон никогда не мог устоять перед чем-то хорошим в людях, и всегда был этому неимоверно рад, даже если проявление могло быть слегка сомнительным. Она сама не до конца понимает, ее ли эти качества, но разница сейчас ничего не меняет. На последнее время, конечно, все хуже обычного примера, но опираться стоит скорее на ее отходчивость – никакого мотива, никаких подозрений, она должна быть на его стороне, что бы не произошло в ее мыслях или чувствах. — Шаст! – окликает она еще издалека и машет рукой. Антон, удивленный не меньше стоящего сбоку за спиной Арсения, медленно опускает напряженные руки, но не убирает купола. — Что это было? – кричит он в ответ громче привычного и сам удивляется легкой враждебности в голосе. От Попова это тоже не ускользает, но комментировать это он не станет. — Извини, пожалуйста! – Ира опускается на крышу и подходит ближе, вставая вплотную к куполу, и между ними остается буквально два метра, – Я правда не хотела! – брови взлетают вверх вместе с потоком извинений, а все внутри сжимается от вот такого, еще короткого, но прямого диалога – его, блять, не было так давно, – Я издалека подумала, что тебе хотят причинить вред, и сама не поняла, как начала атаковать. — Допустим, – конечно, Антон ей не верит. Попов добавляет негативных штрихов к первому впечатлению, медленно выходя из-за спины, – Но оправдание среднее. Оправданий тому, почему в Арсении зарождается интуитивное желание ударить по ней одной крупной волной, у него нет, но оно подогревает подозрения о банальном покушении – он без понятия, кто это вообще, что ей от них нужно – в кого из них она стреляла?.. – но, если Шастун опустит щит, Арсений, своими косыми навыками все равно попытается его установить снова или выстрелить обратно. — Шастун, – шипит он, вставая сбоку. Ира переводит на него презрительный взгляд и он отвечает ей тем же – эмоциональный яд все-таки быстро копится, – Я еще практически ничего не умею, но все равно попытаюсь создать новый щит. Выглядит эта некто подозрительно. Антон в ответ только пожимает плечами, на секунду оборачиваясь. Всмотревшись, он замечает очертания защиты вокруг Арсения и вопросительно машет рукой в воздухе: — Когда я успел создать отдельный щит? Озадаченное лицо и напряженные плечи не делают ситуацию понятней, наоборот, в Арсении начинает закипать недовольство. Но стоит ему снова попытаться заговорить, как Антон поднимает руку, попытавшись убрать щит, потому что видимо решил, что сделал его он, но ничего не меняется. Чья-то защита не возвращает энергию ударом, но никуда не девается. Едкие комментарии по поводу навыков Антона застревают в горле: неизвестная тут же меняется в лице, расплываясь в улыбке, и бежит на него с этим полушизофреническим – по мнению Арсения, собственно – лицом и распахнутыми руками. Врезается она также резко, не замедляясь, и Шастун, который это ожидал, вроде не особо сопротивляется, кладет руки ей на талию и молча ждет. Арсений вспоминает старые приколы про страшные игрушки, на которых родители реагировали фразой «Фу, бля» и мысленно накладывает на нее – это недоимя², каким бы ни было настоящее, очень ей идет. Чувство «Они выглядят совсем неправильно» не посылается нахуй только потому что Ира наконец отлипает от Шастуна, но не отходит – стоит вплотную, и противное чувство возвращается. Он часто вешал на людей ярлык «Буду недолюбливать посмертно», и сейчас не исключение, а интуитивное объяснение этому – то есть, пока никакое – кажется в этот раз куда убедительнее. Она выглядит как обычный, почти среднестатистический человек, с красивой фигурой, прямыми осветленными волосами и темными глазами, но ощущается еще хуже сумпатиса – наверно, Попов скажет об этом Антону, но чуть позже. — Не хочу мешать, конечно, – говорит Арсений спокойно, не пытаясь даже смотреть на девушку, и Шастун делает от Иры шаг назад, оборачиваясь к нему, – Но можно мне прояснить немного, кто и что. — Антоша – мой бывший молодой человек, – говорит Кузнецова и снова прилипает к Антону и обнимает за талию, но тот в этот раз не пытается обнимать ее в ответ. Возможно, его неумение говорить нет, выливается в отзеркаливание жестов и привычек, и тогда тактильность кажется чем-то иным, – Мы временно расстались и соскучились друг по другу, правда же? – поднимает она голову. Беспомощное лицо Шастуна, коим оно становится лишь на секунду, вроде говорит само за себя, но Попов еще не уверен, стоит орать, что она только что пыталась кого-то из них убить или просто уйти из красной зоны, только поднимает бровь и разворачивается, собираясь идти в неизвестном направлении. Его ожидаемо перехватывают за запястье – и вот теперь касание ощущается иначе. Он не чувствует, но видит, как Антон непонимающе хмурится и отпускает руку, опуская на нее секундый взгляд – почувствовал жгущую боль. — Чисто технически, она права, мы давно расстались и столько же не виделись. Но это не значит, что я тебя тут брошу. И побегу с ней обсуждать все подряд. Надо просто, ну... — Я понял, – кивает Арсений, чудом сдержав недовольный тон. Она две минуты назад пыталась его прикончить, а теперь липнет и улыбается – ему будет трудно понять Антона, – Но будет лучше, если я потренируюсь один, чтобы никого не задеть. — Уверен? – Антон отпускает руку и встает ровно. Конечно не уверен, Арсений боится до усрачки, что застынет вот так посреди крыши и останется стоять еще несколько часов, но ему об этом он не даст знать. Он часто сталкивался с надобностью строить джентельмена по отношению к людям, которые ему чуть ли не омерзительны, и сейчас ничего не стоит сдержать себя от едких комментариев и перепалки, хоть неприязни и чувства опасности он и не скрывает, – Я могу вернуться за тобой чуть позже. —Было бы неплохо. Кузнецова, которая до этого момента вроде молчала, теперь же подходит ближе – будь Арсений котом, давно превратился бы в вантус – снова прилипает к Антону, и наверно это их общая черта – игнорировать личное пространство. — Вот и замечательно, Антош, – длинные ногти обхватывают чужую руку, – Мы же вернемся в дом Эда? — Ну, можно, – спокойно произносит он. Антон переводит на Арсения нечитаемый взгляд, который остается без ответа. Сконцентрировавшись на здании, Антон закрывает глаза и быстро растворяется в воздухе вместе с Ирой. Арсению хочется кому-то въебать.⌀⌀⌀
Апрель, 2021 год
— В главной роли опять этот блядский Лазарев, – шипит Попов и срывает небольшой плакат с его лицом. Матвиенко в ответ на это только хмыкает и пожимает плечами: — То, что это твой бывший, еще не значит, что он плохой актер. Параллельно неспешной прогулке Сережа ищет приемлемое место для ужина. Они с Арсением не так часто проводят вместе время вне театра, потому что Арсений, погруженный в новый текст, элемент, который не получается, или примерно в любой вопрос касаемо театра, не особо идет на контакт, пропускает половину предложения, игнорирует частицу «не» и фамилию «Лазарев», но отстраненность отрицает до последнего. Сейчас, когда подготовка к «Свадьбе Фигаро», которую они будут показывать раз сотый, еще не подходит к крайним датам, нагрузка в разы снизилась, и Попов наконец полностью вернулся в реальность. — Но яйца ему явно мешают. — Арс, – заведение наконец находится, и он вбивает адрес в карты, – Зависть – плохое чувство. В него стреляют глазами с абсолютно искренним со стороны желанием поджечь на костре, и, если бы Матвиенко его не знал, подумал бы, что тот правда так думает. — Я сыграл намного живее его! Да и всем уже приелось его лицо в одной и той же роли, нельзя же вечно занимать одну нишу! — Людям нравится. И не то чтобы это прям ниша... — Ты меня понял, – он замечает невдалеке девушку, которая, переведя на него взгляд, замирает на секунду, вглядываясь – ну точно, его узнали, и направляется в их сторону, а потому Попов замедляется. — Именно поэтому так и говорю. Что-то никто так не говорит в кино на пятой части фильма, если от главного персонажа в предыдущих четырех зрители ссались кипятком³. Есть спрос – есть предложение, а Лазарев твой – козел, не отрицаю, но... — Он не мой. И, Серег, вызови такси. — Но это не та работа, с которой стоит уходить из-за односторонних личных конфликтов. В твоем случае просто обидок. Он прослеживает взгляд Арсения и натыкается на ту же девушку. — А, вот зачем такси. Но когда он оборачивается обратно, Арсений уже бежит в обратную сторону, хихикая и крича «Вам запомнится тот день, когда вами чуть не был пленен Актер, Арсений Попов», и Матвиенко смеется тоже – Арсений его прекрасно понял, но напрямую как всегда проигнорирует. Приезжают в кафе они уже отдышавшиеся в такси после короткого бега, и место Арсений узнает только выходя из машины. Завидев вывеску, он пытается было сесть обратно с тихим «Ну его нахуй», но еще не вышедший Матвиенко практически выпихивает его наружу. В прошлый раз, когда они здесь были, Арсений нафлиртовался с официантом, но так и не оставил ни номера, ни имени, и великодушный в роли свахи Сергей Борисович, делает за него шаг, чтобы тот отстал наконец от Лазарева. — Серега, твою ж налево, – говорит Арсений сквозь зубы, но приветливо улыбается людям на входе, – Ты зачем нас сюда притащил? — Чтобы ты наконец трахал кого-то, кроме моего мозга. — Это грубо и неэтично, – Арсений предпринимает еще одну попытку дернуться и сбежать, но Матвиенко не дает ему даже развернуться, держа за локти сзади и практически тараня того вперед. Если бы он на самом деле хотел сбежать, а не просто стеснялся, Сережа бы ни за что его не удержал. — Зато честно, – Когда к ним подходят с вопросом о брони, Сережа отпускает друга, называет свою фамилию и их тут же пропускают на второй этаж – циклично бронировать стол за неделю до – уже почти привычка, – Давай, топай. Только слепой не увидел бы со стороны, что Арсений все еще что-то чувствует к Лазареву, по мнению Матвиенко, но из объяснений в его репертуаре только пожимание плечами и рассказы о том, что он все-все про него знает. Но толку от этого ноль. Конечно, в какой-то мере Арсений еще грустит по эмоциям, которыми сопровождались эти отношения, но это не значит, что он готов поступиться своей гордостью и приползти к нему после того, как ему вполне однозначно объяснили, что чувства угасли. Хотелось бы никого не винить, быть выше капризных обид, но это решение было принято без него – будто секретаршу, осведомили об этом как-то вскользь, доведя до невротизма за последний месяц на фоне того, как у Попова постепенно отбирали внимание, заботу, ласку и даже диалоги. В горизонтальной поверхности вопросов не возникало, и, чем меньше он получал, тем чаще тащил в постель, чем завернул это в один замкнутый порочный круг. Матвиенко не набил ему ебало только из-за премьеры на следующий день, чем аргументировал Арсений попытку того оттащить, хотя прекрасно осознавал, что благородный порыв с его стороны кончится увечьем ни разу со стороны Лазарева. Но и за попытку Попов был ему безмерно благодарен. — У меня последнее время, – начинает он, поправляя лежащую на столе вилку и поднимая взгляд на надпись за спиной у Матвиенко – наверно, ему все-таки без разницы, кто здесь обедал много лет назад перед дуэлью⁴, – Настойчивое такое ощущение, что за мной наблюдают. — Ты полчаса назад убегал от девушки, которая тебя узнала, – он забирает из рук официанта меню и опускает взгляд, вчитываясь, но продолжая диалог, – Конечно, на тебя временами смотрят чуть внимательнее, чем на бомжей. К Арсовому удовлетворению, официант не выглядит знакомым, а Сережа не торопится спросить про его коллегу по заведению. — Я не про это, – кивает, забирая второй экземпляр, и официант уходит в сторону шкафа с бокалами, – Я не вижу того, кто на меня смотрит, но чуть ли не кожей чувствую. Он оборачивается к окну и всматривается в улицу: темнеет, на улице все больше людей. Каждый смотрит либо под ноги, либо вперед, либо в телефон, но никто не пытается смотреть на него, да и ощущение будто направляет его выше. Не может же, в самом деле, на него смотреть воздух. — Я начинаю думать, что отсутствие нагрузки обостряет твою шизофрению, – он всматривается примерно туда же, куда и Арсений, но вроде не находит ничего странного, хмыкает и поворачивается обратно. Он Арсу верит практически во всем, даже если он начнет уверять, что видел пришельцев – возможно, он просто дорисовал в своем мире обычную картину и сделал из этого что-то волшебное, сам того не осознавая, но в жизни бы не начал сознательно сводить кого-то с ума. То, что это не паранойя, успокаивает, но ведь что-то медленно накапливается в этой своеобразной голове. Значит что-то все-таки есть. Или кто-то. — Я бы сказал, что ты ебнулся, – в далеке он замечает знакомую фигуру в белых перчатках⁵ и мысленно злобно хихикает – теперь Арсению никуда не деться, – Но как-то поздно сообщать о том, что появилось еще при занятии, сорок лет назад. — Фу, хватит. И мне тридцать восемь, козел. Ухмылка, которую Сережа якобы не показывает, все равно видна, и Попов понимает, что она значит. Ладно, возможно, он не прочь немного отвлечься. — Я так и сказал.⌀⌀⌀
Январь, 1980 год
Вместо того, чтобы просто согревать себя энергией, Шастун напяливает огромную черную дутую куртку и шуршит ей, шагая вместе с Димой и Катей по улице. Первого января утром на улице только сумасшедшие, да и купол подпитывает Катя, согревая в нужной мере всех троих и не давая оседать на них снегу. Последние несколько дней прошли практически в запое, отрезвлялись собиратели только с помощью энергии утром, не желая переживать похмелье, и даже на общих вечерних походах в город, когда нужно было пополнять запасы энергии, все баловались, устраивали магические представления, которые в их глазах были великолепными рисунками и узорами, а для трезвой части – немногих, просто косыми светящимися линиями, прыгали с крыш, чтобы попытаться упасть на асфальт, но по итогу во что-то мягкое, созданное теми, кто еще посвежее, и кучу других вещей, которые приходилось контролировать со стороны, чтобы люди ненароком не наткнулись взглядом на что-то из этого. За купол отвечали поочередно: он не требовал столько сил, чтобы скукожиться на месте и угробить остальных, но навешивал ограничение в действиях. Шастун прекрасно знал, что доверяли его не всем, и тот факт, что его имя не вызывало ни у кого сомнений, все-таки грел. — Так забавно, что нам дают все, чтобы быть среди людей счастливейшим человеком, – говорит Катя неожиданно, – И при этом отнимают возможность быть среди них. — То есть, тебе уже не нравится? – Дима смотрит спокойно, но Антон знает: сколько бы раз Позова не заверила его, что ей так нравится жить, что ей с ним хорошо, что она его любит, он будет сто раз переспрашивать, все ли хорошо, и волноваться. В понимании Шастуна это какая-то космическая любовь, больше книжная, чем настоящая, чтобы вот так хотеть прилипнуть к человеку и никогда его не отпускать. Конечно, они временами расходятся по разным континентам, чтобы не надоесть друг другу, но это «временами» наступает реже раза в несколько лет – желание разделить и эмоции от новых мест тоже присутствует. Когда они познакомились, на дворе стояло еще начало девятнадцатого века, Греция еще была частью Османской империи, и несколько лет велась борьба за ее независимость. Дима, который так и умолчал о том, кто сделал его собирателем, как он встретился с Катей – в обычной жизни или такой, почему его родной язык русский, а не греческий, и почему они вообще таковыми стали, поддерживал позицию Позовой, которая объясняла это потребностью оградить Антона от чего-то. Чего, Шастун так и не понял, но спустя время все же отстал. Ну и пусть хранят всякие свои тайны. — Дим, – Катя качает головой и аккуратно толкает плечом, держась с ним за руку, – Ты же знаешь, что все хорошо. Но ведь есть те, кто до сих пор один, кто... — Я понял твой намек, – хмыкает Шастун, поворачивая к ней голову – рост Поза вообще не закрывает обзор, особенно когда он ходит в огромных кроссовках, – Нет, я не ссохся, энергии на жизнь хватает. Есть момент грусти и ностальгии, но что-то хорошее тоже есть. Вы, например. Воспользовавшись заминкой от усиленного Катиного «Оооу», чтобы уйти от не весёлого разговора, Антон делает пару шагов назад и набирает в руку охапку снега, формируя снежок. Димино «Даже не думай!» сопровождается Катиным хохотом и снегом, прилетевшим прямо за шиворот. — Каждый сам за себя! – кричит Шастун и прыгает за сугроб, уворачиваясь от летящих в обратку снарядов. Катя не заставляет себя ждать и толкает Диму в соседний сугроб, сама убегая в сторону, чтобы набрать снега. Но пока она отбегает, ей прилетает в спину от обоих, чуть ли не утрамбовывая снегом, и она тоже валится с ног, смеясь. — Не честно! – кричит она, но пытается отбиваться. Судя по тому, как театрально набирает воздуха в легкие Шастун, в него она все-таки попадает, и потому переключается на неожидавшего такой подставы Диму, – Шаст, валим его! Перестрелка продолжается еще какое-то время, во время которой они поочередно объединяются против кого-то третьего, и в конце концов Антон просто набирает с помощью энергии огромный мягкий ком снега и буквально сбивает с ног Диму, который, приземлившись на другой сугроб сзади себя, заливается смехом. Снег делает из него шалтай-болтая, оставляя свободными только голову и часть рук и ног, которыми он смешно дергает, и Катя, также заваливаясь на него от смеха, не замечает незаметно подошедшего к ним человека. Шастун, который смеется просто скрючившись рядом с ними, первый переводит взгляд на стоящего поодаль человека. Какой-то, своеобразного вида мужик смотрит прямо на них – не спутаешь, и не двигается с места. Катя, успокоившись, смотрит туда же и тоже замолкает, а после переглядывается с другом и мужем – все все⁶ поняли, но появление нового потенциального собирателя первого января кажется максимально неожиданным. Чаще всего этим занимаются определенные индивидуумы, которые считают, что это их призвание и временами любят повыебываться перед новенькими, – да и не всем нравится объяснять всем по кругу, что ты не ебнулся, а хочешь помочь – поэтому точного плана нет. Антон помнит только как ему объяснял все Дима, но это было много лет назад, и у него особо не было выбора. А что помнят Позовы, Антон не знает. — Димон, – тихо говорит Шастун, все еще добровольно не двигаясь, – Он че-то не выглядит, как обычный человек, который впервые словил галлюцинации. Либо он олень, спутавший нас с фарами. Позов поднимает взгляд на незнакомца и выражение лица меняется на крайне удивленное. Встряхнув конечностями и сбросив снег энергией, он встает с насиженного места и машет незнакомцу рукой и тот, помедлив секунду и оглядевшись, подходит ближе. На лице незнакомца с каждым шагом все отчетливей видно широкие шрамы вдоль лица и дальше по телу, частично скрытые одеждой, которые на вид не кровоточат, но выглядят свежими. Антон замечает круглые очки, забавную раскачивающуюся походку и кудрявые, как у самого Антона, но чуть более короткие волосы. Его внешность выглядит слегка комичной, но тот ни разу не улыбается и не меняет безучастного выражения лица, а удивления там нет и подавно. — Бебур? – будто не веря сам себе, громким, но под конец дрогнувшим голосом говорит Дима. Он самолично помнит, как тот погиб много лет назад у него на глазах еще во время войны: отвлекся на что-то, не увидел за спиной человека, который заметил его практически случайно, и был зарезан секундой позже, пока Поз находился выше, вне чужих глаз, и не мог ничего изменить – тот человек все не уходил, а обездвиженный Андрей лежал на пыльной земле, истекая кровью со стеклянным взглядом и замершим на губах шоком, пересекая точку невозврата всего за минуту. Единственная общая заповедь обычных людей и наказуемое правило для собирателей – не убивать, было единственной причиной, по которой Дима не разнес все вокруг в тот момент, а просто создал купол и уткнулся головой в колени, пытаясь ужиться с потерей. Сейчас его взгляд кажется по-прежнему привычным, хоть и не особо веселым, но внешний вид и следы, напоминающие, как именно тот умер – по ощущениям их больше, чем должно быть, будто доказывают, что это никто другой, но Антон, который видит его впервые, заметно напрягается. В ответ на легкий купол тот только еле заметно усмехается, а Позов поворачивается к нему с полным непониманием на лице. — Шаст, ты чего? — В смысле чего, ты вообще видишь, как он выглядит, – Антон кивает в сторону незнакомца и оборачивается на Катю, но та на них не смотрит, только осоловело бегает взглядом по этому человеку. Видимо, она тоже его узнает, и именно это бесит Шастуна – всехзнащий Позов редко объясняет, кто есть кто, пока его не заебешь вопросами, и Катя, видимо, заразилась от него тем же, – Он выглядит как классический псих, который нас порешает на раз-два. Ты, Дим, либо трусы сними, либо крестик надень: объясняй, кто это, и то я его сам пущу на консервы. Позов ожидаемо качает головой с таким тяжелым вздохом, будто ему сейчас придется объяснять, что такое самолет маленькому ребенку. Антон Поза любит, честное слово, но временами не понимает, как он ухитряется хранить в себе такое количество занудства столько лет. — Это мой друг, Андрей, который погиб где-то тридцать пять лет назад. Его убил солдат. Принял за врага, выстрелил, а после еще и покромсал ножом. И шрамы очень похожи на те, что я тогда увидел. — Димыч! – перебивает Андрей, подходя ближе после того, как Антон все-таки убирает купол и делает шаг вбок, – Думал, все, придется проходить все сначала, прямиком из матки в ублюдскую человеческую жизнь, а нихуя-я-я, – он протягивает, все еще не улыбаясь, тому руку и Дима, помедлив секунду, отвечает на крепкое рукопожатие и судорожно того обнимает, – Воу воу, спокойно, времени много прошло только для тебя, я помню последние события как три дня назад, – освободившись из крепких объятий, он аккуратно жмет руку Кате, но та не лезет обниматься – тоже, видимо, еще не верит в то, что тот просто ожил, – Как вы вообще? И познакомите меня с пацаном? – он кивает в сторону Антона, а тот сжимает кулаки. — Пацану сто лет, молодежь, – хмуро говорит Антон и снова обращается к Диме, – Ты уверен, что это не чей-то розыгрыш? Я не слышал, чтобы собирателей можно было вернуть. — Я тоже не особо рад, как-там-тебя-зовут, – кивает Андрей и тянет ему тоже руку, – Сначала мучаешься, пока умираешь, а потом открываешь глаза в другом веке в неизвестном месте с каким-то голосом, оживившим тебя, который велит отыскать какого-то Шастуна. Дима переводит взгляд с одного на другого, но нужный вопрос не задает. Он точно знает, что ничего не говорил ни одному из них про второго, но, раз Бебур формулирует вопрос именно так, значит, вряд ли понимает, что перед Шастуном и стоит. — Зачем он тебе? – спрашивает Антон, поднимая бровь. Дима замечает, как его руки замирают в готовности защищаться и кладет руку на плечо, пересекаясь взглядами и безмолвно прося не реагировать раньше времени. Андрей, конечно, замечает это и показательно вопросительно разводит руками. — Это и есть Шастун, – отвечает Позов, а Катя обходит Антона и встает рядом с Димой. Она пока ничего не спрашивает, но ей, очевидно, как и остальным, не терпится узнать подробности. — Меня оживили, – он тяжко вздыхает и пожимает плечами, представляя, как ему придется выкручиваться, не зная, что конкретно делать и как не ухудшить ситуацию, – Потому что ты должен предотвратить пиздец, который наступит в будущем, если я не вмешаюсь.