Пригласи меня тысячу раз

Джессика Джонс не припомнит времени, когда её жизнь была бы простой и легкой. Она знает, что что-то подобное было до аварии и всего, что последовало за ней — траура, скорби и суперсил, Дороти и Пэтси, ярости и горя. Но с тех пор жизнь навалила на неё столько нескончаемой кучи дерьма, что казалось, будто всё, что было раньше, произошло с кем-то другим. Да, её жизнь никогда не была простой, но это не значило, что в ней не было и проблеска счастья. И нет, это тоже неверно: «счастье» слишком плоское слово для чувств, которые Триш Уокер вызывала у неё — в прошлом, в их лучшие моменты вместе. Чёрт, и даже в худшие из них, как когда Триш в ванной рвало от бензедрина, а Джесс держала её волосы и в перерывах говорила — клялась — что делает это в последний раз. Или когда впервые умер Килгрейв, и Джессика рухнула на пороге лофта Триш в Трайбеке, с костяшками, измазанными в крови Ривы Коннорс, а Триш подхватила её на руки. И потом были моменты, редкие и драгоценные, когда им обеим было просто хорошо, или хотя бы настолько хорошо, насколько каждая из них была близка к тому, что считалось этим «хорошо». И смотрите: Триш никогда не была ей сестрой. Едва ли. Жизнь под одной крышей с кем-то, удочеренным её матерью из циничных публичных причин, не сделает вас родными людьми — факт, который Дороти сама наглядно продемонстрировала, обращаясь с юной Джесс, как с импульсивной покупкой, которая вышла из моды, но по какой-то причине всё ещё занимала место в шкафу. Что стало ещё очевидней в одну бестолковую ночь, когда во время промо-тура «Это Пэтси!» юные Джессика и Триш стащили всё спиртное из мини-бара отеля и свалились целоваться на двуспальной кровати — два подростка не при деле и безо всякого присмотра. Поутру обе сделали вид, что ничего не произошло. Таким образом Триш и Джессика росли, повернутые друг на друге — сперва по воле случая, затем по зову сердца — две галактики, чьи орбиты сплелись и притянулись гравитацией друг друга. Та ночь всплыла в памяти лишь много лет спустя, когда они жили в квартире на Ист-Виллидж, которую сняла трезвая, только вернувшаяся с реабилитации, Триш. Случилось это между выходом её безумного сингла и запуском ток-шоу на радио. Однажды вечером она пришла домой с неважнецкого свидания с неважнецким мужчиной и обнаружила Джесс на диване, в окружении бутылок пива и напротив телевизора, в который она уставилась так, будто держала обиду именно на него, а не на мир в целом. — Да ладно. Это не грёбаная волчанка! — Я думала, ты ненавидишь это шоу. Джесс обернулась на голос Триш. — Ну да, но это получше новостей, — она вырубила Хью Лори посреди объявления диагноза и села. — Рановато вернулась домой. Как-его-там не покатал тебя от души? Триш бросила клатч на кухонный стол и принялась стягивать с себя украшения. — Далеко не уехала. Он норовился облапать мою задницу в ресторане, и… — Он что-то тебе сделал? — тут же подскочила Джессика. — Джесс. Нет. Он был просто… — Дубина? Мужлан? Конченый извращуга? Триш рассмеялась. — Я собиралась сказать, что он был просто посредственность. — О. Триш улыбнулась Джесс, когда та подавила возмущение и прислонилась спиной к холодильнику. «Что-то у Триш лицо раскраснелось, — подумала Джесс, — вряд ли только от жары». — Знаешь, не надо постоянно меня оберегать, — сказала Триш, расстегивая лифчик и снимая его под платьем. — Я могу о себе позаботиться. Джесс не сказала: «Сейчас, возможно, но не так давно ты прямо-таки нарывалась на неприятности». Но она точно так подумала и вместо этого проворчала: — Конечно, можешь. Триш закатила глаза. — Знай я тебя хуже, то решила бы, что ты ревнуешь. На несколько ударов сердца Джессика замерла после этих слов. — Знай я тебя хуже, то решила бы, что новая халтурка на радио ударила в голову Пэтси, — бросила она в надежде скрыть за насмешкой нечто невысказанное и тайное. Триш швырнула лифчик на диван и расплылась в ухмылке, от которой всё в голове Джессики перемешалось. — Пэтси? Вот теперь я уверена, что ты ревнуешь. Джесс оттолкнулась от холодильника, сбив при этом несколько магнитов. — Я думала, мы об этом не говорим. — Не говорим. Но мы могли бы. — Триш сделала шаг вперед. В ее движениях было что-то кошачье, чего Джесс раньше не замечала. — Разговоры для мудил. Триш подошла на шаг ближе, пока не оказалась вплотную к Джессике. — Ничего глупее не слышала. Джесс встретилась с ней взглядом. — О том и речь. Никто из них не смог бы точно сказать, кто двинулся первым, но факт был в том, что в считанные мгновения Триш оказалась прижатой к Джесс у холодильника, и они жадно целовали друг друга — две звездные системы столкнулись и сплелись, а магниты рухнули на пол. (Кто вообще купил им столько магнитов на холодильник?) Триш пахла хвойным одеколоном Человека-Посредственности, но на вкус была как дождевая вода, которую Джесс так жаждала всю свою жизнь. Так что, да. Дороти была не слишком далека от истины, когда спросила, не встречаются ли они — она лишь на десяток лет промахнулась. Но также, смотрите: Они с Триш никогда не были парой, как таковой. Одновременно это было бы и слишком громко сказано, и слишком мало говорило бы о том, кем они были друг для друга. У каждой из них случались свои романы, свои парни и девушки, одноразовый секс и скоротечные связи. Но в конце концов они всегда возвращались друг к другу, падали в постель то к одной, то к другой, и ни одна из них не рвалась и не хотела дать название тому, что росло и продолжало расти между ними. Они были просто Джесс и Триш, Триш и Джесс. Они просто были. Но Килгрейв обрубил то, чем они были, надолго уничтожив понимание себя у Джессики. К тому времени, как дракон был убит, а Джесс и Триш снова пришли к чему-то похожему на равновесие, обе были слишком мнительны и слишком сломаны, чтобы разжечь старое пламя. И как раз в тот момент, когда Джесс вновь начала обживаться на окраинах долины «В порядке», Триш приспичило пойти проебать свою жизнь и лечь под нож доктора Малуса. А затем ей понадобилось сделать то, за что Джессика её до сих пор не простила и вряд ли простит. Даже если она недолго тешила себя иллюзиями, что они могут стать какой-то дерьмовой суперкомандой, даже если вида Триш, разбитой после смерти Дороти, было достаточно, чтобы разбить то немногое, что осталось от сердца Джесс. Даже если эта упрямая частичка сердца все еще принадлежит Триш, несмотря ни на что. Даже если она знает, что, скользя от сна к яви, выныривая из глубины памяти, она откроет глаза и обнаружит, что Триш ушла, что она убила какого-то человека с гнилой душой и называет это правосудием, и кровь будет на руках Джесс в той же степени, что и на руках Триш, потому что она была достаточно измучена и отвратительна, чтобы отпустить ее. Но подождите. Это что… Бекон? Джесс щурится от дневного света и дергается от боли в правой руке, той самой, которой разбила стакан. Она проводит пальцами по лбу и находит пластырь над раной, оставленной Сэллинджером. Какого черта? Джессика встает с кровати и ковыляет к краю антресоли, где её встречает маловероятное зрелище: Триш в трениках и шлепанцах готовит на плите яичницу с панчеттой. Триш оборачивается прежде, чем дать Джесс шанс заявить о своем присутствии; наверное, это её усиленный кошачий нюх или что-то вроде того. — О замечательно, ты проснулась. Ты все еще любишь желтки пожиже, да? На долгое мгновение Джессика слишком ошеломлена, чтобы ответить. — Э… Да? — говорит она наконец. — Так и знала. Они почти готовы. Спускайся и давай поедим. Можешь воспользоваться моей зубной щеткой, если хочешь. — Триш, эм… — Джесс потирает переносицу, борясь с нарастающим похмельем. Или, может, что-то другое вызывает эту неимоверную головную боль. — Какого хрена? Триш улыбается ей — действительно улыбается — и это похоже на солнце, взодшее после нескольких недель дождя. — Давай поговорим. Хорошо? В голове Джессики роятся вопросы, которых достаточно, чтобы умножить головную боль в семь раз. Как долго она спала? Неужели Триш как-то удалось найти и убить Сэллинджера в его тюремной камере, пока Джесс лежала в отключке? Поэтому она вдруг стала вести себя как чёртова Степфордская женушка? Но Джесс достаточно давно работает частным детективом, чтобы знать, что загадку можно решить лишь одним способом — взявшись за неё. К тому же, панчетта пахнет чертовски вкусно.

— Я хотел бы быть чем-то мертвым, засохшим. Бормотал он, глядя на листья, рассеянные по траве. — Я хотел бы быть листком, гонимым ветром. Он повернул полову, и взор его устремился туда, где сквозь деревья в отдалении виднелось озеро. — Я устал и хочу очиститься. Я весь оплетен чем-то крадущимся, ползучим. Я хотел бы быть сухим и мертвым, как листок, уносимый ветром через безграничные водные пространства. Больше всего на свете я хотел бы быть чистым. — Шервуд Андерсон, «Семена»