Мрак мертвой вечности

Мелодия раздавалась по дому то как теплый летний ветерок, скользящий по полкам между книг, слегка задевая их страницы, то как бурная река, бросаясь волнами на стену и пеной, взвенчиваясь вверх, отправлялась прямо в уши, заставляя разум забыться и утонуть в этих прекрасных звуках. Елена лишь нервно постукивала пальцами по поверхности двери, что-то в ее голове тревожилось, как цунами — это было воспоминанием, давно забытым, точнее, которое пытались забыть изо всех сил. Взяв себя в руки и вернув долю самообладания, Никитина двинулась в музыкальный зал, только переступив порог, она оперлась на дверную раму и узрела картину, что еще больше раззадорило что-то слишком тайное и сокровенное в ней. За роялем сидела Аксинья, можно было видеть только ее тонкую и нежную спину, закрытую голубой тканью платья; рукава шелком струились к ладоням, пальцы которых аккуратно перемещались по клавишам и ударяли по ним где-то сильнее, где-то слабее, от чего мелодия приобретала большую эмоциональность. С минуту она молча смотрела на эту великолепную игру, пока ее не заметил Федор. Тот чуть стыдливо посмотрел на Елену и нежно улыбнулся: в доме не было четкого правила — “Не трогать рояль!” — но каждый знал, что делать этого лучше не стоит. Баранцов не мог уловить смысла взгляда Никитиной, он был, то ли в убийственных настроениях — что она сейчас подойдет и злостно хлопнет крышкой рояля, от чего отобьет все пальцы Аксинье; то ли в каком-то тревожном смирении. В ее глазах, словно в реке тронулся лед, расколотый звуками весны: тихим щебетанием птиц в кронах деревьев, неуловимым перезвоном первых цветов и хрустом остатков снега — всего на одно мгновение. Но этого было достаточно, чтобы уловить настоящий настрой Елены — она была в удивлении от игры и от чего-то более глубокого. Никитине не понадобилось много времени чтобы принять решение, она медленно прошла мимо, восседающего на диване, Федора, что был слишком горд за дочь, мимо рояля, за которым играла не переставая Аксинья — в самый дальний угол зала, к большому деревянному шкафу. За его дверцами скрывался небольшой черный кофр, изнутри обитый алым бархатом. Покрутив в руках, Елена решительно его открыла: там лежала изящная скрипка, совсем старая — настоящий раритет. Она взяла ее, осмотрела, словно погружаясь вновь в какое-то воспоминание, наканифолила смычок и вернулась обратно к роялю, но встала ко всем спиной. Пытаясь подловить нужный момент, Никитина резко вступила — партия была печальной, сквозь ноты пробивалось ее настроение — ее душа. Она дала волю эмоциям именно так и это было абсолютно чудесно. Аксинья заиграла чуть медленнее, но не менее радостно, словно борясь с появившейся меланхолией, но это борьба не продлилась долго, вскоре они обе слились в единое целое и эта печаль перекликалась со счастьем. Елена закрыла глаза, будто сама стала музыкой, пропиталась ею от кончиков пальцев до самого сердца. Ей нравилось, как они идеально сходились в дуэте, как ее руки еще помнили эту старую мелодию, что спустя столько лет, она наконец смогла услышать и сыграть ее вновь. Душа словно вылетела из тела, наслаждалась этим великолепием, пока пальцы сами перебирали аккорды и двигали смычок. Более ничего не было интересно, только эта трагичная радость. Произведение подходило к концу, но прощаться с ним не хотелось никак. Они обе были слишком поглощены и поражены и — вот! — последние удары по клавишам, но совсем не по нотам, почему-то их мысли сплелись воедино и обе кончили в мажоре. Федор ошарашено смотрел то на одну, то на другую, не в силах вымолвить и слова. Повисла поистине гробовая тишина. Но ее прервала Аксинья, радостно подскочившая к отцу: — Я в жизни такого не испытывала! Все долго гадала: чего же мне не хватает, почему я не могу довести произведение до идеала? Но теперь я все поняла. Вот, чего не хватало, вот, что я хотела услышать! Эта великолепная скрипка — она просто сразила меня наповал. Как же мастерски надо управляться с инструментом, чтобы сотворить такое… Вы и вправду настоящий гений скрипки, я премного благодарна Вам за этот перфоманс. Он запомниться мне на всю жизнь. — пианистка не могла сдержать своего счастья, ей хотелось скакать от радости, но почему-то все остальные в комнате были поглащены чем-то своим. Даже неумолкаемый Федор сидел тихо, лишь широко распахнул глаза. — Я не знал, что ты играешь на скрипке… так чарующе… — Баранцов еле выговорил это, практически шепотом, он еле передвигал губами от шока, лишь всматривался сильнее в фигуру Елены, что все так же неподвижно стояла спиной к ним. Ее руки повисли по швам, в одной еле держалась скрипка, а в другой — смычок. Казалось она ссутулилась пуще прежнего, вся ее фигура была олицетворением слова “трагедия”. Никитина смотрела в пустоту, на незанавешенное окно, за которым мягкими хлопьями спускался снег. Взгляд не мог передать полноты чувств испытываемых ею, она словно ушла слишком далеко в своих дебрях мыслей и глаза были уставлены прямо туда, а не в реальный мир. Где-то в уголке века заблестел кристаллами несвойственный ей блик, но она резко проморгалась и наконец-то вернулась в усадьбу, в этот зал и к разговору. Никто так и не решился подойти к ней за это время и Никитина была благодарна за это, потому что смогла пропитаться моментом сполна. Она вновь ушла к шкафу и спрятала туда кофр со скрипкой. Наконец, повернувшись лицом к Баранцовым, она зашагала к ним и присела на кресло рядом с диваном, где находился Федор. — Я не брала скрипку в руки более полутораста лет, не думалось мне, что я все еще умею играть на ней так, как делала это прежде, но руки все помнят. — Елена посмотрела на свои ладони, будто удивляясь, что они ее и все эти звуки издавались этим длинными тонкими пальцами. — Почему ты перестала играть? — Ошарашенный Федор начал потихоньку приходить в себя и усадил рядом дочку, что была не менее заинтересована в истории. — Обстоятельства вынудили. Всем стало понятно, что за этими “обстоятельствами” скрывалась какая-то история, о которой Елена не собиралась распространяться, поэтому все вопросы по поводу этого прекратились. — Боже, доченька, Леночка, вы были великолепны! Поверьте мне на слово, из вас вышел бы невероятный дуэт, играй вы на сцене какого-нибудь театра. Я в полном восхищении, наверно, даже заметили, что я абсолютно правдиво потерял дар речи! Такое мастерство нужно сохранять, надеюсь, что вы пронесете его с собой через года и я где-нибудь в старости, сидя в кресле у камина, буду наслаждаться звуками своей молодости и вашей, между прочим, тоже, — Федор улыбнулся так искренне, как мог, он тепло поцеловал Аксинью в макушку, приобнял ее и прижал к себе; Ленину руку взял в свою и ненадолго сжал, большего проявление тактильности он не смог себе позволить, но был удивлен, что Никитина не оттолкнула его. Сейчас он был всепоглощающе счастлив и хотел поделиться этим со всем живым на планете. Это была как мелодия победы, после всех ужасов настигших их ранее. Раны больше не болели, эта ситуация не беспокоила, от музыки стало спокойнее. Даже Елена чуть смягчилась в лице, ее бледные щеки покрылись еле заметным румянцем от тепла Федора — его отцовской любви хватало на двоих. — Ох, время-то уже сколько! Пора бы мне бежать, нужно сделать гору отчетов до вечера. Вынужден откланяться. Ксенька, если хочешь — можешь остаться, Елена все равно потом заедет за мной, может отвезти тебя. — Федор встал с кровати и все негласно пошли за ним в коридор. — Я была бы только рада остаться, папенька, да дела у меня тоже есть, к вечеру надобно успеть, но я уверена, что появись у меня свободная минутка вечером – заехала бы! Если вы не заняты конечно, Елена Александровна. — Аксинья чуть смутилась: не наглеет ли она в первый день знакомства? Потом просунула руки в рукава теплой шубы, что подал ее отец и закуталась по самый нос. — К Вашему сожалению, я занята, у меня выступление в театре, но если Вас это интересует, то Вы вполне можете попасть на представление. Билеты достану. — Елена посмотрела чуть наклонив голову вбок, как бы вглядываясь в реакцию Федора, что был похоже чем-то взволнован. — Конечно, давайте! Я не знала, что вы человек театра, по Вам и не скажешь. Ну, хотя, по Вам много, что не скажешь, но Ваша тесная связь с искусством меня поражает из раза в раз. — Самые непредсказуемые привычки таятся в очевидных чертах человека. Лакей открыл дверь и выпустил семью Баранцовых, но Федор резко остановился на пороге, пропустив Аксинью вперед и сказав ей, чтобы она немного подождала его в экипаже. — Лен, тут такое дело, не пойми неправильно, но Аксинья чисто физиологически не может попасть в Винтер. — Он стоял прямо на проходе, от чего ни дверь закрыть нельзя, ни выйти на улицу, поэтому снег начал залетать в коридор и стелиться мягким ковром на пол. — Что ты имеешь в виду? В Винтер может попасть кто угодно, — ты видел там контингент периодически выдворяемый охраной — кроме людей. — В том то и дело, Аксинья — не вампир. Она человек, абсолютно обычный человек. — Но это невозможно: ты вампир, жена твоя — тоже. Генетика попросту не может сотворить ничего иного, как вампира. Или она тебе не родная? Но даже если ты мне ответишь “Да” — я никогда не поверю. — В нашем кровном родстве сомнений нет, просто твоя генетика сыграла плохую шутку, вот и все… Но самое важное, Лен, она даже не знает об их существовании. Не знает, что мы и есть они. — Федор надолго замолчал, поправляя ворот шубы, раздуваемой ветром. Елена тоже не находила, что ответить. Они долго смотрели друг другу в глаза, брови Никитиной чуть нахмурились, а Федор очень опечалился. Но тишина слишком затянулась, поэтому Баранцов развернулся и пошел к экипажу, лишь кивнув на прощание. Елена сделала это жест в ответ и захлопнула дверь самостоятельно, не дожидаясь лакея. Ей нужно было время переварить эту информацию. В голове не укладывалось: дочка Федора — не вампир. *** “30.12.1889 Не думалось мне, что я вновь заведу привычку писать дневники, но кажется опять возвращаюсь к этому. За последние два дня я побывала в каком-то аду на земле, словно мне решили отплатить за все грехи разом. Ведь появление настолько давних призраков прошлого, никак иначе можно приписать только проделке дъявола. Пускай я и человек атеистических взглядов, но порой мне кажется, что эти предрассудки, окружающие меня, являются настоящей правдой. Даже это не столь сильно поразило меня. Появление Шувалова, Михаила и прочее уже как-то приелись и словно всегда были частью моей жизни. По-настоящему меня беспокоит одна вещь: мои кошмары возвращаются. Всю ночь не спала из-за этого, так еще и утром мелодия того вечера, что мы игр…(перечеркнуто), вернулась ко мне и я вновь взяла в руки скрипку. К чему это приведет? Я не знаю. Еще меня удивил факт того, что Аксинья — не вампир. Как такое в принципе могло произойти? Получается, Федору придется пережить смерть собственной дочери?.. Я представить не могу, что с ним будет, он сильно ее любит, а потеряв ее, боюсь, он потеряет себя.” *** Снег запорошил дорогу, кони еле разгребали ее своими копытами, началась настоящая метель. В повозке было очень холодно и Елена сильнее куталась в свою шубу, перебирая в голове слова оперы. Напротив сидел Федор, мечтательно смотревший в окно, он молчал всю поездку — это было удивительно. Что-то явно тревожило его, но он не хотел об этом говорить. Тишина начала нагнетать плохую атмосферу, поэтому Баранцов не выдержал и решил вставить хоть слово: — Ну, чего, готова? Я как-то даже немного нервничаю. — Да, вполне, только пытаюсь вспомнить середину, я, как обычно, ее подзабыла. — Елена дернулась, словно ее вывели из раздумий, она не ожидала, что сегодня в поездке они хоть чуть-чуть будут разговаривать и ее начало клонить в сон. — Думаю, все обойдется, Леночка. Тебе везет, что перед серединой антракт, так что точно успеешь все повторить. Тем-более, мы всегда отыгрывали свои роли на отлично, в этот раз, я уверен, будет абсолютно так же. Конечно, сегодня было очень много негативных событий, но я надеюсь, что у тебя тоже поднялось настроение после вашего с Аксиньей замечательного выступления! Кстати, про нее… — Федор посмотрел на Никитину и резко запнулся — та заснула, пока он разговаривал! Ее лицо выглядело необычайно спокойным: уголки губ чуть ушли вниз и сами они слегка приоткрылись, а дуга бровей поднялась, разгладив, лежавшую между ними, морщину. Голова было повернута в бок, поэтому в глаза сразу бросался точеный профиль, с тонким орлиным носом. Многие девушки начали бы череду самобичеваний из-за этой горбинки, но Елена носила ее чуть ли не с гордостью. В карете начало холодеть пуще прежнего и Федор заметил, как у Никитиной начали подрагивать губы, он снял свою шубу и укрыл ее с головой, оставив лишь нос, чтобы она могла дышать. Мороз не мог убить вампира, хотя очень ощущался, Баранцов жутко промерз, но ему не хватило моральных сил снять со спящей Елены свою шубу, тем-более, что ее отсутствие для него никак не угрожало. Было лишь немного неприятно от того, что даже сопли в носу замерзли и неприятно сковывали его, а в глазах стояли слезы от резких порывов ветра, ловко проникающих сквозь щели дверей. Наконец-то повозка остановилась, что означало прибытие к Винтеру, Федор растолкал Никитину, та проснулась не в одном глазу, видимо, даже не понимала, что произошло. Они быстро забежали в особое крыло театра, с задней стороны. Там стоял некий контроль, проверяли: вампир ты или нет? Их физиономии были знакомы охраннику и тот без лишних колебаний пустил их внутрь. Тела окутало приятное тепло, стоящее в белоснежном холле. Они быстро спустились в гримерку и побросали шубы кто куда. Сейчас Елена была просто неотразима: платье темно-бордового цвета с небольшим вырезом идеально сидело на ее фигуре, облегало широкие бедра и подчеркивало узкую талию. Никитина всегда отличалось особой чарующей женственностью, но в ее планах никогда не было желания привлекать ничье внимание, поэтому одевалась просто. Но для представления сама судьба велела шикарно нарядиться. К тому же она сменила свой привычный тугой хвост, на прекрасную укладку, что сделала ее экономка: черные волосы, словно воронье крыло, были собраны в пучок на затылке, который обрамляли небольшие кудри, идущие до ушей, за которое были заложены, так как единственной ярко выраженной особенностью Елены было отсутствие левого уха. Федор же был одет, как настоящий князь: в шикарном черном фраке из чистейшего бархата, под которым скрывался алый жилет, пестрящий узорами, в которые вплетены золотые нити, ноги покрывали белоснежные широкие брюки, закрывающие ботинки на пуговицах. Прическу он не сменил — все тот же прямой пробор, но яркие рыжие волосы, что выделяли его и не требовали чего-то необычного, они сами были самым настоящим чудом. — Леночка, ты выглядишь просто чудесно! Давненько я не видел тебя такой… Ой, не подумай неправильно, для меня ты всегда прекрасна, просто сегодня ты еще более красива! — Федор отвернулся от зеркала, потому что поправлял нашейный платок под цвет жилета, и подошел к Елене, задумчиво смотрящей на стол, где лежал текст. — Спасибо, ты тоже выглядишь сегодня достаточно красиво, чтобы я оценила тебя, как нечто большее, чем просто привлекательный. — Ах, ты! Та еще язва!.. За это я и люблю нашу дружбу, что ты никогда не будешь мне льстить, — Баранцов тихо засмеляся и слегка хлопнул по плечу Никитину, — Пытаешься повторить середину? Лучше сосредоточься на начале, Лен, так будет эффективнее! Не нервничай так, ты же сама знаешь, что сделаешь все идеально, я верю в тебя. Не надолго замолчав, Федор перелистнул страницу, пока, как казалось, сконфуженная его словами Елена смотрела куда-то сквозь стол. — Благодарю, думаю, ты споешь лучше, чем в прошлый раз. — Даже не сомневайся! Ух ты, первый звонок, что-то мы засиделись в гримерке, пойдем скорее закулисы. Они преодолели ряд коридоров, дабы их никто не видел и встали на свои места, готовые к представлению. Софиты ярко освещали своими лучами фигуры вышедших на сцену, зал взорвался овациями. Везде сидели знакомые лица, кроме какой-то светло-русой женщины в белоснежном платье. Многие начали переговариваться якобы в зале человек, но это было абсолютным бредом, за все существование Винтера ни одна человеческая душа сюда не проникла, поэтому зрители вмиг успокоились и начали следить за представлением. Елена начала свою партию: брала высокие ноты — она была обворожительна, за хрипотцой, скрывался звонкий, полный мелодии и страсти к своему делу голос, что резко отбивался от стен, как сильнейший ветер в морозную ночь. Слушатели были поглощены в историю княгини, что так ярко повествовала Никитина, но резко ее перебил боярин Полтев в исполнении Федора, тот покорил своим низким басом всех зрительниц, а после перехода к бархатному баритону, еще больше усилил внимание к своему персонажу. Его голос был как натянутая струна, за которую дергал опытный гитарист: в определенные моменты он подскакивал выше, в определенные ниже, но потом быстро выравнивался и струился аккуратно, нежно. После первого действия зрители не могли сдержать своего восхищения — хлопали так громко, что казалось в зале побьются все стеклянные предметы. В оркестровой яме зазвучали скрипки, перебиваемые виолончелью, подгоняемой духовыми инструментами. Дирижер руководил мастерски и иногда из зала можно было видеть кончик палочки, что рассекала воздух, под руководством профессионала. Настало время антракта и Елена припустилась в гримерную, дабы побыть наедине и повторить текст, отдышаться было слегка трудно, но, присев на диван, Никитина все же смогла это сделать. — Фу-ух, что-то я утомился. А ты как, Леночка? Мне кажется все было великолепно! Ты была неотразима! — В комнату ворвался Федор, он протирал вспотевший лоб платком и сел рядом с Еленой. — Я могла и лучше, но в принципе удовлетворена результатом, осталось повторить середину, чтобы не упасть в грязь лицом и все вовсе будет отлично. — Никитина перевернула страницу и продолжила вчитываться в текст. — Ты слишком критикуешь себя… Главное, чтобы это помогало двигаться вперед, а не тянуло вниз. — Я всегда буду стремиться к высотам в деле, так что это просто моя мотивация не более. — Ее начала немного раздражать болтливость Федора, но упоминать об этом не хотелось, да он и сам все понял: резко притих и отошел к окну, любуясь, падающим в свете фонаря, снегом. Никитина смогла полностью погрузиться в текст и повторить его, теперь не было никаких сомнений и опасений, что она что-то забудет или упустит — отскакивало от зубов, словно, она знала оперу с рождения. Середина прошла чудесно, Елена исполнила ее идеально настолько, что даже самый придирчивый критик не нашел в ней изъяна, а под конец и вовсе весь зал встал и хлопал певцам, что так идеально передали персонажей, через свои голоса. Экипаж уже поджидал их у выхода, они шли медленно вдыхая прохладный воздух после душного помещения, хотелось немного разгрузить мозги под веянием природы. Федор надел перчатки из-за того, что руки его уже стали холоднее льда, а Елена так и стояла, неподвижно всматриваясь в ночное небо. Но ее прервали: какая-то девушка случайно врезалась в нее и чуть не упала, это была та самая незнакомка, которую взгляд Елены уловил в самом начале. Никитина хотела задать ей пару вопросов, но та убежала настолько быстро, что это стало невозможным. — Странная барышня, я не видела ее здесь ранее. Надо проштудить списки гостей на сегодня. У тебя есть доступ к ним? — Елена подошла поближе к закутанному Федору, который смотрел вслед убегающей. — Я тоже не замечал… Похоже опять назревает какая-то история. Я завтра вышлю письмом все списки и прочее, что может понадобиться тебе, а теперь давай быстрее в карету, а то у меня отмерзнут ноги и все оставшиеся конечности, — Баранцов улыбнулся, трусцой побежал к экипажу и запрыгнул в него. Елена медленно последовала за ним. Ехали они опять молчаливо и жутко долго, теперь Федор уснул, а Никитина не могла никак отпустить эту дамочку из головы, тщательно размышляя о том, кто это может быть из Союза. Хотя, она себя успокаивала, это вполне могла быть гостья из Петербурга, коих сейчас будет много из-за новогодних праздников. Поэтому девушка так запуталась в дороге и чуть не снесла Елену, а в театре вела себя тише других. Пазл в голове сложился и эта загадочная фигура улетучилась из тревог, сейчас в голове вновь стало пусто.