Пригласи меня тысячу раз

Однажды вечером в середине декабря, когда город занесло снегом, а Триш уступила один из углов квартиры рождественской ёлке скромных размеров, Джессика возвращается домой поздно, с выражением лица более кислым, чем обычно. Триш спрыгивает из верхнего лофта, где проделывала стойку на голове. С двойным сальто назад она бесшумно опускается на бетонный пол. — В чём дело? — спрашивает она. — Тебе никто не говорил, что человеческие тела на такое не способны? — отвечает вопросом на вопрос Джесс. — Говорит женщина, умеющая, по сути, летать. — Да боже мой, Триш, мы уже говорили. Это просто очень большие прыжки. Триш вскидывает бровь. — Ты уклоняешься от ответа. Джесс вздыхает, разматывая необъятный серый шарф, покрытый подтаявшим снегом. — Люк сегодня заходил ко мне в офис. — Ого. Когда ты в последний раз его видела? — Тогда же, когда и ты. У провала с драконьим скелетом… Боже, когда это было? — В 2017, — предлагает Триш, вспоминая несколько диких недель, когда Джессика носилась по городу с Люком, Сорвиголовой и тем… парнем со светящимся кулаком. — Да, точно. Не прошло и года. Её тревога и боль не ускользает от Триш. Она не до конца уверена, что Джесс и правда порвала с бугаём. Но ведь и Триш, с другой стороны, вряд ли порвёт с Джесс. Так что как-то так. — У него к тебе дело или что-то ещё? Джессика усмехается и идёт к буфету, где хранит виски. — Ага, дело задавить меня своим личностным ростом. Расхаживал в чёртовом костюме на заказ так, будто мы не трахались до мозга костей в этой самой квартире. Триш помнит историю о том, как они с Люком сломали кровать. Она помнит, как ревновала, но не подавала вида, хотя и знала, что Джесс знает это. Не в первый раз она задаётся вопросом, на что похож секс с суперсилами. — И он теперь владеет ночным клубом? Нет, не бери в голову. — Так чего же он хотел? — уточняет Триш. Джесс издает, казалось бы, несвязанное «Вау», и, обернувшись, Триш видит, как она с отвисшей челюстью смотрит на бутылку бурбона. Ах да, точно. Триш не сдерживает ухмылки. — Джефферсон Оушен? Президентского сорта? — произносит Джесс с благоговением, будто обращается к божествам. Триш засовывает руки в карманы и пожимает плечами. — Счастливого пред-Рождества? — Я убеждена, что эта штука стоит больше моей ренты. — Если уж ты маринуешь свою печень, то хотя бы делай это стильно. Просто знаешь… Пригуби, не опрокидывай. Эта штука выдерживается в бочках на море и четыре раза пересекала экватор. Джесс качает головой и больше, чем обычно, позволяет себе дать волю чувствам. — Триш, это слишком. Уже на волоске от того, чтобы ляпнуть что-то безнадежно слащавое, Триш быстро себя обрывает и лишь говорит: — Ты это заслужила. Лицо Джесс медленно расползается в улыбке, и Триш задумывается о том, почему они ещё кружат вокруг да около. Но сама она больше не рискнёт делать первый шаг. Это было бы просто неприлично. — Я тебе ничего не купила, — бормочет Джессика. Триш думает: «Я обязана тебе всем. Ты вернула меня прежнюю. Если бы ты позволила, я подарила бы тебе мир». — Не волнуйся об этом. Наступает многозначительная пауза, после которой Триш прочищает горло и делает Джессике одолжение, меняя тему разговора. — Погоди, ты так и не сказала, чего хотел Люк. — А, ну… — Джесс разворачивает обертку с Джефферсон Оушен, пока говорит. — Он прослышал об одной стычке в Гарлеме, который, очевидно, стал его территорией. — И эта «стычка» — причина того, что ты теперь левша? — спрашивает Триш. — Иисусе! Как ты вообще заметила? Триш вскидывает брови. — Считываю язык тела. Может, благодаря способностям, а может, сама по себе, — она колеблется прежде, чем добавить. — Я понимаю, спрашивать бессмысленно, но ты в порядке? — Я в норме. Плохие парни за решеткой, рука заживёт. Триш понимает: это всё, что ей позволено знать, и этого должно быть достаточно, ведь при упоминании плохих парней что-то тёмное и глубинное переворачивается внутри неё. Она ещё не готова. Может, и никогда не будет. Но всё же: — Ты чего-то не договариваешь. Джессика вздыхает, наливая себе порцию элитного бурбона. — Ты же знаешь, Триш, я не могу болтать с тобой о работе. Не тогда, когда ты всё ещё… — Нет, не об этом. И я согласна, я понимаю. Но есть кое-что ещё. Они надолго впиваются взглядом друг в друга, пока Джесс наконец не сдается. — Он хотел выяснить, не в курсе ли я, где… тот мститель в маске, с которым я зависала. Это последнее, что Триш ожидает услышать, и это приводит её в ступор. — Ох. — Да. Ответ страшит Триш, но она всё же спрашивает. — Что ты сказала? — Я сказала, что она вне игры, — Джесс смотрит на Триш поверх своего стакана. Сердце Триш пускается галопом, хотя она уже давно успела остыть после тренировки. — Он знает, что это я, так ведь? Одним глотком Джесс допивает Джефферсон Оушен. Где уж тут смаковать. — Имей в виду… Люк не дурак. Так что, возможно. А возможно, и нет. Он сейчас по уши увяз в собственном дерьме. — Чтоб тебя! — Вряд ли он придёт за тобой. Не хватит улик, чтобы связать тебя с Нассбаумером или Монтеро, так что… — Подожди, — Триш сбита с толку. — Откуда ты это знаешь? Джесс отводит взгляд, и Триш понимаешь, что та чего-то не договаривает. — Откуда ты это знаешь? — повторяет она. — Потому что я убедилась, чтобы их не было. Ясно? Я позаботилась об этом. У Триш голова идёт кругом. Как же она не догадалась спросить об этом раньше? Почему быть арестованной за содеянное — за преступления, которые она совершила — почему-то оказалось в самом низу её списка приоритетов? Ниже, чем Купить новый диван и уж точно ниже, чем Вернуть доверие Джессики. Она даже сделала первые шаги к созданию благотворительного фонда в честь матери — стипендиального фонда для студентов-актеров. И это не говоря уже о громком прорыве в «Бюллетене». Она и не помыслила залечь на дно ради чего-то другого, кроме как для того, чтобы сохранить рассудок. Старая добрая близорукость Триш Уокер. Глупая, глупая Триш. — Что ты сделала, Джесс? — То, что должна была, ясно? Триш немного мутит. — Пожалуйста, скажи, что Джерри Хогарт тут не при чём. — Что? Боже, нет, — эта мысль приводит Джесс в искреннее отвращение. — Я бы не доверила Хогарт разгребать грязь. Это была только я… И немного Малкольм. — Боже, Джесс. — Слушай, это неважно. Всё сделано. Твои следы замели. Триш с трудом подбирает слова. — Может, не стоило. Может, я должна была… — Нет, — просто говорит Джесс, будто Триш достойна её безумной милости. — То, что я сделала с ними — с Нассбаумером и Монтеро, то, что я хотела сделать с Сэллинджером, — было неправильно. Теперь я это понимаю. И мои идеалы не позволят мне жить, если я… — Без обид, но в жопу твои идеалы. Твои идеалы перво-наперво толкнули тебя в это дерьмо. Мир не делится на чёрное и белое. — Но если я заслуживаю отправиться… — Куда, в тюрьму? Таких, как мы, не сажают в обычную тюрьму, Триш. Таких, как мы, посылают в Рафт. А никто, кроме Капитана Америки и его дружков, оттуда не возвращался. — Может… может, именно там, мне и следует быть, — Триш впервые ощущает внутри себя ту тьму, — ту скверну и гниль, от которой так мутит Эрика. — Триш, посмотри на меня. Она смотрит и ловит редкий миг, когда Джессика ничего не скрывает, не прячет и не таит, от чего у Триш почти перехватывает дыхание. — Ты пережила нечто ужасное. Что никто не должен переживать. Нечто… — Что тебе пришлось пережить из-за меня. — Голос Триш срывается посреди фразы, и она поражается тому, как пересуды о Люке оборачиваются одним из труднейших разговоров в её жизни. — Эй. Нет. Это не то же самое. Это не так. Триш долгое время думала, что она хороший человек. Но лишь сейчас в усталых, мшисто-зеленых глазах Джессики, она видит само олицетворение добра, во всей его покрытой шрамами красе. — Но… — начинает Триш. — Провести остаток жизни в стоящей вне закона супертюрьме — это не то, чего ты заслуживаешь. Ты заслуживаешь второго шанса. Теперь слёзы по-настоящему настигают Триш. В последнее время она плачет всё чаще. Думается, что так выражать горе— естественно или близко к тому. Джессика проводит рукой по её спине, Триш чувствует себя совершенно недостойной этого простого утешения. — Единственное, что должно стареть в море — этот несуразно дорогущий виски. Не ты. Триш ничего не может с собой поделать, кроме как рассмеяться, и смех сквозь слезы складывается в беспорядочные всхлипы. Джесс в обнимку подводит её к дурацкому дивану из Икеи, и Триш позволяет голове упасть на плечо подруги, невпопад размышляя о том, могут ли слёзы испортить кожаную обшивку. Чёрт знает сколько времени они так сидят, Триш просто не в силах отпустить всё, что держит в себе. Она столько говорила Джессике, что той нужно найти способ выразить свой гнев, но только теперь поняла, как глубоко закопала своё чувство вины. — Почему? — наконец выдавливает Триш, отстраняясь от Джесс. — Почему ты продолжаешь давать мне шансы? Почему ты не сдаешься? После всего, что я сделала? Джесс берет лицо Триш в свои руки и вытирает слезу большим мозолистым пальцем. — Ты знаешь почему. — Не знаю, — говорит Триш. — Правда, не знаю. И затем Джессика Джонс целует ее, будто не в первый раз, а в тысячный, потому что так и есть, пусть даже между ними прошли целые годы. Триш уверена, что они обе знают, что это плохая идея, но они живут в мире без чётких понятий о хорошем и плохом, и по личной шкале плохих идей Триш, эта на самом деле довольно замечательная. Во рту Джесс вкус Джефферсон Оушен, её кожанка скрипит, прижимаясь к коже Триш, и та не может поверить тому, как долго они кружились вокруг да около прежде, чем завернуть сюда. — Я тебя не заслуживаю, — говорит Триш, когда поцелуй наконец обрывается. Они сидят, прижавшись лбами. Джессика тяжело вздыхает. — Я провела кучу лет, говоря себе то же самое о тебе. Так что… похоже, мы квиты. — Похоже на то, — отвечает Триш, слишком уставшая бороться. Как же она устала бороться. В ней столько непомерных амбиций и стремлений, и все они не раз сбивали её с верного пути. Но если задуматься, когда она встречает взгляд Джессики, так близко от неё, ловит такой родной её запах, то она понимает, что всё, что действительно имеет значение, всё, что ей действительно нужно, находится здесь, прямо здесь, — такая маленькая и сильная в её руках, в её объятьях.

«It’s funny how you always remember And we've both done it all a hundred times before It's funny how I still forgot It would be a hundred times easier If we were young again But as it is And it is We’re just two slow dancers, last ones out» — Mitski, «Two Slow Dancers»