«Важнее всего принять самое главное: неважно, каким одиноким ты себя чувствуешь, неважно, как тебе больно — все это можно вынести с помощью тех, кто рядом с тобой»,
Клиника.
Темнота вокруг заставляет все внутри сжиматься от страха. Одинокая лампочка под потолком медленно покачивается, иногда мигая. Все вокруг кажется каким-то блеклым, будто подернутым пеленой тумана. Резкий хлопок двери вынуждает резко дернуться и сильнее прижаться к холодной стене. Контраст каменной кладки и лихорадочно горящей кожи возвращает в реальность. Голоса кажутся приглушенными, хотя их владельцы стремительно приближаются. Я жмурюсь, когда головная боль становится сильнее – виски словно сдавливает горячий обруч. – … давно не виделись… – … соскучился по веселью… Почему так странно? Силуэты стоят так близко, но слова доходят до воспаленного сознания обрывками. Со стороны слышится тихий жалобный скулеж. Повернув голову, вижу лишь очертания сжавшегося на полу тела и копну темных волос. Прихожу в себя лишь тогда, когда запястье обхватывают ледяные пальцы, с силой дергая вперед. – Эта выглядит получше, – голос звучит совсем рядом, но почему-то все также приглушенно. – Ну конечно! – мерзкий хохот неприятно бьёт по барабанным перепонкам. Второй голос чуть дальше. – Ее уже сутки никто не трогал. Только не преврати ее в такой же неподвижный овощ, как подружку. – Полукровка покрепче будет. Заторможено моргаю и встречаюсь взглядом с алыми глазами, сверкающими безумием. Дергаюсь, пытаясь вырваться, отползти подальше. – Нет! – собственный голос кажется незнакомым – хриплым, надорванным – и таким же приглушенным, как и все остальное. – Нет! Мужчина на мгновение удивленно замирает, а затем выпускает мою руку из мертвой хватки. – Эй, Джо, ты чего? – веселья во втором голосе значительно поубавилось. – Я… не могу. – Что значит – «ты не можешь»? – мужской голос сочился раздражением. Послышались шаги. – Значит, я буду первым. Оба предплечья вновь обхватывают чужие руки. Становится мерзко, хочется забиться в угол и рассматривать трещины в каменных стенах – это стало привычным занятием. Успокаивающим. Взгляд снова находит красные глаза, только уже на другом лице. Кто это такие? Страх ледяными липкими щупальцами обволакивает тело. Слова вылетают раньше, чем я успеваю о них подумать. – Нет! Не надо! Мужчина замирает так же, как и предыдущий. Недоумение на его лице показалось бы смешным, если бы не ситуация. Хотя внутри мысли истерично скребутся, сменяя друг друга. Я схожу с ума. – Вот видишь? – первый голос звучит напряженно. – Как это возможно? Она говорит – и желание притрагиваться к ней сразу отпадает. Слышится недовольное хмыканье. Стоящий рядом силуэт делает шаг назад и задумчиво щурится, пробегаясь по мне пристальным взглядом. – Видимо, нам попалась особенная зверушка – во всех отношениях, – от зловещего смеха пробирают мурашки, не предвещая ничего хорошего. – Завяжи этой сучке глаза! Эхо собственного крика заставляет резко распахнуть глаза и сесть. Свет в палате приглушен, а за окном лишь темнота. Дыхание прерывистое и мне снова не хватает воздуха. Пальцы лихорадочно сжимают край одеяла, словно оно – спасательный круг, способный удержать в реальности. «Постарайся расслабить живот и грудную клетку, опусти плечи. Попробуй откинуться на подушку. Умница. Теперь глубоко вдохни через нос, считая до пяти, а затем медленно выдыхай на тот же счет», – слова мгновенно всплывают в голове мягким голосом Джаспера. Жмурюсь, стараясь расслабиться. Черт возьми, будет смешно после всего умереть задохнувшись! Вдох. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Это всего лишь кошмар. И выдох. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Это сон. Вдох. Выдох. Снова и снова. Наконец болезненное давление в груди исчезает и дыхание выравнивается. Тело все еще мелко дрожит, но это ничто по сравнению с паникой, отступившей мгновение назад. – Эми, милая? – во время охватившего меня приступа я даже не заметила, был ли кто-то рядом. Низкий голос, наполненный тревогой, так знаком, что сердце болезненно сжимается, а глаза щиплет от подступивших слез. На миг я снова ощущаю себя ребенком. – Папа?.. Я поворачиваю голову, поджав губы, а тело само тянется вперед. Мгновение – и я оказываюсь в родных крепких объятиях. Знакомый запах щекочет ноздри, окутывая меня словно кокон. Он ассоциируется с чувством безопасности. С самого детства. Слезы уже льются рекой, но я их не сдерживаю. Одна рука отца нежно гладит спину, успокаивая, а другая обнимает за плечи. Я до боли сжимаю его предплечье, зарываясь носом в рубашку. Он что-то тихо бормочет мне в волосы, но слова сливаются в один монотонный шум. Я будто оказалась дома. – Я здесь, милая, – папа выпускает меня из объятий и присаживается на край кровати. – Прости, мне нужно было отлучиться, но теперь я буду тут. Его пальцы касаются щеки, заставляя поморщиться. Лицо кажется каким-то отекшим и опухшим, а кожа – болезненной. И почему при первом пробуждении я не обратила на это внимания? Страшно было представить, как я выгляжу сейчас. Сильная пощечина будто все еще отдавалась фантомной болью. Все тело ныло, некоторые порезы под повязками нестерпимо чесались – я словно вся была одной огромной раной. Только кровоточила внутри, а не снаружи. – Ничего, – я слабо сжала его пальцы, всеми силами пытаясь выдавить из себя хотя бы подобие улыбки. – Тебе нужно охотиться, я понимаю. Он отодвинулся, серьезно вглядываясь в мое лицо и сжимая ладони в ответ. Его взгляд замер на левой половине лица – в янтарных радужках мгновенно вспыхнула боль вперемешку с чувством вины. – Прости меня, родная, – отец опустил взгляд на наши сцепленные руки. – Я так виноват перед тобой. Я сам себя ненавижу за то, что тебе пришлось пережить, – он дернулся от собственных слов, словно от пощечины. – Ты… вы обе расплатились за мои чертовы ошибки. – Ты не виноват. – Милая… – он вскинул голову, собираясь, видимо, убеждать меня в обратном. – Нет, послушай, – прикрыв глаза, я вдохнула глубже, надеясь, что мой голос звучит хоть сколько-нибудь твердо. – Я не виню тебя в том, что произошло. Ты ведь не заставлял его похищать нас и делать все то… то, что он сделал. Ты просто любил маму и спас ее от смерти тогда. Кто мог подумать, что спустя столько лет он появится и решит мстить? – Он рассказал тебе?.. – Да, – я сглотнула, чувствуя, как начинают дрожать руки. Вспоминать произошедшее было тяжело, даже такие безобидные детали. – Он намеревался убить нас, поэтому с удовольствием поведал о причинах. А Беллз… Не думаю, что она винит тебя в чем-либо. Изначально он появился здесь из-за нее, чтобы отомстить Калленам за убитого друга. – Хочешь сказать, что та история, произошедшая год назад, относится и к нему тоже? – С его слов, тот вампир, которого они убили, защищая Беллу, был частью этой их… компании. У него был какой-то важный дар, поэтому он хотел мести, а в итоге нашел нас, – я чувствовала, что слезы продолжают скользить по щекам, но продолжала говорить, гипнотизируя взглядом стену за его спиной. – Это все просто страшное, чудовищное стечение чертовых обстоятельств. С губ сорвался горький смешок, когда в мыслях сложилась полная картина. Жизнь у всех нас текла своим чередом, чтобы, в конце концов, сойтись в этой ужасной точке. – Мне так жаль, Эми… Вместо бесполезного ответа я прильнула к его груди, оказавшись в кольце крепких рук. Мы уже давно не сидели вот так. С каждым годом я сильнее отдалялась, желая доказать свою самостоятельность. Становясь взрослой. И только сейчас яркой вспышкой родилось осознание того, как мне всего этого не хватало. Оказаться в родительских объятиях, наполненных заботой и безопасностью, способных укрыть от большого и жестокого мира. Наверняка время от времени этого хочется всем, независимо от возраста. Для родителей мы всегда остаемся детьми. И, возможно, им также не хватает наших объятий. – Знаешь, – я шмыгнула носом, поднимая голову, – он сказал, что я очень похожа на нее. И пахну также. – Так и есть, – он провел рукой, приглаживая мои растрепавшиеся волосы. – У тебя ее глаза, взгляд. И иногда, когда ты неожиданно смотришь… это бывает больно. Но я ни разу ни о чем не пожалел, и Кэт, я уверен, тоже. Сердце снова больно кольнуло, как и всегда при упоминании мамы. Чувство вины, которое под гнетом обстоятельств отошло на второй план, вновь вспыхнуло в груди. Вся эта гребаная жизнь была несправедлива. Так мы и сидели, пока я не уснула прямо на руках отца.***
Открыв глаза, я поняла, что проспала беспробудно всю ночь. Свет в палате все еще был тусклым, но теперь из-за того, что за окном виднелось привычное пасмурное небо. Еще одним удивительным открытием стало то, что я была одна. Во время двух предыдущих пробуждений рядом были Джаспер или папа. И хоть это абсолютно нормально, ведь у каждого есть свои дела помимо того, чтобы сутками сидеть возле меня, это казалось непривычным. Приподняв подушку, я села у изголовья, параллельно тихо шипя из-за неожиданной боли в ранах. Сознание все еще было затуманено недавним сном и все остальные вещи вылетели из головы. Закусив губу, я задумалась над тем, чем бы заняться, чтобы скоротать время. Раньше я никогда не оказывалась в больнице и не знала, чем люди занимаются от безделья. Взгляд зацепился за открытки, которые я заметила еще при первом пробуждении. Сложив все кучей на коленях, я принялась перебирать цветастые бумажки. Большинство из них было от одноклассников и учителей, которые желали скорейшего выздоровления, а кто-то умудрялся выразить соболезнования по поводу произошедшего. Последние хотелось немедленно сжечь. Когда я просмотрела все, что было, а никто так и не появился, было решено попытаться, наконец, нормально встать и посетить ванную комнату. Все-таки я чувствовала себя вполне сносно, да и пролеживать бока порядком надоело. Откинув одеяло, я сдвинулась к краю, свесив ноги. Больничная рубашка задралась, собираясь на бедрах складками. Руки дернулись, чтобы поправить ткань, а взгляд автоматически опустился вниз, заставив вмиг замереть. Я, конечно, помнила про порезы на ногах, поэтому красноватые рубцы, пластыри и бинты не слишком меня напугали, хотя по телу и пробежала дрожь. Воздух мгновенно застрял в горле, не давая сделать вдох, а сердце, кажется, и вовсе остановилось, ведь внимание привлекло совсем другое. То, о чем я тоже знала, но свидетельства чего до сих пор видеть не доводилось. Я попросту была не готова. На оголившейся коже бедер расцветали цветными разводами синяки. Где-то уже желтые и синеватые, а где-то все еще багровые, они располагались и на внутренней стороне, но больше всего их было на внешней стороне, ближе к ягодицам. Взгляд скользнул ниже, зацепившись за синяк на икре, в точности повторяющий очертания человеческих пальцев. Воздух словно выкачали из легких, а картинка перед глазами поплыла. Вытянув руку, я наощупь схватилась за тумбочку, зашипев сквозь стиснутые зубы от болезненных ощущений, ведь ладонью я уткнулась в острый угол. Однако в боли были свои плюсы – она немного отрезвляла. Получилось сделать короткий вздох, но перед глазами уже плясали воспоминания. Они мелькали яркими пятнами, сменяя друг друга со скоростью света. В какой-то момент я будто почувствовала, что меня вновь дергают за ту самую ногу, ведь я, как обычно, забиваюсь в угол. Вновь ощущение крепкой хватки ледяных пальцев на бедрах, не дающей дернуться или отодвинуться, припечатывающей к грязному матрасу. Из горла вырвался сдавленный вскрик и, оттолкнувшись от кровати, я, слегка пошатываясь, помчалась в ванную. Мир вокруг кружился, то ли от нехватки кислорода, то ли от долгого нахождения в лежачем положении. Нащупав на стене выключатель, я зажмурилась от резко вспыхнувшего яркого света. Когда зрение прояснилось, появилось хотя бы представление об этой комнате – стандартная душевая кабина, унитаз и раковина, с висящим над ней зеркалом. Включив воду, я наклонилась, брызгая ею в лицо. Ледяные капли обжигали щеки, мочили волосы и стекали по шее, заставляя поежиться. Дрожащие пальцы мертвой хваткой вцепились в белые бортики, потому что ноги казались ватными и не хотели слушаться. Тяжело дыша, я как зачарованная смотрела на бегущий поток воды, пытаясь не утонуть в пучине воспоминаний. Они так и норовили утянуть обратно, на самое дно, туда, откуда выбраться не было сил. Я не могла понять, где нахожусь. Вновь плеснув водой в лицо, я тряхнула головой и подняла взгляд. Застыв в ужасе, я чуть не задохнулась собственным всхлипом. Ощущения подводили, и до этого момента я даже не осознавала, что слезы давно заливают щеки, смешиваясь с водой. То, что показывало мне отражение, казалось нереальным. Нет, этого просто не могло быть! Кожа была мертвенно бледной, почти прозрачной, отчего увечья казались ярче. Зашитые рассечения на скуле и лбу, разбитая губа и похожая на цветное месиво вся левая сторона лица – под заплывшим глазом красовался сине-зеленый синяк, отек медленно перетекал вниз, к челюсти, на которой выступала длинная ссадина. Из-под повязки на шее выглядывал уродливый рубец. Почти все открытые участки тела были усеяны залепленными ранами, с некоторых уже сняли повязки и теперь затянувшиеся порезы предстали во всей красе. Я знала, что верхняя часть грудной клетки и ноги выглядят идентично. Все мое тело… Это было невыносимо, слишком… слишком больно. Когда-то ровная кожа теперь была похожа на разодранную тряпку. Она навсегда испещрена безобразными шрамами, чтобы каждый день напоминать о том, что произошло. Я знала, что кто-то несет свои шрамы с достоинством, а кто-то ломается под тяжестью воспоминаний и каждодневным напоминанием об ужасном. Кем же буду я?.. Дыхание становилось прерывистым и более редким. Зажмурившись, я пыталась считать и дышать. Дышать и считать, как учил Джаспер. Но ничего не выходило. Яростные слезы жгли глаза, а боль и уязвимость медленно преображались в бурлящую ярость, текущую по венам раскаленной лавой. На ублюдков, которые возомнили себя вершителями судеб. На саму суку судьбу. На прошлое, к которому я не имела отношения. На саму себя. Руки сжались в кулаки до хруста суставов, а затем метнулись вперед, сопровождаемые диким яростным криком. Кожа костяшек соприкоснулась с собственным лицом в отражении, которое тут же пошло трещинами, рассыпаясь на осколки. Теперь все было правильно. Разбито вдребезги. Так я себя ощущала, и теперь отражение передавало полную картину. Кровь капала в раковину, стекая по пальцам и медленно исчезая в сливном отверстии. Осколки зеркала были усеяны алыми каплями, ярко контрастируя с белизной помещения. Эта картина завораживала. Дрожащими пальцами я взяла один, поднеся ближе, рассматривая. Сдавливая. Неровные острые грани впивались в нежную кожу ладони, причиняя легкую боль, но пока не создавая ран. Острое. Взгляд скользнул ниже, к запястьям, где кожа была намного тоньше, давая разглядеть синеву вен. Боль ведь отрезвляет. Отвлекает. Словно очнувшись, я отшатнулась от зеркала. Ледяной страх пронзил все нутро, когда я осознала, о чем думала. Паника накатывала огромными штормовыми волнами, норовя накрыть с головой. Однако рука все еще крепко сжимала острый осколок. Дверь за спиной резко распахнулась, с грохотом ударяясь о стену. Я дернулась, в ужасе уставившись на застывшего в дверном проеме Джаспера. Его беспокойный взгляд прошелся по мне с ног до головы. Янтарные глаза испуганно расширились, когда зацепились за кусок зеркала, зажатый в ладони. – Эми, милая, – он сделал медленный шаг вперед, а я отшатнулась назад. – Эми, расслабь руку. Положи осколок, он тебе не нужен. Я больше не могла пошевелиться. Страх сковал тело намертво ледяными цепями. В глубине души я знала, что его мне не нужно бояться, что он хочет помочь. Он свой. Родной. – Эми, пожалуйста… – я не заметила, как парень сделал еще один шаг вперед, вытягивая руки. – Я могу помочь, ты же знаешь. Тебе станет легче. Дай мне помочь тебе, пожалуйста… На последнем слове его голос сорвался, заставляя мое сердце болезненно сжаться в тисках вины. Он страдает из-за меня. И в этот момент все мои заслоны снесло, стены рухнули, обнажая все сдерживаемые чувства. Ноги подкосились, но Джаспер оказался быстрее, и я очутилась на полу в его крепких объятиях. Рыдания переходили в хрипы, а он все сильнее прижимал меня к своей груди, трепетно гладя по волосам, стирая слезы с горящих щек. Тепло и спокойствие медленно распространялись по всему телу, охватывая в плотный кокон, и глаза стали медленно закрываться. Он забирал мою боль.***
Я вернулась домой через два дня. Белые стены давили, и я умоляла Карлайла отпустить меня, ведь никаких важных процедур больше не проводилось. Он сопротивлялся долго, но все же согласился, поставив единственное условие – он будет приходить каждый день, чтобы справиться о моем самочувствии и осмотреть последние незатянувшиеся раны. Таких оставались единицы. Вопреки надеждам, родные стены не принесли облегчения. Отец следовал за мной по пятам, не давая оставаться одной, и поначалу я терпела, осознавая степень его переживаний. Первым делом я приняла душ и переоделась в закрытую пижаму. С питанием тоже было сложно – есть совсем не хотелось, но я заставляла себя, чтобы папа не переживал лишний раз. Здесь я могла переступить через себя. Следующая неделя прошла в постели, под защитой теплого одеяла. Самыми интересными вещами в моей жизни теперь являлись стена с абстрактной картиной и потолок с замысловатой лепниной – их я рассматривала чаще всего. Иногда внимание привлекало окно, но лишь по причине того, что менялось время суток. Я не хотела спускаться даже на первый этаж – ела прямо в кровати и раз в пару дней принудительно ходила в душ. Ничего не хотелось. Самыми близкими друзьями стали тишина и одиночество, хотя с последним были явные проблемы. Папа и Джаспер поочередно сидели в кресле у окна, пытаясь контролировать мое состояние. Однако длилось это недолго, и я с криками выгоняла их прочь. Взгляды, прожигающие спину, нервировали, хотя нежеланные гости больше ничего не делали. Чаще они сидели у окна с книгой, иногда Джаспер притаскивал домашние задания и делал их за моим столом. Они говорили, что Розали хочет прийти и поговорить со мной, но мне не хотелось. Я не желала говорить. Голос был ужасно хриплым и сорванным, когда я благодарила отца за завтрак, обед или ужин. Он резал слух, поэтому я предпочитала молчать. В груди словно образовалась дыра, которую заполняли лишь боль и опустошение. Дни сливались в одно монотонное серое пятно, разделяемое лишь сном, а сон, в свою очередь, занимал процентов семьдесят всего времени. Я искренне надеялась найти в нем спасение, но такая удача выпадала нечасто. Раз в несколько дней я подрывалась с криками, заливаясь слезами и пытаясь сбежать от преследующих кошмаров. Их сложно было отличить от реальности, настолько все было правдоподобно, что я иногда задавалась вопросом – а точно ли это сны? Могли это быть затуманенные воспоминания? Или все-таки мое отравленное болью сознание просто проецирует переживания и страхи? Ответов на эти вопросы не было. Я продолжала существовать. Так прошел месяц.***
Сегодня отец решил задержаться после моего обеда. Он не убрал тарелки и не ушел, как делал это всегда, а сел в кресло и принялся задумчиво вертеть в руках ручку. Обычно мне было плевать на происходящее вокруг, но по какой-то неведомой причине ко всем обычным эмоциям примешалась капелька любопытства. Я была уверена, что она вызвана лишь тем, что рутинные действия, повторяющиеся деть ото дня, были бесцеремонно прерваны. Я сидела, укутавшись в одеяло, как в кокон, и молча наблюдала за сменой эмоций на его лице. Что же дальше? Ответ на вопрос не заставил себя долго ждать. – Эми, – он поджал губы, встретившись со мной взглядом, – я понимаю, что тебе нелегко. Я могу лишь представить, через что ты проходишь, но прошел уже месяц. Ты… ты не живешь, ты лишь существуешь, – что-то больно кольнуло сердце, когда в конце его голос превратился в еле различимый шепот. – Я понимаю, что нужно много времени, чтобы прийти в себя, но… Папа замолчал, впиваясь взглядом в мое лицо. Я могла лишь предположить, что он пытается прочесть мои эмоции, не используя свой дар. Зная, как я это не люблю. Но ничего не было. Я продолжала выжидающе смотреть на него, ведь что-то подсказывало, что это не все, что он хотел сказать. Он сжал кулаки, тяжело сглотнув, и отвел взгляд – Я думаю, нам нужна помощь. Тебе она нужна.