Пригласи меня тысячу раз

Выходит, что на свете нет рехабов для тех, кто одержим геройствами, как нет курсов по управлению гневом для тех, кто полгода был марионеткой под контролем чужого разума. В мире слишком много рамок, чтобы их проблемы вписались в него; ведь нет никого похожего на Джессику или Триш, никого, кроме них обеих. Что, в общем-то, не так уж отличается от того, как это было всегда. Они начинают с визита на могилу Дороти Уокер, потому что ни одна из них, вообще-то, не присутствовала на погребении. — Ты уверена, что готова? — спрашивает Джессика, когда они с Триш идут по тропинке через Вудлонское кладбище. Поздняя осень всерьёз принимается за город, стряхивая последние листья с деревьев и разгоняя стылые ветра по широким аллеям. Джессика кутается в необъятный черный плащ и рада укрыться от мира под просторным капюшоном. — Не совсем, — говорит Триш, идущая рядом. В темно-синем шерстяном пальто и волосами, убранными под серую шапочку, она больше походит на прежнюю Триш — ту самую, кто во что бы то ни стало держит себя в руках, ту самую, кто хотя бы делает вид, что всё в порядке. — Мы можем вернуться, — предлагает Джессика. — Затаримся китайской едой и будем тупить в телик. Ты не обязана этого делать. Ничего из этого. Если не готова. — Спасибо, — грустно улыбается ей Триш. — Но… Я никогда не буду готова. Так что давай просто сделаем это. К тому же, мы ведь не зря сюда добирались. Джесс ненавидит это, ненавидит, но из позволенного себе мизера терапии она знает, что полагается говорить в таком случае: — Где бы ты хотела быть прямо сейчас? — Сквозь стиснутые зубы вырывается вопрос. — Честно? — Честно. Триш окидывает её оценивающим взглядом. После долгого раздумья она говорит: — У Сэллинджера, сворачивая ему шею. Делая с ним то, что он сделал с… — останавливается она. — Знаешь, чем я занималась прошлой ночью? Пока ты спала? — Что? — Вот оно. Холодок пробегает по позвонкам Джессики, и погода тут ни при чём. — Изучала схему тюрьмы, где его держат. Пытаясь придумать, как лучше проникнуть внутрь. — Где ты вообще нашла схему тюрьмы? — Джесс думает, что знает ответ, но ей хочется услышать его от Триш. — В Дарквебе. — Господи, Триш. — Слушай, я этим не горжусь. — Знаешь, что ещё можно купить в ебучем Дарквебе? Военное оружие со спиленными серийниками. Наркотики для изнасилований. — Джесс, я… — Детскую порнографию. — Джесс. — Секс-рабынь. — Ладно, Джесс! Я поняла! Джессика застывает на месте и поворачивает Триш к себе лицом: — Точно? Потому что это грёбанный пиздец, Триш. — Я знаю. — Такая тьма, коснись ты её, оставляет на тебе отпечаток. Триш прячет глаза. — Я уже убила трёх человек. Уже слишком поздно, чтобы… — Ты планируешь убить ещё кого-то? — понижает голос Джессика. Никогда не знаешь, кто тебя услышит, даже на кладбище. Особенно на кладбище. В затянувшемся молчании Триш поднимает мокрые глаза к ноябрьским облакам, рот открыт, будто ей не хватает воздуха. Наконец она переводит взгляд на Джессику и отвечает: — Нет. Сколько раз женщина напротив лгала ей и самыми невообразимыми способами предавала её доверие? Но столько же раз она была рядом, прикрывая ей спину — с детских паршивых деньков до времëн, когда Джессика была настолько сломлена, что не могла питаться — Триш была рядом. И твёрдо стояла на своём, даже если с вопиющим идиотизмом ошибалась. — Ты мне веришь? — произносит Триш. — Не знаю, — честно отвечает Джессика. — Я хочу, я действительно хочу, Триш, но… Покачав головой, Триш идёт дальше. Джесс следует за ней, что ещё, чёрт возьми, ей оставалось делать. — Ничего страшного, если ты не веришь. Я бы не поверила, — говорит Триш. — Но я докажу тебе, Джесс, клянусь. Я хочу быть… — слова застревают на языке. Она опускает взгляд на руки — руки, которыми размозжила череп Джейса Монтеро и исполосовала лицо Грегори Сэллинджера — будто в них мог крыться ответ. — Я не знаю, кем хочу быть. Но точно не тем человеком, каким была в последние дни. Джесс ухмыляется из-под капюшона. — Уже что-то. Земля на могиле Дороти ещё не осела, словно она по-прежнему ворочалась в гробу и всячески крутилась, лишь бы вернуться в мир живых и заключить до пятницы три спонсорских контракта на имя дочери. (Джесс пока не знает, собирается ли подруга вернуться в Стиль от Триш. Наверное, сейчас будет к лучшему, если мысли о поддержании альтер эго уйдут на задний план. Кроме того, те коллекции свитеров были поистине тошнотворны). — Она бы забраковала этот шрифт, — говорит Триш, оценив взглядом надгробие. — Ничего, смирится. Твоя мать, как никто, умела адаптироваться, — утешает Джесс. Триш замирает статуей, в глазах блестят подступившие слезы. Джесс замечает, как её потряхивает в попытке сдержать чувства. — Просто дай себе волю. Никто не увидит, — тихо говорит Джесс. — Только ты, — отчётливо дрожит голос Триш. — После всего, через что мы прошли? Думаю, я это переживу. — Джесс, тебе не… — Триш начинает метаться взад-вперед, как тигр в клетке. — Ты не понимаешь. Какой в этом смысл? С тех пор, как я нашла её, меня обуревает только гнев. Что толку, если я не найду ему выхода, не направлю его против того куска дерьма, что убил её, против всех кусков дерьма, что причиняют людям боль? Они вернулись на исходную, и Джессике всё это осточертело. Тыча пальцем в лежащую под землёй Дороти, она накидывается на Триш. — Думаешь, я не злюсь? На Сэллинджера, за то, что он сделал с ней? На Эрика? На себя? Моя селезёнка пропала с концами, Триш! Думаешь, меня не бесят — все эти мешки с говном, делающие мне больно? Каждый уёбок с карандашным хером из каждого захудалого бара, считающий себя лучше меня? Думаешь, на тебя я не злюсь? Я злюсь постоянно. Всегда. Но я борюсь со злостью. Нахожу ей другое применение. Поддайся я всему гневу, что испытываю, то каждый мерзавец в Адской кухне давно валялся бы, избитый до полусмерти. Но я этого не делаю. Потому что я не грёбанный Халк. И уж прости за пошлость, но я как бы за то, чтобы оставить этот вшивый мир в лучшем, чем он мне достался, виде, то есть не заваленным трупами. Так что, да, Триш. На самом деле, я всё чертовски понимаю. Джессика не знает, какой реакции ожидает от Триш, но она точно не предвидит подобного: Триш откидывает назад руки и исторгает первобытный вопль, нечто среднее между рёвом и воем, полный такой боли, гнева и скорби, что сбивает птиц с деревьев и разгоняет черную тучу ворон по свинцово-серому небу. Кажется, он длится вечно, преодолевая звуковой барьер, и Джессика задается вопросом, нет ли у Триш ещё одной способности, о которой та не удосужилась поведать. Но затем крик банши растворяется в чисто человеческих всхлипах, и Триш падает на колени перед могилой женщины, чья любовь была разрушительной силой природы, чьё одобрение было жестоким и безжалостным, чей уход случился навсегда, слишком рано и недостаточно скоро. Джесс позволяет другой женщине упасть на неё, принимает на себя её вес и мучительные рыдания, и всë, что её отравляло, извергается наружу. Триш в её объятьях пахнет лавандовым шампунем и озоном, что образуется после удара молнии, и как же много чувств, силы и беззащитности, заключено в одном маленьком человеке. Даже когда колени подкашиваются на промозглую траву и слезы подруги пропитывают плащ, Джесс понимает, что находится именно там, где должна, именно там, где только и может быть: вставая между любимой женщиной и ураганом. Спустя короткую вечность, когда рыдания Триш наконец стихают, Джесс утыкаются губами в еë макушку и шепчет: — Ты готова? Триш кивает в ответ, и они осторожно отстраняются друг от друга. Джесс пытается встать, но обнаруживает, что ноги затекли, и падает на землю. Но Триш уже на ногах и протягивает руку, чтобы помочь Джессике подняться. — Один из бонусов кошачьих суперсил? — говорит Джесс, пока Триш тянет ее к себе. — Это не кошачьи суперсилы. — Повторяй себе почаще. Они переводят внимание на покойную. — Что бы она теперь обо мне подумала? — Гордилась бы тобой, — без колебаний отвечает Джесс. — Она всегда гордилась тобой, на свой ебанутый лад. — Я сказала бы ей, что мне жаль, но она бы… Джесс завязывает с обелением Дороти, которая всё-таки не была хорошим человеком. — Не сожалей. Будь выше этого. — Да, именно, — Триш одаривает Джесс долгим взглядом. Джессика наклоняется, чтобы поднять с земли камень и положить его на могильную плиту. Она не еврейка, но идея оставить цветы на могиле Дороти кажется ей слишком слащавой. Камень — холодный, неподатливый, но всегда, блин, к месту — кажется более подходящей данью уважения. — Готова возвращаться? Здесь жуткая холодрыга. — Она протягивает руку в черной перчатке Триш, которая смотрит на нее в сомнении. Джесс шевелит пальцами. — Предлагаю лишь раз. Бери, пока я такая размазня. Это вызывает искренний смех, Триш понимает намек и переплетает их пальцы. Они еще далеко не в порядке, и Джесс знает, что впереди Триш ждёт темный и извилистый путь. Но впервые за несколько недель, когда они рука об руку идут с кладбища в сгущающихся сумерках, Джессика позволяет себе зацепиться за краешек надежды. Не сожалей. Будь выше этого.

Она с самого детства жила ненормальной жизнью, это ей известно. Но многое уже скрылось за завесой времени — так земля скрывается под ковром осенних листьев, которые рано или поздно смешиваются с почвой. То, что происходило с ней раньше, теперь погребено в ее теле-земле. — Салли Руни, «Нормальные люди»