Мрак мертвой вечности

После отъезда Никитиной в доме воцарилась мертвая тишина, будто подавляемая кем-то извне. Все казалось каким-то хрупким, в особенности счастливое послевкусие праздника. Слуги осторожно проходили мимо семьи устроившейся в зале, на удивление разговор как-то не клеится, Елена ушла слишком быстро и неожиданно, что даже несколько поразило всех и привело в какое-то исступление. Федор отчаянно пытался сосредоточиться на выдержках новостей в свеженапечатанной газете, но ничего не получалось, буквы будто прыгали на тонких ниточках, натянутых между концами строк — они как недоучки акробаты шли по тросу, покачиваясь из стороны в сторону, падая вниз, но цепляясь своими хвостиками и изгибами. Но, собственно, там и не было ничего интересного, что этими буквами можно было натянуть и сложить в предложения. Просто поздравления с Новым Годом и какие-то пожелания от Государя, которые все и так знали, ибо заученная фраза звучала из года в год одна и та же. Аксинья сидела в глубоком кресле, обложенная подушками с обеих сторон, вопреки всем правилам приличия, она закинула одну ногу и уперлась пяткой в мягкую обивку сидушки, а на колено положила пяльца с натянутой вышивкой. Она отчаянно всматривалась в крестики и пыталась понять, где запуталась — из-за чего картина в этом маленьком углу смотрится как-то странно? На ум так ничего и не пришло и рисунок остался в таком же виде, как и был прежде. Возможно она перекроет это каким-нибудь цветком или завитком, но все это позже. В комнату вошел камердинер в темно-синей ливрее и пригласил Баранцовых к столу на завтрак. Они мгновенно встали — наконец-то хоть какая-то встряска для их тел и головы, так как от скуки даже нельзя было придумать чем занять себя в томительном ожидании. На завтрак подали чай с различными вареньями и молоком, пиала с печеньями и сладкими плюшками стояла посередине небольшого квадратного стола, на разных концах которого сидели Баранцовы. Допивая остатки чая в кружке, Федор услышал какой-то шум около входа. Столовая была далеко и звуки доносились достаточно плохо, но Баранцов четко улавливал какие-то стуки и споры, будто кто-то начал драку. Он послал слугу посмотреть что там случилось и тот не вернулся ни через минуту, ни через две, а звуки борьбы все приближались. Ещё один слуга отправился на разведку и не вернулся, тогда уже Федор решил сам пойти разобраться с этим безобразием. Проходя по белоснежным коридорам с золотой лепниной на стенах и большими окнами, чуть ли не до потолка, Баранцов все отчетливее чувствовал запах крови, совсем теплой и свежей, будто только что кого-то разорвали на куски. В коридоре было тихо, но в прихожей творилось самое настоящее мракобесие. Кто-то раскидал по краям двух слуг, отправленных Федором ранее, а у открытой двери лежал окровавленный дворецкий, с разорванным фраком и израненным лицом, будто кто-то вцепился в него когтями. Федор мгновенно подскочил к своему слуге, тот кажется ещё дышал, но он никак не мог понять что могло сотворить такое. Оглянувшись по сторонам Баранцов не успел и заметить, как в его руку со всей силы вцепился Константин, его острые, как пилы зубы, рвали ткань и плоть, открывая доступ к венам, из которых он так отчаянно хотел выпить кровь. — Что тебе нужно от меня?! — Закричал Федор, отрывая от своего предплечья Шувалова, который раздувался с каждым глотком крови. — Где Никитина? Я знаю, что она у тебя, — Константин злобно рычал, как будто животное, а не человекоподобный монстр, хотя, они мало чем отличаются друг от друга. Он разговаривал не выпуская из зубов руки Баранцова, а своими налившимися силой ладонями схватил его за голову и плечо. — Она уехала. И какое тебе дело до нее? Почему ты считаешь, что ворваться в мой дом, поубивать слуг, чтобы найти Елену — это нормально? Даже если бы она и была тут, я бы никогда не сказал где, потому что ты — падшее существо — такой чести не достоин. — Федор со всей силы свободной рукой ударил локтем по темечку Шувалова, тот не даже ухом не повел, продолжая напитываться вампирской кровью. Крепости его черепа можно было лишь позавидовать. — Ты либо говоришь мне где она, либо я тебя превращу в кусок воблы — высушенной и вяленной. Да… от рыбки я бы сейчас не отказался, — Константин сделал подсечку одним ударом сильной ноги и Баранцов, не удержав равновесие, с грохотом повалился наземь. Шувалов отпрянул от руки и ладонью обхватил лицо Федора, отодвигая его в сторону, чтобы освободить шею, Баранцов же не терял хватки и начал душить противника, но тот, кажется, даже и не чувствовал этого, продолжая тянутся к изгибу широкой шеи. — Да делай со мной что хочешь, я никогда не предам ее. Можешь хоть мозг мне вырвать и демонстративно высосать — ничего не добьешься! — Слишком ты самоуверен, не думал? Под самыми жестокими пытками ты расколешься за две секунды, а пока у тебя есть возможность — говори, — тонкие зубы уже прошлись по шее Федора, будто запугивая его, потому что он мог вцепиться прямо сейчас, но это баловство пошло ему во вред, он почувствовал, как нож вошёл в его щеку между челюстями. Он был серебряный, его кожа будто плавилась под его воздействием. Шувалов отпустил Баранцова и, схватившись за щеку, отпрянул чуть ли не в другой конец комнаты, разражаясь криками. Рядом оказалась Аксинья, ее серьезный взгляд, будто не выражал никакого сочувствия к противнику и страха, словно это было для нее обыденным делом — протыкать людей ножами. Спустя пару мгновений она будто очнулась ото сна и испуганно подлетела к отцу, поднимая его на ноги и спрашивая о состоянии. Тот был не на шутку удивлен, он не ожидал такого развития событий, но радоваться было рано. Разъяренный Константин в миг оказался рядом и со всей силы отбросил Аксинью на лестницу, послышался хруст костей, перекошенное тело скользило по ступенькам в собственной крови. Федор пришел в бешенство, он был готов любой ценой мстить за смерть дочери, хотя в сердце ещё верил, что она жива. Баранцов и Шувалов схлестнулись в новой битве, орудуя клыками и зубами, как искусными саблями и меткими револьверами. Константин несколько раз смог вгрызться в шею Федора, но тот был несокрушим в ярости и мог буквально разорвать противника пополам. Кровь летела во все стороны, окропляя начищенный пол и белоснежные стены. Наконец поняв, что противник ему не по зубам Шувалов отпрянул и пустился в бега, но его отчаянно преследовал противник, который не желал отпускать того живым. Разбив окно в кабинете и прыгнув в него Константин уже убежал далеко от усадьбы и скрылся из виду, оставляя кровавые следы на снегу. Баранцову ничего не оставалось, как вернуться к телу дочери и скорбеть над ним, но только подойдя к нему, он почувствовал, что та жива, грудь еле вздымалась от дыхания, а кровь пульсировала в ее венах. Это удивительно, изначально ему казалось, что Аксинья сломала шею — от такого попросту не выживают! Но сейчас из сломанных частей тела была лишь окровавленная рука с выпирающей наружу костью.

***

На этом моменте рассказ Федора прервался, он резко замолчал как-бы сопоставляя факты в голове и соединяя их в единое целое. Во время паники за жизнь Аксиньи он даже поначалу не задумался, что тогда в его словах была некая ошибка — неточность, которую он выдавал за чистую монету. Елена тоже это прекрасно поняла и посмотрела на Баранцова так выразительно, что тот без слов понял о том, что его просят опять повторить этот фрагмент сказанного. — Я увидел ее в луже крови, изогнутую, неестественную и будто неживую, со сломанной рукой, из которой торчала острая, как штык, кость. Меня сразу охватила паника и я побежал звонить тебе, — Федор склонил голову вниз, закрывая руками, будто прячась от осознания собственной ошибки и полного непонимания от чего факт так исказился. — Ясно. Ты полностью уверен в том, что сейчас сказал мне? Что именно эти слова абсолютно точная правда и никак иначе — это важно, — Никитина посмотрела вперед, откинувшись спиной к стене, ее черные волосы раскинулись по плечам, витиевато обрамляя и затемняя их, из-за чего и без того бледное лицо выбелялось еще сильнее. Оно отображало глубокую задумчивость и размышления о чем-то столь важном, что нельзя было и просто предположить какая дума ее так заняла. — Конечно, абсолютно уверен, — пробубнил сквозь ладони Баранцов, который все еще поражался самому себе.

***

В моменты сильной паники всегда случается так, что невольно заменяешь одно другим, но иногда это ничего не значит, а иногда приводит к непоправимым последствиям. Сидя у себя в темном кабинете, еле освещенном одной свечой, Елена разглядывала какие-то бумаги, а рядом лежала толстая тетрадь с множеством записей и каких-то размышлений, которые нельзя упустить совершенно. Комната была наполнена запахами старых книг и столетней пыли, в тусклом огоньке свечи можно было заметить, как они маленькими полу-прозрачными точками пролетают мимо и оседают на документах. Рядом лежало три личных дела, которые были благополучно выкрадены из Союзного архива, дабы никто не захотел резко разузнать зачем это Никитиной нужны данные о трех, совершенно не связанных по их мнению, людях. Первое дело было Свиридова, что могло показаться довольно странным, ибо его Елена знала очень давно, как свои пять пальцев. Некогда они были хорошими друзьями, втроем с Федором, но в последнее время что-то пошло не так и тот стал каким-то больно подозрительным. Особо никаких новых фактов о нем она не узнала, но вот, что ее достаточно удивило, так это то, что все это время за бородой он старательно скрывал шрам на щеке от ранения в далеком 1812, где ему воткнули штык прямо под скулу. Это возбудило в ней какие-то совсем недавние, свежие воспоминания, что где-то уже она видела точно такой же зазубренный шрам. Второе дело принадлежало дочери Константина, про нее ничего не было известно, только дата рождения, имя, фамилия, зачеркнутая графа “мать” и крупными буквами выведенное в графе “отец”: Константин Шувалов. Неизвестно где она родилась и при каких обстоятельствах, где училась и училась ли вообще, а главное ничего из светской жизни: никто ее не видел, отзыва не давал и не рекомендовал — словно она и вовсе не существует. Третье же стало самым неожиданным из всей этой пачки: Яков Врант. Это был тот самый врач из больницы, о ком нелестно отозвалась Ирина, Елене он показался тоже подозрительным, ибо его старческие наклонности, о которых ходит речь по больнице, но только в женских кругах, никак не порицались мужчинами, за это только обругивали бедную медсестру, которая хотела спасти других от возможного несчастья. Его же дело было огромным, целая стопка листов с подробным описанием каждой награды в науке медицины, чуть ли не за все года его жизни и все было таким приторно идеальным, словно он никогда прежде и ошибок не совершал и никто не умирал на операционном столе, что было не таким уж и редким явлением. Это наводило на мысль о том, что не все так и гладко, и, возможно, этот старикашка очень тщательно скрывает свои зверства. Но как все трое связаны? Отчего именно они были такими важными фигурами в деле, которое так мучило Елену. Она сама не знала. В кабинете становилось все темнее и света свечи дай бог хватало, чтобы прочитать одну строку. Никитина не хотела вставать и идти включать свет, у нее совершенно не осталось сил после утомительного мозгового штурма, что она устроила сейчас. Вся тетрадь была исписана многочисленными схемами, которые она строила во время прочтения личных дел. Даты, фамилии, имена, города — хоть что-то объединяющее этих людей, но этого было чертовски мало и совершенно не хватало для хоть какой-то вразумительной теории. Елена откинулась на спинку стула, с мучительным стоном запрокинув голову назад и чуть не ударившись ею об деревянный шкаф. Она терла холодными руками веки, которые уже слипались из-за стоявшего мрака. — Боже, — чуть ли не взмолилась Никитина, — почему все так сложно? Эта темнота в их бесконечных делах меня просто удручает… Не может же быть такого, что эти люди совершенно никак не связаны. Я же чувствую, что между ними пролегает какая-то нить, которая связывает все воедино, но я просто не знаю как за нее ухватиться. Она будто ускользает из моих пальцев, как только я нахожу ее кончик. Расстегнув верхнюю пуговицу рубашки и закатав рукава Елена медленно встала со стула, с хрустом размяв затекшие части тела, и подошла к окну, которое заделали в ее отсутствие. В глазах все еще всплывала картина, как она держалась за выступ подоконника и боролась за собственный дом. “Какая-то чертовщина происходит в последнее время, — задумалась она, глядя на скопления звезд, хотя вечер, казалось, начался только недавно, — поверить не могу, что мой мозг не способен разгадать такую задачу. Иногда я думаю, что глупее любой собаки на обочине. И все же так и есть. Другой смог бы найти зацепку за считанные секунды. У меня на руках есть все: дела, имена, фотографии и странная история, которая сводит меня с ними. А я просто бессильна”. Никитина закрыла глаза, сложив руки на груди и будто в чертогах памяти трогала эти пыльные листы и пожелтевшими краями. “Все что угодно, имена, фамилии, ну хоть какой-то знак… Даты…” — Точно, даты, — выпалила она вслух раскрывая глаза и метнувшись к столу, собирая дела в одну кучу, — Даты, даты. — Твердила Елена, все никак не в силах остановиться, — У всех одинаково выпадает один и тот же год. Ни у кого нет в делах года рождения Анастасии, даже у нее он был записан чисто формально, но нигде более не значилось. Вот эта точка притяжения. Значит, этот врач и Свиридов что-то задумывали тогда, когда у Шувалова родилась дочь. Конечно, поэтому тот и не сражался с Константином тогда, а только делал вид, что машет мечом. Никитина упала на стул, в ее голову ударило еще одно очень сильное осознание, от которого пошатнулись ноги, еще одна загадка образовалась в голове и сложилась странным образом. Ее голубые глаза уставились куда-то в пустоту, а руки опустились по швам. — Шрам… Господи помилуй, шрам… Он был у Свиридова под скулой, но никто о нем не знал из-за бороды — так почему тогда у изуродованного трупа Михаила стоял точно такой же? Когда тот только пришел ко мне, его лицо было гладким и во время битвы никто не ранил его в щеку. Позже Федор отнес его ко мне в подвал, чтобы потом предоставить в морг Союза и сжечь незаметно… Но он пролежал там целую ночь, пока я была во сне, а Федор у себя. Да кто угодно мог зайти и подменять его. Но зачем кому-то менять труп Михаила на Свиридова?.. — Ты, душенька, лезешь совсем не в свое дело, — комнату озарил яркий свет от люстры, возвышающейся над столом Елены, и в комнату вошел Свиридов с тростью с вороном в одной руке и другой заложенной за спину, — я бы советовал тебе и вовсе про него забыть. А твоя слабость разговаривать себе под нос очень тебе навредила, так бы я ничего и не узнал, а ты возможно осталась даже не замеченной в каких-то догадках. — Какого черта ты тут делаешь? Вон из моего дома, — прошипела Никитина, поднимаясь из-за стола. — Не вежливо прогонять гостей, не думаешь? Я просто хотел навестить тебя и известить кое о чем, — Свиридов шагнул в глубь кабинета, встав в паре метров от стола, где насупившись, как кошка, стояла Елена, упираясь руками в дощатую поверхность. — Гостей приглашают из собственного желания, а я, кажется, не изъявляла такого, так что катись отсюда и не смей врываться в мой дом — это не проходной двор. — Никитина незаметно одной рукой скользнула под стол и выдвинула небольшой ящичек с какими-то склянками и бинтами, где подле них лежал серебряный скальпель, с металлизированной ручкой, дабы не обжигало пальцы. — Я на пару минут, ты как раз искала ответы на собственные вопросы, так почему бы мне не помочь тебе, — Свиридов вальяжно прошел еще чуть ближе, а Елена покрепче схватилась за скальпель, будучи готовой в любую секунду пройтись им ему по горлу. — Ох, окажите мне поддержку, я ведь так этого желала, — театрально произнесла Никитина, стараясь не отходить от стола и в то же время быть подальше от неожиданного гостя. — Ну что же, если ты так желаешь, то я конечно же не в праве отказать тебе, давай начну с первого, самого интригующего пункта, — он махнул тростью и подошел ближе к столу, нагибаясь, чтобы рассмотреть документы, — ты и на меня взяла, какая радость! Так тебя ничего не смущает более? Странная подмена, однако, не заметила? Куда же делся Михаил, хм-м?.. Елена задумалась, рассматривая ближе лицо Свиридова: темные зеленые глаза, густая борода с проседью, черные толстые брови и отсутствие шрама на щеке, который можно было вполне разглядеть, зная о нем. Ее вновь осенило, как перед тем, когда она догадалась про замену трупа. — Так ты и есть Михаил, поганец…