⊹──⊱✠⊰──⊹
Лондон встречает осенним холодом и загазованностью — Антон из принципа не собирается согласовывать экстренную трансгрессию через Министерство, добираясь до Англии самолетом. Он прибывает в аэропорт, ловит вполне себе человеческое такси и рассматривает когда-то знакомый город через окно, пока до ушей едва слышно доносится мелодия какого-то радио. В машине тесно — с его-то ростом. Таксист понимающе замолкает еще на начале пути, когда Антон эгоистично игнорирует какой-то глупый вопрос — лишь поглядывает периодически на мага через зеркало заднего вида. Где-то в багажнике болтается чемодан — не слишком большой, с минимумом вещей. Потому что Антон верит — он здесь не задержится. В такси — тесно так же, как и в голове. Легче не становится даже когда волшебник выходит на улицу — потому что прямо перед глазами маячит знакомое здание, в котором, имей ты волшебные силы, ты увидишь то самое Министерство. Величественное, оно так и притягивает взгляд — Антон повинуется. Рассматривает здание своей бывшей работы, пока медленно затягивается сигаретой, и ловит за хвост мысль о том, что здесь не изменилось ничего совершенно. Будто время застыло — и не было тех шести лет, что он провел в России, совсем. Такси уезжает по направлению к служебной квартире — Антону бы самому смотаться туда и осмотреться хотя бы, но он берет билеты впритык, так, чтобы сразу на бал. На собрание их «отдела», если быть точным. Благо, Министерство способно организовать все так, чтобы его вещи прибыли на место в целости и сохранности — а уж кто их там будет тащить по этажам, Антону плевать: хоть домашний эльф, хоть сам Сергей Александрович Попов. Он берет билеты впритык — потому что кажется, что это как пластырь. Сорвать за раз, болезненно — но быстро, без особых терзаний. Войти в тот самый чертов кабинет, снова увидеть знакомые лица — и решить теперь уже общую проблему, чтобы все поскорее закончилось. Как пластырь — без предварительной подготовки. Раз-два. Раз-два. Антон считает ступеньки на входе в здание. Считает гул ветра в лифтовых туннелях, которые поднимают его все выше. Считает собственные шаги до кабинета, в котором уже слышатся голоса — он приходит минута в минуту. И все равно замирает у двери. Снова хочется закурить — хотя Шасту думалось, что он уже смог унять мысли. В груди противным жжением расползается то ли тревога, то ли волнение — и это вновь злит, потому что, в конце-то концов, Антон, сколько тебе лет вообще? Тридцатник уже — а испытываешь совсем не подходящие статусу и возрасту бредни. Как пластырь, Антон, помнишь? Раз-два. Он выдыхает и нажимает на ручку, открывая дверь. Гул голосов разом стихает — все присутствующие оборачиваются на вошедшего, и Антон останавливается спустя шаг, чтобы вместо приветствия молчаливо ответить на взгляды. Некоторых он не знает — неудивительно. Первый, кто попадается на глаза — невысокий парень с уложенными как-то по-пижонски темно-русыми волосами. Он слегка приподнимает брови, рассматривая Антона с интересом — карие глаза так и сверкают, но цепко, заметно в том, что на службе уже явно не первый год. В кресле неподалеку сидит такая же незнакомая девушка — смольные волосы, остриженные по плечи и почти сливающиеся с униформой, такие же темные глаза и мягкие, но притягивающие черты лица с острым подбородком. На фоне лисьего выражения на лице — ярко-алые губы, явно накрашенные, которые растягиваются в будто бы узнающей (с чего бы?) усмешке. А вот у окна — та, кого он знает уже давно. Варнава не изменилась — разве что черты лица стали резче, более выразительными, да привычно утянутые в тугой хвост светлые волосы сейчас своевольно распущены. Она будто бы еще похудела — хотя куда ей еще? — но глаза не поменялись совсем. Все еще светлые, почти что прозрачные — и все такие же твердые, словно осколок стекла, о который ты обязательно порежешься, едва попытаешься тронуть. — Здравствуй, Антон. Голос звучит со стороны одного из рабочих столов — и Антон тут же поворачивает голову, чтобы предсказуемо встретиться с тем, с кем видеться не хотел больше жизни. Арсений. Хотелось бы сказать, что не изменился — но нет. Лицо все то же — но будто бы отстраненнее, жестче. Уже без темных кругов под глазами, но с небольшими мешками — статное, будто бы выверенное, подходящее должности и этому холодному взгляду. Повзрослевший — шесть лет ведь прошло. Возраст Попову идет. И Антону бы проявить хоть какую-то толику вежливости — поздороваться хотя бы, протянуть руку — но он молчит. Смотрит — и Арсений, стоя за своим столом, смотрит в ответ. Цепко и равнодушно — но пристально. Шаст знает, что его взгляд такой же — натренирован годами общения со всяким сбродом и опасностями, но сердце в груди все равно противоречиво сжимается. Арсений — другой. Уже не в практичной униформе мракоборца — в темном костюме и белой рубашке, которая утягивается под пиджаком такой же серо-черной жилеткой. Галстук в тон, завязанный ровно, под самое горло. Даже прическа другая — слегка выбритые виски, заложенная наверх, а не в бок, как раньше, темная челка. Выглядит хорошо — под стать статусу, не отметить попросту невозможно. Антон мог бы и не узнать его сразу, если бы не глаза. Все те же — океаны с ворохом льда и снега поверх, но перетянутые сейчас такой пленкой, сквозь которую невозможно было бы сделать вдох. Арсений взгляда не отводит — тоже осматривает мельком, но в конечном счете смотрит, конечно, в глаза — и это превращается в молчаливую чертову схватку, отчего в висках начинает пульсировать. Паузу замечают, конечно же, все — но разрушает ее лишь один мракоборец. Катя отталкивается от подоконника, в два шага подходя к Шасту, и он наконец поворачивает голову к подруге. Пощечина в вязкой тишине кабинета звучит оглушающе. К бывшей подруге. — Добро пожаловать в Англию, — шипит она с опасной улыбкой, делая шаг назад. Антон прикасается к горящей щеке — усмехается, прикрывая глаза. Заслужил. Арсений прокашливается — прекращайте цирк. Варнава фыркает, окидывая Шастуна пренебрежительным взглядом, и возвращается к окну, намеренно отворачиваясь. Этого хватает — команда Попова знает его слишком хорошо, и потому голос сразу же подает та темноволосая девушка: — Так, ребятушки, давайте оставим семейные разборки на потом, — она улыбается, и издевка в голосе выходит какой-то теплой. — Мне вот интересно, кто новый член нашей группы. Антон убирает руку и вскидывает бровь, наблюдая за тем, как незнакомка поднимается с кресла и подходит ближе. — Марина Кравец, — она протягивает руку, и хватка в рукопожатии оказывается неожиданно крепкой. — Мракоборец четвертого, на время — в ударных войсках сия Министерства. — Антон Шастун, — маг кивает и убирает руку, сразу же оглядываясь на сидящего неподалеку от рабочего стола Арсения парня. — Бывший мракоборец третьего. — А я Сережа, — парень вежливо улыбается, чуть приподнимаясь, чтобы дотянуться до протянутой руки и пожать ее — его хватка кажется слабее, чем у Марины. — Лазарев. Из пятого, разведка, но на время с вами. Антон хмыкает — он тут тоже на время. — Если все познакомились, — голос Арсения звучит тихо, но твердо, и Шаст наблюдает, как «командир» обводит команду серьезным взглядом, — предлагаю перейти к делу и ввести Антона в смысл нашей проблемы. И ведь ни одним мускулом не дрогает — какова выдержка, посмотрите. Шастун кивает — быстрый переход к работе сейчас как нельзя кстати, пусть и его выдержка тоже справляется на ура. Маг проходит за один из столов, стягивая пальто и бросая прямо на него, усаживается на не слишком удобное кресло. Лазарев так и остается сидеть у стола Арсения — лишь поворачивается полубоком, чуть сдвигаясь, чтобы слышать и видеть руководителя. Марина, стрельнув в Антона хитрым взглядом, возвращается на свое место — как раз неподалеку от Кати, которая на чужие слова не поворачивает даже головы. Но Арсений этого будто не видит — или ей просто простительно, он ведь ее из жизни не вычеркивал — и садится за стол, складывая руки перед собой в замок. Антон выдыхает. Напоминает себе, что он здесь для работы. Становится легче — да и пощечина отрезвила — и потому он переводит взгляд на Попова. — Думаю, ты в курсе о ситуации, которая происходит в стране, — тот смотрит в ответ прямо, и голос его ровный, сухой. Антон взгляд выдерживает. Кивает, отвечая негромко: — Обскури. — Верно, — Попов чуть склоняет голову, но взгляда не отводит. Надежда не контактировать гаснет окончательно, но лишенный эмоций чужой голос определенно помогает, несмотря на необъяснимое напряжение — все же они оба здесь ради дела, и это хоть что-то. — Сначала это были единичные случаи, но сейчас по всей стране происходят вспышки. Единичные, иногда — массовые. — Несколько обскуров объединились? — догадывается Антон, на что Марина звонко усмехается. — Страшнее, — девушка кладет ногу на ногу, откидываясь на спинку, так, будто говорит о каком сверхъестественно веселом мероприятии — впрочем, это нормальная для всех них профессиональная деформация. — Мы уверены, что они контролируются кем-то одним. — Или группой, — соглашается Сережа, тяжело вздыхая. — За последние месяцы участились нападения групп обскуров в мирных районах. Не в центрах, но там, где ущерб тоже немал — нас будто предупреждают. — Мирных жертв много? — Антон возвращает взгляд к Арсению. Взгляд того заметно тяжелеет. — Много, — отвечает негромко. — Не меньше — среди мракоборцев. Антон чувствует чужое напряжение кожей — не только Арсения, всей команды. Даже Катя поворачивает наконец голову — перехватывает взгляд Шастуна, поджимает губы. Страшные слова помогают окончательно прояснить голову. Привычки включаться в работу срабатывают как по щелчку — и Антон подается чуть вперед, хмурясь и окончательно забывая о недавних причинах нервозности. Плевать, что он здесь — снова неподалеку — сейчас это не важно. Важно, что дело, кажется, и правда та еще дрянь. — Есть закономерности в нападениях? Что вообще происходит? — уточняет Антон. — В новостях не было ни слова про жертвы со стороны Министерства. — Конечно, не было, — усмехается Кравец. — Зачем панику сеять? — Верно, — соглашается Арсений. — Закономерности — в том, что нападают не скрываясь, намеренно уничтожая людей. И маглов, и волшебников — всех, кто попадет под поток. Антон вспоминает запечатленные в учебных материалах сведения по обскури — вживую ему их пока не довелось видеть. Страшные существа, способные своей магией разрушить не только целые районы, но и десятки жизней за раз — если тебе не повезет оказаться рядом или не успеть закрыться защитными чарами. Хотя и они не всегда помогают тоже — этот факт понятен по многочисленным потерям среди мракоборцев. Магия обскуров слишком сильна, и едва ли каждый второй способен выдержать направленные, а не случайные потоки атак. — То есть это не срывы подростков? — Шаст массирует переносицу, чувствуя, как от ужасающей информации начинает звенеть голова. — Нет, это намеренные выбросы их магии, — Арсений всего на мгновение сцепляет пальцы сильнее, тут же переводя взгляд в окно. — Возможно, они научены управлять этой силой. — Но как? — Если за всем этим кто-то стоит, — Сережа обводит команду взглядом, — то вероятнее всего — опытный маг. У которого мог быть доступ к местам, где такие дети могли расти — он просто научил их. — Пока удалось заметить троих обскури, — Варнава отходит от подоконника, подхватывая со стола стопку документов, и передает их Антону. От обиды во взгляде нет и следа — она тоже полностью включается в дело. — На вид им всем примерно десять. Те, кто выжили, видели их до превращения. Но их может быть больше. Их может быть больше — Антон понимает это, ведь наверняка большинство не были замечены попросту потому, что убили свидетелей раньше. Он забирает документы у Варнавы и наспех пролистывает всего пару листов — с бумаги на него смотрят дети, еще совсем юные. Размытые фотографии очевидцев, кадры похожих детей в других местах — все, за что можно было бы зацепиться. И ни одного имени или фамилии. — Они не занесены в реестр, да? — понимает Антон. Катя кивает и возвращается обратно к окну. — И они слишком взрослые. Даже если им десять — непонятно, как даже один дожил до такого возраста, — она задумчиво поджимает губы. — Обычно магия убивает ребенка быстрее. — Если только им не помогают, — соглашается Антон, поднимая от бумаг взгляд. — Что, если этот некто обладает силами, способными поддерживать жизнь? Или необходимыми артефактами? Шастун встречается взглядом с Арсением — тот беззвучно хмыкает, чуть приподнимая голову, но смотрит внимательно. Антон читает в этом взгляде — тот думает так же. — В любом случае, — вздыхает Марина, поднимаясь и одергивая темную рубашку, хотя на той не заметно никак складок, — мы здесь для того, чтобы пресекать вспышки и удерживать обскури подальше от мирных жителей. — В идеале — поймать хотя бы одного, — кивает Арсений, откидываясь на спинку кресла и обводя команду цепким взглядом. — Тогда ребенок сможет вывести нас на того, кто за этим стоит. — А раньше вы разве не пытались? — хмурится Антон, на что Варнава громко усмехается. — Антон, ну ты как будто из России приехал, — она ловит его взгляд и мрачно улыбается. — Мы их убивали. Антон сглатывает — пусть он и не встречался с обскури, понимает, какую опасность те несут одним своим существованием. И все же… Убивать ни в чем не повинных детей, которые просто не могут справиться со своей магией — звучит ужасно. — Так ты из России? — Лазарев замечает колкую шутку, отчего ловит на себе раздраженный взгляд Антона и поднимает руки в капитуляции. — Да нет, я имею в виду… У вас же там они — редкое явление? — Редкое, — сквозь зубы цедит Антон, вновь опуская взгляд на записи — информации почти ноль. Лишь испуганные лица детей, выжигающие что-то в самом центре груди. Ненадолго кабинет погружается в молчание — Марина выходит из комнаты, отчего разговоры затухают. Антон этому только рад — ему определенно нужно чуть больше времени, чем пара минут, чтобы все обдумать. Но такой блажи ему не дают — Кравец возвращается обратно скоро, сжимая в руке чашку дымящегося кофе, и занимает свое место в продавленном кресле. — Могла бы и нам принести, — говорит Сережа без всякой обиды, на что Марина показывает ему язык и демонстративно громко сёрбает напитком. Антон еще раз обводит взглядом мракоборцев — вспоминает, что четвертый отдел, из которого Кравец, тоже занимается в основном «боевой» работой на передовой. С этой информацией получается — всего четыре обученных боевых мракоборца и этот самый Лазарев из разведки, который сражался с другими магами очень навряд ли на постоянной основе. — Это весь наш состав? — решает уточнить Шастун и хмурится вновь, когда Попов кивает. — Блять, серьезно? Предлагаете впятером ловить обскуров, которые тут и там поджаривают мракоборцев? — Именно так, — Арсений прищуривается, слыша злобные нотки в чужом голосе — в голубых глазах на мгновение проскальзывают опасные искры. — Раньше нас было больше, как ты можешь представить, Антон. Будем надеяться, что численность сохранится хотя бы такой. Чертово «Антон» — так, будто с малым ребенком. Будто с жалким маленьким подчиненным — и по сути Арсений прав, позволяя себе такие интонации в их диалоге, но… Антона это выводит до дрожащих коленок. «Ты мне, блять, уже давно не начальник». Арсений мысленную тираду «иди к черту и вообще замолчи» читает по взгляду — его черты лица в этот момент становятся будто еще острее, а атмосфера вокруг сгущается вновь. — Имеешь что-то против? — тихо уточняет он, прищуриваясь опять. Давит — целенаправленно. Напоминает своим льдом в глазах: Я не хотел работать с тобой. — О нет, что ты. Не думаю, что у меня есть выбор, — колко отвечает Антон, выдерживая этот взгляд. Я, вообще-то, не хотел тоже. Катя громко кашляет — в конце концов, единственная понимает ситуацию и то, к чему может привести их контакт. Антон, признаться честно, не понимает этого и сам — но пока желание вмазать по выточенному лицу руководителя примерно равно желанию послать к черту всю эту затею и прыгнуть в объятия трибунала. — Если представить ситуацию, что некто может контролировать обскуров или даже создавать из них армию, — произносит Катя, сводя очередную заминку к делу, — то это очень хреново. Именно поэтому Конфедерация и созывает волшебников — если подконтрольные обскури окажутся не в тех руках, под угрозой весь мир. — Конфедерация созывает волшебников других стран? — Антон фыркает, складывая руки на груди. — Я вижу здесь только себя. — Не все страны готовы посылать ценные кадры на откровенную смерть, — голос Лазарева звучит насмешливо. — Они наверняка подключатся тогда, когда ситуацию будет уже поздно исправлять. — Но мы не одна группа по этому делу, — все же вставляет Марина. — Есть и другие, просто мы — центр. Антон тут же смотрит на Арсения, сжимая зубы. «Другие группы? Тогда какого черта я — здесь?». Попов взгляд перехватывает — смотрит нечитаемо пару мгновений и отворачивается, явно показывая, что объяснять не намерен. — Ага, — продолжает тем временем Сережа с легкой усмешкой. — Мы — те самые смертники, которые будут кидаться вперед, а остальные — страховать нас и обеспечивать безопасность народу. — Просто прекрасно, блять, — выплевывает Антон, резко поднимаясь из-за стола и подхватывая пальто. Ему нужно покурить — срочно. Команда провожает его непонимающими взглядами — один из них прожигает затылок сильнее всего, но голос никто так и не подает. Ближайший балкон находится через пару коридоров — Шаст все еще хоть и с трудом, но помнит, что и где в этих лабиринтах находится. Он приваливается к металлическому ограждению и достает сигареты. Палочка послушно отзывается на «инсендио» — сигарета воспламеняется, и Антон затягивается так, будто от скорости и силы напрямую зависит его жизнь. Все это — давит. Уже не только нахождение здесь, но и само понимание, что ждет впереди. Понимание, что любой из них может погибнуть в ближайшее время — и он, черт возьми, именно он может стать этим «любым». И пусть Антону не то чтобы есть, что терять — но ощущение дышащей в затылок смерти все-таки напрягает. Такое у него уже было — и тогда, двенадцать лет назад, он готов был смириться. Сейчас — не хочется совершенно. Если он чему и научился за эти годы, среди постоянных опасностей и смертей товарищей — то это ценности жизней. Шастун прокручивает в пальцах сигарету — рассматривает внимательно, вкладывая мысленно все напряжение в пепел, который стряхивает на улицу — под ноги страшной машине с названием «Министерство». Щека все еще фантомно горит. Антону бы забыть взгляд Варнавы — перед этим ударом — но не выходит. Маг намеренно вызывает чужое лицо в памяти — и рассматривает, режет себя этой скорбью, предательством в чужом взгляде. Катя сегодня смотрела на него так, будто тогда, двенадцать лет назад, он все-таки умер — бросил, так и не попрощавшись. Увы, истина от ассоциации не так далека — Шастун действительно ее бросил. Гребаный трус. Он возвращается в кабинет минут через двадцать — выкурив еще несколько сигарет и окончательно проветрив мозги. Команда, кажется, все это время не говорила — по крайней мере, каждый в момент возвращения Шастуна занят своим делом. Марина поправляет с помощью карманного зеркала макияж, Сережа вырисовывает палочкой причудливые электрические разряды, напевая что-то себе под нос, а Катя равнодушно за этим наблюдает, уместившись тощей задницей на подоконник. Попов вчитывается в бумаги на столе — или делает вид — и на появление Антона не реагирует совершенно никак. Шастун бросает пальто на угол стола. Встает перед ним, опираясь поясницей — и обводит команду взглядом: — Ну, и каков план? Он сюда приехал — работать. Раньше начнут — раньше закончат. Все взгляды обращаются к Арсению — как же, он ведь их «командир». Тот медленно отодвигает листы и поднимает на Шастуна абсолютно незаинтересованный взгляд. — Ждать следующего нападения. Отловить обскури и выудить информацию про преступника. Мы должны быть наготове, — маг отклоняется от стола, выдвигает ящик и достает оттуда что-то металлическое, вновь смотря на Антона. — Надень это и носи, не снимая. Скорее всего сигналы будут подавать патрулирующие мракоборцы — но в целом, если заметите что-то подозрительное, сделать это может любой. Антон подходит ближе, протягивая руку — Арсений вкладывает ему в ладонь широкий металлический браслет. Шаст помнит их — сигнализаторы с быстрым доступом к сознанию для мракоборцев. Стоит только кому-то подать сигнал — сталь разогреется, вплетаясь в магическое поле волшебника и передавая сообщение напрямую в сознание. Штука удобная — только требует большой концентрации и запаса магии, так что «поболтать мысленно» о всякой фигне с ней не выйдет — дай бог успей описать точное место, прежде чем та высосет из тебя всю силу. Арсению-то с его истинной магией проще — едко думает Антон и застегивает браслет на запястье, на мгновение скользя взглядом по чужим рукам. Чертова металлическая печатка с банальным «помни» отчего-то появляется в сознании сама по себе — тот самый подарок, который стал негласным символом их связи. Но ни на одном из пальцев Арсения нет колец. Антон поспешно отворачивается, чувствуя, как начинает тошнить от собственных мыслей. «Идиот, о чем ты думаешь вообще?» Конечно же, он его снял. Конечно, блять, Антон. Ты дурак или да? — Мы просто ждем и все? — глухо спрашивает он, тут же закусывая от злости губу — голос сам, сука, просаживается на пару тонов. — Ждем сообщения от наблюдателей, — отвечает Попов куда-то в спину — Антон отходит к столу, за которым сидел, и опускает руки на поверхность, но не поворачивается. — Как только получаем вызов — трансгрессируем на место и делаем все, что от нас зависит. Первый приоритет — безопасность жителей. Шаст еще мгновение смотрит на свои руки — на браслет этот чертов, на стол перед ним. Усмехается и поворачивается в одно движение — предсказуемо цепляет взгляд голубых глаз, который, кажется, обладатель с него и не сводил. — Как скажете, сэ-эр. Едко — потому что выпустить хоть куда-то этот яд, разъедающий, хочется. Сережа непонимающе вскидывает брови — смотрит то на Марину, то на Катю. Варнава закатывает глаза — почти незаметно — а вот Кравец очень даже не прячет усмешку. Арсений на выпад не отвечает — лишь смотрит еще пару мгновений, а после поворачивается к Варнаве, поднимаясь из-за стола: — Катя, покажи Антону все, что у нас есть по этому делу. Остальные могут быть свободны. Больше на Шастуна тот не смотрит — покидает кабинет сразу, и Антону только и остается, что сжимать зубы от поднимающейся волны ярости. «Сука, ты же знаешь, чем у нас с ней закончилось…» Специально ведь сделал это. Ублюдок. Варнава эмоции Антона явно разделяет — цокает показательно громко, но подходит к ближайшему шкафу и вытаскивает несколько папок, перекидывая их на ближайший стол. — Катюша, хочешь, я ему расскажу? — Марина склоняет голову, словно кошка, а взгляд прищуренных глаз отчего-то ощущается параллелью с хищничеством. Не опасным, скорее — любознательным. — Обойдусь, — отсекает Варнава, доставая последнюю папку и разворачиваясь к волшебнику, который с места так и не сдвигался. — Ну, Шастун, чего встал? Антон фыркает, но ближе подходит — в этот момент Марина поднимается и кладет руку ему на плечо, едва склоняясь поближе, чтобы шепнуть: — Не переживай, Антон, мир тесен. Все мы когда-нибудь встречаемся с бывшими. И — выскальзывает из кабинета раньше, чем Шастун даже успевает осмыслить слова. — Блять, — выдыхает он, поворачиваясь следом, но дверь уже закрыта. — Э-м, я, пожалуй, тоже пойду, — Сережа, вряд ли услышавший брошенную фразу, все-таки встает и машет рукой. — Увидимся! Когда в кабинете остаются лишь они, Антон оборачивается к Кате. Та смотрит на него с легкой насмешкой — но все еще жестко, взглядом обозначая границы. — Слухами земля полнится, — замечает она, усаживаясь за стол и взглядом предлагая Антону подтащить ближе свободное кресло. — Не удивлен, — отвечает нервно он, следуя совету и занимая место рядом. Но на бумаги, которые начинает перебирать Варнава, взгляда не опускает — смотрит на нее. — Кать. Дольше бегать бессмысленно — им нужно поговорить. — М? — она даже не поднимает взгляда, но Антон бережно обхватывает чужой подбородок и заставляет приподнять голову, отчего тонкие брови на чужом лице сразу же сходятся в возмущении. — Шастун!.. Она отталкивает его руку, но хотя бы смотрит — прямо в глаза. Все маски, приклеенные намертво, под этим взглядом трещат — и напускная уверенность, и мнимое спокойствие, которое так хорошо удавалось держать все это время. Все трещит — и воспоминания эхом, пронзающими шипами отдаются в сознании, заставляя сжиматься и внутренне выть. — Прости меня, Кать.⊹──⊱✠⊰──⊹
Шесть лет назад
Антон напоминает маленький ураган, перемещаясь по дому и сбрасывая в сумку все больше вещей — заклинание расширения пространства это, конечно, хорошо, но Катя не уверена, что ее другу действительно столь необходим тот стремный горшок с кактусом и выцветшее полотенце для ног. Дом темный, будто бы обреченный — чем-то напоминающий состояние хозяина, которое Шастун и не собирается скрывать. Ходит быстрым шагом по дому, вычищает за собой все следы — и не перестает сжимать криво губы, так, будто сейчас плюнет на все и разревется прямо на месте. Только вот Антон — сильный, и слез от него не дождешься. Не сейчас — когда эмоции все еще бурлят, когда злость и собственная решимость не отступила, а о последствиях пока не думается. Маг выглядит до безумия сосредоточенным — уверенным — лишь потерянный взгляд выдает. Кате страшно видеть Антона таким. У него движения — дерганные, будто на последнем издыхании. Не медленные, решительные и обдуманные — как обычно бывает у людей, которые с тихой тоской решают покинуть собственный дом и собирают вещи, поддаваясь ностальгии, — а пугающе хаотичные, будто просящие: «останови же меня, перехвати мою руку, я не ведаю, что творю». Катя — пытается. Не руку перехватить — хотя бы поговорить. — Антон, пожалуйста, подумай! Ты спешишь, ты… Варнаве за друга страшно — за обоих друзей. За Арсения, появившегося буквально полчаса назад на пороге их с Сережей дома — потерянного, с пустым взглядом и искривленными в нервной усмешке губами. За Арсения, прошептавшего: «Мы, кажется, всё». За Арсения, во взгляде которого — будто бы руины сгоревшего города, еще догорающие. Тлеющие, чтобы позже, когда осознание все же накроет — остаться чернью, которая будет разъедать душу. За это чертово «кажется» — потому что не может быть это правдой. — Хватит, — Антон обрывает девушку резко, замирая у дивана и едва поворачивая голову, но взгляда так и не поднимая. — Ничего не изменится. Я не хочу его знать. Варнаве страшно — страшно все время после того, как она тут же, после прихода Попова, трансгрессировала в их с Шастом дом, оставляя волшебника другу, чтобы самой оказаться рядом со своим. Чтобы переубедить — но никак не получить в ответ брошенное тут же при появлении «уходи». Она, конечно же, не ушла — так и осталась в чертовом темном доме, наблюдая за тем, как Шаст собирает вещи. Получая на свое взволнованное «куда ты?» проклятое «подальше отсюда». — Антон, пожалуйста, объясни, — просит она, с трудом удерживая себя на месте — знает Шастуна слишком давно, чтобы понимать, что любой физический контакт и даже приближение тот сейчас воспримет в штыки. А Шастун на нее смотрит лишь мельком — но черт — в этом взгляде столько боли и сожженных мостов, что становится до черноты тошно. — Уходи, — повторяет он, подхватывая сумку и подходя ближе к входной двери. Непонятно, зачем — трансгрессировать ведь может откуда угодно. Быть может, подсознательно ждет той самой руки, которая остановит? — Антон, я не позволю тебе уйти! — Варнава не слышит, как дрожит собственный голос — ее до жути пронзает чужая боль, та закрытость, которая ни разу не присутствовала у ее друга в такой концентрации. Она хватает его за руку — все же хватает — и разворачивает резко то ли она, то ли сам Антон. Тот смотрит на нее яростно, взбешенно — Варнава впервые пугается того, что друг может ударить ее — и выдирает руку из хватки. — Не трогай меня! — рычит он. — Думаешь, самая умная, да? Куда же ты, Антон, без Арсения! — он морщится слишком искренне, озлобленно. — Ты же любишь его!.. — с такой же злостью, последней надеждой образумить. Зря. Антона срывает. — Люблю?.. — губы дрогают в мерзкой, яростной ухмылке, и голос проседает на пару тонов. — Люблю, блять?! Сука, Варнава, иди к черту! Думаешь, что знаешь, что такое наша «любовь», м? — он делает шаг навстречу — Катя дергано отступает. — Коне-ечно, у вас ведь с Сережей все прекрасно. Идиллия, да? Вечно счастливые, вечно влюбленные… Маг морщится снова — презренно. Выплевывает слова — вместе с ядом, который, кажется, начинает прожигать сразу насквозь — иначе Варнава не может объяснить, почему перестает чувствовать собственное дыхание. Он не может говорить таких слов. — Только знаешь что, подружка, — парень прищуривается и наконец останавливается, замечая, как Катя буквально вжимается в чертов угол дивана, — нет никакой любви. И преданности нет тоже. И вас с Матвиенко это тоже обязательно ждет — о, я бы посмотрел на то, как ты будешь обливаться слезами, но только не выйдет. Не выйдет, слышишь?! — замирает на мгновение, дыша перебойно, и сглатывает, прежде чем добить: — Я не вернусь в эту страну. К черту вас всех. Знать не хочу. Ни-ко-го. Плюет прямо в лицо — чертовым ядом. Разворачивается в момент — и, подхватив сумку, трансгрессирует прямо из комнаты. Хлопок трансгрессии звучит более оглушающе, чем звучала бы закрывшаяся дверь. Слова друга звучат в голове громче, чем весь чертов мир. Больно. — Никого… — шепчет она, опускаясь прямо на деревянный колючий пол. «Никого» звучит так же отчаянно, как и чертово «мы, кажется, всё».⊹──⊱✠⊰──⊹
— Прости меня, Кать. «Прости» — так мало за то, как он с ней поступил. Так мало за все года дружбы, которые сам разрушил — когда упивался своей болью настолько, что не только решил оттолкнуть, но и задел за живое. Антон смотрит в чужие глаза — видит, как проносится там, так же как и у него, их последнее общее воспоминание. Чувствует подкатывающую к горлу тошноту и желание отвернуться — не от Варнавы даже. От себя самого. Идиот. — Прости? — девушка усмехается дрогнувше, не отводя пристального взгляда — и смесь злости и обиды в светлых глазах пугающе сильная. — Серьезно, Антон? После всего — гребанное «прости»? После того, как просто сбежал на шесть лет. После того, как ни разу не написал. После того, как выбрал забыть всю дружбу и всю их общую жизнь. Антону — колко и стыдно. Смотреть в когда-то родные глаза — видеть всю эту боль — и понимать, что в собственных та же самая. Он заслужил это, но Катя — нет. Шастун молчит — потому что не знает, что может еще сказать. Потому что действительно виноват. Варнава прерывисто выдыхает, отводит взгляд — перебирает листы, которые в ее руках немного подрагивают, и молчит. Взгляда от бумаги не поднимает — но Антон чувствует, как внутри у нее все перекручивается тысячи раз. Будь они обычными людьми — плакали бы, быть может. Кричали, ругались. Но они — чертовы мракоборцы, и в привычке уже скрывать свои чувства так, что даже в самый напряженный момент единственное, чем ты себя выдаешь — это дрогнувшим взглядом и поджатыми губами. — Я просто не понимаю, — наконец тихо произносит Катя, так и не поднимая взгляда, — Шаст… Мы же столько вместе прошли. Столько пережили, разве нет? И за эти года… Ты не нашел времени, — она горько усмехается, мельком смотря на мага из-под ресниц, — не нашел желания хотя бы написать мне. Ты меня просто вычеркнул. А сейчас говоришь чертовое «прости», потому что должен, ведь нам теперь вместе работать. В ее голосе — нет издевки и яда, который по идее быть должен. Что самое страшное — в нем лишь обида. Горькая, чистая, искренняя — заставляющая внутренне выть от желания провалиться на месте. Потому что Катя права. Потому что Антону нет оправдания — он действительно за прошедшие чертовы годы ни разу ей не писал. Ни разу не извинился. Он действительно — просто выбросил ее из жизни в момент. Выбросил ту, которая даже не была виновата. Которая пыталась помочь. — Если бы не эта поездка, — девушка выдыхает и поднимается из-за стола, отходя на пару шагов и отворачиваясь к окну — у Антона колет где-то внутри от дрожи в чужом голосе, — ты бы так и не написал мне, так ведь? Ты бы не извинился, если бы не обстоятельства. Ты бросил меня — и ты не хотел возвращаться. — Кать… — Антон сглатывает, поднимаясь следом и замирая за спиной девушки. Правда чертовски тяжела. — Ты права. Но она — не заслуживает лжи. Варнава выдыхает полувсхлипом, дрогнувше — но лишь сжимает кулаки, не позволяя эмоциям брать верх. Антон знает, чувствует — она так чертовски скучала по нему. Она не хотела его забывать. Он не хотел тоже. Все эти года убеждал самого себя — так будет лучше. Правильнее, легче, по собственному желанию — да и поздно уже что-то править — но сейчас понимает, что и сам никогда не хотел в это верить. Он по ней тоже скучал. Шастун делает еще шаг, вжимаясь в волшебницу, заключая в кольцо рук — отчаянно выдыхая в светлую макушку, прикрывая глаза и задерживая свои последние шансы в дрожащем объятии. — Прости… — шепчет он. — Я не хочу, чтобы это звучало как оправдания, но это все равно так прозвучит. Я мудак, Кать, — сжимает сильнее, чувствуя, что девушка не вырывается, — такой мудак. Я тогда был так… разбит, — он сглатывает, все еще будучи не в силах произнести хоть слово о той ситуации, — что не думал совсем ни о чем. Ни о себе, ни о тебе. Просто сорвался. То, что я говорил… — Мы с Сережей до сих пор вместе, кстати, — прерывает его. Катя резко проворачивается в чужих руках, заглядывая упрямо в зеленые глаза. Все еще помнит. — Я не думал, что говорил, — Шаст поджимает губы, сжимая пальцами чужую талию. — Я правда так не считал, не знаю, зачем… — Потому что у вас с Арсением было не так, — криво улыбается девушка, но улыбка меркнет тут же, и взгляд меняется тоже. Она все еще смотрит на него так же — с примесью чертовой нежности сквозь бурю обиды — как будто и не проходило шесть лет. Как будто — все еще дорог и важен. Все еще понимает. Говорить тяжело. — Да, — выдыхает Антон, потому что лгать сейчас не имеет права, — да, Кать, это так. И я, наверное, тогда был так зол, что у нас ничего не вышло, что пожелал вам того же. Прости, — он сглатывает снова, замечая, как болезненно сверкает взгляд девушки. — Черт, я просто… — Не нужно, — она качает головой и вдруг опускает ее ему на грудь — прижимается ближе, и Антон давится вздохом, судорожно сжимая подругу в руках. — Мне жаль, Антон. По поводу всего. Но не насилуй себя сейчас — если все еще не готов говорить об этом. Все еще не готов обсуждать тот чертов разрыв. От себя самого противно — Шаст криво улыбается. Снова выбирает бежать — не в силах поделиться даже с самым близким когда-то человеком той болью, что поломала так много жизней и отношений. Накатывает только сейчас — пониманием, что же он сделал. Как упустил человека — отпустил Катю — который всегда был готов прийти на помощь и поддержать, который без сомнений отдал бы за него жизнь и собственное счастье в придачу. Отпустил ту, которая даже сейчас говорит — «не насилуй себя», хотя имеет право послать к чертям. Пальцы сжимаются на чужой талии сильнее — и Антон вновь прячет дыхание в чужой макушке, страшась, что Варнава уйдет. Прости меня, прости, если сможешь. Мне так тебя не хватало. Я такой идиот. Но Варнава не уходит — обнимает в ответ и молчит. И эта чертова тишина становится хлипким, но таким нужным мостом между прошлым и будущим. Она ведь скучала по нему тоже. И несмотря ни на что — простила уже давно. — Антон… — шепчет она, поднимая голову, чтобы встретиться взглядом с потерянными зелеными глазами. — Ты же понимаешь, что… Не будет как раньше?.. — Знаю, — выдыхает он, почти незаметным движением поправляя выбившуюся прядь светлых волос, ласково касаясь щеки волшебницы. Сейчас он правда поймет, если бросят его — в ответ. Катя сглатывает от прикосновения, взгляд отводит и отстраняется — но до последнего задерживает на его одежде пальцы, и это касание дольше, чем должно было бы быть при стопроцентной уверенности отпустить. — Дай мне время, — просит она, смотря прямо в глаза. — А сейчас за работу. Антон улыбается — искренне — впервые за день.⊹──⊱✠⊰──⊹
Вечер встречает потемневшими улицами и легким туманом. Антон бредет по переулкам, не трансгрессируя до квартиры — дает себе немного времени в уличном шуме опадающих листьев и редких прохожих, потому что в служебной квартире его будет ждать тишина. Оказаться наедине с ней — пугает. Потому что чувствуется — то, что копилось весь день, вот-вот прорвется сквозь все замки. Поэтому маг заходит по пути в магазин, ведь холодильник вместо него никто не заполнит. Долго стоит напротив стенда с алкоголем — и все же подхватывает бутылку с виски, чтобы, оплатив покупку, еще более медленным шагом двинуться в сторону временного «дома». Невысокий, этажей в пять, длинный дом с бесчисленным множеством одинаковых квартир он видит издалека. Издалека — видит фигуру у крыльца, отчего внутри все натягивается еще сильнее. «Ты, сука, что тут делаешь вообще?..» И глупое желание кровью по венам — остановиться, развернуться, сбежать. Но Антон берет себя в руки и подходит ближе. Арсений опирается спиной о перила на крыльце — курит медленно, смотря куда-то под ноги, но от шороха шагов поднимает голову, смотря сразу же на Антона. Удивленным — не выглядит. Все еще — равнодушным в покрытых льдом голубых глазах. Ждал?.. Антон давит в себе желание поморщиться от очередной отвратительной мысли и опускает шуршащий пакет на землю. Стекло бутылки ударяется об асфальт — тихо звенит, и Арсений всего на мгновение цепляет покупки взглядом, чтобы усмехнуться почти незаметно самым уголком губ. — Я не караулю тебя. Просто курю, — угадывая мысли, произносит он и затягивается вновь. Антон наблюдает за белесым дымом. Возвращает взгляд к голубым глазам, которые вновь смотрят в сторону — и пусть Арсений сейчас кажется спокойным и незаинтересованным, внутри все равно все напрягается, словно струна. — Здесь? — хмыкает Шастун, кивая на дом. — Я здесь живу, — пожимает плечами Попов и смотрит мельком. Наверное, чтобы увидеть, как Антон хмурится — против воли. — А наш?.. Он хочет сказать «дом», но сбивается. Смотрит на чертов пакет и думает, что сегодня точно не будет закусывать. — Я его продал, — тут же отвечает Арсений, затягиваясь вновь. Чужая сигарета горчит на собственных губах — Антон криво усмехается, усилием воли не поднимая взгляда на собеседника. — Само собой… — почти шепчет в ответ, просто чтобы ответить, но почему-то яд вложить в голос не получается. Разговор — до жути неловкий, пропитанный чертовым напряжением. По крайней мере, для Шастуна — по чужому голосу он не может услышать ничего совершенно. Он продал их дом. И этого, конечно, следовало ожидать. Было бы странно, если бы он ответил по-другому. Только почему внутри все равно что-то скручивает? — Моя квартира этажом ниже, — Арсений прерывается на прикосновение к почти истлевшей сигарете. Перехватывает поднятый взгляд — и свой уже не отводит. — Если вдруг что случится. Антону хочется закурить тоже — но это будет маркером продолжения разговора, а задерживаться он не хочет. И все же… — Ты говоришь это потому, что я твой подчиненный, или потому что хочешь? — не выдерживает, усмехаясь грязно, и достает сигареты. Не играй со мной в вежливость — у нас все еще есть предыстория. Арсений смотрит на него долго — мажет взглядом по усмешке, по пачке в руках и сверкающим в раздражении зеленым глазам. Тушит окурок о перила и бросает в мусорку. — Потому что я твой руководитель, — спокойно отвечает он, разворачиваясь и открывая дверь, бросая через плечо: — До завтра, Шастун. Антон сглатывает вязкий комок злости — выдергивает из пачки сигарету и поджигает, тут же вдыхая пропитанный ядом дым. Потому что руководитель. Но в служебных квартирах можно курить — Антон знает это слишком хорошо, и этого достаточно, чтобы чертовым дымом почти что давиться. Подъезд темный, потертый в каждом углу — и камень лестницы отражает эхом шаги. Дверь слегка скрипит — но Шаст не обращает внимания, бросая пакет в углу коридора и краем глаза замечая, что его вещи действительно доставили прямо в квартиру, оставив здесь же. Достает из пакета бутылку и проходит на кухню, даже не раздеваясь — осматривать квартиру не хочется совершенно. Падает за стол, откручивает крышку и пьет прямо с горла, морщась от горечи и крепости. День ложится на плечи тяжелым грузом — Антон думает об информации, которую ему рассказала Варнава. О том, что у них почти нет зацепок — зато есть десятки жертв и максимально поредевшие ряды мракоборцев, угроза мирового масштаба и чертова ответственность за жизни тех, кто не может защитить себя сам. Антон не думает об Арсении до последнего — но сдается тогда, когда объем бутылки уменьшается на половину. У него все те же глаза. И это — едким, разрывающим жжением где-то в груди. Антон пытается заглушить его еще одним глотком — алкоголь обжигает, и дело наверняка только в нем. Зачем он во все это влез?.. Почему он, черт возьми, снова тут? Почему жизнь возвращает его в те же марки, что и шесть лет назад? Почему чертов Попов живет, блять, этажом ниже — а не на другом конце города? Еще один глоток, чтобы понять, что чертово жжение не успокоить даже дорогим виски — и Шаст убеждает себя, что не отдает себе отчета в том, что поднимается с места и идет в сторону двери. Противный ком в груди зудит — тянет чертовски, и эту чертову нить хочется перерезать. Нить приводит его на этаж ниже — и холод парадной отрезвляет лишь самую малость, но не убирает жгучего желания… Чего? Антон не знает — но растягивает губы в ухмылке, когда спустя минуту после стука дверь открывается. Смотрит Арсению в глаза — и замечает в них легкий туман, такой же, какой наверняка сейчас гуляет и в собственном взгляде. — Сигареты закончились, — он приваливается плечом к косяку, не отводя взгляда, — угостишь, Попов?