Джессика чувствует, как в груди разливается жидкий огонь. Так бывает, когда первый глоток виски попадает в горло, или когда она наносит по-настоящему основательный удар. Но сегодня это чувство возникает по новой причине — или, скорее, по старой.
Жар растёт, когда она смотрит на Триш.
Триш спускает пар, Триш рвёт и мечет, Триш свирепая и сильная, Триш улыбается — Триш
счастлива. Или, по крайней мере, близка к этому.
И Джесс
хочет Триш. Конечно, хочет. Но не сейчас и не так, когда чертовски легко и чертовски заманчиво
отпустить себя, послать всё к едрене-фене и поддаться желанию, что копилось у них буквально годами.
Но, чёрт возьми, сейчас не время. Джессика
знает это. Между ними до хрена всего стоит — до хрена уз, до хрена обид и до хренища
прошлого. Им не вернуться к беспечным эскападам и легким дружеским потрахушкам, как было в двадцать лет. И даже если Триш
думает, что хочет её, то Джесс боится, что лишь заменит одну зависимость другой.
Сейчас Триш нужна её дружба — поддержка, твёрдая рука, постоянная близость, внимательный пригляд и даже бесполезные подколы. И уж точно ей не нужны сомнения и страсти Джессики, её похотливые желания и долбанные
чувства. Она только-только продралась к чему-то похожему на стабильность, и Джесс абсолютно уверена, что запутанные постельные отношения — это последнее, что необходимо одержимой мстительнице, идущей на поправку.
Поэтому Джесс притворяется, что по уши закопалась в последнее дело — о затрапезном женатом бабнике с не совсем затрапезными навыками по заметанию следов — и пытается не замечать, как перекатываются мышцы на плечах Триш, когда та впечатывает кулаки в тяжелый мешок… не замечать, как от затылка вниз по шее стекает струйка пота… не замечать…
Она не видела Эрика уже несколько недель. Временами она скучает по нему — по весу его тела, по его кривой ухмылке, по дурацким сексуальным бицепсам, по невероятно охренительным бургерам. Но от одного присутствия человека, который ей дорог больше всех на этой грёбанной планете, ему становится плохо, и их обоих Джесс не вывозит. Она просто не может. Она бы сказала, что динамит Эрика, но на самом деле, они динамят друг друга, что вполне нормально для двух ненадежных забулдыг с погаными навыками общения.
Но, чёрт возьми, она всего лишь человек. А Триш… Ну, вообще-то, они обе не совсем обычные люди. Что определенно в её вкусе.
Она так погружается в бумаги, что упускает из виду Триш до тех пор, пока та не окликает её по имени с другого конца комнаты.
—
Что? — Выходит намного злее, чем ей хотелось бы. Да и чёрт с ним.
— Я говорю, что иду в душ. — Лицо Триш красное после тренировки, а через плечо перекинуто полотенце.
— Что ж, отлично. Поздравляю. Ждёшь моего разрешения? — выдаёт Джесс.
— Да Боже, Джесс. Мне просто интересно, нужно ли тебе в ванную? Но, конечно, я тебе поперёк горла стала.
Последняя фраза толкает Джессику к непрошенным мыслям о том, что с
горлом Триш она бы проделала прямо сейчас, и именно тогда она понимает, что влипла по-крупному:
— Нет, мне… Мне не нужно.
Триш фирменно вскидывает бровь — что значит «вижу тебя насквозь» — и, громко хлопнув дверью, исчезает в ванной.
Лишь услышав, как включается душ, Джесс наконец переводит дыхание.
«Соберись блядь нахуй, Джонс», — бормочет она, решив, что пора валить из квартиры, пропитанной потом Триш, шампунем Триш и самой
Триш, чтобы напиться там, где никто не знает её по имени. Теперь это становится всё сложнее и сложнее, учитывая все громкие дела, в которые она ввязалась, но Джессика Джонс принимает это как вызов. Она напяливает куртку, собирает папку с делом и решает не возвращаться, пока не накачается чем-то крепким, до самого невменоза, желательно в таком порядке и желательно до рассвета.
***
Они не говорят об этом, что вполне устраивает Джессику. Не обсуждать хрень, о которой она не хочет говорить — её второе любимое занятие на свете; вынуждать
других обсуждать хрень, о которой
они не хотят говорить — её любимое занятие номер один. Она не избегает Триш, не совсем. Она бывает у нее почти каждый день, по-прежнему приносит еду на дом, по-прежнему остается на ночь. Но теперь она спит не на кровати, а на раздвижном диване — одном из тех, что не производят много шума (спасибо Малкольму за такой уместный выбор мебели).
И если между ними снова что-то проскальзывает, она сбегает и цепляет в какой-нибудь забегаловке кого-нибудь на ночь, чтобы притащить его в заброшенную постель в Адской кухне. («Почему у тебя такие
пыльные простыни?» — с легким отвращением спрашивает барменша, которую она приводит однажды. «Потому что я привидение. Бу!» — невозмутимо отвечает Джессика прежде, чем заставить её забыть обо всём этом. Только другая женщина пожалуется на грязь в её квартире; парни, которых она водит домой, этого просто не замечают).
Но после инцидента с боксерской грушей просыпается что-то ещё. У Триш по-новому загораются глаза, в них исчезает жуткий блеск повернутого уличного правосудия. Она связывается со старыми знакомыми по ток-шоу, интересуется журналистской работой, а точнее, журналистскими расследованиями — и, возможно, столь резкого разворота от гуру телепродаж этот город прежде не видел. Но такие невероятные карьерные переходы никогда не пугали Триш Уокер, и бывший кумир подростков, бывшая поп-звезда, бывшая радиоведущая, бывшая мстительница в маске вскоре находит себе внештатную работу в газете
Daily Bulletin.
— Ты никого
не избивала, чтобы написать это? — спрашивает Джесс, когда Триш с гордостью показывает свою первую заметку на полстраницы о росте разбойного поведения домовладельцев Адской кухни после вторжения Читаури.
— Ага. И честно говоря, это очень приятно, — отвечает Триш так гордо и искренне, что Джесс моментально теряет способность язвить. — Мой редактор сказал, что благодаря мне городские власти уже отобрали лицензию у мудил, стоящих за большим проектом на углу 56-й и 10-й улиц.
Джессика так гордится ею. Просто до нелепости. Ей так и хочется сказать:
«Видишь? Есть не один способ стать героем». Или:
«Я знала, что ты справишься». Или:
«Ты самый несгибаемый человек, которого я знаю».
Но предельная откровенность просто не входит в лексикон Джесс, поэтому она довольствуется следующим:
— Ты ведь знаешь, что печатная журналистика — это умирающая отрасль?
Триш пожимает плечами и улыбается:
— Что я могу сказать? Я люблю пропащие вещи.
Джесс знает, что это правда, потому что
Триш любит её.
«When I watch you dancing
there is a heartless immensity
like a sailor in a dead calm sea.
Desires as round as peaches bloom in me all night,
I no longer gather what falls.»
— Энн Карсон, «Short Talk on Hedonism»
