⊹──⊱✠⊰──⊹
За некоторое время до
Эд копается в своем артефакте, пока Антон скучающе крутит в руках какую-то хреновину — то ли запасную деталь для одного из механизмов, то ли просто ненужный кусок металла. Их «нора», на удивление, успокаивает — скорее тем, что в ней получается прятаться от внешнего мира и обязательств. И пусть от мыслей сбежать не выходит, но хотя бы внешнее обманчивое спокойствие обстановки и хоть какая-то занятость, пусть это всего лишь и наблюдение за Часовщиком, позволяет не сойти с ума полностью. Антон думает — Антон в последнее время думает так много, что скоро поедет крышей. И о произошедшей ситуации в Азкабане, и о собственном самочувствии, что с каждым днем становится хуже — и речь тут не о здоровье — и об их общем с Эдом руководителе, который продолжает с боем скрывать свои тайны. Арсений ведь так и не поговорил с ним по поводу всего, что произошло. И Антон даже не пробует догадаться, кого увидел Попов в той камере и почему после этой встречи вновь стал реже появляться в отделе, а его взгляд с каждым днем становился все беспросветнее. — Эу, — голос Эда доносится словно сквозь облако, и Антон замечает, что, кажется, последние минут десять просто смотрел на штуковину в своей руке. — Ты че, Шаст? — Да я как-то… — он пожимает плечами, вздыхая и откладывая детальку на стол. Эд, сидящий в метре за тем же столом, заинтересованно поворачивается к нему. — Не знаю. В последнее время столько всего внутри… — М-м, — тянет Эд, но смотрит с тревогой. Перехватив чужой взгляд, усмехается намеренно громко. — Так запил бы, хули. Хочешь, в «служебку» сходим сегодня? — Нет уж, — Антон морщится, отводя взгляд. — Алкоголь, он… Не делает лучше. Я ведь все еще помню обо всем. Если бы было что-то, что просто отключило бы мне мозги хотя бы на время, — Антон усмехается собственной наивности, — то было бы круто. Заебался уже. Говорить об этом такими простыми словами почти что легко, да и в целом это единственный вариант, чтобы выразить собственную агонию хоть как-то — вряд ли Эд поймет, если Антон решит рассказать ему все подробнее. Да это и невозможно — им всем от Попова дан четкий приказ с Часовщиком ничего лишнего не обсуждать, даже если информация и может на первый взгляд казаться бессмыслицей. Даже если сам Антон считает, что эта мера предосторожности очень даже излишня. Чужой взгляд на этих словах сменяется на задумчивость. — Ну, вообще… — говорит тихо Эд, мельком косясь на детали на своем столе. Хмыкает чему-то своему, отодвигает их подальше — и вновь возвращает взгляд к магу, растягиваясь в интригующей улыбке. — Может, я и могу помочь. Есть кое-что, чем мы баловались со знакомыми в прошлом. Антон приподнимает бровь, надеясь, что во взгляд удается вложить свое отношение к тому, что он думает о всякого рода магической наркоте. — Да не-е, — Эд, поняв его мысль, закатывает глаза. — Я не к этому. Помнишь, я рассказывал, что раньше татушками занимался? Прикол в том, что есть и такие, которые дают очень кратковременный эффект. И это, ясен хуй, безопасно. — Поясни? — Шо-то типа наркоты по ощущением, да, — пожимает плечами Выграновский. — Но не оно. Я развлекался тем, что иногда рисовал всякие знаки — на крепкий сон там, на эйфорию… — И что, прям работало? — с подозрением уточняет Антон. — Ну да, — просто отвечает Эд, а после ухмыляется, закатывая рукава темной кофты повыше. — Хочешь попробовать? Антон медлит, недоверчиво скользя взглядом по чужим рукам, что уже берут со стола палочку — с одной стороны, причин не доверять Эду у него нет, но с другой… Это кажется слишком странным — пусть Антон, вроде бы, действительно слышал про какие-то такие приколы в волшебном мире. Не зря же кто-то до сих пор этими рунными татуированиями занимается — видать, есть в этом смысл, пусть даже и кратковременный. — Хорошо, — выдыхает Антон, закусывая губу. — Ладно. Давай попробуем. Эд смотрит на него с предвкушением — так, как смотрят перед тем, как подарить какой-либо дорогой подарок. Ухмыляется еще шире, обхватывает чужое запястье и сам приподнимает рукав повыше — чтобы поднести палочку и поднять на мага взгляд вновь. — На мой вкус? — спрашивает таким тоном, будто другого ответа не примет. Антон предпочитает не реагировать на слишком сильное воодушевление — почти ожидание — в чужом голосе. Устало прикрывает глаза и кивает. — Делай, что хочешь. И Эд делает — Антон открывает глаза уже в следующий момент от неприятного покалывания, что пронзает кожу под чужой палочкой, и чуть было не вырывает руку от неожиданности, но Эд держит ее крепко и даже не обращает внимания. Он вырисовывает какой-то знакомый лишь себе самому знак — Антон, не моргая, следит за тем, как кожа темнеет вслед за магией, и чувствует, как дыхание постепенно выравнивается. Когда Выграновский отпускает его руку, незнакомая руна уже не болит — вместо этого тело будто бы расслабляется, а изнутри поднимается странное ощущение легкости, постепенно смешивающееся с наслаждением. — О, — только и выдыхает Антон. Волнение отступает окончательно — Шастун поднимается на ноги, с удивлением замечая, что даже постоянная усталость из тела куда-то уходит. Он делает пару шагов на пробу — будто бы ничего не меняется, но в голове начинает мутнеть, словно он выпил хорошего виски — и несдержанно улыбается. — Ладно. Неплохо, — признает он, поворачиваясь к Часовщику. Тот уже стоит тоже — но улыбается будто бы по-другому. Эта улыбка предвкушения в секунду кажется почти хищной — но медленно расползающаяся по телу горячая легкость не позволяет уделить чужому потемневшему взгляду внимания. — Ага, — говорит тихо Эд, делая шаг навстречу. — Еще пару секунд подожди. Дыхание сбивается, сердце, вопреки минутному спокойствию ранее, отчего-то начинает стучать быстрее — и Антон чувствует, как жар бросается в щеки, спускаясь на шею и плечи. Минутное ощущение эйфории, от которой он было блаженно прикрывал глаза, вдруг меняется — становится горячим и тяжелым, густым порывом опускаясь к низу живота, и Антон тяжело выдыхает, отступая назад. — Это что за… — бормочет он, когда перед глазами все расплывается. Спина чувствует поверхность стены — Антон вжимается в нее, чтобы хоть так сохранить равновесие, совершенно не понимая, почему с каждой секундой тело начинает гореть сильнее. Он прикрывает глаза всего на секунду — а когда открывает, видит перед собой внимательное лицо Эда, что не перестает ухмыляться. — Нравится? — словно кот шуршит он, замирая в опасной близости. А потом чужая рука почти невесомо проводит по руке — той самой, где слегка покалывает знак — и Антон сдавленно выдыхает, закусывая губу, потому что совершенно ничего не значащее прикосновение неожиданно запускает табун мурашек по всему телу. — Ты… что мне… наколдовал?.. — едва владея дыханием, загнанно спрашивает Антон. Лицо Эда слегка плывет — или это плывет мир вокруг? Тот ухмыляется, подаваясь вперед — чужое тело касается собственного, и Антон вздрагивает, чувствуя, как внизу живота комком связывается пламя, отчего из легких выходит еще один хрип. — Возбуждение, — шепчет коварно Эд, не отводя взгляда от чужих темнеющих глаз. — Секс очень снимает усталость, сечешь? Антон хочет ответить, но выходит лишь мычание — когда чужие руки властно проезжаются по бокам, а Эд, чье дыхание еще секунду назад обжигало губы, плавно стекает вниз. — Эд, не… — он пытается сделать хоть что-то, и почему-то идея запустить руку в чужие волосы, чтобы оттянуть в сторону, кажется логичной; но хватка выходит настолько слабой, что Антон лишь слегка бессмысленно надавливает, слыша из чужого рта тихий смешок. — Я не… «Я не хочу». Но сказать этого не выходит. Сознание уплывает совсем, тело реагирует лишь на чужие движения, которыми Эд издевается будто — проводит медленно ладонями по ногам, от самых икр до бедер, из-под ресниц поглядывая на реакцию. Антон закусывает губу и бьется затылком о стену. Сопротивляться не получается — и уже не хочется, потому что жгучее возбуждение пульсирует в теле, укрывая сознание и восприятие слишком горячим коконом. Все ощущения переходят в гиперфиксацию — Антон чувствует каждое пока еще невинное прикосновение к ногам через одежду как что-то, что находится за самым дальним пределом. А потом до разума долетает скрип двери — и это всего на мгновение заставляет открыть глаза для того, чтобы посмотреть в сторону звука. — Арс?.. — имя срывается с губ на автомате, и Антон сначала даже не понимает, что происходит. А потом вглядывается в чужой взгляд — туман лживого, болезненного возбуждения отступает всего на мгновение — и осознание пробивает легкие контрастным холодом. — Не буду мешать. Чужой голос — глухой, режущий слух, когда Арсений отводит взгляд, отступая к двери. Однако Антон успевает увидеть, как что-то ломается — трещит в чужом взгляде, внутри другого, и это словно ушат ледяной воды, заставляющий бессмысленно, почти обессиленно дернуться следом. — Арс!.. «Нет нет нет нет». Стоит только пошевелиться, все внутри отзывается — болезненной концентрацией на чужих руках, что замирают на бедрах, собственном осознании происходящего. Антону кажется, что он рычит — но выходит что-то похожее на хриплый стон — от резкого взрыва страха и ужаса внутри вместе с необъяснимым желанием вцепиться руками в замершего рядом с ним Эда, чтобы коснуться. — Отпусти, — хрипло выдыхает Антон, вместо этого резко отталкивая растерявшегося Выграновского. Все внутри беснуется против — но когда чужие касания пропадают, Антону удается сделать вздох, а следом и шаг. «Только не это, блять, только не…» Мысль о том, о чем подумал Арсений, заставляет двигаться вперед — Антон вылетает из лаборатории через пару секунд на этом чертовом адреналиновом порыве, всего на мгновение чувствуя, как помутнение слегка отступает. Он видит Попова уже в конце коридора — и бросается следом, придерживаясь за стену, потому что ноги отчего-то слабеют так, что он рискует свалиться прямо сейчас. — Арсений, стой! Блять… — Антон сглатывает, чувствуя, как внутри вновь пульсацией бросает в жар. — Арс, это не то… Арсений останавливается — замирает на пару мгновений, а потом, будто что-то для себя решив, разворачивается резко и в пару шагов подходит ближе. — Не то, о чем я подумал, да?! — на чужих губах разрастается нервная улыбка, но глаза пылают — Антон из последних сил отшатывается, вжимаясь спиной в стену. — А что же тогда, Антон? Что? Ярость в чужих глазах пускает трещины в собственном помешательстве — Антон старается концентрироваться на ней, но чувствует, что дыхание не приходит в норму. Когда Арсений встает напротив него, в порыве толкая в плечо — Антон захлебывается воздухом и закусывает губу, зажмуриваясь. Пламя внутри реагирует вновь — и бьет по рецепторам настолько болезненно, насколько же и эйфорично, и из горла вырывается полузадушенный стон, когда Арсений сжимает его плечо. Его прикосновения ощущаются по-другому — ярче, сильнее. Антон открывает глаза, но тут же сгибается пополам — обхватывает себя руками из последних сил, чувствуя, что тело вот-вот решит все за него. — Ан..тон?.. Чужой голос, что еще секунду назад пылал гневом, сбивается — Арсений замирает напротив, так и оставляя замершую руку, которую Шастун последними остатками разума скинул с себя, в воздухе. — Не трогай меня, — выдыхает Антон моляще, сглатывая в очередной раз. — Пожалуйста, не… «Прикоснись ко мне». «Трогай меня». «Поцелуй меня». — Бля-ять, — позорно скулит Антон, разгибаясь и с силой прикладываясь затылком к стене, так и продолжая сжимать плечи руками. Накрывает сильнее — намного сильнее, чем несколькими минутами ранее от близости Эда. А ведь Арсений даже не двигается — так и замирает напротив, и Антон, открыв глаза, видит, как у того сбивается дыхание, а взгляд постепенно темнеет. — Что с тобой? — напряжение пропитывает чужой голос стрелой, и эта твердость и почти приказ ответить всего на секунду помогает отвлечься. Всего на секунду — потому что взгляд стекает к чужим губам, и новые волны жара сжимают все изнутри. — Отойди, — умоляет Антон, чувствуя, как слабеют ноги. Он, кажется, начинает съезжать по стене — все воспринимается смазанно, но Арсений вдруг подается вперед, и взгляд его горит уже не злостью. Чертовым осознанием. — Мразь, — шипит Арсений, прежде чем подхватить Антона за талию. Антон мычит, чувствуя чужую хватку — обилие восприятия и чужой слишком знакомый, сводящий с ума запах заполняет все сознание, когда Шаст не сдерживается, носом утыкаясь в чужую шею. Он позволяет затащить себя в соседнюю комнату, едва осознавая, что происходит — близость Попова жаром заполняет все вокруг, и дышать выходит едва. Он должен сдержаться, должен сейчас быть сильнее — но когда Арсений с силой обхватывает его за шею, чтобы после быстро переместить пальцы на щеку и развернуть покрасневшее лицо к себе, из горла вырывается лишь еще один хриплый стон. — Что он сделал?.. — цедит Арсений, смотря прямо в глаза. Антон видит — его дыхание сбивается тоже, и Попов, вопреки злости, все еще бурлящей в глазах, сжимает на его боку другую руку. Он рассматривает Антона слишком внимательно — поспешно, будто пытаясь понять, что происходит — и вместе с тем всякий раз возвращается взглядом к приоткрытому в жарких выдохах рту. — Я не знаю… — шепчет Антон, облизывая губы — и все равно они кажутся жутко сухими. Он с трудом поднимает руку, где жжется знак — Арсений успевает заметить руну, прежде чем Шастун вновь обессиленно роняет конечность вдоль тела. — Арс, пожалуйста… «Не трогай меня». Чужие прикосновения не дают мыслить, температура скачет сильнее — Антон вжимается в стену из последних сил, чтобы не податься вперед, пусть отдаленно и кажется, что вжимают в нее его. «Поцелуй меня». Арсений, кажется, понимает — вздрагивает, когда сжимает чужой бок сильнее, а Антон от этого выдыхает заполошно, на мгновение зажмуриваясь. Но глаза все равно открывает тут же — не в силах отвести взгляда от темнеющих голубых глаз, пусть в них и пробивается ужас с непониманием — и дрожащей рукой обхватывает галстук руководителя, то ли пытаясь за него действительно удержаться, чтобы не съехать вниз, то ли в желании притянуть запретное желание ближе. Чужие прикосновения горят на коже — Арсений проводит пальцем по его подбородку, задевая самый уголок губ, но так и не отпуская лица. Глаза Арсения темнеют совсем — и появляющийся чертов румянец на скулах, жадно бегающий по чужому лицу взгляд вызывает ощущение, будто Попов тоже оказывается втянут под слишком горячий, сводящий с ума купол. «Я хочу тебя». Эта мысль не вызывает удивления или страха — она просто проскакивает в голове чертовым фактом, обмотанная в пучину желания и подлетевшего до краев возбуждения от ощущения чужого дыхания на лице. Всего лишь то, что так давно сидело внутри — и что освобождается под неконтролируемым действием магии, не позволяя удержать внутри себя, что получалось все время до этого. Антон облизывает губы, понимая, что скажет это — потому что остатки самоконтроля срываются, но… Арсений сглатывает и резко отстраняется, отпуская — Антон с хриплым стоном скатывается по стене. — Будь здесь, — дрогнувше бросает Арсений, прежде чем выйти за дверь.
⊹──⊱✠⊰──⊹
Собственная кровь стучит в висках — Арсений судорожно вздыхает, едва захлопывает за собой дверь в комнату, где остался Шастун. Шастун… Чертова злость, что вспыхнула всего за мгновение, все еще горит внутри — связывается слишком сильным жаром, подхваченным от другого тела, но Арсений не дает себе блажи сконцентрироваться на этих ощущениях, быстрым шагом пересекая коридор до двери в лабораторию. В сознании — шумное дыхание и подставляющееся под касания тело, блестящие слюной губы и поплывший, желающий взгляд зеленых глаз. — Выграновский! — рычит Арсений, распахивая дверь. Тот не выглядит удивленным — стоит прямо напротив входа, поясницей опираясь о стол и скрестив руки на груди, будто ждал; и улыбается. Эта мразь — улыбается. — Какого черта?! — Арсений в пару шагов оказывается ближе, хватая Часовщика за грудки и встряхивая. Злое дыхание, по ощущением, должно разжечь тому кожу — но Эд лишь слегка отклоняет голову, чтобы меньше его ощущать. — А что, вы уже все? — усмехается он, и руки Арсения, сжимающие его кофту, начинают дрожать. — Быстро как-то. Я ж такую почву заложил. — Что ты, блять, сделал с ним?! Арсений встряхивает мага еще раз — для верности, блять — и по взгляду серых глаз, вспыхнувшему в этот момент, заметно, что самоконтроль Часовщика тоже держится на последней из граней. — Решил поторопить то, что случилось бы так и так, — он произносит это уже без улыбки, смотря прямо в глаза — тихим ответным шипением. — Только ты помешал. Арсений не сдерживается — рычит, отталкивая Выграновского в сторону, и сразу же движется следом. Толкает вновь, снова — вжимает уже в стену, обхватывая чужое горло с неконтролируемой силой. Палочка Выграновского лежит на столе — Арсений это заметил. И сейчас ему наплевать, что он пользуется своим преимуществом истинной магии. Выграновского хочется убить прямо на этом месте. — Заткнись, — шипит он, и постепенно раскаляющаяся сталь в серых глазах напротив распаляет лишь больше. — А то что? — голос звучит хрипло, но Эд даже не пытается вырваться — позволяет сжимать свое горло, но все же обхватывает чужое запястье. — Боишься признать, что я тоже интересен ему, Попов? Арсений не осознает, в какой момент подчиняется правилам чужой игры — в голове вновь мелькает помутневший взгляд совершенно неконтролирующего себя Антона и понимание того, что случилось бы, если бы он не прервал их. — Какого черта ты лезешь к нему? — цедит Арсений, сильнее сжимая горло. Серые глаза напротив опасно темнеют. — Не прикрывайся, что просто хотел его трахнуть. Я не слепой. Выграновский молчит — долго, позволяя сжимать свое горло еще пару мгновений. А потом отпускает чужое запястье и прикладывает руку к груди Попова — и отталкивает с такой силой, что сшибает дыхание. Показывая, что все это время позволял эту сцену. — А что, если и так? — он склоняет голову, и на губах расползается мерзкая ухмылка. Арсений сглатывает, все еще стоя почти вплотную — и не может не смотреть в эти стальные глаза. — Или если я скажу, что дело даже не в сексе? Угроза и давление Выграновского сейчас ощущаются всем — Арсений не может избавиться от липкого ощущения, что еще пару дней назад чувствовал то же самое, смотря на Масленникова по ту сторону решетки. Эд, как и он, беспомощны перед ним — одного тогда удерживала решетка, второму сейчас ничего не позволит сделать отсутствие палочки. Арсений сильнее обоих. Но сейчас он неожиданно видит напротив себя слишком опасного мага — второго после Масленникова; мага, равного по силе, пусть и внутренней, себе самому. И дело тут вовсе не в палочках или магии. Арсений видит не Выграновского — он видит Часовщика, которого тот так умело прятал все это время внутри. — Еще расскажи мне про безграничные чувства, — выплевывает Арсений, не отводя взгляда. — Может, и расскажу, — Эд делает шаг вперед, вынуждая отступить — еще пару — и поясница упирается в угол стола. — Или ты думаешь, что у вас как в фальшивых сказках: Антон любил и будет любить лишь тебя всю свою жизнь? М? Так ты думал? В чужом голосе помимо проявляющейся злости — такая чистая, темная ревность, что Арсений замирает. Не понимает — как такое возможно, ведь прошло всего… Да всего ничего, черт возьми. Откуда у Эда это чертово собственническое чувство, желание обладать? И почему чужой голос звучит настолько уверенно, будто уже давно… — Я — был раньше тебя, — выплевывает он в лицо, словно отвечая на все вопросы. — Только нам не повезло не вовремя разойтись. — Он не чувствовал к тебе ничего, — убежденно цедит Арсений в ответ, сразу же вспоминая историю о том, как Выграновский сбежал. — Это ты думаешь так, — на губах Часовщика появляется злой оскал. — Сделаем ставку на возраст. Или ты не задумывался, Арсений, почему через несколько лет он вляпался в тебя так? Чужая близость отвратительна — Выграновского хочется оттолкнуть, потому что тот, хоть и не прикасается к одежде или — пусть только попробует — горлу, все равно давит так, словно держит у сердца Арсения нож. — Что ты имеешь в виду? — едва выдыхает Попов. «Не верь, не верь ничему, что он скажет!» — верещит сирена внутри. — Ты похож на меня, — шепчет Выграновский, склоняясь вплотную, и эта улыбка заставляет злобно дрожать. — Антона всегда тянуло к таким. Знаешь, последствия холодных отношений в семье — такие дети ищут любовь там, где ее быть не может. Они ведь видят в жестокости и плохом отношении то самое чувство. Они привыкли считать, что их любят, если к ним плохо относятся… — Замолчи, — рычит Арсений, уже понимая, к чему тот ведет. — Знаешь, каким я был в те годы? Как ты, — Эд поднимает руку, два раза постукивая по чужому виску пальцем; усмехается от того, как с этого жеста дергается Арсений. — Точнее, это ты был как я. Весь такой бэд-бой, грубый и равнодушный, любящий плеваться ядом в людей и верящий, что самый крутой — я ведь угадал, да? Арсений молчит — чужие слова ядом в уши, разрезая что-то внутри. Чертов невидимый нож прикасается к ребрам вплотную. — Нет, — рычит Арсений. «Нет» — отчаянной уверенностью, что Антон не из-за этого… — И Шаста, конечно, это взяло, — продолжает Выграновский за него. — Мальчик влюбился. Только не в тебя, Арсений. В меня. Он ведь увидел меня в тебе. — Это не так! Нож прорезает мягкие ткани — и вспышка злости застилает глаза, позволяя вырваться из омута чужого давления, чтобы резким движением оттолкнуть. Эд останавливается в паре шагов — смотрит снисходительно, все с той же мерзкой ухмылкой. Прячет руки в карманах штанов — и внимательно скользит взглядом по чужому телу. — Мы ведь даже внешне с тобой похожи, Арсений, — он возвращает взгляд к глазам, и улыбка пропадает с лица. — Высокие, темноволосые. Со светлыми глазами. Представляешь, каким ты стал попаданием по всем его кинкам? — Заткнись. «Заткнись заткнись заткнись». Это не может быть правдой — Арсений не верит ему ни на йоту, но… Чужие слова рушат все застаревшие стены — те, что держали опору все эти годы. Чужие слова заставляют нырять — нырять вновь в собственный омут, в который клялся никогда больше не возвращаться, чтобы пропадать внутри собственных воспоминаний и вспоминать, вспоминать, вспоминать. Тот самый год в Хогвартсе — все прошедшие месяцы. Их больное взаимодействие, отчаянное желание Антона пробиться сквозь стены Арсения, чтобы… Чтобы любить? Или чтобы найти в нем замену тому, кого когда-то уже потерял? — Молодец, — на губах Эда вновь возникает улыбка: он, черт возьми, видит, что происходит в чужой голове. «Это неправда». Арсений смотрит в чужие глаза — и образ Эда, который он видел все эти чертовы дни в Министерстве, накладывается на тыльную сторону век. Если отбросить предубеждения и ситуации — Выграновский действительно похож на него. — Я не верю тебе, — сдавленно, едва слышно. — О, — Эд показательно закатывает глаза, усмехаясь уголком губ. — Тогда почему Антон все еще носит мое кольцо? Разве ты не дарил ему ничего? Вот только… — Часовщик наиграно задумывается, чтобы проследить взглядом за дрогнувшими пальцами чужих рук. — Носит он лишь мое. До сих пор. Слова пронзают насквозь — Арсений действительно видит то чертово кольцо, о котором говорит Выграновский, каждый день. И речь не про украшение, которое он создал для их защиты — далеко нет. Речь про то, которое Часовщик подарил Шастуну больше двенадцати лет назад еще в Хогвартсе — и которое Антон действительно так и не снял. Арсений тоже дарил ему кольца — но сейчас на чужих пальцах всего два украшения, и оба от Эда. Черт возьми, черт. — Выведи Антона из этого состояния, — требует Арсений, не замечая, как собственный голос проседает. Он делает все, чтобы Часовщику показать — ему все равно. Чужие речи не задели его — он в это не верит. Однако по чужой улыбке заметно, что Эд ему явно не верит тоже. — Если признаешь, что мы похожи, — издевательски тянет он. — Как минимум, хотя бы одним желанием… Он косится в сторону, похабно проводит рукой по животу вниз — словно видит через стены сходящего с ума Антона — и внутри Арсения вновь взрывается хаос. — Я, в отличие от тебя, не убийца своей семьи. Слова разрезают воздух — Эд поворачивается так резко, что становится жутко. Обычно светлые глаза темнеют — и губы вместо злачной улыбки становятся тонкой линией. — Повтори. Выграновский делает шаг вперед — но в этот раз Арсений не двигается. Позволяет подойти к себе близко — и успевает положить руку на чужую грудь раньше, чем это сделает Часовщик. — Куда делись твои родители, Эд? — настает очередь Попова растягивать губы в ухмылке; ладонь теплеет, и Выграновский это чувствует — прямое предупреждение не дергаться; пусть магия Арса сейчас и болезненно искалеченная, но все еще подвластная ему самому. — Такое странное дело. Арсений думал об этом долго — так долго, что позволил себе прийти к выводу. К верному выводу — потому что в чужих глазах отражается неприкрытое, опасное желание убить прямо здесь. Такие взгляды Арсений не сможет спутать ни с чем — слишком часто видел в глазах тех, кто сейчас сидит в Азкабане. — Не твое блядское дело, — шипит Выграновский, подаваясь было вперед, но морщится, когда Арсений чуть сильнее давит на его грудь рукой — ладонь раскаляется с каждой секундой сильнее. Они так и замирают на пару мгновений — смотря друг другу в глаза, уничтожая внутри с потрохами; слишком сильные и слишком опасные — угроза пропитывает воздух вокруг, но вместе с тем замирает, потому что оба мага понимают, что не смогут сделать друг другу совсем ничего, и это противостояние похоже на равносильное давление, которое задерживает попавший между металлическими плитами шарик на месте. Только вот тот рано или поздно расколется — простые законы физики — и тогда уже будет бессмысленно вести разговоры. — Не советую тебе в это лезть, Арсений, — напоследок цедит Часовщик в чужое замершее сталью лицо и отходит на шаг, выскальзывая из-под руки. — Это не поможет из нас никому. Он разворачивается, чтобы выйти из лаборатории — Арсений отмирает через мгновение, ступая следом, потому что оставлять Антона наедине с ним он больше не собирается. Но чертово «никому из нас» крутится в голове — и предчувствие того, что Эд говорил не только про себя и Арсения, сжимает все изнутри.⊹──⊱✠⊰──⊹
— Libertas. Это первое, что слышит Антон, когда чувствует прикосновение к горящему запястью. Помутнение медленно отступает — перед глазами два смазанных силуэта, которые с каждой секундой, в течение которых дышать становится все легче, постепенно обретают четкость. Голову ведет легкой болью, а внутренняя наполненность жаром, успевшая стать привычной, исчезает так резко, будто волны шумного моря подчиняются отливу. — Блять, — выдыхает Антон, морщась и откидывая голову на едва достающую до нее спинку кресла, до которого ему чуть раньше все же удалось доползти. Еще пару минут уходит на то, чтобы окончательно почувствовать собственное дыхание — сознание постепенно приходит в норму, и вместе с тем… Антон вспоминает, что происходило вот-вот. Он в ужасе распахивает глаза и опускает голову — предсказуемо видит у своих ног Эда, что держит в руках палочку, которой только что снял с него собственное заклинание, и Арсения, стоящего чуть поодаль; тот смотрит в ответ внимательно, нервно — будто пытаясь просканировать взглядом, действительно ли Антону становится лучше. По физическим ощущениям — определенно да. Вот только осознание произошедшего заставляет подобраться в непонятном кресле, которое черт знает каким образом оказалось в этой складской комнате, и в немом бессилии переводить взгляд с одного мага на другого. Внутри все мешается — практически в панику. Сука, сука, сука. — Свободен, — Арсений цедит это, смотря на Выграновского. Тот встает и, повернувшись, самодовольно хмыкает — но не отвечает, а послушно следует к двери. Арсений, сложивший руки на груди, напрягается еще сильнее — будто преодолевает желание наброситься на Часовщика, когда тот проходит мимо, но сдерживает себя. Дверь хлопает — они остаются одни. — Арс, я… — под чужим взглядом приходится стыдливо опустить свой; Антон чувствует, что должен что-то сказать, но совершенно не может собрать мысли в кучу. — Можешь идти домой, — по шороху шагов слышно, как Попов отворачивается. — Тебе будет хреново еще пару часов. Пользы все равно нет. Антону хреново уже сейчас — но не из-за собственных ощущений, а от этого сухого голоса, в котором уже не сквозит ни осуждения, ни волнения. Совсем ничего. И пусть сумасшедшие картинки ситуации смазываются в голове — но Шастун помнит, какой яростью и ужасом пылали чужие голубые глаза жалкое время назад. — Хорошо, — едва шелестит он в ответ. Антон так и не поднимает взгляда, хотя Арсений еще какое-то время остается на месте; рассматривает его ботинки, чувствуя внутри колкое осознание и прогорклый стыд из-за того, что оказался так легко втянут под чужое влияние. В том числе — под влияние собственных желаний, что сейчас, вытянутые из глубин, резонируют внутри предательским пониманием. Арсений еще какое-то время остается в комнате — носки его ботинок в какой-то момент поворачиваются в сторону Шастуна, будто тот хочет поговорить, но в итоге все-таки не решается. Дверь хлопает второй раз — оставляя Антона наедине с собственными пылающими мыслями и слабостью, что ощущается сильнее, чем было до использования чужой чертовой магии. «Зачем же, блять, Эд? Почему?» Антон закрывает лицо руками и качает головой — мир продолжает сыпаться в его руках так стремительно, что хочется добровольно сдать себя в Азкабан.⊹──⊱✠⊰──⊹
— Не спускать с него глаз. Если почувствуете, что что-то не так, сразу же сообщайте, — отчетливо приказывает Арсений, поднимая взгляд на стоящих перед ним девушек. Марина с Катей настороженно переглядываются — в их отделе застывает тревожное ощущение трещин, расползающихся вокруг. — Что значит «теперь в лабораторию ходите только вы»? — хмурится Катя. — Ты же знаешь, что в основном Антон… — Больше нет, — отсекает Попов. Цинично решает все за другого — но сейчас собственная власть не горит в руках, и Арсению наплевать, что он собственными решениями может урезать чужую волю. И пусть изнутри противный голос сипит: «Неужели боишься? Неужели задело?» — Арсений осознает, что вопреки всему действительно ограничивает Антона не из-за собственных спутавшихся эмоций. Он делает это ради его безопасности — потому что помнит хищный, темный взгляд Выграновского, когда они говорили о Шастуне. — Арсений, объясни, что происходит, — требует Марина, складывая руки на груди и переминаясь на месте. — У меня, — она мельком косится на Варнаву, которая едва заметно кивает, и исправляется, — у нас и так в последнее время ощущение, что мы тут просто предмет мебели. — А вроде как все еще одна команда, — слегка раздраженно поддерживает Катя, и осуждение, смешанное с обеспокоенностью в ее глазах, заставляет судорожно вдохнуть, прикрывая глаза. Арсений сжимает пальцами край стола, на который опирается поясницей — черт возьми, черт. Он понимает, что должен держать их в курсе — понимает, но вместе с тем в последнее время не верит ведь сам себе. Он даже с Антоном так и не нашел сил, чтобы поговорить — и как сейчас объяснять ситуацию девушкам… — Арсений, пожалуйста, — уже мягче просит Катя, и Арс, открывая глаза, сталкивается с ней взглядом. — Даже если ты думаешь, что не прав. Дай нам понять, куда все идет. Еще несколько секунд для того, чтобы посмотреть на Марину — та кивает, не отводя взгляда, и в чужих глазах Арсений привычно видит готовность и слишком чистую преданность. Если кому-то в этом мире он и может сейчас доверять — то именно им. — Масленников, — всего одна фамилия, чтобы на лицах мракоборцев тут же застыло напряжение. — Я виделся с ним. И у меня есть ощущение, что он связан с обскури. — Но как? — не понимает Катя, и в глазах ее застывает толика страха — они все здесь помнят те времена, слишком сильно они отложили отпечаток на их службу и жизнь. — Он же уже шесть лет… — В этом и проблема, — кивает Арсений. — Есть основания полагать, что был кто-то второй. Еще тогда. И этот человек занимается всем сейчас. — Как такое возможно? — хмурится, тоже не веря, Марина. — Арс, я, конечно, все понимаю, но… Ждать шесть лет? Чтобы что? — Чтобы обрести нужную силу? — предполагает Арсений, опуская взгляд. Прикасается к кольцу на собственном пальце и морщится. — Я не верю Часовщику. Девушки переглядываются вновь — слова руководителя их, в целом, не удивляют, но произнесение этого факта вслух уже не оставляет надежд на то, чтобы не принимать во внимание. — Думаешь, может быть связан тоже? — понимает Варнава, хоть и смотрит на друга с сомнением. Вместо ответа — прямой, уверенный взгляд. — Черт. В кабинете повисает молчание — тягостное, заставляющее этим ощущением безвыходности пропитываться. Арсений знает — Катя с Мариной верят ему, не могут не верить после всего, даже если не уверены в чем-то сами, и от этого хоть и на толику, но становится легче. Они принимают его позицию и готовы броситься следом — что бы ни происходило вокруг. — Дела погибших без магии волшебников, — раскрывает Арсений еще одну тайну, которой, по-хорошему, вообще в их команде не должно было быть. — Антон заметил, что все погибшие чистокровные. Возможно, в предсказании идет речь об этом. Катя, да и Марина, правы — он не сможет сражаться со всем этим один. Тот факт, что в последнее время он взвалил все на себя и решил, что сможет разобраться и сам — самая большая ошибка, которая понимается, едва он смотрит в глаза тех людей, что всегда были готовы броситься с ним не только в самое пекло, но и в опустошающий, ежедневный кошмар. Не стоило выбирать тонуть в этой чертовой глубине в одиночестве — когда рядом все это время были протянутые руки, готовые вытащить на борт спасательной шлюпки, пусть это бы и не изменило проблемы того, что они по-прежнему продолжат дрейфовать в бушующем океане. Он не один — и эта мысль приходит в голову так неожиданно и вместе с тем осознанно, что почти удивляет. Будто наконец пробуждает от вязкой дремы — все это время Арсений выбирал прятаться, навешивая на себя все новые камни, в то время как их тяжесть уже давно были готовы разделить близкие люди, чтобы всем было легче продолжить тернистый путь. Он должен… нет, он может им доверять. И потому пересказывает историю их поездки, впервые открыто делясь собственными сомнениями — о том, что не верит в очередное появление артефактов Эда, о слепой уверенности Шастуна в том, что человек из его прошлого не причастен. Причастен — только Арсений все еще не способен понять, в какой степени. И по взглядам своей команды видит — они не верят в такие совпадения тоже. — Чем мы можем помочь? — с готовностью спрашивает Кравец после непродолжительного молчания. — Помимо того, чтобы наблюдать за Часовщиком. — Будьте готовы, — предупреждает Арсений. Он сам не знает, к чему — но ощущение того, что таймер ускоряется, все быстрее приближая их всех к финальной точке, становится лишь сильнее. Он с тяжестью смотрит на девушек — на свою собственную команду — и вытягивает вперед руку, что дрожит. Марина с Катей с тревогой смотрят на чужой тремор. — Я не знаю, что со мной происходит, — признается Арсений, и усмешка самым уголком губ выходит почти что едкой. — Моя магия… Будто убивает меня. Эти слова даются с трудом — еще сложнее после них взглянуть в чужие глаза, что в мгновение пропитываются таким ужасом, которого Арсений слишком давно не видел в глазах своих подчиненных. — Что?.. — выдыхает Варнава, делая шаг вперед и тут же сжимая чужую вытянутую кисть, словно не веря чужим словам. — Арс, что ты такое… — Я должен предупредить вас, — Арсений отводит взгляд, замечая, как и Марина делает к нему шаг. — Я… могу подвести. Будьте готовы. — Такого не будет, — твердо заявляет Кравец, пусть взгляд ее тоже горит ужасом. Качает головой, словно пытаясь убедить в этом саму себя. — Даже если что-то случится, мы… — Защитите Антона. Арсений возвращает взгляд к девушкам — и эта очередная, черт возьми, честность полной капитуляцией перед собой в том числе. Слишком больная — гниющая изнутри — но Арсений смотрит в глаза своих коллег, в которых отражается болезненное понимание, и не позволяет себе усомниться в правильности решения. Они не должны дать ему умереть — они обязаны сохранить ему жизнь. Даже если Арсений не сможет — смогут они. — Обещаем, — почти шепчет Варнава, сжимая чужую руку. Они все должны быть готовы.⊹──⊱✠⊰──⊹
Темная чужая квартира сводит все изнутри — Арсений какое-то время молчит, давая себе привыкнуть к этому ощущению. Антон стоит напротив, не поднимая головы — смотрит в пол, переминаясь на месте, но не сдвигается, позволяя сумраку гостиной пропитать их обоих почти целиком. Разговаривать в темноте всегда легче — хотя бы потому, что так сложнее рассмотреть чужой взгляд. Арсений не знает, с чего начать — он приходит к Шастуну уже ближе к ночи, хотя так и не может уверенно сказать, что в голове получается разложить все по полочкам. Но в одном он уверен точно — он должен, обязан предупредить Шастуна об опасности, которую тот не видит. — Прости за сегодня, — наконец разрывает гнетущее молчание Антон, так и не поднимая головы. — Я не осознавал… — Я не за этим здесь, — прерывает Попов, хотя это им, наверное, тоже не помешало бы обсудить. Антон вскидывает на него взгляд — тревожный, болезненный, но уже не такой, каким тот был в той чертовой кладовой. Кажется, несколько часов отдыха действительно хоть немного идут Шастуну на пользу — он уже не выглядит таким потерянным, однако в глазах замирает стойкое ощущение разочарования. Арсений уверен, что относится это разочарование к Эду — и это неожиданно помогает начать тот разговор, за которым он и пришел. — Почему ты веришь ему? — Арсений делает шаг вперед, вставая прямо напротив. Скрывать своего отношения к Часовщику больше не имеет смысла — не после произошедшего. — То, что он сделал… Антон, — он просит, почти умоляет другого понять, что происходит вокруг — и маска отрешенности и холодности трещит, когда чужой взгляд сверкает слишком искренней болью. — Это просто недоразумение, — вопреки собственному взгляду глухо произносит Шастун. И тут же опускает глаза — заламывает пальцы, касается ими одного из колец, что подарил ему тот самый человек, которого даже сейчас так упрямо защищает. — Попытка изнасилования — это недоразумение?! — Арсений не выдерживает, повышая голос и обхватывая чужие плечи; встряхивает, чтобы заставить вновь посмотреть на себя. — Черт возьми, Антон! Неужели ты не видишь? Что-то не так, что-то… Маски дают трещины — собственные руки дрожат, и этим вечером Арсений понимает, что больше не способен сопротивляться. Начавшаяся в кабинете их отдела честность проявляется и сейчас — и впервые за все дни, что Шастун здесь, Арсений позволяет себе смотреть в чужие глаза без масок, и это до жути напоминает тот период, когда они еще могли быть искренними друг с другом. Это тяжело — слишком — но Арсений знает. По-другому Антон попросту его не услышит. — Мы не можем знать, чем занимается Часовщик, — продолжает Попов уверенно, сжимая чужие плечи — уже тысячу раз прокрутив собственные подозрения в голове и наконец находя в себе силы поделиться ими с тем, кто так отчаянно отказывается ему верить. — Все убийства были совершены в Лондоне, и все это время Выграновский был здесь. Последнего убили в ту ночь, когда мы узнали о предсказании, и Часовщик мог… — Он был со мной. Чужие слова заставляют отшатнуться — Арсений смотрит в чужие глаза и чувствует, как внутри все пережимается вновь. А Антон смотрит в ответ — с немым сожалением и одновременно с тем же безумным упрямством, с которым он продолжает каждый раз вставать на сторону… Не Арсения. — Что?.. — выдыхает Попов. Антон отводит взгляд в сторону — мнется, закусывая губы, будто не понимает и сам, что чувствует и что может сказать. Арсений видит, что тот даже не думает о том, что Выграновский опасен — и это осознание в конец выбивает из-под ног почву. После всего, блять — после всего он все еще верит этому человеку. Проклятой, слепой, безрассудной уверенностью. Почему? — Ничего не было, — все же бесцветно шелестит Антон. — Я просто… Напился. И попросил его остаться. Слова ранят — вопреки заверениям, вопреки собственному пониманию, что Антон сейчас не обманывает; Арсений находит в себе силы не цепляться сейчас за ту неизвестную ему ночь. — Но ты ведь думал об этом, — сглатывает он, замечая, как бегает чужой взгляд. — О том, что он мог… Потому что Антон не удивляется обвинениям — только жалкая надежда на чужое благоразумие развеивается, когда Шастун вновь поднимает взгляд на него. — Думал, — признается он честно. — Из-за твоего отношения. Почему ты сам… относишься к нему так? Ответное обвинение, словно пощечина — Арсений неверяще выдыхает, чувствуя зарождающуюся внутри злость. — Почему? — цедит он. — Блять, Антон! Неужели ты думаешь, что я спокойно должен относиться к тому, что этот «спаситель» появляется в самое подходящее время? Что он оказывается связан с прошлым, с которым мы с тобой, блять, вместе сражались, — Арсений замечает непонимание в чужих глазах и вновь делает шаг вперед, поднимая руку с надетым на палец кольцом. — Эти чертовы артефакты везде. Везде, где происходят утечки! — Часы у смотрителя? — понимает Антон, но хмурится тут же. Молчит какое-то время, смотря прямо в глаза, и спрашивает требовательно. — Кто сидел в той камере, Арс? — Масленников, блять. Масленников! Чужие глаза расширяются в ужасе — Антон приоткрывает рот в немом вопросе, еще раз косясь на чужое кольцо, но останавливает сам себя; отходит в сторону, отворачивается к занавешенному окну, кусая губы. Складывает внутри себя все эти чертовы детали — так же, как и пытался сделать все это время Арсений. И произносит, не поворачиваясь: — Это все — совпадения. Слишком уверенно, слишком… Да блять! Арсений рычит, не контролируя себя — отворачивается, сжимая в кулаки руки и чувствуя, как все внутри разрождается хаосом. «Представляешь, каким ты стал попаданием по всем его кинкам?» Арсений знает, каково это — защищать кого-то даже тогда, когда весь мир становится против. «Тогда почему Антон все еще носит мое кольцо?» Арсений всегда делал это для Шастуна — делал, потому что любил. «Мальчик влюбился. Только не в тебя, Арсений. В меня». Неужели Антон и правда… «Он ведь увидел меня в тебе». — Арсений? — чужой обеспокоенный голос доносится словно сквозь толщу воды. Арсений не сразу чувствует, что ногти впиваются в ладони; куда сильнее боль пульсирует где-то внутри — пережимает легкие, режет где-то за ребрами, и от этого ощущения сознание становится мутным, а в висках отдает нестерпимой пульсацией. Что-то теплое росчерком скатывается из носа — Арсений на автомате облизывает губы, чувствуя на языке привкус металла. Он чувствует, как его резким движением разворачивают к себе — даже в темноте комнаты заметен дрожащий в ужасе взгляд зеленых глаз. Ноги подгибаются, помутнение усиливается — Арсений заполошно выдыхает, чувствуя, как картинка перед глазами рассеивается. — Нет-нет-нет… — шепчет прерывисто Антон, и сквозь эту пелену чувствуется дерганное прикосновение под носом, когда Шастун в ужасе пачкает собственные пальцы чужой кровью. — Арс, что с тобой? Арс!.. Арсений мычит, с трудом удерживая себя на краю сознания — руки горят, и это помогает отвлечься и вместе с тем… Чужое шипение слышится в тот момент, когда Шастун подхватывает тело, окончательно теряющее силы — кажется, Арсений в последней опоре касается его запястья, закрывая глаза. Мерзкое ощущение льющейся из носа крови не прекращается — но темнота схлопывает сознание так неожиданно быстро, что становится уже наплевать.⊹──⊱✠⊰──⊹
Арсений не знает, через сколько приходит в себя — вокруг все та же темнота комнаты, только в этот раз под спиной чувствуется мягкость матраса. Он открывает глаза, морщась от ощущения влажности на лице — и, приподняв руку, стаскивает со лба мокрую тряпку. У ног чувствуется движение — Арсений концентрирует взгляд, замечая, как Шастун в пару движений подсаживается ближе, сразу же хватая руководителя за запястье. — Как ты? — шепчет он, обеспокоенно заглядывая в глаза. — Это еще зачем?.. — хрипло выдыхает Арсений, сбрасывая чертову тряпку на пол. Антон косится на нее со смесью паники и облегчения. — Ты горел весь, — бормочет он сбивчиво. — И кровь из носа, и… Арс?.. — он ерзает на кровати, и чужая хватка дрожит. — Что с тобой? Что это было? Арсений морщится, прячет взгляд — во рту сухо, словно в пустыне, а голова продолжает пульсировать остаточной болью. Только вот промолчать не выходит — потому что Арсений, даже в темноте, замечает на чужом запястье бурый, отвратительно свежий ожог. — Это… — неверяще шепчет он, сглатывая и поднимая глаза; Антон смотрит в ответ со смесью сожаления и вины. — Это сделал я?.. — Да. Хочется завыть — от безвыходности, от собственной бесконтрольности и беспомощности. Но Арсений лишь закрывает глаза, стараясь не сорваться опять — собственная магия внутри сейчас ощущается едкой лавой, готовой вот-вот вырваться из тела очередным предательством себя самого. — Прости, — бесцветно шепчет Арсений, сжимая ту самую руку, которая причинила боль, в кулак — словно в попытке укрыть в себе собственную опасность. Арсений слышит, как сбоит чужое дыхание — а потом чувствует, как чужие пальцы соскальзывают с его запястья, обхватывая эту самую кисть. — Да плевать, — выдыхает Антон, и Арсений открывает глаза. В темноте он едва различает чужие — но видит, видит, черт возьми, как скручивает все внутри у другого, и от этого становится еще хуже. Он дергает рукой, пробует вырвать — но слишком слабо, Антон удерживает сильнее, не позволяя. Эта боль в чужих глазах, это волнение — у Арсения все сводит от чужих чувств, слишком искренних, и дыхание прерывается. — Не нужно, Антон. «Не смотри на меня так». «Не давай мне этих надежд». — Почему? «Замолчи замолчи замолчи». — Почему ты носишь его кольцо? — не сдерживается Арсений в ответ, опуская взгляд на чужие пальцы. — Все эти годы. Зачем? Спрашивает — безжизненно, почти что не слышно. Окончательно не понимая, что происходит — и, поднимая глаза, постыдно умоляет о честности. — Не… знаю, — выдыхает Антон. Теряется, опускает взгляд на свою руку тоже — задумывается на мгновение, будто никогда раньше об этом не размышлял. — Я просто… Не знаю. Правда, не знаю. «Почему же тогда ты не носишь мои?» Арсений вырывает собственную руку из хватки — резко, так, чтобы не позволить чужим пальцам задержать собственные. Закрывает лицо руками, отталкивается ногами, чтобы сесть на кровати и вжаться спиной в подушку, подтянув к себе ноги — и неверяще качает головой, чувствуя, как все внутри сдавливает вновь. Почему ему больно? Почему — так? Цепочка на груди словно горит — и Арсений опускает одну руку, сжимая ее через рубашку, ткань которой все эти дни скрывала чертово украшение. Антон, слава богу, этого движения не замечает — вглядывается пристально в чужие глаза, которые через какое-то время открывает Арсений, прекрасно осознавая, что отражается в собственном взгляде. — Принеси мне воды, — просит бесцветно. Антон медлит пару мгновений — и, конечно, встает. Конечно, встает — и выходит из комнаты. Арсений, услышав, как чужие шаги скрываются на кухне, собирает остатки всех своих сил для того, чтобы подорваться с кровати и поспешно выйти в коридор. Перед глазами окончательно проясняется — собственное желание поскорее сбежать, кажется, возвращает организму растерянные силы. Магия внутри уже не бурлит — вместо пламени наступает оглушительная пустота — и Арсений не медлит, когда пересекает коридор и берется за ручку входной двери. Тумблер в голове переключается, возвращая власть разуму — а, может, это лишь очередная, жалкая в своем значении, бессмысленная попытка взять себя в руки. — Нет, блять, никуда ты не денешься, — рычат прямо над ухом, и его руку перехватывают, чтобы резким движением развернуть к себе и вжать спиной в стену. Проходит ведь всего пару минут, но чужой взгляд уже совершенно другой — слишком темный, почти что пылающий несдержанной, брошенной в самую грань озлобленностью. Арсений вжимается в стену, прижимая к груди руку — только Антон все еще держит его за запястье, другой рукой опираясь о стену, чтобы не позволить сбежать. — Так и будешь от меня убегать, да? — зло шепчет тот. Арсений не понимает, что происходит — чужое настроение сменяется буквально в секунды, и от прошлых переживаний Антона не остается и следа, когда тот прижимает его к стене сильнее; как-то слишком отчаянно, сверх — словно, если Арсений уйдет, второй такой честности между ними уже не будет. Сказать по правде, Арсений этого и хотел — и потому так спешил уйти, навсегда закрывая эту чертову дверь в собственной душе. И Антон, кажется, это понял. — Что тебе нужно? — почти рычит Арсений в ответ, потому что нервы сдают. — Что ты, блять, хочешь, Антон? Потому что Арсений ведь для себя все ответы уже получил — он не глухой, не слепой и видит чужую преданность не ему. Его запястье наконец отпускают — но следующее прикосновение заставляет замереть на месте, сглатывая. Антон обхватывает его за скулу — так же, как сегодня днем делал это Арсений, не отдавая себе отчета. — Честности, — выдыхает Шастун ему прямо в лицо. — Просто ебаной честности. Арсений замирает, и вся собственная злость испаряется — он вглядывается в чужие глаза, в которых калейдоскоп эмоций меняется с каждой секундой. Злость Антона оказывается лишь маской, за которой трещит и рассыпается чужая душа. «Вытащи меня». «Я не справляюсь». — Я так запутался, Арс… — шепчет Шастун, склоняя голову вперед — касается лбом чужого, болезненно кривя губы и закрывая глаза. — Я… Я даже сейчас не могу понять, что происходит внутри, но… Но почему у меня ощущение, что если сейчас позволю тебе уйти, то все кончится?.. Сердце в груди стучит заполошно — чужое дыхание обжигает губы, разум вновь заволакивает туманом, но в этот раз далеко не из-за того, что организм подводит собственной магией. Арсений поднимает руку, касаясь чужой скулы тоже — чтобы мягким прикосновением отстранить чужое лицо, вглядываясь в глаза. «Не уходи». Арсений не знает, кому из них двоих принадлежит эта мысль. — Потому что так и есть, — признается он тихо. Антон вздрагивает, бегает взглядом по чужому лицу — и в этом взгляде мешается столько всего, что становится трудно дышать. «Не отпускай меня, черт возьми. Просто не отпускай». Потому что мозг воет сиренами — нужно бежать. Точка невозврата уже прошла — прошла в тот момент, когда Арсений почувствовал, как старая боль возвращается, когда поверил чужим словам о нелюбви к себе самому на протяжении всех этих лет. — Неправда, — шепчет убежденно, слишком тихо Антон. То ли отвечая на реплику Арса, то ли — на его гниющие мысли. Он подается вперед, ведет носом по щеке, прикрывая глаза — тягуче медленно, почти нежно; словно это единственный способ передать то, что внутри разрастается с каждой минутой. Страх, сожаление, принятое с боем желание — удержать или позволить остаться; отчаяние от потери, которой еще не случилось, но которая обязательно будет. Останься — в каждом чертовом выдохе, в собственной слабости и в каждой секунде слишком интимного, пусть и на грани, прикосновения. А у Арсения внутри все взрывается болью — и эхом проносятся едкие, разъедающие чужие слова. «Мальчик влюбился. Только не в тебя, Арсений. В меня». Больше всего на свете Арсений хочет поддаться — и поддается. Поддается, когда позволяет себе замереть, почувствовать свою ответную слабость и чужое касание, и эта больная, отвратительная честность рвет изнутри мышцы и органы. «Я был раньше тебя». Чужой выдох в самые губы, чужая дрожащая ладонь, что сжимает скулу — Арсений чувствует чужую агонию, чертову чужую нужду, проходящую между ними смертельным ядом, но… Он ведь просто замена — всего лишь замена. Арсений стекает руками на чужую грудь. И мягко, но уверенно отталкивает самого нужного человека. — Нет, Антон, — произносит он, чувствуя, как пережимает горло. Потому что все внутри ноет и режет — остатками собственной гордости, полярным отчаянным желанием притянуть ближе; пониманием того, что уже давно проиграл, и вместе с тем нежеланием терпеть эту боль, зная, что все не так. Потому что нужен Антону совсем не он. И Арсений не готов предавать себя так. Всего секунда — чертова секунда — но руки вновь начинают дрожать, когда Антон смотрит в ответ. В глазах того тоже рушатся звезды — почему, черт возьми, почему? — Ты же веришь ему, — шепчет Арсений против воли; не чтобы изменить мнение — просто отчаяние, предательское, вырывается само по себе. — Ты же… не веришь мне, Шаст. Ты выбираешь его. И это понимание — тем самым предательством. Верой в чужие слова — в слова Выграновского, в понимание того факта, что тогда, в Хогвартсе, Арсений действительно занял чужое место, и от этого город внутри окончательно тонет в пожаре. — Простишь его. Снова, — на лице проявляется горькая, рассыпающаяся усмешка — чертовы маски трещат, но призванной злостью выходит скрыть истинное отношение. — Давай же, Антон. Скажи, что я прав. Ну чего ты? — Почему ты говоришь это? — чужой голос ломается, и зеленые глаза болезненно затухают. — Арсений, я… — Скажи, сильно я похож на него? — голос, собака, дрожит. — Давай, Антон! Ты же хотел ебаной честности?! Так расскажи мне! Больно — так больно. — Расскажи, почему влюбился в меня, — Арсений делает шаг навстречу, толкая замершего Шастуна в грудь уже жестче — тот тут же, совсем потерянно, отступает назад. — Расскажи, почему ты делаешь это? Зачем?! — лживая насмешка превращается в отчаянное, безвыходное рычание. — Пошел ты к черту, Шастун. К чер-ту! Не играй со мной, не играй — я не хочу этого позволять. Еще один грубый толчок — Антон отшатывается в сторону, и Арсений распахивает дверь, вылетая в подъезд. Наверняка зная, что за ним не пойдут.⊹──⊱✠⊰──⊹
Горько. Больно. Отвратительно от себя самого. Арсений вновь взмахивает рукой — но темнота тренировочного зала и не думает рассеиваться с помощью заклинания, а вот руку вполне себе натурально сводит судорогой, постепенно перерастающей в жжение по всей коже. Маг шипит, зажмуриваясь и сглатывая. Чертыхается, дышит пару мгновений — и вновь поднимает ладони, призывая собственную магию. Но вокруг — лишь тишина, нарушаемая с каждым разом все больше сбивающимся дыханием. Это не может быть правдой. Не может. То, что его магия больше не слушается его. То, что вокруг царит хаос. То, что вчера Антон… Почему ты делаешь это со мной? Почему? Новые и новые попытки справиться с волшебством напоминают самоистязание — где-то глубоко внутри Арсений понимает, что этим делает себе только хуже, но упрямо продолжает. Потому что не хочется верить, что даже в своем волшебстве он тоже теряет контроль. Темнота вокруг успокаивает — и вместе с этим заставляет прокручивать одни и те же мысли по сотому кругу. Арсений вспоминает одну из тренировок в этом зале — и в сознании вновь пожаром возникает взгляд зеленых глаз. — Исчезни… — рычит Арсений, складываясь пополам, когда дыхание сшибает после очередного заклинания — дышать выходит едва. — Сука… Собственный срыв вчера резонирует в голове — и впервые за долгое время Арсений осознает, почему произошел чертов выплеск. По той же причине, что позволила вчера замереть под чужими касаниями, пусть и всего на мгновение. Маг разгибается, тяжело дыша — он должен что-то со всем этим сделать. Оказаться сильнее, чем казался все это время себе самому — подумать, черт возьми, о других. Загнать в самое дальнее место собственные пожары — забыть о том, как меркли зеленые глаза во вчерашней тьме, и о том, как отчаянно необходимо жался к нему Антон. Арсений это переживет. Сейчас он должен думать о будущем — о будущем, в котором сможет сохранить невинные жизни, пусть даже собственная иссохнет дотла. И потому он вытаскивает из кармана чертову палочку — вытаскивает и смотрит на нее еще пару мгновений, прежде чем прикрыть глаза и, выдохнув, аккуратно сжать ее в пальцах. Он должен быть сильным, даже если это означает принять свою слабость. Арсений, плавно ведя палочкой, прислушивается к магии внутри себя — старается отыскать те грани, которые пока еще не режут в ответ, и, на удивление себе самому, чувствует от собственных сил намного меньше сопротивления. Он должен сделать все правильно. Пару мгновений — и тепло, что по привычке сначала собирается на кончиках пальцев, перетекает в палочку; резонирует в воздухе, создавая нечеткий силуэт напротив. Арсений слегка ведет рукой, вырисовывая детали — золотой свет послушно приобретает все более четкие очертания, в конечном итоге собираясь в движущуюся фигуру, которая склоняет голову. Магия не выходит из-под контроля, пусть тело и сводит почти незаметной болью — Арсений вглядывается в чужой силуэт, с удивлением замечая, что он подозрительно напоминает… Часовщика. Что-то не так — во всех этих чертовых артефактах, в его рвении пробраться ближе к Антону, в… Арсений опускает взгляд на собственные пальцы — кольцо Выграновского все еще кажется на них чужеродным. Может ли быть так, что?.. Из тяжелых мыслей, постепенно складывающихся в пугающую картину, вырывает хлопок двери. Арсений поворачивает голову как раз в тот момент, когда в темное помещение заходит знакомая девушка. — Арсений! — восклицает слегка возмущенно, но будто бы облегченно Бузова. — Я, блин, ищу тебя уже двести лет! — Что случилось? — мракоборец вытирает каплю пота со лба и подходит ближе, пока за его спиной призванный силуэт медленно тает. — Да я… — Оля, мельком взглянув на его палочку, вновь возвращается взгляд к глазам, будто сбиваясь с мысли. — В целом, ничего важного. Просто хотела отдать отчеты, — она замирает, внимательно вглядываясь в чужие глаза и, конечно же, отбрасывая тактичность. — Почему ты с палочкой, Арс? Арсений хмыкает, опуская взгляд на нее — но смотрит на то самое чертово кольцо. — Поможешь мне, Оль? Хочу проверить кое-что. Девушка смотрит с сомнением, но кивает. Следует за Поповым, что вновь возвращается в тренировочную зону и кивком просит достать свою палочку, что мракоборец и делает. — Атакуй меня, — просит он, уверенно смотря на волшебницу. — Что? — теряется она, хмурится тут же. — Арсений, что ты… — Просто сделай это. Любым заклинанием, — повторяет он, все еще держа в руке палочку, но уже зная, что не попытается себя защитить. Оля еще какое-то время смотрит на него — неуверенно, будто страшась; потом все же выдыхает и поднимает собственную палочку, поджимая губы. За секунду до того, как губы Бузовой шепчут заклинание, Арсений чувствует противный, липкий страх — он обвивает сердце отвратительными щупальцами, но маг убеждает себя, что, если ошибается, не почувствует боли. Ведь это кольцо способно защитить его от магии обскура — так говорил Часовщик. Вот только в следующий момент Арсений чувствует боль — вырвавшаяся из палочки Бузовой магия, всего на мгновение блеснув ярким светом в темноте помещения, врезается в тело, заставляя зашипеть и с трудом удержаться на ногах. — Арс! — в ужасе кричит Бузова, тут же пересекая расстояние между ними. Попов тут же качает головой, сжимая раненое плечо рукой — вспышки боли все еще горят вокруг пострадавшего участка, однако намного страшнее… Понимание того факта, что на его пальце — пустышка. Арсений поднимает голову и смотрит в обеспокоенные, совсем потерянные глаза руководителя их разведки. — Спасибо, — криво, совсем сумасшедше улыбается он. Ведь все это время был прав в своем недоверии.⊹──⊱✠⊰──⊹
Антон бредет по коридору нижних этажей, прислушиваясь к тишине. Руки едва заметно дрожат — от чертовых нервов — и приходится вновь убеждать себя в том, что он все делает правильно. Он должен поговорить с Эдом — должен, потому что иначе ничего не укладывается в голове. Шастун почти подходит к лаборатории, когда слышит в конце коридора голоса — приглушенные, почти что неслышные, но это заставляет остановиться на месте. Он косится на дверь, за которой должны сейчас быть Часовщик вместе с Катей, и все-таки медлит. Не зря — уже спустя минуту голоса утихают, и с той стороны, откуда они доносились, из-за угла появляется Эд. — Антон? — он в удивлении приподнимает брови, медленно подходя ближе. Говорит чуть громче, чем следовало бы в тихом коридоре — так, словно предупреждает кого-то о том, что они в этих полуподвальных помещениях не одни. — С кем ты говорил? — хмурится Шастун, ненароком смотря на то место, где кончается коридор; но не слышно даже звука шагов, если бы неизвестный собеседник решил обойти их другим путем. — Ни с кем, — слегка изумленно отвечает Выграновский, когда наконец равняется с мракоборцем. — В туалет ходил. Тебе показалось. Антон наконец возвращает взгляд к чужим глазам — Эд выглядит растерянно, так, будто Антон и правда наехал на него без оснований. Впрочем, Шаст не удивится, если ему действительно показалось — в последнее время он совсем не верит своему поплывшему разуму. Уже через мгновение взгляд серых глаз слегка меркнет — бегает внимательно по чужому лицу, и на лице Выграновского с легкостью читается сожаление и напряжение, которое пропитывает воздух вокруг них. А Антон просто стоит напротив — не зная, что именно хочет услышать, но понимая, что откладывать тяжелый разговор не намерен. — Я предложил бы зайти, но там Катя, — неловко поджимает губы Эд, мельком косясь на дверь. — Поговорим здесь? Антон кивает. Благодаря Марине знает уже, что доступ к лаборатории Эда ему, пусть и на словах, ограничен — и пока и сам не понимает, как относится к такому роду контроля со стороны Арсения. И если поначалу это вызвало привычную злость и желание пойти наперекор — то, едва в сознании всплыли картинки вчерашнего вечера, все это схлынуло так же стремительно, как и появилось. С Арсением что-то не так — и Антон должен попытаться ему поверить. Они молчат — смотрят друг на друга долго, словно пытаясь собраться с мыслями и привыкнуть, что вновь стоят рядом. Антон складывает руки на груди — Эд следит за этим его движением, тихо усмехаясь попытке закрыться. — Прости, — произносит хрипло он, отводя взгляд. — Не знаю, зачем я все это… — Это низко, Эд, — отвечает тут же Антон, но голос звучит скорее устало, чем злобно. — Ты ведь знаешь, что я… не хотел. — Знаю, — соглашается Выграновский, вновь поднимая глаза. — Просто… Бля, Шаст, я, может, и лезу не в свое дело, но… Ты ведь совсем с ума сходишь в последнее время. Ты себя видел? — он хмурится, и в серых глазах плещется искреннее волнение в смеси с непонятным еще раздражением. — У вас с Поповым какая-то дичь, и я просто подумал, что… — Мне стоит переключиться? — жесткая усмешка сама по себе появляется на лице, а руки, что Антон сжимает на груди сильнее, вновь начинают подрагивать. — Классно придумал, Эд. Только ты прав — это не твое дело, — прерывает он открывшего было рот Выграновского. — Я сам разберусь. В чужих глазах на мгновение сквозит обида, перемешанная с непонятной злостью — но Эд сдерживается, едва заметно кивая, пусть и напрягается при упоминании Попова заметно сильнее. Антон смотрит в чужие глаза и вспоминает вчерашний вечер. Вспоминает, как сорвался Арсений — и какая боль сквозила в чужих глазах, хотя Антон чувствовал, что тот тоже… «Скажи, сильно я похож на него?» И только сейчас, смотря в глаза Выграновского, Антон, кажется, понимает. — Что ты сказал Арсению вчера? — вопрос против воли звучит более резко, чем ожидалось. — Это неважно, — пожимает плечами Эд, отчего Антону хочется зарычать. — Шаст… Выграновский делает шаг навстречу, но Антон отступает тут же — почти неосознанно, чем вызывает на чужих губах мелькнувшую кривую усмешку. Эд останавливается, но протягивает руку — кладет ее на чужой локоть, смотря в глаза пристально, и появившаяся было злость от чужих, пусть и неподтвержденных манипуляций в сторону Арса, стопорится. — Все, что я делаю, я делаю ради тебя, — тихо произносит он, и серьезность в серых глазах почти что пугает; так, словно Эд сейчас говорит о чем-то другом. — Всегда делал, Антон. Он смотрит — долго, так, словно извиняется за намного большее, чем сейчас упоминается в разговоре. Мельком опускает взгляд на чужую кисть, на которой различимы собственные украшения — поджимает губы чему-то своему и вновь смотрит в глаза. — Прости меня, если сможешь. Так, словно эти слова слишком весомые — и Антон непонимающе хмурится, чувствуя, будто Выграновский вкладывает сейчас в их разговор куда большее, чем он сам может понять. «Простишь его. Снова», — преданным, раскалывающимся голосом в голове, и Антон едва сдерживает себя от того, чтобы не поморщиться. Потому что все внутри тянется навстречу — к Эду, к чертовому Выграновскому; все внутри кричит о том, будто он уже давно, заранее, все простил. Но разум кричит в ответ — слишком знакомым, ломающимся от боли голосом Арсения, и это оставляет внутри слишком сильное ощущение тяжести и тревоги. И потому Антон молчит — словно, если произнесет хоть слово, окончательно выберет сторону, которых здесь существовать вообще не должно. Но Эд ответа не ждет — отступает на шаг и берется за ручку двери в лабораторию, смотря в ответ с какой-то тяжелой уверенностью. Антон не останавливает его — смотрит за тем, как Часовщик скрывается в лаборатории, и закрывает лицо руками в попытке привести нервы в норму. Странный разговор оставляет в душе тревожное предчувствие — ничего не становится лучше; лишь новые, неясные сомнения очередной тиной ложатся внутри. Антон уже подходит к лифту, когда чувствует жжение на коже — и опускает взгляд на чертов браслет, понимая все за секунду до того, как голос неизвестного мракоборца раздается в сознании: «Обскури. Брайтон, Серренден-роуд».⊹──⊱✠⊰──⊹
Арсений не объясняет ничего Бузовой — если вспыльчивые мысли окажутся верны, у него совершенно нет времени на лишние разговоры. Вместо этого мракоборец возвращается наверх, чтобы без стука ворваться в кабинет Косицына и, почти не контролируя собственный кипящий голос, приказать: — Проверь меня снова. Роман, что до этого смешивал на столе какое-то снадобье, поднимает от него взгляд и вскидывает бровь. Молча следит за тем, как Арсений кладет на край стола кольцо и уверенно смотрит в глаза, будто бы с трудом сдерживаясь, чтобы не повторить просьбу. — Ладно, — с сомнением соглашается маг, поднимаясь с места. А Арсений действительно едва может спокойно стоять на месте, пока Косицын, направив на него палочку, шепчет заклинание и прикрывает глаза. Потому что, если все так, как он думает… — Арс… — шокированный голос через пару мгновений заставляет вновь посмотреть в чужие, расширившиеся в ужасе глаза. — Я не… Твои силы, — он нервно облизывает губы, собираясь с мыслями, — они все еще ограничены, но… — Будто причина исчезла, да? — продолжает Арсений, на что Косицын ошеломленно кивает. Арсений судорожно выдыхает, отворачиваясь и проходя несколько шагов по кругу. Закусывает губу, чувствуя, как волшебство, что течет по венам, все еще беспокойно шипит — по щелчку пальцев ничего, к сожалению, не восстановится. Хочется рвать на себе волосы из-за того, что не додумался раньше. — А ты говорил, что не чувствуешь внешнего воздействия, — нервно цедит Арсений, впрочем, не ради того, чтобы лишний раз упрекнуть. — Я ничего не понимаю, — так же нервно отзывается Роман, в какой-то момент делая шаг вперед, чтобы встать перед мельтешащим руководителем и наконец поймать его взгляд. — Арсений! — Ты говорил, что я сам блокирую ее, да? Что мои резервы кончаются? — Попов дожидается кивка и, задумавшись, предполагает. — А что, если это было… долгим воздействием чужой магии? — Что-то вроде планомерного отравления? — понимает Косицын. Хмурится, размышляет пару мгновений. — Да, такое… возможно. Он косится на оставленное на столе кольцо, хмурится сильнее — и вновь смотрит на Арсения, который с трудом заставляет себя дышать ровно. Часовщик травил его — планомерно, отвратительно продуманно. Наверняка с самого начала зная о том, что именно Арсений вызовется быть смельчаком, чтобы использовать против обскури тот артефакт — и что именно ему придется в таком случае воспользоваться кольцом. И даже после того, как Антон попросил сделать такие для всей команды… Выграновский ведь сам отдавал каждому кольца. Он знал, какое заряжено не защитой, а темной отравляющей магией — знал, потому что это кольцо предназначалось для Арса. И знал, что тот в конце концов наденет его — потому что понимал, кто именно окажется тем самым решающим рычагом давления. Антон ведь сделал все для того, чтобы, как он думал, повысить безопасность Арсения. — Блять… — глухо шепчет Арсений, закрывая лицо руками. Все это чертово время его обводили вокруг пальца. Почти что детские, чертовые манипуляции — делать все, чтобы сближением с Шастуном выводить Арсения из себя и в итоге ввести в собственную игру. — Ром, — Арсений убирает руки от лица, чтобы встретить серьезный взгляд, — когда моя магия придет в норму? — Не знаю, Арс, — задумчиво отвечает Косицын. — Пусть и без влияния, — он неопределенно машет рукой в воздухе, мельком оглядываясь на артефакт, — это все равно займет время. — Спасибо, — Арсений в один шаг подходит к столу, чтобы забрать кольцо и сунуть его в карман; на проверки сейчас нет времени, но оно еще может пригодиться. Времени, если честно, нет ни на что — Арсений, не прощаясь, выходит за дверь, понимая, что ужас происходящего сдавливает со всех сторон. Он не верит в то, что Эд просто так хотел подставить его под смерть — даже если внешней причиной могла быть ревность к Антону и желание убрать соперника с их пути. Ведь без Арсения война с обскури скорее всего закончилась бы намного быстрее. «Идиот, блять, какой же я идиот», — буквально рычит в своей голове Арсений, пока минует закрытые двери одну за другой. Они задержат Выграновского — прямо сейчас, черт возьми, и уже потом Попов будет разбираться в причинах и следствиях. Потому что ощущение острой, пропитывающей все тело опасности становится лишь сильнее с каждым чертовым шагом — от понимания, что все это время, возможно, то, что они так долго искали, было в незамеченной близости. Вот только приходится замереть, когда сталь браслета обжигает кожу запястья, а в голове проявляется голос одного из разведчиков: «Обскури. Брайтон, Серренден-роуд».⊹──⊱✠⊰──⊹
Трансгрессия забирает слишком много сил — до чертиков непривычно, заставляя осесть на землю и оцарапать каменную брусчатку ногтями, пытаясь восстановить дыхание. Но грохот в опасной близости заставляет поднять глаза — и предсказуемо увидеть в небе сгусток темной энергии, что теневыми щупальцами атакует строение, из которого в панике выбегают люди. «Почему, блять, сейчас, почему?!» Арсений сжимает в руке палочку, в последний момент появляясь рядом с одним из людей и накрывая их защитным куполом — обломок здания крошится, рухнув на сферу, а сходящий с ума от паники магл кричит, приседая и закрывая голову руками. Позади слышится очередной шум — одного взгляда хватает, чтобы увидеть второго обскура, мелькнувшего между постепенно рассыпающихся домов. Дерьмо! Арсений переносит магла с помощью трансгрессии в один из переулков и сразу же возвращается — нет времени думать о том, хватит ли этому человеку мозгов и инстинктов, чтобы сбежать. Внутри все стучит — слишком сильной тревогой и пониманием, что он сейчас не должен быть здесь. Почему, блять, почему нападение происходит сейчас?! С помощью палочки колдовать проще — Арсений мелькает среди крыш, вглядываясь в обезумевшего обскура прямо напротив и уклоняясь от намеренных, направленных точно на него атак. Арсений видит — его команда тоже здесь, их силуэты мелькают неподалеку. Но мысли сбиваются — все естество сейчас кричит в панике. Мелькает идея о том, чтобы приказать команде вернуться — вернуться, чтобы схватить Эда, пока еще есть возможность, пока еще… Удар обскура приходится четко в угол дома, на который трансгрессирует Арсений, уходя от атаки второго — и крыша из-под ног рассыпается, утягивая за собой под отвратительное, замораживающее кровь рычание проклятого ребенка. Всего нескольких секунд хватает, чтобы понять — в этот раз обскуры, будто бы игнорируя остальную команду, атакуют именно его. Вспышки боли по всему телу — и жесткое падение, от которого звон в голове лишь усиливается. Арсений стонет, поднимая голову и чувствуя, как по телу расползается слабость, а перед глазами мутнеет — он из последних сил отбрасывает от себя обломки, выползая хоть немного вперед, но, кажется, уже не имея сил подняться — очередная вспышка режущей боли в ноге почти заставлять кричать. — Арсений! — панический вскрик Варнавы обрывается очередным взрывом. Он замечает лишь краем глаза — девушка успевает увести одного из обскуров в сторону, защищая, но… Второй появляется прямо напротив — вырывается из-за разрушенного дома и бросается навстречу неспособному подняться Арсению. В груди колет — простреливает резко, так, как бывает, когда оступаешься на большой высоте и за мгновение понимаешь, что это конец. Эта мысль не вызывает страха и паники — лишь странное, болезненное равнодушие в понимании того, что магии внутри недостаточно, а палочка осталась где-то в завалах. Арсений видит, как приближается обскур — дыхание меркнет само, застилая сознание темнотой приближающегося конца. Страшная мысль проносится в голове за мгновение, не вызывая совсем ничего — только чертово понимание. Сейчас он умрет. Звук чужой трансгрессии врезается в уши — Арсений едва поворачивает голову, чтобы заметить, как рядом появляется Шастун, бросаясь к нему. Всего пара метров и мелькнувшее перед глазами тело, разрезающее наступающую темноту и собственный вакуум — холодный ужас взрывается внутри тут же, но Арсений не успевает даже открыть рта. Антон замирает прямо перед ним, вскидывая палочку — он не успеет произнести заклинание, Арсений знает. Но все равно бросается вперед, закрывая спиной — и горло сдавливает от немого крика, от страха и боли, что концентрируется в этой секунде. Время замирает в этом мгновении — в мгновении того, как обскур, вопреки, останавливается в последнюю секунду, прямо перед ними, в жалких нескольких метрах. Черные потоки магии вокруг перемещаются, словно волны и щупальца, бросаются в разные стороны и собираются вновь — всего мгновение, в которое внутри замечается силуэт и испуганный взгляд. Бледная, едва заметная во тьме девочка — совсем худенькая, с горящими ужасом глазами и испорченным телом, на котором вьются чернилами знаки татуировок. А, может, это всего лишь видение — последнее перед смертью, чертова игра разума в попытке хоть как-то смягчить конец. Время почти останавливается — Арсений видит в ужасе раскрывшиеся глаза Антона, побледневшее в отчаянии лицо. Но в следующую секунду с его губ срывается незнакомое заклинание — и все замирает. Животный, отчаянный детский вскрик разрезает пространство — темнота взрывается прямо напротив с такой силой, что парализует все тело; Арсений замечает, как закатываются глаза Антона — буквально кожей чувствует, как из чужого тела уходит вся накопленная магия, и из последних сил делает рывок вперед, подхватывая отключившегося Шастуна, пока вокруг закручивается темный вихрь, а где-то вдали в их сторону бросается второй обскур. Единственная мысль — безопасное место, и последние крохи собственной магии разрезают эфемерность, расщепляя их тела ощущением трансгрессии.