Сквозь затянутые шторы еле пробивался солнечный луч, что нежно поглаживал лицо и сквозился через ресницы. В такое утро попросту грех спать долго, хотелось встать пораньше и любоваться красотами природы. Аксинья сидела у елки и только хотела распаковать новогодний подарок, как обернулась назад и увидела спящую Елену. Баранцова очень удивилась, ведь гостье выделили одну из лучших комнат, а она предпочла тесниться на маленькой площади диванчика, что явно не позволял ей вытянуться и лечь как-то по-удобнее.
Шаркая подолом красного платья с длинными полосатыми рукавами, Аксинья подошла чуть ближе к Никитиной и присела на колени рядом с ней. Ее лицо источало абсолютное спокойствие и умиротворение, она отпустила все тревоги и даже будучи спящей источала невероятную красоту. Острая скула выделялась сильнее из-за света солнца, что отбрасывало тень, и подчеркивало ее. Но резко сон Елены что-то побеспокоило, она начала чуть подергиваться, морщила глаза и в самом их углу заблестело нечто несвойственное натуре Никитиной. Аксинья не знала что ей делать, испугалась, как бы именно она не встревожила ее и не испортила какое-нибудь прекрасное сновидение, — как обычно это бывает — оборвала на самом интересном.
Елена начала кутаться в шубу, от чего-то ей стало невероятно холодно, опять эта повозка и снежная ночь… Аксинья медленно склонилась над ней, внимательно всматриваясь в ее лицо, она поняла, что слеза сейчас неизбежно скатится по щеке Никитиной и та, в силу характера, не будет рада тому, что кто-то увидит ее с красным пятном, поэтому быстро смахнула ее большим пальцем. Прохладная, мягкая и вправду бархатистая, как у кожуры персика, кожа так и притягивала к себе, Баранцова ненадолго задержала руку на щеке Елены и провела по скуле, та оказалось не такой острой как казалось. Аксинья быстро опомнилась и взяла себя в руки, ей показалось это перебором, но она ведь просто пыталась помочь — ничего плохого в этом нет.
Вернувшись к елке, Аксинья потянула за краешек первого подарка, в надеждах его раскрыть, как услышала сзади резкий шорох — Елена проснулась. Та оглядывалась по сторонам и как-то странно всматривалась в предметы, прикасаясь кончиками пальцев до щеки. Ее взгляд по-началу источал какой-то испуг, но за секунду приобрел прежнее безразличие и отрешение. Она скинула с себя шубу и поправила платье, что задаралось из-за неудобной позы, выглядела Никитина, мягко говоря, помято: волосы на голове взъерошились, некоторые пряди выпали из тугого хвоста и повисли на плечах, а глаза так и не могли открыться в полной мере — она все еще была сонной.
— Доброе утро, Елена Александровна! Отчего же Вы решили спать в столь неудобном месте? Мы же выделили Вам комнату! А то так неудобно получается: Вы гость, а мы Вас на диван в гостинной… — Аксинья, не поднимаясь с колен, повернулась к Елене, что скинула ноги на пол и села более или менее ровно, потирая виски указательными пальцами.
— Утро. Да не стала Вас тревожить, Вы заснули в экипаже по дороге домой, поэтому будить совершенно не хотелось, а Ваш отец, к сожалению, не уточнил какую именно комнату мне выделили. Из-за этого я решила поспать тут, но в этом нет ничего плохого, отнюдь, даже удобнее — иногда надо лежать в какой-то необычной позе и сон приходит мгновенно, — Никитина говорила медленно, прожевывая каждое слово, отчего-то ей было трудно собрать мысли в кучу, они будто играли в догонялки: пока поймаешь одну — убежит другая. — Простите, что я так разговариваю, м-м… Да уж, голова у меня совсем не варит, пожалуй. Видимо, вчера какая-то доля алкоголя попала в мой организм и я даже примерно понимаю когда. Да. Вспомнила, я перепутала стакан Вашего отца со своим и абсолютно случайно выпила водки, которая была практически до краев там. Надо же было так додуматься. Тогда я не придала этому значения, но сейчас, как видите, все отразилось само собой. Я очень плохо переношу алкоголь, даже в таких мизерных количествах.
— Ох, Вы могли разбудить меня, я бы не держала на Вас зла в таком случае! Но что случилось — то случилось, главное, что Вы сейчас в полном порядке. Боже, да тут у любого голова по утру пойдет кругом от целого стакана-то! Может быть Вам принести какой-нибудь отвар от боли? У нас есть отличная специалистка, молоденькая девушка, но во всех травах разбирается, как опытная! — Аксинья вновь подползла к “кровати” Елены и устроилась рядом с ее ногами, дабы видеть глаза, что она прятала в руки, когда массировала виски.
— Нет, спасибо, я предпочитаю переждать боль, так мне лучше, а от всяких вмешательств все только усиливается. А у Вас не болит голова после вчерашнего? — Никитина положила руку за спину Аксиньи, уперевшись ладонью в диван и посмотрела ей в глаза, чуть склонив голову на бок. А потом, улыбнувшись одними глазами, подметила, — Мне кажется, что вот Вашему папе точно понадобится этот отвар.
— Нет, у меня все хорошо! Я всего-лишь пару бокалов выпила, так что со мной-то точно все в порядке будет, — Баранцова улыбнулась во все зубы и чуть рассмеялась, — Вы это верно подметили, — я про папу — но надеюсь, что ему не будет с утра совсем плохо. Он еще спит, поэтому я тут одна.
— Хорошо. Я тоже надеюсь, разумеется, порхать от счастья он не будет, но может долгий сон сгладит его похмелье, — Елена встала с дивана, подобрала свою шубу с подлокотника и отошла к окну, всматриваясь в зимние пейзажи.
Аксинья по-началу немного удивилась, когда прочувствовала всю мощь роста Никитиной. Из-за того, что она была на полу, когда Елена вставала, то казалось будто женщина пробивала собой потолок и устремилась куда-то ввысь, никогда прежде Баранцова не видела столь высоких людей. Чуть поразмыслив и поправив складки на юбке, Аксинья встала и проследовала к Никитиной, что еще вглядывалась куда-то вдаль. Они вместе смотрели на красоту зимнего сада, что расположился на заднем дворе усадьбы. Там прыгала маленькая белочка, стряхивая с еловых веток снег, на очищенные с утра слугами, дорожки.
— Забавная, не правда ли? — Не отрывая взгляда от белки, совсем тихо промолвила Елена, попутно перекладывая шубу из одной руки в другую.
— Да, очень миленькая! Ой, поглядите, а что тут ворон делает? Они же все по лесам сидеть должны — в город не суются, — Аксинья тыкнула куда-то в угол окна, где по направлению ее пальца виднелся на ветке темный ворон, выбивающийся средь света общей картины. Он резко крутил головой, то вправо — посмотрит на белку, то влево — щелкает клювом и отчего-то начинает громко каркать. Его песню нельзя было назвать идеальной — не такая, как у соловья, но от того не менее интересная, потому что ворон не стремился петь, он взывал к чему-то лесную живность, прыгающую по саду.
— Да, интересно, что иногда их приносит в такие места. У меня в усадьбе — она окружена лесом и маленькой деревушкой — их много, но Вы практически в городе: пара метров и уже ступаешь на мощеную камнем тропу, ведущую на самые оживленные улицы Москвы. Удивительно, как он решился прилететь в столь шумное место, им это не свойственно, — Никитина призадумалась и посмотрела через плечо на Аксинью, что внимательно слушала ее рассказ, ей в глаза — карие, с редкими проблесками зеленого, словно это настоящая почва — сильная и крепкая. Многие недооценивают мощь земли, но если ее использовать в нужном русле, она способна разрушать не хуже пожаров или тайфуна. Такой и была настоящая Баранцова — если нужно может разрушить города, но она всегда спокойна, крепка и жизнерадостна, потому что дарит эту жизнь всем, позволяет быть счастливым рядом с ней.
— Ох, а где Вы живете раз окружены лесом? Наверное далеко, да? — Аксинья отвернулась и вновь разглядывала пушинки снега, что мягко спускались на землю от прыжков белки.
— В пригороде, в паре километров от Вас, может это не столь далеко, но пешком тут не дойдешь. Как пурга — так заносит все, даже лошадям протиснуться негде.
— Ух ты, не думала, что мы живем достаточно близко! Как-нибудь я наведаюсь к Вам с ответным визитом, — Баранцова мило улыбнулась и обошла Елену со спины, — Можно я Вам соберу хвост? У вас вся прическа растрепалась. Конечно, это прозвучало глупо… Но мне очень понравились Ваши волосы. Такие необычные, как вороное крыло, и мне кажется безумно мягкие. Это удел экономки— прически делать, но иногда и мне самой хочется…
— А Вы умеете? Ну, тогда пожалуйста, я не против, — со спины нельзя было распознать эмоции Никитиной, но та явно немного засмущалась, кончик ее заостренного уха слегка покраснел.
Аксинья сняла черную ленту, что держала хвост, аккуратно начала пальцами рассчитывать волосы, что оказались невероятно шелковистыми, их не хотелось выпускать, и собирала в руку. Ей приходилось вставать на носочки, чтобы дотянуться до макушки Елены, но она отчаянно пыталась сделать все красиво. Движение за движением, она вызывала мурашки по всему телу Никитиной и в этот момент, Баранцова увидела на ее оголенной спине, широкий рубец, идущий по позвоночнику, а сбоку ещё кончик похожего, но не стала спрашивать, так как это попросту неприлично. Последние штрихи и Аксинья затягивала ленточку, закрепляя волосы, она завязала маленький бантик и пустила края ленты по плечам Елены.
— Ну вот и все, — Баранцова слегка улыбнулась и отойдя назад, вновь вернулась к елке.
— Спасибо, — Елена погрузилась в размышления, вспоминая вчерашний день. Праздник, ужин, прогулка, взбесившийся молодняк, кровь, Свиридов. Точно, Свиридов! Надо бы к нему наведаться и решить вчерашний вопрос. Разговор будет не из приятных, но это требует неотложного выполнения.
К моменту, как Никитина начала собираться и надела шубу, что не выпускала из рук все утро, натянула валенки, которые по воле случая чуть не забыла вчера у охранников катка, так как на них лезвия коньков не прицепишь, спустился Федор. Вот он сейчас выглядел хуже всех: рыжие волосы взломхатились и от аккуратной укладки не осталось и следа: одна часть была на бок, другая на глазах, пряди лезли во все стороны, стояли торчком; лицо все опухшее и глаза сонные-сонные. Все собрались в коридоре и, когда Елена была уже полностью готова, подошли попрощаться. Федор обнимал ее крепко и долго, рассыпался в поздравлениях и немного в извинениях, Аксинья лишь, чуть расстроенная уходом, пожала руку и пожелала скорой встречи. Никитина в ответ поблагодарила за вечер и пообещала зайти как-нибудь еще.
Кабину кареты неимоверно трясло, лошади взвинчивали снег копытами, пытаясь пробраться сквозь огромные сугробы, на улицах не было никого, казалось из-за праздника пол населения Москвы вымерло. Елена старательно пыталась прийти в себя, что выходило из рук вон плохо. В голове стояла каша, логика уходила в какие-то дебри — именно поэтому Никитина ненавидела алкоголь, из-за последствий. Они мешают жить полноценно и все время приходится как-то извращаться, чтобы собрать разум в кучку и начать думать. Но что-то ещё не позволяло ей нормально функционировать, в ушах поднимался какой-то странный шум.
Резко вспомнился тот самый газетный сверток во внутреннем кармане шубы, Елена пихнула туда руку, отчасти понимая, что от подарка остались лишь осколки, после ее вчерашнего падения. Но в нем ничего не хрустело и он был достаточно плотным, что удивило Никитину — как такое могло произойти? Она развернула газету положила рядом с собой, а в руки ей выпала великолепная стеклянная фигурка черного кота с белоснежной грудкой, что обнимал хвостом подарки, а на голове его меж ушей покоилась красная шапочка с помпоном.
— Это же надо среди однообразного зверья типа зайцев или оленей найти кота, — Елена покрутила фигурку в руках и продолжила удивляться ее детализации и красоте. Ей было очень приятно получить такой подарок, потому что он был особенным, не таким, как другие. Вряд ли кто еще додумается подарить на Новый Год черного кота, что является символом неудач. Хотя Никитина считала совсем по-другому: коты не могут приносить несчастья — они есть самые великолепные создания на земле и только эти животные могут скрасить ленивую и досадную жизнь, есть в них что-то, что возбуждает радость. Когда она решила завернуть фигурку обратно в газету, дабы не разбить, то обнаружила там небольшую записку, написанную широким размашистым почерком, с множеством петель.
“Дорогая Елена Александровна, сердечно поздравляю Вас. Мне показалось, — как только я зашла в этот магазин вчера вечером — что этот кот удивительно похож на Вас. Черный, статный, от него веяло самоуверенностью, коей обладают кошки, но главное, за его усами скрывается небольшая улыбка, прямо-таки как у Вас. Я заметила, что Вы никогда не улыбаетесь, но когда мы рассмеялись в гостинной и я впервые лицезрела Вашу искреннюю радость, то просто не смогла сдержаться и была счастлива вместе с Вами. Не прячьте свою улыбку, они поистине прекрасна, надеюсь, Вы чаще начнете испытывать это великолепное чувство в своей жизни.
С наилучшими пожеланиями,
Аксинья Баранцова.”
— Когда она успела это? Наверное, пока я разбиралась с этим недоумком, она стояла в магазине, уйдя ото всех в угол, и пыталась писать на какой-то невероятно неудобной поверхности. Почерк слишком шатается, где-то петли уходят далеко вправо, а где-то влево. Похоже приложила к стене, — Елене нравилось разгадывать небольшие загадки, похожие на эти: как написали, где? Все ответы сами приходили в голову, а иногда до них приходилось докапываться. Но на данный момент эта зарядка для мозга помогла ей скоротать время в поездке и привести разум в норму.
Никитина решила не заезжать в свой дом, а попросила возничего сразу отправиться к зданию министерства обороны. Лошади резко остановились и заржали, кучер открыл дверь и Елена вышла из повозки, наконец-то избавившись от этой вечной тряски. На улицы высыпали люди, они ходили медленно, что-то обсуждая в таком же темпе. Весь город погрузился в покой, многие еще спали, поэтому по центру бродили такие же занятые люди или одиночки, бродившие бесцельно и не ожидавшие найти себе собеседника. Какие-то бродяжки уже вышли на свои места и толпились в округе.
Пока Никитина подходила к металлическим воротам министерства, она заметила пару беспризорников, что метались от одного к другомк. Это были две девочки, практические раздетые в такой холод: без шуб, без шапок, лишь в каких-то тоненьких осенних курточках. Она нашла в кармане несколько монет, что вчера достались со сдачи, подошла к девочкам и попросила протянуть их руки.
— Купите себе что-то теплое из одежды и поесть. Почему вы так исхудали и раздеты в столь холодную пору? — Елена вложила монеты в их ладони и прикрыла своими, на момент разговора.
— Спасибо, милейшая тетя, спасибо Вам! Мы… мы бедные очень, тетенька, мамочка совсем разболелась, а кушать нечего, только на дохторов все и уходит… — Слово взяла старшая, та видимо умела разговаривать получше, чем ее сестра, что молча оглядывалась с одной на другую. — Сестрица моя не разговаривает вообще! Вот ходим тута… просим… авось поможет кто.
— А где вы живете? Где мама?
— Мы в деревне живем, да, тут далеко очень, мы с сестрицей ходим долго-долго. У нас фамилия Епифанцевы. Меня Тоня зовут, а ее Марфута, — девочка приобняла сестру и та прилипла к ней словно до смерти боялась Елену.
— Хорошо, я поняла. Идите, утеплитесь. — Елена ушла за забор, пока сестры Епифанцевы неумело пересчитывали монеты у себя в ладошках и удивлялись насколько много, по их меркам, им дала Никитина. Та в свою очередь уже зашла в огромное здание с гербом Российской Империи. На посту сидел охранник, что сразу же попросил документы, Елена в свою очередь показала какую-то карточку и тот пустил ее за своей спиной в какую-то потаенную дверь. Плутая по темным коридорам, Никитина вышла в корпус, где находился Союз, там везде ходили вампиры с каким-то пачками бумаг и серьезными лицами. Многих из них она видела впервые или была не знакома, но большинство здоровалось с ней уважительно называя по имени-отчеству.
Крутая лестница уходила далеко вниз, оттуда веяло неприятным холодком и с приближением к концу все больше и больше нарастал запах гнили и чего-то омерзительно кислого. Это была тюрьма временного содержания для вампиров и прочих отпрысков мифической составляющей Москвы. В самом начале, у лестницы, был небольшой кабинетик с панорамными окнами в решетку и плотной металлической дверью, за которой сидел задумчивый мужчина с бородой, читающий книгу.
Елена вломилась без стука и мужчина испугано вскочил, подумав, что кто-то сбежал. Но лучше бы сбежал какой-то преступник, чем разъяренная Никитина. Она схватила его загрудки и потянула через стол, от чего тот чуть не упал.
— Свиридов, ты тварь коих свет не видывал, — Елена шипела ему в лицо, пока тот думал куда ему лучше переместить взгляд: в глаза или на вырез платья.
— И тебе доброго утра. Прекрасно выглядишь, не знал, что ты умеешь одеваться
так, — Свиридов язвительно улыбнулся и все же решил поймать глазной контакт.
— Еще раз ты посмотришь куда-то не туда и я тебе глаза вырву, понял?
— Понял-понял. Каюсь, но на такую красавицу невозможно не заглядеться. Зачем пришла? — Он поднял руки перед собой и попытался оттолкнуть Никитину, но та крепко схватилась за него.
— Почему я должна ловить бешеный молодняк по ночам из-за твоей безответственности? Ты должен был раздать кровь, ты принял ее и это твоя работа распределять ее. Не забывай, что ты не только тюремный надзиратель, хотя тебе и это плохо удается, честно говоря, я помню как ты упустил Константина,— Елена бросила его на стул и тот со скрипом чуть не развалился от удара, после она пододвинула себе табурет и села напротив стола.
— Это мне вместо "спасибо"? Какая безответственность? Я ничего не должен был. У меня выходной как и у всех между прочим!
— Ты подписал договор, что отработаешь один час тридцать первого декабря с десяти до одиннадцати утра и потом свалишь на все четыре стороны. Большего с тебя не требовалось, но даже это ты не сделал. А потом в полнолуние начал выскакивать молодняк, что не умеет себя контролировать, рычит, бросается на простой народ. Скажи спасибо, что я рядом оказалась и остановила его. А если бы не было? То что? Ты бы просто не отвязался от бумажной волокиты и, в лучшем случае, тебя бы сняли с должности.
— Я тоже хочу отдохнуть, никто не умер же! Я и так целыми днями пашу здесь, пока кто-то — конечно же не ты, да!.. — заявляется сюда раз в полгода с жалким отчетиком о ликвидации группы террористов и сразу ей медальку на шею. Ой-ой, какая Елена молодец! Прекрати на меня возмущаться, я все сказал. Раздам сегодня, что с ними будет? — Свиридов уже не выдержал и стукнул кулаком по столу, Елена схватила его за запястье и вывернула ладонь.
— Послушай, если бы кто-то умер, я бы с тебя собственноручно скальп сняла. Тебе крупно повезло. Но сейчас ты будешь работать без выходных месяц и с огромным штрафом, учти это.
— Отпусти, дура! Я хотя бы не шляюсь со своими пассиями по каткам и не катаюсь с ними мило за ручку, а потом как обезьяна в цирке скачу по балкам вдогонку за вором из-за часиков. Ай! — Свиридов не придумал ничего лучше, как укусить Елену за руку, что сжимала ее все сильнее и сильнее.
— Ты еще и следишь за мной, урод? Если я что-то узнаю, про твою клевету, тебе точно головы не сыскать, поверь мне.
— Да трудно не заметить, даже моя жена это увидела, а у нее зрение не очень. Слушай, если тебе так приглянулись милости, может семью завести, детишек? А то видно — ты недолюбленная бешеная баба, что срывает свою злость на красивых мужчинах, которые ей не дают. — Он приблизился к лицу Никитиной, оставшись практически в миллиметре от него.
— А может быть ты просто мальчишка с заниженной до плинтуса самооценкой, которую тщетно пытаешься поднять за счет унижения женщин? Ты жалок, а не красив. Пустое ничтожество, что не умеет думать головой. Как тебя вообще сюда взяли? — Елена положила руку на затылок Свиридова, отпустила его запястье и со всей силы впечатала лицом в стол, от чего мужчина долго не мог опомниться и схватившись за нос выбежал из камеры. — Вот, иди, займись распределением как раз, — кинула вслед Никитина и, обогнув стол заляпанный кровью, тоже вышла из помещения.
Тюремные камеры отдавали холодом и мерзостью, за ними сидели преступники, которых уже осудили, но пока не знают куда деть. Сломать обычную решетку для вампира не проблема, а вот отлитую из стали с полным покрытием серебром — невозможно. Эти клетки стали для них домом на ближайшие года. Здесь сидели многие, начиная от мелких воров, до каннибалов и сумасшедших убийц. В первую категорию входил Константин, поэтому его клетка была самой первой, конечно, сейчас она пустовала. Дверь была открыта, лишь рядом висела документация напоминающая о нем. За решетками простого ворья, что понуро сидели на своих койках и заламывали руки, находились преступники по-жестче — убийцы. Любое насильственное умерщвление в мире вампиров каралось законом так же как и у обычного населения. Но за убийство человека срок давали меньше, чем за сородича, из-за чего время пребывания в этом изоляторе могло дойти до пожизненного.
Они уже бросались к дверям решеток, шатали их и пытались заговорить, отбрасывали мерзкие комментарии по поводу Елены. Конечно, в тюрьме редко встретишь женщину, тем-более такую красивую. Никитина совсем не подумала в чем она пришла сюда, Елена не переоделась во что-то более скрывающее ее фигуру. И теперь приходилось слушать как десятки остервенелых мужиков плевались в нее, пуская слюни.
Затем начались камеры каннибалов, там сидела буквально пара человек, один был сморщенный старик, а второй мужчина на вид лет сорока, с наполовину выбитыми зубами, низкорослый и премерзко выглядящий. Он медленно подошел к решетке и тихо свистнул, поманив рукой к себе Никитину. Та из интереса подошла к нему и остановилась буквально в полуметре от камеры. Улюлюканья закончились, кажется, все боялись перечить этому каннибалу.
— Подойти ж ближе… Отчего ты так сторонишься меня?.. — Даже голос у этого мужика был до боли противен, но Елена вошла во вкус, она знала что будет дальше и азарт разыгрался.
— Не сторонюсь ничуть. Подхожу, — Никитина сделала шаг вперед и встала в сантиметре от камеры. Низкорослый поморщился и осунулся, слегка вжал в голову в плечи. Из-за роста, он начал побаиваться вампиршу, а ее холодный взгляд только усугублял его положение.
— Чего ж бабы такие высокие пошли… М? Ну все равно… Хороша, ой как, хороша… Подставь-ка шейку… — Мужик обнажил клыки и начал высовывать руку из камеры, простирая ее к груди Елены, но та резко схватила его запястье и дернула в бок, отчего противный хруст разошелся по всему коридору, каннибал скрючился от боли и начал орать. Все заключенные ахнули и начали возмущенно перешептываться, никто еще не давал отпор этому мужику. Все боялись главаря и он использовал их в своих целях. Но Никитина не была из тех, кто будет прислуживаться кому-то, поэтому его воля не распространялась на нее и впервые он ощутил страх потери власти, потому что не кто-то сломал ему руку, а женщина — это было самым противным унижением для его чести.
Елена двинулась дальше, в последней, самой дальней, камере сидела маленькая девочка. Ее маленькие ручки покоились на белом, заляпанном кровью и грязью, платьице и капна темных густых волос закрывала лицо. Никитина очень удивилась тому, что ребенок делает в тюрьме и подошла к ней поближе.
— Чего ты тут делаешь? — Сев на корточки, Никитина покрыла колени шубой, которую так и не сняла, девочка молчала. Она долго думала, не решаясь говорить, но потом набралась сил, начала заламывать руки и очень тихо промолвила:
— Я чудовище.
