Пригласи меня тысячу раз

Вот в чём засада быть Джессикой Джонс: постоянно ждёшь, что тебе прилетит ботинком. Даже когда всё идёт легко, себя ты легко никогда не чувствуешь. Краткая передышка скручивает нервы в оголенные провода, и всё чаще Джессика хватается за бутылку и раздаёт тумаки там, где хватило бы дипломатии. И вот в чем залог того, что всё как обычно пойдёт через жопу, — даже если свистоплясок не будет, ты устроишь свою, обозвав её вальсом. Поэтому-то в пятницу, в два часа ночи, Джессика следит за парочкой торговцев людьми в Гарлеме. Она висит, ухватившись одной рукой за край парковки, а в другой держит мобильник с включенной камерой. (Если чему её и научила история с Сэллинджером, так это тому, что нужно собирать все возможные улики прежде, чем вручать скользких ублюдков полиции). В последнее время она берётся за всё более и более опасные дела — по-настоящему гнусные и серьезные, такие, за которые можно огрести кучу проблем на свою задницу. На эту работенку Малкольм и Джиллиан провожают её с самыми озабоченными лицами. Ну, и чёрт с ними, она справится. А Триш… По целому ряду причин Триш понятия не имеет, чем занята Джессика за пределами её апартаментов в Квинсе. Джесс понимает, что ей лучше не рассказывать, а Триш понимает, что ей лучше не спрашивать. Кто бы мог подумать, что после стольких лет они наконец узнают о существовании личных границ? Джесс выслеживает конкретно эту парочку белых гондонов — рослых шкафов в тату, с общей любовью к бритым головам и отвратным спортивкам. Преследует от самой Шипсхед-Бэй до этого самого многоэтажного гаража на самой окраине города. Она измотана до мозга костей, но, по крайней мере, направляет всю эту муть, упрямую мигрень в основании черепа, вечную тревогу и гул набата в глубине её сознания на что-то более полезное. Она поймает этих молодчиков с поличным, красиво упакует их для копов, спасёт пропавшую дочь своей клиентки Анджелы Родригес и до рассвета вернётся домой к Триш. В дом Триш, — молча поправляет себя Джессика. Вернётся в дом Триш. Это точно квартира Триш, а не её, и у Джесс точно нет тупых, сложных, ненужных чувств к Триш сразу после того, как её подруга едва-едва вышла из глубокого штопора. (Но, на самом деле, её чувства не такие уж сложные. Джессика хочет Триш, во всех смыслах этого слова. Она хочет приходить к ней домой, ложиться с ней в постель, просыпаться с ней, проводить с ней день, а потом делать то же самое снова и снова. Другими словами: Жуть.) — Достал, что нам нужно? Джессика приходит в себя — к затекшей руке и своей нелепой позе — когда заговаривает молодчик повыше. Судя по странному ракурсу, что она наблюдает через экран телефона, только что подъехал фургон (гибридный, почти бесшумный). И из него вышел третий мужик, с ног до головы одетый в чёрное, будто налётчик из старых фильмов. — Сейчас поглядим, — отвечает «налётчик». — Деньги с собой? — Вот они. — Молодчик пониже передает более высокому металлический кейс. Джессика слышит лишь характерный щелчок, когда тот открывает кейс, чтобы показать содержимое. К этому времени рука вовсю ноет, готовая в любой момент выскочить из сустава, и Джессика шлёт им мысленных пенделей для ускорения. Наконец, наконец-то, «налётчик» в чёрном со стуком открывает заднюю дверь фургона и оттуда выскакивает ещё один (как всегда) ебучий мужик с пистолетом наперевес и выводит за собой трёх женщин — девушек, точнее. Все связаны и с кляпами во рту, и сквозь судорогу в руке Джесс узнает в одной из них Марию, пропавшую дочь своей клиентки. Через экран телефона трудно разглядеть, но Джесс узнаёт страх в её глазах — узнаёт по «славным денькам» Хоуп Шлоттман, по премии Teen Choice Award, когда к желторотой Триш подходила Дороти, по фотографиям жертв Сэллинджера, по собственным скрученным внутренностям. Джесс знает, как выглядит страх и беспомощность, особенно страх и беспомощность женщин и девушек. И если для чего она и топтала эту никчемную, поганую землю, так только для этого. — Свежее мясо, — бормочет высокий молодчик и оценивающе щупает руку Марии. Улики-шмулики, теперь-то их до хренища. Не останавливая записи, Джесс засовывает телефон в карман плаща и бросает себя вверх, через борт, на цемент. Если она сегодня умрёт, то, по крайней мере, на ней останется маленький чёрный ящик. Мужчины и их заложницы оборачиваются к ней. — Извините, но мне послышалось, что вы назвали человека «мясом», и согласно кодексу Доброго Самаритянина и всего такого… — Кто это, блядь, такая и откуда она взялась? — взревает высокий. — По дымоходу спустилась, ублюдок, — выпаливает Джессика. В конце концов, Рождество на носу. Хорошая ли это идея — бросаться на четырех вооруженных мужчин с одной затёкшей рукой и среднего пошиба суперсилой? Определенно нет. Но сделает ли это Джессика в любом случае? Да конечно, сделает.

***

Спустя четыре часа, одно вывихнутое плечо, пару визитов в полицейский участок и больницу (спасибо грёбанной Клэр Темпл и её осмотрительности) Джесс только перед самым рассветом заворачивает в свою персональную дыру в Адской Кухне. Ей не упало объясняться перед Триш за перевязанную руку и синяки по всему телу и лицу — тем более, объяснять, кто их наставил — так что она решает рухнуть на постой тут, пока её супер-целилка делает свое дело. Счастье — это не то, что она чувствует. Она слишком устала, и жизнь слишком уныла для этого. Скорее она довольна — довольна, что четыре дерьмодава, для которых женщины были товаром, оказались теперь за решеткой, довольна, что не допустила летального исхода, довольна, что пули лишь задели, но не поразили её, довольна, что видела лицо Анджелы Родригес, когда её глаза устремились к дочери, которую та уже не чаяла увидеть снова. Быть частным детективом, или героем, или кем бы то ни было — по большей части, ужасная работа. Но иногда — лишь иногда — ты одерживаешь победу. Джессика награждает себя стаканом виски на два пальца, одним глотком осушает его и в полном прикиде заваливается в незаправленную постель. Пока море обезбола укачивает Джесс ко сну, её мысли уплывают через центр города и Ист-ривер — к Триш, которая, как она надеется, также добьётся удовлетворения в конце своего утомительного обратного пути из тьмы.

***

Джессика просыпается со стоном от неумолимого дневного света и от кого-то — очень высокого — нависшего над ее кроватью. Инстинкт срабатывает быстрее мысли. Вскочив, она пытается опрокинуть его, но тот ни на дюйм не сдвигается с места. Конечно, ведь это же, мать его, Люк Кейдж. Она усмехается и садится обратно на кровать. — Ты когда-нибудь слышал, что надо стучаться? — Я стучал. Минут десять. Потом в коридоре появился Малкольм и со смехом сказал, что у тебя сломан замок и я могу просто зайти. — Превосходный костюм-тройка сидит на нём, как влитой. — Ну конечно, он так сказал. — Ты когда-нибудь починишь эту дверь, Джонс? — Мне бы не пришлось, знай мои друзья чёртовы границы допустимого. Люк дарит её улыбку, которая и раньше сбивала её с толку. — Так вот кто мы? Друзья? Она не удостаивает этот вопрос ответом и протискивается мимо его неподвижного тела, чтобы пойти чистить зубы. Через мгновение он следует за ней, засунув пуленепробиваемые руки в карманы, и прислоняется к дверному косяку ванной комнаты. — Ты в порядке? Похоже, тебе крупно досталось прошлой ночью? — Жить буду, — сухо бросает Джесс с полным ртом зубной пасты. — Как всегда, — говорит он. Чувства к Люку остыли, но даже сейчас, рядом с ним она испытывает неловкость за то, что недостаточно хороша и недостаточно сильна. Слишком много всего с ним связано, слишком много вины и неудовлетворённого желания. Он Хороший человек, и ей никогда не сравниться с ним. На её руках слишком много крови — его в том числе. Его — и Ривы. Но костюм — сшитый на заказ, нарочито дорогой — заставляет задуматься, во что же он ввязался. Потому что, по её личному опыту, смена гардероба часто сопровождается моральными компромиссами. Джесс брызгает водой на лицо. — Зачем ты сюда пришёл, Люк? — Слышал, прошлой ночью тебя занесло в мои края. — Возможно. А тебе какое дело? — Могла бы написать мне пару слов. Сообщить, что ты поблизости. — Не нуждалась в подмоге. Он поднял бровь. — И поэтому у тебя перевязана рука? Она насухо вытирает лицо. — Через пару дней будет как новенькая. Ты же знаешь. А в чём, собственно, дело? — Просто хочу быть в курсе того, что происходит в Гарлеме, вот и всё. Кто они? — Торговцы людьми. Отбросы общества. Больше не твоя проблема. — Чёрт, правда? — Люк искренне удивился, услышав это. — Правда, правда. Так кто тебе вообще рассказал о прошлой ночи? Клэр? При упоминании этого имени его лица касается едва скрываемая тоска. — Мы с Клэр не… — Не хочу этого знать, — отрезает Джесс. Она проталкивается мимо него в коридор, и, к её облегчению, он её пропускает. — Справедливо, — он следует за ней на кухню, где она наливает себе утреннюю порцию виски, что он любезно оставляет без комментария. — Так как ты узнал? С притворной беззаботностью он пожимает плечами. — Я кое-что слышал. У меня сейчас по всему району глаза и уши. — Глаза и уши? — Джессика прыскает от смеха. — Ты что, стал вдруг Главным воротилой Гарлема? Это была шутка, но Люк не улыбается. — …Так ты? Его руки тянутся к пуговице пиджака, и он вздергивает подбородок. — Скажем так, я немного продвинулся в мире. Теперь я… веришь или нет, управляю ночным клубом. Джессика фыркает. — Ночным клубом? — Ну, это больше, чем ночной клуб. Это… Это длинная история. — Не хочу это выслушивать. — Хорошо, потому что я и не собирался рассказывать. — Ладно, чудила. Если честно, то мысль, что человек с такой необузданной мощью, как Люк, получит ещё больше силы и влияния — её немного пугает. Но она полагает, что если и доверять ключи от королевства в надёжные руки, то только ему. В конце концов, он Хороший человек. Или, по крайней мере, был им раньше. Джесс не уверена, что знает его больше, так же как никто не знает и половины того, через что ей пришлось пройти в последнее время. (За исключением Триш, конечно). — Значит, о наших плохих парнях позаботились? — спрашивает Люк. — О моих плохих парнях. — поправляет Джессика. — И да. Я оставила их Косте и мальчикам в синей форме, со всеми разжёванными уликами. — Думаешь, прокатит? — Чёрт возьми, лучше бы прокатило. Но, в любом случае, моя клиентка вернула дочь. Люк расплывается одной из своих широких улыбок, ярких, как само солнце. — Я горжусь тобой, Джонс. Похоже, у тебя здесь всё хорошо. — Гордиться я тебя не просила, тренер. Но всё равно спасибо. — Не говоря уже о деле Грегори Сэллинджера. Твое лицо было во всех новостях, знаешь ли. — Да, и я ненавидела каждую секунду эфирного времени. Он давится смехом. — Не сомневаюсь. В уютном молчании Люк прислоняется к стойке, а Джессика, потягивая бурбон, размышляет о том, как же всё будет дальше — смогут ли они остаться… просто друзьями. Но потом, перед самым уходом, он пускает всё под откос. — Я хочу спросить тебя ещё кое о чём, — говорит он. — Нет, я не пойду с тобой на выпускной, — Джесс ещё надеется отстрочить грядущий пиздец. Он пропускает мимо ушей её подколку. — Тот… ниндзя в маске, с которым ты зависала. На счету у которого трупы. И вся кровь в жилах Джесс превращается в лёд.

Что скрывается за бронёй и гневом? Броня и гнев, и так далее, до самого низа. — Лев Гроссман, «Земля волшебника»