Мрак мертвой вечности

Размеренный стук колес о рельсы отдавался в голове уже битый час, со временем к такому привыкаешь, но с той редкостью путешествий в жизни Елены — это становилось до невозможного невыносимым, будто кто-то каждый раз специально бил по голове молоточком. В вагоне все шумело и тарахтело, как-будто люди разучились молчать, всем так и претило обсудить в тысячный раз одну и ту же новость, приукрасить ее и переврать так, что в следующий раз при рассказе ее можно было не узнать вовсе. Даже в первом классе было невозможно сидеть без шубы, паровое отопление, которое по-сути рассчитывалось как раз на обогрев самых почтенных пассажиров, еле спасало от обморожения пальцев и, если захотеть, то дыхнув чуть сильнее обычного, можно было проследить облачка пара, мгновенно растворяющиеся в воздухе. Всего в их купе было пять человек, считая Елену: рядом с ней сидела жена какого-то грузного плешивого боярина, который устроился напротив и наблюдал в окно за одинаковыми зимними пейзажами, а чуть подле боярина ютились два молодых красавца-товарища, которым, по-видимому, отцы урезали жалованье и даже самое комфортное место в вагоне вызывало у них отвращение. Мороз пробирал до костей и Никитина чувствовала, что еще пара часов в этом поезде и она может лишится пальцев ног или целых конечностей. Елена завернулась в шубу и клевала носом от качки поезда в воротник, который натянула чуть ли не до лба, изредка она выглядывала и озиралась на окружающих ее соседей с каким-то странным выражением, как будто бы по-началу и не признавала где находится, а после понимания сразу же считала этих людей небезопасными. Выглядели они все до тошноты фальшивыми, боярин редко поглядывал на жену и когда их взгляды всречались, он мгновенно менял отвращенное выражение лица на приторно-любезное, и жена его отвечала тем же — в них так и чувствовалась ненависть друг к другу, прикрытая масками “любви”. Два товарища явно были членами “золотой молодежи” и их недовольство сочилось с каждого взгляда и слова, выпущенного вскользь, они специально прикрывали рты руками, будто пытаясь привлечь внимание остальных к тому, что сейчас они обсуждают именно их. Как только у пассажиров иссякли все идеи для разговоров, они решили обратить внимание на свою странную соседку, конечно же, одинокая женщина без мужа( проверяли они это практически всю поездку в надежде, что в купе войдет кто-нибудь и представится ее мужем, но этого не произошло), путешествует в другой город без сопровождения даже отца — все это выглядело до удивления странным в их глазах, ведь они привыкли, что женщина, как собачка, всегда верно следует за мужем и не может быть самостоятельной единицей, да и время было такое, что даже по закону она ступить шага не могла одна, но никто из них не знал кем является эта женщина и на что она способна, им подобные вещи даже в голову прийти не могли. Пошли перешептывания, первыми начала пара товарищей, их разговор подхватил боярин, а вслед за ним, конечно же, в разговор влезла его жена. Их совершенно не волновало, что Елена сидит рядом и прекрасно слышит каждое их слово. Сейчас каждая сплетня была на вес золота, ибо как же еще развлечь себя в долгое путешествие? “Как странно развивается наше общество, — думала Никитина, откинув голову к прохладному стеклу окна. — Вроде бы года идут, а они все также любят обсуждать каждого неугодного… Ну, Бог с ними, ежели они не умеют в своей жизни ничего другого.” Не получив никакой реакции со стороны Елены соседи решили закончить свое обсуждение, потому что оно становилось все более пресным и скучным, из него выжали все, что только могли. Купе снова погрузилось в гробовую тишину, звуки поезда монотонно разрастались и становились громче, как приближающийся гром и, дабы отвлечь себя от надоедающих звуков, Никитина решила погрузиться в собственные воспоминания вчерашнего дня. Тепло мгновенно окутало ее с ног до головы, но все это смешивалось со стыдом, поглощающим ее все сильнее. Такой порыв эмоций вызывал в ней лишь жгучие нотки страха, что кто-то сможет воспользоваться ее слабостью, ударить в самое больное место. Но слова Аксиньи были такими искренними и ее молчаливая поддержка после казалась единственным спасительным островком в жизни, что Елена пыталась как можно больше поверить в то, что та не станет поступать с ней жестоко. “Я была на грани и не в силах сделать что-то вменяемое, поэтому мое поведение понятно, все это было лишь чередой закономерностей и не более, я не должна думать об этом, как о чем-то большем. Все это забудется, она не увидит меня несколько дней и все это уляжется на дно. Никто более не сможет увидеть и узнать этой мерзости, что сидит во мне, я утоплю ее сама и справлюсь тоже сама.” Но в то же время, как она думала, что сделает все в одиночку, в ее голове пробивалась и другая, более острая мысль: “Как же так? Если бы со всем я могла справиться сама, то я бы не бежала из собственного дома, как умалишенная, не прибежала в эту проклятую больницу и не начала изливать душу просто так. Значит, у меня были веские причины так оступиться и потерять самоконтроль, либо же я начала сходить с ума…” — Елена пыталась все отрицать, что вполне естественно при ее прошлом образе жизни, но теперь она остро чувствовала, что что-то в ней поменялось и надломилось, будто некоторая ее часть теперь больше не принадлежит ей и она не была в силах понять какая и почему. Вчера они распрощались немногословно и как-то спутанно: “ — Завтра я уеду, на пару дней в Санкт-Петербург. Письма пишите на адрес гостиницы, но я не уверена, что они дойдут так скоро, так что лучше не пишите вообще. Если Вас во время моего отъезда выпишут, отправьте, пожалуйста, записку в мое поместье. Прощайте. — Постояв чуть на балконе Елена надеялась на ответ, сама того не понимая зачем. Снег начал покрывать ее плечи, как будто она стала недвижимой частью этого здания и скоро ее полностью запорошит. — Прошу, напишите мне как прибудете в столицу, расскажите о своем состоянии — большего мне нужно. До свидания. — Аксинья попыталась улыбнуться, но на ее лице застыло печальное выражение и большего она не смогла из себя выжать, поэтому помахала рукой и скрылась под одеялом, в то время как Елена уже спрыгнула с балкона и скрылась далеко в глубине города.” Никитину терзали внутренние сомнения, как будто между ними появилась какая-то грань и нужно держаться на расстоянии — это странное чувство не покидало ее с тех пор, как она ушла оттуда и теперь заполняло ее мысли все сильнее. “Будет ли она думать обо мне? — Неожиданная мысль пронзила голову, как пуля. — Нет, не будет. — она сама и дала себе ответ, но это все равно не давало ей покоя. — Почему я вообще думаю об этом? Мне ли не все равно? Нужно поскорее это забыть и отвлечься… Забыть…” Все в ее жизни было под клеймом “забыть”, она не помнила практически всю свою жизнь и сейчас надеялась больше всего убрать из памяти именно этот момент, чтобы он не вызывал в ней всепоглощающее чувство стыда. Тем временем, пока Елена проводила дорогу в размышлениях, день сменился вечером и тусклые лампочки зажглись над головами пассажиров. Никитина чувствовала как сильно сейчас ее клонит в сон, но она не могла позволить себе заснуть, потому что прекрасно знала, что будет ей сниться опять: карета, авария, смерть — все, что ее мучило день изо дня и сейчас ей не хотелось, чтобы кто-то из соседей увидел как она просыпается вся в поту и ужасе от проделок собственного разума. В купе аккуратно постучали и, после позволения, в дверь протиснулся слуга в бордовой ливрее вышитой золотыми узорами по краям, он неловко прокашлялся, поклонился напыщенно гордо, но на деле выглядел, как ребенок в солдатской форме. Оказалось этот неуклюжий камердинер принадлежал боярину, который сладко спал, прислонившись головой к стеклу, его громкий храп эхом отдавался по комнате и неимоверно раздражал. — Следующая остановка Ваша, мы прибудем через десять минут, — коротко объявил слуга и откланялся еще раз десять, прежде чем выйти из купе. Женщина в нерешительности колебалась, она боялась будить собственного мужа и перед ней встал выбор: либо разбудить, либо проехать до самого Петербурга. Второй вариант ей нравился намного меньше, она аккуратно встала и продолжала молча стоять, сверля глазами боярина, которого уже ничего в этой жизни не волновало, кроме как собственных сновидений. Елену начала раздражать эта немая картина и больше из собственных побуждений, нежели чем из желания помочь этой женщине, сделав вид, что закидывает ногу на ногу, что есть мочи пнула боярина по его мясистому жирному колену. Тот встрепенулся и как только открыл свои глаза все его лицо пылало от ярости, он весь раскраснелся и стал похож на свинью во время того, как ей перерезают горло, казалось еще секунда и он начнет хрюкать. — Вы что себе позволяете, дамочка! Вы знаете кого (он сделал яркий акцент на этом слове.) пнули! — Боярин встал и распрямился в купе, его толстое тело казалось заполнило весь вагон, и всем стало тяжело дышать. Жена все так же стояла в нерешительности, а два товарища активно зашептались, найдя новую тему для обсуждения. — Идите, ваша остановка. — Пробурчала Елена, не поднимая взгляда на разгоряченного боярина, который казалось был готов разорвать ее пополам. — Нет уж, извольте, не вам решать где мне выходить. А ну встаньте и извинитесь передо мной! Быстро! — Боярин начал тыкать своим красным и потным пальцем в лоб Никитиной, чтобы та обратила хоть долю своего внимания на него, но та оставалась такой же безразличной, ведь понимала, если он выведет ее на конфликт и она разозлится, то уже мало что будет способно усмирить ее ярость. — Я вам не девушка на побрякушках, чтобы извиняться за глупость вашей жены, ей и предъявляйте, что она вас разбудить не может, когда слуга пришел уведомить вас. А мне уже настолько осточертела ваша компания, что я немного решила помочь ей, — Елена чувствовала как все в ней поднимается, будто готовое распалиться от малейшей искры, но она всеми силами лишала пространство вокруг себя своего присутствия и все больше закутывалась в шубу, лишь бы не смотреть этому хряку в глаза. — Да что вы говорите! Думаете мне приятна компания шл… — Митенька, пойдем, прошу тебя, мы ведь и правда сейчас пропустим свою станцию, — жена вовремя решила перебить боярина своим приторно-фальшивым тоном, иначе было бы не избежать продолжение конфликта. Пара вышла из купе, намеренно громко хлопнув дверью, но Елена не обратила никакого внимания и, лишь вытянув ноги вперед, продолжила думать о своем. Она слышала тихие перешептывания товарищей, где с периодической частотой пролетали слова: “а она… его.. вот как!.. да ну…” Никитина уже успела тысячи раз пожалеть о выборе своего транспорта, но быстрее всего добраться из Москвы в Петербург было никак, поездка в экипаже, со всеми условиями заняла бы не менее четырех суток, а времени у нее было категорически в обрез, из-за этого выбор и пал на поезд, который мог домчать всего за двадцать часов. Пускай они уже и проехали большую часть пути и целых шестнадцать часов тряслись в вагоне, Елена бы предпочла трястись в своей карете в полном одиночестве.

***

Теплый свет лампы освещал маленькую комнату в гостинице, Елена заселилась в самый неприметный номер из всех, которые можно было предложить графскому титулу. Все здесь напоминало убранство обычных крестьян: маленькая кровать со взбитыми подушками, небольшой письменный столик с чернильницей и парой пустых листов бумаги, простой шкаф, стоящий в отдалении, в который Никитина кинула свою шубу. Она устало склонилась над столом и как обещала начала выводить письмо, в котором сообщила следующее: “Я прибыла в Санкт-Петербург, погода тут, конечно, ужасная, метель заносит дома и мы со слугой еле добрались в гостиницу. Ни о какой роскоши тут и думать нечего, похоже на простую обитель бедняка, но меня все устраивает, на похожее я и рассчитывала. Со мной все в порядке, надеюсь, что с Вами тоже. Передайте Федору мои пожелания в здравии. ” Внизу она поставила свою размашистую подпись, где соединялись “Н” и “В” и их пересекала волнистая линия с множеством петель. Встав с неудобного стула, который был катастрофически мал, Елена дошла до стены, смежной с комнатой слуги, два раза постучала увесистой металлической петлей вешалки, чтобы Андрей наверняка услышал и через минуту лакей оказался у ее дверей. После его возвращения из Союза они ничего не обсуждали и даже не обмолвились словом об отрезанной голове. Так же они и молчали и сейчас: Елена передала записку и захлопнула дверь. Сейчас она остро почувствовала насколько устала и это состояние давило на ее плечи, от чего они ссутулились еще больше. В окно ударил ветер и просачивался сквозь прохудившуюся раму окна, в комнате было и так прохладно, но из-за загулявшего по углам сквозняка стало еще морознее. Поежившись Елена села на кровать и даже не переодеваясь в ночное белье, нырнула под одеяло, лишь скинув туфли. Веки медленно соединились и казалось, что она вот-вот провалится в сон, но тот все не наступал. Ветер проскальзывал под одеяло с покрывалом, которым Никитина накрылась по уши, она чувствовала будто ледник разрастается под ней и его холодные воды ласкали ее бока, а мокрый снег увлажнял веки, она медленно открыла глаза и поняла, что находится сейчас не посреди гостиничной комнаты, а в темени улицы, снег окружил ее, но он был теплым, даже подозрительно теплым. Оглянувшись вокруг Елена поняла, что и на кровати она не лежала вовсе, а на сырой земле и вокруг раскинулись дальние леса, зеленившееся елями. Посмотрев под себя Никитина увидела разрастающийся цветок алой крови, он расползался дальше, будто мог заполнить все пространство поляны. Елена решила встать, но почувствовала какие-то изменения в себе и посмотрела на собственные ладони, которые не принадлежали ей: те же бледные, худые пальцы, но они не были ровными, как у Никитиной, а изгибались в бока и каждая последняя фаланга смотрела в противоположную сторону от другой. Теперь Елена ясно осознала кто она и в чье тело по воле случая попала. Ее тонкие ноги были облачены в брюки, а в торсе, который был затянут жилетом, зияла рваная рана, весь живот был перемолот, словно в него засунули толстую палку с шипами и множество раз прокрутили, прежде чем выпустить. Резко стало тяжело дышать, будто кто-то сцепляет свои руки на ее горле и она не могла даже закричать, попросить о помощи. Все больше стало казаться, что жизнь ее кончена, но в эту же минуту ночь сменилась днем и сквозь облака яркое солнце осветило ее бледное лицо со шрамом, рассекающим левый глаз. Удушье пропало, как и выпотрошенный живот, она вновь стала полностью целой и можно было сказать, что живой. Но эта эйфория продлилась недолго, тут же ее схватила невидимая рука, а с другой стороны, прямиком в глаз ей прилетел клюв трости, от боли Елена зажмурилась и как только открыла глаза, поняла, что лежит в гробу — и это был не конец. Как погребенный заживо она ударила рукой в крышку и рука ее, пробираясь сквозь землю, возвысилась над горизонтом. Елена проснулась в поту, ее глаза судорожно забегали по комнате и в горле ужасно пересохло, она искала за что зацепиться взглядом, чтобы никогда больше не вернуться в этот новый, неизведанный кошмар, к которому была не готова. Метель поутихла, ветер перестал проскальзывать в раму и над землей возвышалось раннее утреннее солнце, что одарило своими лучами город впервые за долгое время. Они скользили по сухим деревьям без листвы, топили снег и мягко огибали здание гостиницы, пробиваясь сквозь закрытые шторы и стекла окон, пробуждая ее посетителей. Никитина поняла, что уснуть больше не в силах, да и не успеет, сегодняшний день обещал быть наполненным событиями и главное сейчас ей было попасть на кладбище, но после сна она начала побаиваться: не восстанет ли там кто-то из мертвых?