Пригласи меня тысячу раз

Триш кажется, что внутри неё ведут войну два человека. Один из них всю ночь выхаживает лучшую подругу — перевязывает ей раны, пока та спит, гоняет до гастронома кварталом ниже, чтобы закупить им еды. Другой всю ночь раскапывает в Даркнете схемы тюрьмы строгого режима, куда в ближайшие дни переведут Сэллинджера, вспоминает, с каким упоением сдирала кожу с его мерзкого лица, размышляет, как быстро заставит его захлёбываться собственной кровью. Пока Джесс прерывисто спит наверху, Триш принимает обжигающий душ — впервые за несколько дней — закрыв глаза под горячими струями и мечтая, чтобы вода смыла в канализацию одну или другую из её воюющих половинок. Закончив, она вытирается полотенцем и встает перед зеркалом в ванной, сама себе во многом чужая. У неё суперсилы, у неё нет матери, у неё кровь трёх человек на руках, и у неё есть женщина наверху, чья безграничная преданность так много всего усложняет. Джессика до сих пор не простила ей Алису — теперь она это знает. А еще она, совсем недавно потерявшая собственную мать, знает, какую глубокую и безобразную дыру оставляет после себя такая утрата. Она провела годы — возможно, всю жизнь — взращивая убеждённость, что есть объективное добро и зло, хорошо и плохо. И получив способности, она вообразила себя арбитром в этом вопросе. И всё же… Триш убила Алису, потому что должна была, потому что та всё равно бы погибла, но, по крайней мере, не утянула за собой Джесс. И всё же… Алиса, строго говоря, не была плохим человеком. Она не имела власти над своей жизнью и силами. Триш, конечно, могла ей сочувствовать в этом. А Дороти… Была ли она, строго говоря, хорошим человеком? Джесс была права, когда говорила, что именно она сделала Триш такой, какая она есть. Но что это значит? Дороти была безжалостным и жестоким манипулятором. Дороти любила Триш, поскольку Триш была ей полезна. Дороти вручила ей дар, который также был и проклятьем. Если бы у Дороти были силы Алисы, что бы она с ними сделала? Что заставляет простить за одно убийство и казнить за другое? И что заставляет Триш думать, что именно она должна решать это? Потому что ты хороша, говорит что-то внутри неё. Потому что ты рвала жилы ради этих сил, и ты стала героем, который всегда был нужен этому городу. Не Джессика, не Сорвиголова, не Люк Кейдж. Ты. Ты всегда знала, что так будет лучше. И наконец у тебя появилась сила вершить настоящие перемены. Ты справишься. Вот только впервые голос звучит меньше голосом Триш и больше голосом Дороти. Триш так хотелось быть героем, быть правой, быть полезной, что она ни разу не задумалась о том, что, возможно, отказ Джессики выносить суждения, её нежелание делить мир на чёрное и белое — это скорее преимущество, чем недостаток. Она всегда думала, что Джессика нуждалась в Триш, как моральном ориентире; теперь она начала сомневаться, а не ошибалась ли она всё это время. И вот она здесь, сломленная, поникшая в жилистых руках Джессики, потерянная в ничейных пустошах, что на многие мили раскинулись внутри неё. — Я скучаю по ней, Джесс. Я скучаю по ней. — Я знаю, что скучаешь. Знаю. Так они просидят некоторое время, пока Джесс не освободится и не опустится тяжело на пол. — Что с тобой происходит, Триш? Триш соскальзывает со стула и присоединяется к Джесс на бетоне. Она устала смотреть на нее сверху вниз. — Ну, я приняла душ. — Ладно… — И я поняла, что, возможно, ты права. Джесс вскидывает бровь. — Насчёт… — Насчёт… всего. О том, что я делаю с этими способностями. Что я могу и чего не могу исправить. — Ого. Должно быть, мировой был душ. На следующем пункте Триш не рискует смотреть подруге в глаза, её больше занимает потерянная нитка на трениках, и она скользит взглядом по волокнам серого хлопка. — Джесс. Мне жаль, что так получилось с твоей мамой. Кажется, я ни разу этого не говорила. Краем глаза Триш видит, как замирает постукивающая нога Джесс. — Я всё ещё считаю, что другого выхода не было, но… я бы хотела, чтобы это была не я. И чтобы ты не была рядом и увидела это. Джессика встает на ноги и уходит в другой конец комнаты. В квартире слишком тесно для такого разговора. Она достаточно хорошо знает Джесс, чтобы понять, что прямо сейчас ей, возможно, хочется найти укромный угол и спрятаться там. — Потерять маму было… — Триш делает паузу. «Словно пройти сквозь лесной пожар и до сих пор гореть». Этого она не говорит. Но озвучивает мысль, пришедшую к ней ранее. — Будь я тобой, то убила бы себя за то, что сделала. Джессика оборачивается. Она подходит к Триш и нависает над ней, и Триш требуется вся её выдержка, чтобы не отпрянуть. Джессика смотрит на нее сверху вниз, с широко открытыми и покрасневшими глазами. — Нет, ты бы не стала, — уверенно говорит она. Как только эти слова прозвучали, Триш понимает, что это правда. Триш могла потерять себя, но Джессика — никогда. Её голос ломается, когда, подняв взгляд, она произносит: — Нет, не стала. Джессика приседает рядом и берет Триш за руки. — Ты никогда не сделаешь мне больно, Триш. — Я постоянно заставляю тебя страдать. — Это не так, — качает головой Джесс. И вот он — её истинный север, её путеводный компас, когда буря свирепствует так, что она не помнит, куда идти: Она никогда не обидит, не причинит Джесс вреда. — Ты же знаешь, что я не куплюсь на всю эту чушь о добре и зле и разделение на хорошее и плохое? — говорит Джесс. — Разве ты буквально не спишь с таким разделителем? — Умолкни. Мне все равно, что говорит мигрень Эрика, ясно? — Она обхватывает лицо Триш ладонями. — Ты достойна спасения. — Думается, что героев не надо спасать. У Джесс опускаются руки. — Не в упрёк, Триш, но до героя тебе чертовски далеко. — Через секунду она поправляет себя. — Погоди. Вообще-то да, в упрёк. И упрëк прицельный. Триш ухмыляется. — Полагаю, я это заслужила. — Умение крутить сумасшедшие сальто назад еще не делает тебя героем. Ты ведь это знаешь, правда? — А что же делает? Джесс заливается смехом, будто это самое уморительное, что кто-либо когда-либо спрашивал. Возможно, так и есть. — Хрена с два я знаю.

I am a forest fire And I am the fire and I am the forest And I am a witness watching it I stand in a valley watching it —Mitski, «A Burning Hill»