⊹──⊱✠⊰──⊹
Арсений закашливается, когда открывает шторы, и почти жалко отмахивается от поднявшейся в воздух пыли. Кабинет при свете дневного солнца становится на удивление светлым, несмотря на темные оттенки мебели и напоминающих о тяжести их дел разбросанных бумагах. Он сдвигает документы на угол стола, еще какое-то время просто смотря в окно — звуков через стекло не слышно, но наблюдать за светлым небом оказывается неожиданно успокаивающим. Прошедшие дни смазываются в кашу, как, впрочем, и до этого тоже — но сейчас от неизвестности отчего-то становится легче. В городах все спокойно, в Лондоне — относительно — тоже. Часовщик исправно выполняет работу, и уже к концу этой недели сообщает о том, что закончил почти половину. Арсений пытается найти успокоение в том, что это затишье нормально — и что оно не является предвестником бури. Потому что все идет так, как должно — артефакт разрабатывается, новый план готов тоже. Им остается лишь ждать и надеяться, что обскури не появятся раньше времени. Арсений взмахивает рукой, и бутылка с водой послушно срывается с журнального столика, прилетая в руку — Арсений делает глоток и замирает, чувствуя еще одну подступающую волну кашля. Смочить горло не помогает — бутылка падает на стол, и благо вода не задевает документов, пока Арсений кашляет, прикрывая рот ладонью. Еще заболеть ему, блять, не хватало. Маг морщится, находя в столе тряпку и вытирая небольшую лужу — а после на всякий случай закрывает бутылку и выходит из кабинета. В отделе Антон и Катя — те поднимают головы, кивая в знак приветствия, и наблюдают за тем, как Арсений проходит за свой стол. За прошедшую неделю он часто работает рядом с ними — быть может потому, что даже с Антоном удается перекидываться равнодушными репликами о деле, уже не чувствуя натянутой между ними струны. Только натянутое лживостью равнодушие. — Арс, ты хорошо себя чувствуешь? — осторожно интересуется Варнава, внимательно смотря на руководителя. — Бледный какой-то… — Да, все нормально, — Арсений позволяет себе улыбнуться уголками губ, надеясь если не убрать, то хотя бы смягчить волнение в чужих глазах. — Просто усталость. О том, что последние дни он чувствует ее постоянно и едва заставляет себя подняться с кровати, маг предпочитает не говорить. Марина вместе с Эдом в лаборатории — это понимается по тому, что другие коллеги здесь. Арсений косится в сторону Шастуна, который хмурится напряженно, смотря в разложенные перед собой бумаги — и против воли думает о том, почему тот не сидит со своим «другом» сейчас. Потому что Арсений не слепой — и он видит, как сближается с Выграновским Антон. Вечно натянутые в душе сирены не замолкают — но Арсений не до конца понимает, связаны они с собственными подозрениями касательно Часовщика или все же… С чем же еще? Какое-то время в кабинете шелестит тишина — едва слышным дыханием и привычной усталостью. Катя выходит из кабинета, говоря о том, что спустится к коллегам в лабораторию — возможно, просто пытается сбежать от давящего ощущения их общей беспомощности. Не в их положении друг друга за это судить. — Арсений, — тихий, но требовательный голос Антона заставляет поднять голову. Шастун поджимает губы, вцепившись в край одной из бумаг — смотрит пристально и тяжело, но даже произнесенное имя из его уст отчего-то сейчас звучит неуверенно. — Да? Арсений смотрит в чужие глаза и понимает — Антон что-то нашел. И именно поэтому заговаривает сейчас — когда никого кроме них в кабинете нет, потому что сам не уверен в догадке. — Я все думал о количестве жертв, которое указывается в предсказании, — он встает из-за стола, прихватывая несколько бумаг, и подходит ближе, чтобы положить их перед руководителем. — Похоже на убитых обскуров, но что, если… Он замолкает, закусывает губу — тени кабинета ложатся на уставшее лицо неприятной маской, такой несвойственной для этого человека раньше. Даже голос за последние дни становится более хриплым — Арсения пугает тот факт, что он все меньше узнает в маге, стоящем перед ним, знакомого ему когда-то Шастуна. С каждым днем — все глубже во тьму. Это происходит с каждым из них — но по окончательно затухающим зеленым глазам отчего-то замечается сильнее всего. Арсений прогоняет собственные мысли прочь — смотрит на бумаги, что лежат перед ним, и с удивлением обнаруживает, что видит дела тех самых убитых без магии волшебников. — Причем тут это? — он вновь поднимает взгляд на Антона, что слегка склоняется над столом, придерживая край бумаг. Тот поджимает губы снова — неуверенный в собственных мыслях — но продолжает. — Ты не думал о том, что с этими делами что-то не так? О том, что мы можем что-то упускать, пока ведем эту войну? — К чему ты клонишь? — хмурится тоже Арсений. Антон смотрит ему в глаза. — Все убитые — чистокровные, Арс. Всего одно чертово слово о чистоте крови — и Арсений выдыхает несдержанно, тут же опуская взгляд на листы трех дел. Трое убитых. Трое из четырех. — Подозрительное совпадение, — продолжает Антон. — Не знаю, может, я ошибаюсь, но… — Причем тут тогда слова о стихиях? — Арсений подтягивает к себе бумаги, перелистывая страницы. Верить в эту версию кажется глупостью — будто они в последнем отчаянии пытаются притянуть хоть что-то — но вместе с этим неожиданно хочется. — У убитых из общего только нарушения и чистота крови. — Понятия не имею, — Антон разгибается, — я сам ни в чем не уверен. Просто странно. Действительно странно. Арсений вновь бегает взглядом по уже знакомому тексту — ничего нового он не находит, но отчего-то заметки теперь воспринимаются по-другому. Потому ли, что Антон действительно замечает эту чертову деталь — или потому что не хочется верить, что все это время он сам мог упускать что-то важное? Если бы речь все это время шла об обскурах — разве не сделал бы тот самый зачинщик все ради того, чтобы Министерство уничтожило тех самых четверых раньше? Что, если все это время за их спиной… — Война лишь прикрытие, — шепчет Арсений безумную догадку и поднимает голову на коллегу. По взгляду Шастуна видит — тот думает так же. Эта неожиданная, сумасшедшая мысль будто наконец сбрасывает обвивающий сознание транс — мысли непрерывным потоком проносятся в голове, подстраиваясь под факты и даты. Странные, бессмысленные в мире магии смерти — почти человеческие, практически одинаковые, так сильно похожие на чертовы ритуалы. Арсений соотносит даты и сразу же чувствует ужас, поднимающийся внутри. Каждое убийство было совершено в опасной близости к тем моментам, когда обскуры атаковали города — словно в этом хаосе кто-то пытался маскировать следы и вместе с этим оставлял на виду. — У них должно быть что-то еще, — произносит Арсений. — Что-то общее. Зачем убивать обычных магов? Какой в этом смысл? — Может, затем, чтобы никто не обратил на это внимания? — предполагает Антон. Забирает от стоящего неподалеку стола стул и садится рядом, заглядывая в листы. — Мы что-то упускали все это время. Если представить, что жертвы выбирались по какому-то признаку, помимо правонарушений… — Возраст? — хмурится Арсений, цепляясь взглядом за даты рождения. Но совпадений тут нет — погибшим от двадцати пяти до тридцати с лишним. Антон задумчиво хмыкает, качая головой. Подтягивает ближе чистый лист и, взяв перо, выписывает на него что-то, задумчиво кусая губы — Арсений наблюдает за ним краем глаза, но не произносит ни слова. — Их всех убивали в Лондоне… — бормочет больше сам себе Шастун. — Если бы ему было без разницы, каких магов убивать, то он мог бы делать это в других городах. Даже в тех, которые атаковались обскури, чтобы замести следы. — Нужны были определенные маги, — соглашается Арсений, наблюдая за чужой рукой, из-под которой на бумаге появляются прописи. Антон кивает, дописывает что-то еще — и замирает. Сдвигает брови, не мигая смотря на выписанное — и произносит тихо, почти неслышно: — А что, если стихии — это про их даты рождения? Арсений не понимает — придвигается ближе, чтобы заглянуть в лист. — Знаки зодиака, Антон? Серьезно? — фыркает Попов, отклоняясь обратно. — Почему нет? — Шастун хмурится, мельком бросая на руководителя взгляд. — Ты знаешь, что наша магия связана с периодом, в который мы родились. Это действительно так — тому же Антону всегда лучше удавалась магия пламени и разрушения, пусть его прирожденная связь со стихией огня и не означала отсутствия способностей в других витках магии. Так или иначе стихии вплетаются в магию везде, как и во внешний мир, но чаще это все-таки совокупность. — Звучит как бред. По лицу Антона видно — тот тоже не слишком верит в собственную догадку, однако это хотя бы получается вписать в чертово предсказание. Потому что по датам рождения четко видно, какие стихии были присущи месяцам рождения погибших, и они отличаются — вода, земля и воздух. Совпадение? Какое-то время мракоборцы молчат — Арсений понимает, что даже, если дело не в чертовых месяцах и стихиях, такую информацию про убитых преступник должен был где-то найти. Где-то должен быть исток информации — как минимум про чистоту крови, о которой, обычно, не так сильно распространяются. Преступник должен был знать, кого и где искать. Им нужно начать хотя бы с чего-то. — Они все отбывали срок в Азкабане, — произносит Арсений, поднимаясь. — Это то, от чего мы можем отталкиваться. — Что ты задумал? — спрашивает Антон, поднимаясь следом. Попов хмыкает, качая головой — хаотичные мысли с трудом собираются в хлипкий план и подозрение о том, откуда могла произойти утечка. Или где будущих жертв подбирали. — Наведаюсь в Азкабан. Арсений уже подходит к двери, когда Шастун догоняет его — в пару шагов, вставая перед дверью и хмурясь. — Я поеду с тобой. Чужой взгляд — тяжелый и уверенный, и Арсений ловит себя в последний момент, прежде чем сказать привычное «нет». Потому что видит — Антон не отступит. Антону это необходимо — это видно по напряженным глазам, по чуть дрожащим рукам, которые сжимаются в кулаки. У Антона от этой чертовой информации зависит жизнь — буквально. И Арсений не имеет права отказывать ему в попытках найти собственное спасение, несмотря даже на то, что понимание очередной совместной работы сдавливает что-то внутри. — Я предупрежу Олю. Встретимся у портала.⊹──⊱✠⊰──⊹
Морской воздух неприятно задувает под одежду — бесконечные синие волны простираются на километры вперед, и до ушей переливами доносится их шелестящий шум. Северное море сейчас спокойно — однако порывы ветра врезаются в стоящие на краю скалы силуэты безжалостными потоками, словно пытаясь заставить передумать отправляться в самый эпицентр опасности. Арсений ежится и плотнее кутается в черный плащ, замирая на пару мгновений. Портал из Министерства доставляет их в нужное место — под ногами не только высота отвесного склона и глубина морских вод, но и едва различимая прибрежная линия, на которой должна быть их следующая цель. — Пойдем, — хрипло произносит Арсений, отгоняя от себя мрачные мысли. Он слышит, как Антон идет за ним следом — они спускаются по склону вниз, ближе к воде, и это время позволяет хотя бы немного настроить себя. Солнце еще высоко, но прячется где-то за облаками — его лучи окрашивают все вокруг во что-то серое, смешивая с редкими криками пролетающих над водой птиц. Они спускаются в тишине — в какой-то момент ботинки начинают утопать в песке, и это шуршание еще одним лишним звуком на фоне. Арсений не оборачивается. Серость сдавливает легкие, даже дышать выходит едва — ветер все еще путается в волосах, бросая на глаза челку, и мракоборец быстрым движением смахивает темные волосы со лба. Прямо у кромки воды стоит самая обычная деревянная лодка — но, конечно же, без весел и заметно видавшая эту жизнь. — Нам сюда, да? — доносится тихий голос сбоку, и Арсений по шороху песка слышит, как Антон становится рядом. Арсений кивает, облизывая губы — плохая привычка, особенно на ветреных участках, однако непонятная нервозность не позволяет думать о таких мелочах. Арсений был в Азкабане всего один раз — и темное, горькое отчаяние и безысходность того места носит в себе до сих пор. Спокойные волны и серое небо вокруг обманчивы — как затишье перед той самой бурей, что ждет их впереди. Азкабан — слишком темное место. Арсений никогда не хотел бы туда возвращаться. Однако он подходит к лодке, слегка пригибаясь, чтобы схватиться за старое дерево и подтолкнуть вперед. И даже когда Антон оказывается рядом, помогая, все равно не поднимает на него взгляда. Лодка съезжает в воду, морские волны мочат ноги, пока маги толкают ее все дальше от мели. Антон запрыгивает первым, отчего посудина отдает скрипом, и поворачивается к Арсению, который сбивчиво дышит, все еще не поднимая головы. Шастун молча протягивает ему руку — и Арсений поднимает глаза. Порывы ветра путаются в чужих волосах — русоволосая челка лезет в лицо, всего на момент прикрывая тяжелый взгляд зеленых глаз. Арсений хватается за чужую руку и позволяет втянуть себя на борт, поспешно отводя взгляд. Стоит им оказаться внутри, как лодка сама берет курс — вокруг собираются мелкие волны, чтобы, качнув корпус судна, начать увлекать его дальше. Антон с тревогой оглядывается на медленно отдаляющийся берег, пока Арсений садится на одну из деревянных перекладин, служащих сидениями. Руки слегка дрожат — наверняка от холодного воздуха — когда он проводит ими над промокшими насквозь ногами, чтобы убрать влагу. Через какое-то время Антон садится напротив и повторяет чужие движения, используя свою палочку. Береговая линия оказывается все дальше — и чем глубже старое судно уходит в море, тем стремительнее меняется погода вокруг. Небо мрачнеет с каждой минутой — тучи своей темнотой заволакивают серость, а волны становятся больше, подталкивая лодку все более резко, отчего из горла вырываются хриплые выдохи. Птицы теряются из вида совсем. Агрессивные порывы ветра бьют прямо в лицо, но Арсений все равно смотрит — вперед. Туда, куда их отправляют магические потоки — все ближе к одному из скрытых в море островов, где и скрывается на протяжении многих веков самая надежная и вместе с тем опасная тюрьма их мира. Арсений смотрит вперед, чтобы не оборачиваться на Антона. Чтобы не пожалеть, что все-таки взял его с собой — потому что всему вопреки не переживать не выходит. Они плывут в молчании — слышен лишь шум в ушах от постепенно поднимающихся волн. Одна из них врезается прямо в борт — отбрасывает тяжелые капли на тело, отчего приходится отфыркиваться и смахивать влагу с волос и одежды. — Блять, — выдыхает Антон впервые за весь путь, и Арсений замечает, с какой силой тот сжимает собственное колено. Он мельком — всего лишь мельком — оглядывается на Шастуна, но тот неотрывно смотрит в дощатый пол, сжимая губы в тонкую линию. Чужие пальцы едва заметно дрожат — и Антон сглатывает попеременно, словно запрещая себе поднять взгляд. Арсений его понимает — ему страшно тоже. Это не страх перед опасностью — совсем нет — скорее тот самый, прогорклый, когда ты все ближе к самому дну, который и страхом-то назвать сложно. Скорее — концентрированное бессилие и вековая тяжесть, просачивающаяся в каждом вздохе совсем другого, уже далеко не морского, воздуха. Они уже близко к территории Азкабана. Проход барьера Арсений чувствует кожей — она покрывается мурашками, а внутри все на мгновение сводит, чтобы потом рассеяться по телу непривычным ощущением оглушающей пустоты. — Что за?.. — бормочет Антон, резко поднимая глаза. — Чары тюрьмы, — отвечает Арсений, видя, как в ужасе расширяются глаза Шастуна. — Наша магия теперь бесполезна. Резкий шум окатывает со всех сторон — ливень закрывает обзор, и Арсений поспешно натягивает капюшон, хоть это и не помогает совершенно. Видимость снижается до нулевой — не только из-за стены дождя, но и из-за еще больше потемневшего неба. Азкабан будто предупреждает — лучше бы вы сюда не совались. Антон явно нервничает — ерзает на месте, запахивая плащ поплотнее, мельком смотрит по сторонам, будто ожидая опасности. Давящее чувство оплетает со всех сторон — и чувство собственной беспомощности резонирует изнутри. Когда ты всю жизнь привык жить с ощущением своей магии — не чувствовать ее прямо сейчас приводит в искренний ужас. — Это оно? Чужой голос слышен с трудом — но Арсений оборачивается, когда Шастун кивает куда-то ему за плечо. Посреди штормовых волн возвышается огромная, треугольная в сечении башня. — Оно. Их лодку бросает от одной волны к другой — приходится с силой сжимать деревянные поверхности, чтобы не улететь за борт, однако эти толчки не смогут перевернуть судно. Возникает ощущение, будто вокруг разворачивается шторм — волны взлетают все выше, шипят громче, но Арсений знает, что их природа не тронет. — Скажи, блять, что нас не разъебет о скалы, — пытается перекричать Антон шум воды. Арсений перехватывает чужой панический взгляд и усмехается, качая головой. Усмешка выходит скорее нервной — чем ближе к стенам тюрьмы, тем сильнее вокруг ощущается обилие темных магических потоков, что удерживают здесь сотни заключенных. И пусть дементоры уже давно не охраняют это место — остатки их пребывания здесь наверняка будут чувствоваться еще не один десяток лет. Последним рывком их прибивает к берегу — еще секунду назад перед глазами были лишь прибрежные скалы, а теперь нос судна въезжает в песок. Мракоборцы переглядываются и встают. Песок под ногами мокрый, видимость по-прежнему отвратительна — однако Арсений внимательно наблюдает за тем, как бледнеет лицо Шастуна, едва он снимает капюшон и поднимает голову, чтобы увидеть уже перед, практически над, собой огромную темную крепость. — Пошли внутрь быстрее, — произносит Арсений, отворачиваясь и направляясь к строению. Дождь продолжает лить, однако для того, чтобы определить местоположение Шастуна, можно и не прислушиваться — он нагоняет Арсения и, кажется, не замечая, прижимается плечом к плечу, оглядываясь по сторонам. — Чувство… пиздец, — выдыхает он, сглатывая. — У меня ощущение, что за нами… — Следят? — хмыкает Арсений, пусть и ежится тоже. — Постарайся не концентрироваться. Это проделки магии. Проделки — отвратительный давящий ужас, заползающий под кожу, который сейчас ощущается так же, как и в первый раз. Арсений к нему был готов — и все равно с трудом дышит сейчас. Антон кивает несколько раз, притискиваясь еще ближе — хотя дорожка, ведущая прямо к темной стене, все еще широкая. Но Арсений его понимает — у самого внутри все стягивает так, что хочется в отчаянии схватиться за чужую руку, и он поскорее прячет собственную ладонь в кармане плаща. Никакого парадного входа в Азкабан нет — лишь широкая, не слишком высокая металлическая дверь, за ручку которой сразу же берется Арсений. — Подожди, — Антон обхватывает его руку резко, не позволяя открыть. Арсений вздрагивает от неожиданности — поворачивает голову к Шастуну, который дышит заполошно. Его ладонь мокрая — от дождя — но сжимает с такой силой и дрожью, что тревога внутри растет в геометрической прогрессии. — Дай мне… минуту, — выдыхает Антон, зажмуриваясь и кусая до крови губы. — Блять… Дождь продолжает лить — прижимает светлые волосы к лицу, затекает под плащ, скатываясь по шее, только вот Антон дрожит явно не от холода. Резко отдергивает руку, закрывает лицо ладонями — трет, пытаясь прийти в себя, пока Арсений с трудом останавливает необъяснимый внутренний порыв взять того за руку снова. Потому что его самого — дрожь бьет. И пусть он знает, что всему виной магическое поле этого места — видеть Антона в таком состоянии делает только хуже. — Внутри будет легче, — Арсений все же сжимает чужой локоть, заставляя опустить от лица руки. Загнанный, стучащий взгляд зеленых глаз режет где-то внутри. — Антон. — Да, — выдыхает тот, делая шаг ближе, так и оставляя руку полусогнутой — будто чтобы не сбросить чужое прикосновение. Арсений не ждет — другой рукой наконец нажимает на ручку и тянет дверь на себя, слыша, как скрипят старые механизмы. Тишина наступает резко — стоит только втащить внутрь Шастуна и захлопнуть за ними дверь. Тусклый, почти незаметный свет все равно бьет по глазам — но шипение дождя в ушах наконец прекращается. Здесь тепло — по сравнению с улицей, а еще вокруг длинный коридор в обе стороны, но видеть эти каменные стены изнутри после темного открытого пространства все-таки успокаивает. Арсений стягивает с головы капюшон, пока Антон, уже давно его снявший, приваливается к стене и шумно выдыхает. Какое-то время они пытаются отдышаться — Антон забавно вертит головой, стряхивая капли с волос, и еще несколько раз усиленно трет лицо, пока дыхание наконец не приходит в норму. — Лучше? — тихо спрашивает Арсений, касаясь чужого плеча. Ему самому — да, потому что внутри тюрьмы накал темной магии не настолько велик. Все эти множественные защиты лишь снаружи — и чтобы отпугивать случайных гостей, которые и так вряд ли смогут преодолеть барьер, и чтобы не дать возможностей сбежавшим сделать хотя бы попытку понадеяться на успех. Снаружи — магия прижимает к земле желанием все бросить и сдаться; внутри — просто оседает в душе сухостью и чернотой, от которой начинает тошнить. Антон отводит от лица руки, цепляясь взглядом за чужую ладонь на плече, и тут же смотрит в глаза. — Не слишком, но пойдет, — отвечает он честно. — Давай закончим побыстрее. Арсений кивает, отходя на шаг — но отчего-то до последнего задерживает на чужом плече пальцы. Сука. Он видит, как хуевит Шастуна — видит по кипящему взгляду, по дрожащим рукам, но заставляет себя не обращать внимания. С непривычки любого в этом здании накроет — Арсений в первый раз сам стоял около получаса здесь же, пытаясь привести себя в норму и смириться с промозглым отчаянием, что поселяется внутри. И Арсений помнит, как именно накрывает в такие моменты — в голове мешается все, чтобы потом по капле яда выпускать в душу все самое тяжелое, что когда-либо переживалось. Он чувствует это и сейчас — режущую боль и тяжесть, концентрированность самых болезненных эмоций, что обычно блокируешь. Только он знает, как с этим бороться — всеми силами не задерживается на ощущениях, пока поднимается по винтовой лестнице. Считает их шаги, что эхом отлетают от стен. Раз. Два. Три. Оглядывается, чтобы увидеть, как смотрит себе под ноги Антон — и чтобы услышать его дыхание, которое тот всеми силами пытается контролировать. Раз. Два. Три. Вскоре лестница становится шире — от нее в стороны уходят все новые проходы и другие лестницы, появляются коридоры, в глуши которых иногда слышны шорохи. Камеры заключенных скрыты намного глубже — но из-за давящей атмосферы даже сейчас кажется, будто доносятся чужие крики и озлобленные голоса. С каждым шагом идти становится легче — организм подстраивается под волны магии, и тревога слегка отпускает, но не исчезает совсем. Это нужно просто перетерпеть — Арсений знает — почти что выработать иммунитет к этому месту. Антон бредет следом, как тень, больше не говоря ни слова — даже тогда, когда на короткий стук в закрытую дверь та отзывается щелчком замка и скрипом открытия. Внутри небольшого помещения их встречает один из мракоборцев — взгляд у того пустой, и на лице не отражается ни грамма удивления странным гостям. Может быть, потому, что Оля предупредила служащих о чужом приезде — иначе Азкабан не встречал бы их пустыми берегами, ведь сигнал о пересечении барьера без предварительного оповещения никем бы не игнорировался. — Арсений Сергеевич, — он склоняет голову почти механически. — Чем обязаны? — Проводи нас к смотрителю, — приказывает Попов. Мракоборец кивает и выходит в коридор — проходит мимо, чтобы отвести к очередной лестнице, что перекрыта металлической решеткой, которую маг отпирает одним из старых ключей. Вокруг влажно и вместе с тем как-то душно — звуки их шагов шуршат в ушах, а скрип старых замков на пути заставляет морщиться. Каменные лестницы сменяются металлическими, будто бы готовыми обрушиться вот-вот — их много, они переплетаются между собой решетками по бокам, из-за которых идти свободно уже не выходит — слишком узко. С каждым шагом становится будто темнее — и даже коридоры без чертовых лестниц выглядят уже не такими безопасными, как на нижних уровнях башни, из-за плесени на стенах и мигающих от старости или же вовсе не горящих ламп. Чем они выше — тем ближе к внутренностям Азкабана, в которых заточены сотни душ. Когда мракоборцы резко останавливаются за очередным поворотом, Шастун врезается в спину Арсения, но тут же отходит на шаг. Попов оборачивается — но Антон уже смотрит в стену, и взгляд его, еще недавно пульсирующий спутавшимися эмоциями, сейчас бликует ужасающей пустотой, словно позволяя сливаться с тьмой вокруг них. Закрывается — понимает Арсений. Чтобы выдержать давление этого места. Они проходят в кабинет — очередную каменную комнату, которых в этой тюрьме сотни. Разве что в этой — не одинокая камера с одной лишь кроватью, а почти что обжитое помещение, где несет свою службу назначенный за Азкабаном смотритель. Старый шкаф, несколько книжных стеллажей, деревянный стол и всего один стул перед ним — все практически сливается тоном со стенами, и в полутемном освещении Арсений не сразу замечает сидящего за столом мужчину, что тут же встает, направляя взгляд на них. Длинные темные волосы, посеревшая кожа и равнодушный взгляд — как и у всех, кто служит в этом месте годами. — Арсений Сергеевич, — мужчина протягивает руку, и хватка у него слабая, под стать худощавому телосложению. Он смотрит без интереса, на Антона взгляд бросает лишь мельком — тот все еще держится тенью где-то позади — совершенно не удивляется чьему-то появлению, может быть потому, что за долгие годы люди здесь отвыкают от эмоций как таковых. Смотритель садится обратно. Кивает куда-то в угол — там обнаруживается еще один стул. — Присаживайтесь. Если вы здесь, значит, разговор будет серьезным. Арсений усмехается криво и присаживается на ближайший стул. Антон подтаскивает второй ближе и тоже садится напротив. — Чем обязан? — уточняет мужчина, подтягивая к себе со стола сигарету. Закуривает, и комната в пару мгновений пропитывается дымом — перекрывает зловонный аромат влажности, и Арсений замечает, как напряженно на своем колене дергает пальцами Шастун. Ему и самому курить сейчас хочется до одури — но они все-таки не за жизнь поболтать пришли.⊹──⊱✠⊰──⊹
Антон понимает, что ошибся с решением, едва их лодка отплывает от берега. Чертово дурное предчувствие нарастает с каждым метром — и все более беспокойное море внушает все меньше доверия. А потом они проходят барьер — и Антон впервые в своей жизни хочет с задания трусливо сбежать. Все то время, что они идут по коридорам Азкабана, Арсений держится стойко — Антон догадывается какой-то подспудной мыслью, что тот здесь уже бывал. Впрочем, это неудивительно — в этой чертовой башне ведь тоже работают его люди, однако… Атмосфера, или магия этого места, давит невыносимо. Лишь слегка отрезвляет мокрая одежда, облепившая все тело — остатки паники с улицы уже проходят, но внутри разгоняется тревога от непривычного ощущения пустоты без ощущения собственной магии. Теперь Антон понимает, почему в Азкабане сходят с ума. Вокруг слишком тихо, слишком никак — и вместе с этим сохраняется чувство, будто стены сжимаются, придавливая к земле. Даже звуков дождя по ту сторону не услышать — за весь их путь Антон не замечает ни одного окна. И даже тот факт, что они видят здесь живого человека — того мракоборца, который ведет их дальше — не помогает нисколько, заставляет напрягать всю свою волю лишь сильнее. Это место такое же, как твоя душа, жалкий ты человек. Антон опускает голову, лишь бы не смотреть по сторонам — там длинные коридоры уводят в сторону камер. Вокруг по-прежнему тишина — но Шастуну слышатся хрипы и проклятия, вылетающие изо ртов тех, кто здесь заточен. Только подумать — существовать здесь. Когда-то совершить столько ошибок, чтобы оказаться в таком заточении — наедине с безнадегой и пониманием, что спасения нет. И пусть многие из тех, кто заточен в этих стенах, когда-то выйдут на волю — Антону думается, что эта чернь никогда не выйдет из них. Спасения нет. Антон ведь ехал сюда для того, чтобы это спасение найти для себя — вырвать с корнем из чьих-то чужих рук, забрать свое право на жизнь. Но сейчас в душе стойкое ощущение, что он уже обречен. Металлические решетки лестниц вокруг кажутся клеткой — и единственным ориентиром остается Арсений, который идет вперед, едва повернув голову даже в такой тесноте. Пытается слышать, идет ли следом Антон? Или ему это лишь кажется? «Вытащи меня отсюда». Антон сжимает все свои силы в кулак, чтобы даже не раскрыть рта. С каждым шагом, что разносится скрипом под ногами от совсем не надежных лестниц, все хуже — и даже паника в моменте раньше казалась не такой страшной, как странное ощущение… Заслуженной правильности? Все горькое, злачное и едкое изнутри шипит — вот твое будущее, дорогой. Даже не так. Вот твое настоящее. Потому что Антону кажется, что с противным скрипом дверь открылась не в Азкабан, а в его собственную душу — такую же темную и скованную грехами, как и эта тюрьма. И если бы не Арсений, Антон бы уже давно скатился по стене вниз и выл в голос. Он не представляет, как Арсений это выдерживает — его спина привычно ровная, а глаз рассмотреть не выходит, да и Антон не хочет. Антону сейчас — страшно собственный взгляд показать, потому что ему кажется, что все то поганое, что гноится внутри, видно даже без ближайшего рассмотрения. Какое же ты чудовище, Шаст. Антон убеждает себя, что сильнее — что чертова магия этого места не сломит его. «Я тебя ненавижу, Антон». Только вот он, кажется, давно сломал себя сам. Они минуют узкие лестницы и наконец выходят в более широкий, пусть и не менее темный, коридор. Арсений останавливается резко — Антон влетает в чужую спину, и это помогает сбросить наваждение. Антон замечает, что Арсений на него смотрит — с чертовой обеспокоенностью во взгляде. Так же, как и весь путь до этого. Антон отводит взгляд в сторону. Антон постыдно хватается за эти мысли, лишь бы не увязнуть во тьме. Смотритель их приходу будто не удивляется — курит свои чертовы сигареты, приглашает присесть. Сигареты Антона в кармане промокли насквозь, а в горле от знакомого запаха пережимает — но это помогает сконцентрироваться на разговоре, завязав в тугой комок чернь, что пульсирует изнутри. Они пришли сюда ради дела. — В прошлый мой визит ты не курил, — хмыкает Арсений, умудряясь даже на чертовой табуретке сложить ногу на ногу. — Попробуй не закури здесь, — лицо смотрителя разрезает неприятная усмешка. Антон понятия не имеет, как и о чем им следует сейчас говорить — поэтому молчит, но смотрит не на смотрителя, а на сидящего рядом Арсения. Даже в такой атмосфере, всему вопреки, чувствуется его власть — чужая сила ощущается почти что физически, будто бы чары Азкабана не влияют на него совершенно; чужое самообладание удивляет и почти восхищает, вместе с этим успокаивая разрастающийся комок нервов в груди. Арсений пожимает плечами — и вдруг смотрит на мага так серьезно, но при этом до колкости равнодушно, что даже у Шастуна по спине пробегает табун холодных мурашек. — Как информация о твоих заключенных оказалась в чужих руках? — переходит он сразу к делу. Смотритель давится дымом, поднимает брови — на его осунувшемся лице это выглядит почти отвратительно. — О чем вы? — он прищуривается, и это обращение на «вы» сразу подчеркивает различие статусов. Однако голос не звучит беспомощно — смотритель не оправдывается, скорее, искренне напрягается от непонимания, отчего тон звучит резко и жестко. — Арсений Сергеевич, вы знаете, что ко всем данным Азкабана имею доступ лишь я. Мои люди… — Не могли получить ее, — Арсений наклоняется чуть вперед. — Выходит, твоих рук дело? Смотритель замирает, так и не донеся до рта сигарету — хмурится и сжимает фильтр пальцами. А Антон неосознаваемо переводит взгляд на Попова — и от чужого властного голоса чернь внутри паскудно сжимается, будто капитулируя. «Как ты делаешь это?» — уголки губ дрогают в незаметной восхищенной улыбке, которая тут же скрывается серьезным лицом, и Антон возвращает к смотрителю взгляд. — Нет, — ровно отвечает тот, туша сигарету в пепельнице. Смотрит прямо в глаза — отклоняется на спинку своего стула, приподнимая подбородок. — Если произошла утечка, то я все проверю. Но этого не могло быть. Какое-то время они молчат — Антон постукивает пальцами по колену, мельком осматривая обстановку. Он чувствует — смотритель не врет. Более того — Антон видит, что Арсений верит ему тоже, потому что тот всего на мгновение поджимает губы, внимательно изучая чужое лицо. У Арсения ведь все поставленные им люди — те, в ком он уверен. Или когда-то был. — Угостишь сигаретой? Этот вопрос звучит так неожиданно, что Антон возмущенно выдыхает — а не ахуел ли Арсений? Смотритель, кажется, теряется тоже — смотрит с подозрением, но перегибается через стол, чтобы передать пачку. Арсений медленно вытаскивает сигарету и возвращает коробку на стол. Так же медленно, почти что скучающе рассматривает тонкую палочку в пальцах — а потом резко поднимает взгляд на мужчину, всего одним движением ломая сигарету пополам. — Только вот в Азкабан не поставляются сигареты. Он разжимает пальцы — остатки табака летят на пол под сбившийся выдох смотрителя. — Так… С моего выходного, — прокашливается смотритель. — Я сам привез. Разве запрещено? И причем здесь это вообще?.. — И как давно? — перебивает Арсений, слегка склоняя голову. Он произносит это без каких-либо эмоций — в голосе лишь безразличие, однако даже глухой услышал бы сейчас в тоне медленно разрастающуюся угрозу. — Что?.. — Выходной. Как давно? Смотритель облизывает губы, мельком оглядывается по сторонам — складывает перед собой руки в замок, хмурясь едва, будто бы вспоминая. — Месяц назад, Арсений Сергеевич, — просевший голос вкупе с этим серьезным лицом выглядит почти что комично. Антон косится на Арсения, который не отводит от мракоборца пристального взгляда. Что же ты заметил, собака? — М-м, — тянет Попов, кивая едва заметно на лежащую на столе пачку. — А они даже не отсырели за столь долгий срок. Как удивительно. Смотритель сглатывает — громко, и Антону едва хватает сил, чтобы сдержать издевательский смешок. Мужчина опускает взгляд в стол — явно сдается. Нервно поправляет униформу — какую-то старую черную кофту со множеством карманов — и задерживает пальцы на одном из них всего на пару секунд. — Не отсырели, — бесцветно говорит он. — В шкафу храню, там температура нормальная. — А в кармане — еще сигареты? — подает голос впервые за весь разговор Антон. Смотритель вздрагивает, вскидывает на него взгляд — о, сколько ненависти можно вызвать лишь одной фразой! — и сжимает губы в тонкую линию. Арсений поворачивает к нему голову — смотрит секундно, но Антон замечает мелькнувший блеск в чужих глазах и дрогнувшие в улыбке губы — а после вновь переключается на смотрителя, и на лице застывает опасное, властное выражение. — Показывай. По чужому тону слышно — Арсений заметил тоже, Антон лишь огласил общие мысли. Смотритель выдыхает нервно, поджимает губы снова и нехотя достает из небольшого кармана тот самый предмет. — Я могу объяснить, Арсений Сергеевич. Да и это, по сути, не нарушение. Я всего лишь… Но лицо Арсения меняется — ожесточается резко, и взгляд голубых глаз слишком заметно темнеет. — Красивые часики. На цепочке в чужих пальцах — ничем не примечательные карманные часы, и до Антона не сразу доходит, что он тоже в курсе, на что те способны. Смотритель молчит — откладывает артефакт на поверхность стола, словно те прокляты, и отводит взгляд. Антон неотрывно наблюдает за тем, как дышит Арсений — на первый взгляд ничего не меняется, но чужая рука на колене секундно сжимается в кулак. А после тот резко встает и делает шаг к столу, склоняясь над мракоборцем — тот вздрагивает, задирая голову. — Когда получил? — спрашивает тихо Попов, а мужчина, кажется, забывает дышать. — Д-да это у одного из осужденных… — бормочет он. — Забрали, мне принесли… — А там — портал из Азкабана, да? Как неожиданно, — Арсений опирается рукой о стол, а другой подхватывает часы и подносит к чужому лицу. — Мне казалось, ты понимаешь, что не стоит мне врать. Арсений открывает часы — и надавливает на крышку, отчего та едва заметно трещит. В глазах смотрителя появляется самый настоящий ужас — он было дергается за артефактом, но чужая рука, свободная от часов, резко вжимается в его грудь, пригвождая обратно к старому креслу. — Еще раз. Откуда. Они. У тебя? — цедит Арсений. И то, как меняется его лицо — пугает. Потому что Антон видит настоящую злость, нет, даже ярость на лице своего коллеги, а в глазах смотрителя — еще более искренний ужас. — Арсений! Попов вздрагивает, замирая всего на мгновение — и резко отклоняется от стола, оглядываясь на Шастуна, который тут же поднимается с места, поджимая упрямо губы. Признавать, что за чертового смотрителя в моменте стало страшно — не хочется, но Арсений, кажется, читает это по глазам. Смотрит взбешенно, так же упрямо — осаждает за выпад и очередной слом собственной игры — но все же неаккуратным движением бросает часы на стол и поворачивается к смотрителю вновь, складывая руки на груди. Слышится тихий треск, и Антон видит, что на циферблате появляется трещина; смотритель, увидев ее, бледнеет, но тут же возвращает к Попову взгляд. — Я сказал правду, — дрогнувше повторяет он. — Может, кто-то планировал бежать, я не знаю… — Ты должен был доложить. — Да, должен, но я… Арсений Сергеевич, я тут с ума схожу! — стонет мракоборец, закрывая лицо руками. — Министерство бы изъяло, а я… Мне бы иногда выбираться. У меня же никогда денег не хватит на такой артефакт… — На меня посмотри. Не просьба — приказ. Мужчина резко вскидывает голову — взгляд у него дрожит в страхе, на губах свежепрокусанная рана, и от скучающего, уверенного в себе образа служителя Азкабана не остается и следа. Арсений какое-то время смотрит в чужие глаза — а потом кривится, отворачиваясь и делая шаг к двери. Тормозит у самого выхода, едва поворачивая голову в сторону сжавшегося смотрителя. — У кого изъял и когда? — Почти два года назад. К-камера… сто три, да. Арсений Сергеевич, я… — Пошли, Антон. Шастун, словно тень, двигается следом — абсолютно сбитый с толку неожиданным поворотом их разговора и напряжением, что сковывает чужое лицо, едва они выходят в коридор. — Арсений?.. — почти шепчет он, подходя ближе. Попов качает головой, резко делая шаг в сторону — и смотрит на мракоборца, что все это время ждал их неподалеку от двери, чтобы провести обратно. — Камера сто три. Тот кивает — без лишних слов сдвигается с места, и мракоборцы ступают следом. Антон вновь смотрит на чужую спину — теперь более напряженную, и внутренняя тревога скручивается снова, проникая в кровь. Он не понимает — они же ничего не узнали, совсем ничего! И стоило бы расспросить Арсения, вот только тот движется следом за проводящим так уверенно, что Антон банально не решается — да и говорить о таких вещах при свидетелях тоже не стоит. Антону кажется, что они идут вечность — но наконец тормозят перед одной из закрытых непроницаемых железных дверей, и Арсений поворачивается. — Жди здесь, — холодно требует он. Антон хочет поспорить — какого черта?! — но отчего-то чужой помрачневший взгляд заставляет поджать губы и сделать шаг назад. Незнакомый мракоборец открывает перед Арсением дверь тяжелым ключом и, через какое-то время кивнув в темноту камеры, закрывает ее за чужой спиной. — Кто там сидит? — глухо спрашивает Антон, на что отошедший на пару шагов маг равнодушно пожимает плечами. — Понятия не имею. Здесь их сотни, всех не упомнишь. Антон чертыхается и закатывает глаза, прижимаясь к стене. «Что ты задумал, Арсений?»⊹──⊱✠⊰──⊹
Единственный источник света — небольшое окно, первое за все время, что они провели в Азкабане. Оно находится почти под потолком — но сквозь маленькую дырку в стене заметить можно лишь тени почти черного неба, да и шум моря вокруг башни слышен едва. Все, что слышно вокруг — это чертова тишина вперемешку с тьмой. Арсения от камеры разделяет очередная решетка — и в темноте по ту сторону едва заметны очертания металлической кровати, прикрученной к полу, и отвратительно грязного старого туалета неподалеку от раковины в углу. Среди теней Арсений сразу же чувствует на себе чужой прожигающий взгляд. — Неужели у меня гости? — хриплый голос смешивается с осознанием, которое сжимает что-то внутри. Тень двигается — та самая, что сидит прямо на холодном полу, спиной подпирая стену. Заключенный поднимает голову — глаза в этот момент уже привыкают к темноте — и Арсений вздрагивает от знакомого взгляда. — Масленников. Дмитрий растягивает губы в улыбке — приторно широкой, почти устрашающей. Смотрит прямо, едва склонив голову — и тьма в чужих глазах словно плавится, захватывает все внимание и заставляет думать о том, что тот практически не изменился. Все те же широкие плечи, все тот же давящий взгляд — и неважно, что похудел и побледнел за все прошедшие годы. Безумие в чужих глазах Арсений все еще видит — и сейчас оно еще мрачнее, чем было в те годы, когда они встречались без преграды решеток между собой. Арсений молчит, заставляя себя дышать — он этой встречи не ожидал, не мог ожидать. — Что такое? Не рад мне? — Масленников усмехается, складывая руки на согнутое колено. Откидывает голову на стену, рассматривая визитера из-под ресниц. От чужого голоса по всему телу — неприязненные, злые мурашки. — Выглядишь так, будто удивлен. Знаешь, когда заточаешь людей, они ведь так и живут, Арсений… — Я в курсе, — огрызается Попов, делая к решетке шаг и становясь вплотную, в подспудном желании показать, что чужой взгляд не только сейчас, но и в прошлом не заставлял чувствовать страха. — Откуда ты взял часы? Арсений не видит смысла тратить время на пустые разговоры — потому что тело сковывает так, что хочется поскорее сбежать. Смотритель сказал, что изъял часы два года назад. Маслеников сидит в этой камере уже шесть. Дмитрий замирает — смотрит, смотрит так, будто что-то складывает в своей голове. А потом чужие противные губы вновь растягиваются в ухмылке — страшной, заставляющей все в теле сжиматься и вопить огнями сирен. — Тик-так, Арсений. Часики тикают. Арсений сжимает руки в кулаки, с трудом сдерживаясь от шипения. Масленников медленно встает, не отводя взгляда — камера настолько мала, что за пару шагов он подходит к решетке и встает прямо напротив. Чужой взгляд теперь еще ближе — их разделяет всего лишь тонкая грань решетки, но угнетающая опасность от этого человека чувствуется буквально каждой клеточкой кожи. — А ты изменился, — Дмитрий склоняет голову, и улыбка уходит с его лица — однако в глазах остается чертова усмешка. Чужое дыхание хочется стереть с собственной кожи. — Ты — нет. Арсений — уже не тот молодой маг, который в ужасе уводил взгляд от этого человека. Арсений — тот, кто его посадил однажды, кто не дал безумию шанса просочиться во внешний мир и изменить все устои. Сейчас он сильнее. — Ты связан с этим, — понимает Попов. С обскури, с этой войной — не может быть, чтобы не был связан, потому что в ответ на эту реплику тьма в чужих глазах начинает едва заметно сиять. Но как это возможно — как, черт возьми, если Масленников в Азкабане уже шесть лет? Как, если Арсений все же остановил его тогда — когда сделал все, чтобы видеть сейчас этот взгляд по ту сторону камеры? Масленников стоит прямо — смотрит прямо в глаза. Все еще свысока, так, будто многолетнее заточение никак не влияет — но Арсений видит, что влияет, видит, что сводит этого человека с ума окончательно, потому что не может не. Но тот все равно улыбается — жутко и угрожающе. — А если скажу, что нисколечко, м? — он склоняет голову, скользя внимательным, липким взглядом по чужому лицу. — Или что не был связан… тогда? Чужой голос сбивает дыхание — тело покрывается холодным потом от ужаса. — Что ты имеешь в виду? — едва выговаривает Арсений. Тогда — в чертовы времена, когда убийства маглов казались части магического мира нормальным. Тогда — когда теракты случались чаще, чем пресекались. Тогда — когда Арсений, взяв под контроль свой первый отдел, бросил все силы на то, чтобы поймать чертового злодея, что хотел поработить немагический мир. Это был он — Дмитрий Масленников, чертов маг, сошедший с ума. Но сейчас Дмитрий смотрит ему в глаза — смотрит так, что мысль агонией бьется в висках. Вы взяли тогда не того. — Ты врешь, — голос сбивается, выходит рычанием; Масленников молчит, будто бы с наслаждением наблюдая за тем, как чужие глаза загораются злостью. — Тогда, шесть лет назад, я лично руководил операцией. И я знаю каждого, кто следовал за тобой. — Но так и не знаешь, за кем следовал я. Чужие слова бьют наотмашь — Арсений, не осознавая, отходит на шаг. А Масленников улыбается — почти незаметно, но так, будто вот-вот рассмеется прямо в чужое бледнеющее лицо. Нет. Такого не может быть — просто не может. Арсений не мог ошибиться, Министерство тогда не могло — все знали о том, кто стоял за бесчинствами, и такая ошибка попросту невозможна. — Ты не способен быть пешкой, — хрипло произносит Арсений. — А я и не был, — Масленников делает еще шаг, и его грудь касается решетки. И снова эта улыбка — та самая, что горела на этом лице тогда, когда Арсений скручивал чужие руки шесть лет назад. — Ты думал, что поставил нашему обществу «шах и мат», Арсений. Вот только партия не закончена, пока жива королева. — Пока жив король, — Попов отвечает на пристальный взгляд, но его дрогнувший голос заставляет чужую ухмылку расползтись еще шире. — А что, если короля два? Чужая невидимая рука сжимает горло — Арсений чувствует это, когда Дмитрий тихо, хрипло посмеивается, отступая от решетки обратно во тьму. — Осталось недолго, Арсений, — он улыбается, и эта улыбка закручивает тьму вокруг в ураган. — Мы скоро увидимся. Часики тикают. Тик-так. Скрип чертовой двери режет по ушам — Арсений выдыхает лишь тогда, когда за ним захлопывается дверь, а в глаза вновь бьет тусклый свет тюремного коридора. Неужели «шах» сейчас поставлен ему?⊹──⊱✠⊰──⊹
Шесть лет назад
Пламя горит в каждом нерве — воет сиренами, сжимает мышцы и разрушает сознание, но Арсений не сдвигается с места, заставляя себя оставаться в тени тучных ветвей. Посланная из команды разведчиков на передовую, тогда еще обычная рядовая, Оля Бузова сидит неподалеку — вглядывается в шар перед собой, не отрываясь ни на секунду, и вечно живое лицо этой девушки сейчас ужасает слишком большой концентрацией и стальным взглядом. — Их слишком много, Арсений, — озвучивает она то, что он и так знает. — Без жертв не получится. Лес вокруг шумит оглушающе, хотя ветер не такой сильный — Попов, не отрываясь, смотрит на старинный каменный замок перед ними, в котором сейчас концентрация темной магии превышает любые пределы. Он не смотрит в шар Бузовой — не хочет видеть того, как его люди, скрываясь во тьме, сейчас распределяются по территории чужих владений, чтобы удостовериться в присутствии того, кто рушит привычный миропорядок последний год. Тихо не выйдет — он понимает это и сам, всегда понимал. И сейчас решиться на сделку с собственной совестью кажется дикостью — той самой, против которой он сражался все эти годы; той самой, ради борьбы с которой он шел когда-то в академию с целью стать мракоборцем. — Он там, — голос Оли разрезает шум ветра вокруг. Время взрывается — с этой точки начинается мир, в котором невозможно сохранить себя чистым. — Всем отступать, — Арсений чувствует, как его голос магическими потоками вплетается в сознание альфа-группы через браслеты; и следующий приказ отдает уже тем, кто так же, как и они, прячутся у стен обители тьмы. — Закрыть купол. Он выходит из тени и сам — несколько десятков шагов, слегка сменяя первоначальную траекторию, потому что видит в появляющемся поле брешь. Купол появляется медленно — рассыпается искрами с самого верха замка, парой метров повыше, переплетается нитями и скользит вниз, постепенно закрывая, словно прозрачное одеяло, то место, где спрятались те, кто грозился уничтожить привычный мир. Сегодня мракоборцы уничтожат их мир — хотя Арсений надеялся до последнего, что не придется брать на себя роль палача. Потому что каждый, кто не успеет покинуть купол, умрет. У альфа-группы есть около пяти минут для того, чтобы не погибнуть вместе с теми, против кого они сражались все это время. Этому замку черт знает сколько веков — и неудивительно, что он пестрит дырками и сквозными проходами. Через разрушенные временем стены в последней агонии выбегают темные маги, которых сразу же перехватывают сидящие в засаде мракоборцы, чтобы не дать тем сбежать. Такие группы — беты — по всему периметру, у каждой чертовой дырки. Они ловят тех, кто пытается спасти свою жизнь — но не убивают, лишь сдерживают, чтобы позже каждый из этих чертовых тварей отправился в Азкабан. Арсений слышит крики с территории замка — слышит взрывы и шум магии, видит, как в последний момент из провала в стене успевает выскочить один из альф, прежде чем купол, что неравными волнами спускается до земли, схлопывается за его спиной. Арсений еще не знает, что из мракоборцев, которые были внутри, он потеряет практически всех. Потому что далеко не все сошедшие с ума темные маги будут пытаться себя спасти — вместо этого они, обнаружив в своих стенах мракоборцев и поняв чужой план, сделают все, чтобы утянуть за собой большинство. «Я снаружи», — голос Варнавы разрезает пульсацию в голове, и Арсений облегченно выдыхает — успела. Вперед ведет даже не наблюдательность — скорее чутье. Всего в одном месте купол движется медленнее — оставляет совсем небольшой зазор, чего не должно было быть, и за несколько мгновений до того, как все пути отступления оказываются перекрыты, именно в него успевает проскользнуть тень. Собственная магия жжется на кончиках пальцев — чужой смех вызывает внутри волну ужаса, но Арсений блокирует атаку мага, что уворачивается на чистых инстинктах от его собственной; битва один на один опасна и неравна — но одолеть этого человека для Попова неожиданно становится принципом. Одолеть самому — всему вопреки. Ночь окрашивается всплесками магии и пламенем — и все навыки, все умения и резервы уходят на то, чтобы перехватить чужой поток волшебства и развернуть против соперника. Тот взвывает от боли — но Арсению все равно. Он появляется рядом с полуживым магом — и захлопывает на чужих запястьях магические наручники в тот момент, когда Масленников вскидывает голову. Арсений уже видел эти глаза — сумасшедшие, подчиненные безумию и идее. Арсений уже встречался с Масленниковым — тогда, когда тот с пламенем во взгляде смотрел за тем, как его люди уничтожали ни в чем не виновных жителей одного из районов. Арсений уже чувствовал чужую магию на себе — тогда, когда Масленников оглушил его, пообещав когда-нибудь встретиться вновь; словно знал, что через несколько месяцев увидит рядового мракоборца уже не в роли выполняющего приказы, а разработавшего тот самый план, чтобы закончить эту локальную войну. И сейчас Масленников в его руках — заточенный в магические кандалы, морщащийся от того, как Арсений за волосы тянет того наверх, спиной прижимая к своей груди. — «Шах и мат», мразь, — рычит он, дергая за цепь на чужих руках. А Дмитрий — вдруг улыбается. Как самый настоящий безумец — искренне и ужасающе, так, как улыбаются на смертном одре, зная, что собственная смерть утянет в пучину всех, кто за ней наблюдает. Откидывает голову назад, почти кладет ее на чужое плечо — чтобы перехватить бьющийся в адреналине и ненависти взгляд голубых глаз. — Хуевый из тебя гроссмейстер, Попов. Улыбка шипит, переходя в смех — глухой и вместе с тем звонкий, и Арсений не помнит себя, когда сжимает чужой затылок, выпуская магию, чтобы выключить чужое сознание.⊹──⊱✠⊰──⊹
Арсений пообещал себе, что не даст безумию совершиться — пообещал себе тогда, шесть лет назад, когда видел жажду смерти в чужих глазах. Когда Масленников на его глазах медленно убивал одного из маглов — а связанный заклятьем Арсений не мог пошевелить и пальцем. В Лондоне все начиналось со странных нападений на маглов, с терактов в торговых центрах и общественных местах — и выглядело так, будто очередная группировка тянется за нерушимой идеей «вечного мира только для магов». Только спустя несколько месяцев стало ясно, что это сообщество было опаснее, чем ожидалось. Потому что третий отдел не успевал перехватывать преступников — их становилось лишь больше, нападения учащались, а жестокость с каждым разом усиливалась. Словно тараканы — эти маги, нырнувшие в хаос, были повсюду. Как тараканы — они расползались по Лондону, действовали локально и совместно, объявляли геноцид не-волшебному миру и неизменно плевались словами о собственной силе тогда, когда мракоборцы ловили их. Неприятные, мерзкие, покрытые усиливающими татуировками, потому что сами по себе были слишком слабы — они были настолько жалки, что пытались показывать свою силу над теми, кто не мог им противостоять. Каждый из них до последнего верил в их черное общее дело — и Арсений чувствовал себя грязным, когда выходил с допросов, и даже не от того, что порой приходилось низко марать руки пытками. Антон тогда с ужасом говорил, что это не стоит того. Что Арсений зря лезет в это так сильно — что в какой-то момент начинает видеть своей целью не спасение жизней, а пресечение одной конкретной, что и развязывает весь этот хаос. Дмитрий Масленников. Это имя называют темные маги во время допросов. Этого человека Арсений узнаёт во время одной из операций, когда наблюдает за тем, как зачинщик, словно себе на потеху, иссушивает чужое тело — тело обычного человека. Он убивает магла — убивает его на глазах Арсения, что связан чужой магией, и улыбается. Возможно, это показательное убийство было тем самым шоу — посмотри, Министерская крыса, как я буду решать дела в этом мире, и расскажи всем. Другой бы сказал, что Арсению повезло — его не убили, чтобы сделать гонцом. Но Дмитрий тогда прогадал — Арсений стал не только гонцом, но и тем, кто после этого вложил все силы в то, чтобы когда-то заковать чужие руки цепями. Через несколько месяцев уже он отвечал за третий отдел, что вел дело Масленникова. И через эти несколько месяцев у них уже была информация, благодаря которой они могли этого мага перехватить. Уже позже Арсений часто думал, что прошлый руководитель отдал ему эту должность из-за того, что не был готов марать руки в этой грязи — или, в большей степени, свою совесть. Потому что тогда именно третьему отделу было поручено Масленникова уничтожить — не просто схватить. Зачистить всех, кто был с этим связан — всех темных магов, что должны были собраться в определенный день в одном месте. И Арсений должен был сделать так, чтобы цель была выполнена. Арсению пришлось уничтожить тем куполом всех, кто остался внутри, лишь для того, чтобы остановить одного конкретного человека. Антон был против — против Арсения единственный раз за все их совместные годы. Единственный раз, когда Шастун стоял на своем до последнего — тот упрямо доказывал, что использование смертельного купола не гуманно от слова совсем, и чем же они тогда отличаются от преступников, если готовы так легко убивать. Только Арсений вынужден был подчиняться — руководителю мракоборцев Англии того времени, который отличался жестокостью и беспринципностью. Тот считал, что проще уничтожить всех, кто связаны с этой тьмой — и дело с концом, как бы аморально это ни выглядело. Арсений отчасти понимал тоже — по-другому не выйдет. Чертов Масленников был слишком силен, чтобы надеяться поймать его силой или уничтожить в прямой битве — оставалось сделать это лишь хитростью. Убедиться, что он будет в чертовом замке, где и была база темных магов — и заточить его внутри, уничтожив сразу же всех. Быть может, та операция и зародила в Арсении первое желание изменить установившую власть в Министерстве — чтобы через несколько лет осознанно прийти к желанию подняться по карьерной лестнице ради того, чтобы не доводить такие ситуации до фатальных, с чем не справился прошлый руководитель. Антон до последнего уверял попробовать обойтись без ненужных жертв — пойти наперекор приказу, придумать что-то другое — эти темные маги заслужили наказание, но не смерть. Однако Арсений понимал, что жертв было бы больше, если бы он отказался в тот день от использования купола — они были бы среди его людей, и чаша весов в тот раз перевесила. У них был всего один шанс — и не было права на ошибку. Потому что на руках впервые была информация о том, где Масленников будет в конкретный день, и тогдашнему руководителю мракоборцев показалось невиданной удачей еще и то, что остальные приспешники будут там же — всех зайцев одним ударом. Арсений заставил себя рискнуть. Большинство темных магов погибли — те, что остались под куполом. Операция вышла почти тихой — купол так или иначе заметили, но немногие успели покинуть здание, поняв, что происходит. Масленников был схвачен. Но сейчас, спустя шесть лет, Арсений вспоминает тот день и прокручивает чужую улыбку в голове снова и снова. «Хуевый из тебя гроссмейстер, Попов». Неужели Арсений ошибся уже тогда? Но как такое возможно? Все знали, что во главе был Масленников — все были в этом уверены. «А что, если короля два?» Арсений стонет и закрывает лицо руками — шум дождя вокруг скрывает его эмоции, но сам ливень ложится на плечи такой тяжестью, что хочется все-таки за борт и прямиком на самое дно. — Арсений?.. Голос Антона он слышит даже сквозь ливень — и чужую горячую ладонь на собственном колене чувствует тоже. Шастун молчал всю дорогу до лодки — не расспрашивал, кого же увидел в камере Арс и почему после этой встречи похож был больше на призрака, чем на человека. Служащий мракоборец проводил их до самой двери — а на улице они добирались до лодки почти бегом, потому что тяжесть душила так, что хотелось поскорее покинуть территорию этой тюрьмы. Но сейчас скрыться от внимательного взгляда у Арсения не выходит — он отнимает руки от лица и встречается с Шастуном взглядом, наконец снимая все маски, которые удавалось держать по пути. — Не сейчас, — с трудом выговаривает Арсений — но отчего-то получается не твердым решением, а отчаянной просьбой. Он обсудит это с Антоном — он должен обсудить это с ним, но ему, черт возьми, нужно подумать. Потому что Арсений ничего не понимает — совсем ничего. Слишком безумен тот факт, что прошлое связывается с настоящим; что две вселенные, совершенно разные, неведомым образом переплетаются. Масленников, который желал очистить мир от маглов. Обскури, которые уничтожают всех без разбора. Может ли у них быть одна цель? Может ли за этим стоять один человек? Мысли стучат в голове — думать об этом бессмысленно хотя бы до того времени, пока они не покинут пределы Азкабана. Темные чары тюрьмы все еще давят — спутывают мысли, и собственные выводы и эмоции проходят словно сквозь толщу воды. Лодку качает на бурных волнах, толкая вперед — по мокрым насквозь плащам катятся все новые капли воды, и Арсений цепляется взглядом за прилипшую ко лбу Шастуна челку, что почти скрывается капюшоном, лишь бы не смотреть тому в глаза. Потому что чужая рука сжимается на колене крепче, но сразу же исчезает. — Ладно, — соглашается тихо Антон. Арсений смотрит ему в глаза — да черт возьми — снова. Даже сквозь пелену дождя видит, насколько вымотан Шастун — взгляд совсем померкший, губы побледнели, но вместе с этим тот все равно смотрит в ответ долго, хоть и устало. Они оба слишком устали — и, может, поэтому собственное упрямство Шастун засовывает куда подальше, потому что и Арсению тоже, если честно, сейчас совсем не хочется думать. Поэтому он отводит взгляд, наблюдая за темной водой, неосознанно накрывая ладонью то место, которого недавно касалась чужая рука.⊹──⊱✠⊰──⊹
— Что со мной происходит? Арсений пристально смотрит на целителя, который не смотрит на него в ответ; Косицын барабанит пальцами по столу, будто внимательно изучая стену напротив в своем кабинете, хотя на деле взгляд у того кипит — тот явно пытается найти ответ на чужой вопрос, но не может. — Понятия не имею, — он наконец возвращает взгляд к мракоборцу, и брови его в обеспокоенности сдвигаются. — Я впервые вижу такое, Арсений. Попов чертыхается, проводя рукой по лицу — сильно, так, будто пытается выместить в этом движении ненависть к себе самому. Ненависть к своей магии — что всегда была его опорой и главной уверенностью. К магии, которая сейчас покидает его тело — с каждым днем все быстрее. — Это странно, я не могу найти следов внешнего вмешательства, — продолжает тем временем Роман. — Но не может же быть такого, чтобы ты сам блокировал ее, Арс. Это больше похоже на то, будто твои резервы кончаются. — Ох, ебать, и что делать? Поехать восстанавливать магический запас в отпуск? — цедит Арсений, возвращая к целителю тяжелый взгляд. Косицыну он доверяет — он не раз вытаскивал с того света мракоборцев их Министерства, да и за долгие годы у них сложились прочные если не дружеские, то хотя бы приятельские отношения на почве тяжелой службы. Роман — действительно слишком опытный целительный маг, и Арсений правда надеялся, что тот сможет пролить свет на то, что происходит с его организмом сейчас. Сначала Арсений думал, что заболел — постоянная слабость в теле и поникшее состояние в целом не слишком бросались в глаза, потому что за последнее время стали своеобразной степенью нормы. Только вот в какой-то момент симптомы усилились — и Арсений неожиданно обнаружил, что его вечным спутником становится тремор, а внутри головы что-то стучит сильнее с каждым днем. Вчера Арсений не смог поджечь сигарету. Так, как делал всегда — всего лишь щелчком пальцев. Попытка колдовства не выдала ничего — ни одной чертовой искры — и еще несколько минут Арсений просто сидел, с недоверием смотря на собственные руки. А потом сделал это еще раз. Вместо маленького огонька в руке вспыхнуло пламя, а дыхание перехватило — не от удивления, а от чертовой боли, что в секунду вспыхнула в груди, заставляя согнуться пополам. Арсений думал, что это последствия Азкабана — потому что внутри себя по приезде обратно в Лондон отметил странное ощущение того, будто собственная магия внутри практически не горит, но списал это на психологическую усталость. Только вот за прошедшие пару дней ощущение никуда не ушло — и в одни моменты казалось, что его запасы пусты, а в другие создавалось ощущение, будто магия подчинит его самого, вырываясь из ладоней неудержимым потоком. У Арсения больше не получалось себя контролировать — и он в ужасе снова и снова произносил заклинания в своем кабинете, наблюдая за тем, как они работали через раз. — Такая роскошь нам недоступна, — выдыхает через время Роман, и от сожаления в его глазах передергивает. — Единственный вариант, который я вижу, это использование волшебной палочки. — Зачем она мне? — зло выплевывает Арсений, сжимая руки в кулаки. От злости — от нее ли? — они начинают дрожать. — Блять, Ром, ты же знаешь, что я обхожусь без нее уже двенадцать лет! Двенадцать! Какого черта?! — Палочка поможет контролировать потоки твоей магии, — остается непреклонен Косицын. Жалость в глазах сменяется тяжестью — так говорят целители с пациентами, которые не собираются выполнять жизненно необходимые для них указания. — Ты понимаешь, что будет, если твоя магия даст сбой на поле боя? Если ты не сможешь защитить свою команду и, в конце концов, себя самого? Что для тебя важнее — гордость или, блять, жизнь? Рома тоже заводится — это видно по тому, как раздуваются его ноздри, как он начинает тяжело дышать. Речь он почти рычит — а после чертыхается, махнув на Арсения рукой, и встает из-за стола, подходя к окну и вглядываясь в дальние постройки города. Арсений закусывает губу, заставляя себя промолчать в ответ. Прислушивается к своей магии — смотрит на подрагивающие руки, что разжимает из кулаков. Он чувствует то беспокойное море, что видел пару дней назад на пути к Азкабану, внутри себя — и впервые за всю свою жизнь не знает, как успокоить его. Кажется, такое бывало в детстве, как и у всех волшебников — когда твои силы только-только пробуждаются, и ты способен лишь наблюдать за тем, как они набирают мощь, и беспрестанно учиться выпускать магию во благо, а не во вред. Только сейчас его силы не пробуждаются — они будто бы умирают, и от того море внутри беспокойно; Арсению непривычно по крупицам собирать собственные потоки, чтобы превращать их в цельное колдовство — он отвык от этого ощущения еще в детстве, когда научился направлять магию через палочку почти что автоматически. Неужели придется опять? — Я же не говорю, что тебе придется всю жизнь ей пользоваться, — подает голос Косицын через несколько минут тишины; он поворачивается, складывая руки на груди и поясницей опираясь о подоконник, чтобы посмотреть в чужие глаза. — Но сейчас это необходимо. Я попробую узнать что-нибудь о подобном. Может, и правда какая болезнь. — Или проклятье, — хмыкает Арсений, вставая, на что Роман закатывает глаза. Никто из них в проклятья, конечно, не верит — они существуют лишь в умах маглов, которым нужно как-то списывать случайные знакомства с магической стороной. — Ты — мое проклятье, — нервно отзывается Роман, чем вызывает у Попова слабую усмешку. — Делай, как я сказал. Решим. И постарайся не пользоваться магией зазря — может, это поможет не растерять остатки. Я не уверен, но думаю, что это… может быть опасно для твоей жизни. Арсений поспешно отводит взгляд, заламывая пальцы. «Постарайся не пользоваться магией». Страшные слова для волшебника — для того, кто привык к этому на каждодневной основе. Для того, на чьи силы полагаются другие — и чьи силы будут нужны в дальнейшей борьбе с обскури. «Это может быть опасно для твоей жизни». Черт. — Расскажешь команде? — Арсений чувствует, как к его плечу прикасаются, и вскидывает голову; надо же, не заметил, когда Роман подошел. — Эй, Арс, — Косицын хмурится, не получая ответа. — Ты же понимаешь, что от этого зависит не только твоя безопасность, но и их? — Понимаю, — выдыхает Попов. — Надо, да. Надо — но все внутри противится этой мысли, потому что собственную слабость хочется скрыть. Как он объяснит это им? Как ему, черт возьми, вести команду за собой, если ему самому будет требоваться их защита? Арсений ведь не отступит — он не бросит свою команду ни в Министерстве, ни на поле боя. И если завтра обскуры объявятся вновь — он будет первым, кто бросится им навстречу, чтобы остановить. Это пройдет. Должно пройти — просто нервы. Осуждение в глазах Косицына заставляет опустить взгляд — тот словно читает чужие мысли, но не повторяет собственных слов, лишь цокает недовольно чужому упрямству. Отпускает плечо и машет рукой на прощание, позволяя Арсению кивнуть и наконец покинуть кабинет лекаря. Арсений медленно ступает по коридорам, спрятав руки в карманы — лишний раз думать об этом всем равносильно самоубийству. И пусть влияние Азкабана уже отпустило, но мало что поменялось — помимо собственной сошедшей с ума магии Арсений так и не понял того, что Масленников пытался ему донести. Тот, впрочем, и не то чтобы пытался — эти брошенные загадки могут оказаться как пустышкой, так и ключом, но у Арсения распознать правду сейчас не выходит. За прошедшие дни он лишь узнает, что «посетителей» у Масленникова за все прошедшие годы не было — впрочем, их быть и не могло, потому что его заключение предполагало на это полный запрет из-за тяжести дела. Внутри колкое ощущение, что его обводят вокруг пальца — Арсений чувствует ложь буквально каждой клеточкой тела, но не может понять, откуда она исходит и что именно покрывает. Насколько же глубоко на самом деле все уже развалилось в его руках? Лгут его люди из Азкабана, или это Арсений лжет сам себе, пытаясь везде увидеть подтекст? Но как тогда к Масленникову попали часы? Были ли они вообще у него, или ощущение того, что смотритель не врал, тоже обман? Есть ли во всем этом связь? Выграновский. Он должен знать хоть что-то — этот артефакт создан его руками. С каждым днем Арсений все больше об этом думает — слишком много переплетений, слишком много грязи и темных пятен в истории этого человека. И если тогда, когда они с Антоном отправились в Азкабан, Арсений хотел оставить эту поездку в тайне для всех, чтобы разобраться вначале самому — то сейчас нервы сдают до такой степени, что не такой уж глупой идеей кажется схватить Выграновского за грудки и прижать так, чтобы все рассказал. Пока у него еще хватает на это сил. Арсений морщится — осознание собственной слабости вызывает едкую тошноту. Но он сделает все, чтобы продержаться еще немного — даже если эта жуть, что творится в его организме, в конечном итоге приведет его к смерти. Он должен быть сильным ради того, чтобы эта война не разрушила мир. Он должен защитить близких ему людей. Арсений спускается на лифте в самый низ и на мгновение замирает перед дверью в лабораторию. Настала пора проверить, чем занимается Выграновский — зря Арсений все это время избегал спускаться сюда, чтобы его контролировать. Возможно, почти созданный артефакт сможет успокоить расшатанные нервы — Арсению сейчас нужно зацепиться за что-нибудь, если окажется, что все его предубеждения ошибочны. Арсений открывает дверь, заходя внутрь и поднимая голову. Арсений видит, как прижимается к стене Шастун, а Эд стоит перед ним на коленях и тянет руки к ремню.