***
Что-то мне подсказывает, что сейчас разразится буря. Наверное, это потому, что папа отставил тарелку и включил свой фирменный сканирующий взгляд. Чувствую, как от злости начинают гореть уши, но так и не решаюсь назло папе прижаться ближе к Сатору – мало ли, не выдержит и придушит его прямо здесь. А у ребят свадьба, между прочим. Тяжело вздохнув, прекращаю наблюдать за папой и поднимаю, как оказалось, несчастный взгляд на Сатору. Блондин отчаянно сдерживает смех и улыбается: — Перестань так нервничать. — Да ну серьёзно, — расстроенно свожу брови к переносице. — Мне теперь с тобой и потанцевать нельзя? — Давай-ка подумаем. На его глазах, семнадцатилетняя дочь слилась в медленном танце с двадцатидвухлетним мужиком, от которого он, и без того, мягко говоря, не в восторге. — Фу, — непроизвольно морщу нос. — Почему ты так всё противно выворачиваешь? И тебе двадцать один пока ещё. Сатору чуть опускает голову и, всё же, смеётся: — Ты думаешь, ему от этого легче? Тяжело вздыхаю: — Но я же не лезу к тебе целоваться. Просто твоя рука на моей спине, а дру… — На пояснице. — ..А другая держит мою, — фыркаю. — Ничего такого в этом нет. — Я посмотрю на тебя лет через пятнадцать, когда твоя дочь приударит за парнем. В возмущении замираю на месте, упираю руки в бёдра и вскидываю бровь: — Годжо Сатору, меня от тебя тошнило полтора года, если помнишь. Это ты прицепился, как банный лист. — Ну, я же извращенец, — тихо смеётся он. Краем глаза вижу насторожившегося Кугу. Смещаю взгляд чуть дальше и вижу сверкающие папины глаза. В который раз за вечер тяжело вздыхаю, и мы с Сатору продолжаем танцевать. — Ты болван. А ещё потенциальный труп, если мне не удастся урезонить папулю. — Зато счастливый труп. — Сатору, перестань. Расстраиваюсь окончательно. Конечно, всё было понятно сразу – спокойствия не будет ни с какой стороны, пока мне не стукнет восемнадцать, но чтобы всё было настолько плохо?.. Папа тихо бушевал, когда я ему объясняла, что Сатору нравится мне гораздо больше, чем друг. И, хоть мне и удалось договориться с папулей, он всё равно остаётся разгневанным и бдящим родителем. Куга тоже не может успокоиться и принять тот факт, что у меня есть своя голова и меня никто ни к чему не принуждает. А сегодня ещё и оба стража порядка в одном зале. Музыка заканчивается, я позволяю Сатору отвести меня на место, за стол, откуда сразу же ухожу прочь. Всё идёт совершенно не так, как я задумывала. Зря носилась по магазинам, выбирая платье и туфли. Зря изголялась с макияжем, который должен быть одновременно праздничным и естественным, потому что Тору вообще не любит, когда я крашусь. «Прячешь себя настоящую, а нравишься мне именно ты», — говорит он. Зря причёску эту дурацкую делала. Всё зря. Я просто хотела хотя бы один вечер спокойно побыть с ним. Чтобы никто не дёргал, никто не рассматривал нас под лупой. Он ведь ничего противозаконного не делает и ни за что не станет делать, я знаю. Но, кажется, никто кроме меня об этом даже не догадывается. Да, Сатору иногда полный придурок с самомнением до небес – эксцентричный и болтливый кретин. Но ведь на самом-то деле он другой. Почему никто не видит его за этой шелухой? На улице становится чуть легче от вечернего прохладного воздуха, и слёзы быстро высыхают, так и не пролившись. Но обида всё ещё стискивает в своих объятиях. — Миса, всё хорошо? — подоспевшая Сакура осторожно приобнимает меня за плечи. Она такая красивая, что даже сейчас улыбаюсь, глядя на неё. — Я, — выдыхаю. — Всё нормально, не бери в голову. — Ну, я же вижу, что ты расстроена, — укоряет она. — Просто, — вздыхаю и, отстранившись, взмахиваю руками, указывая на всю себя. — Я вырядилась, как идиотка. Мы даже о сочетании цветов договорились. Он мне цветочный браслет подарил, как на сраный выпускной, — шмыгаю и промаргиваюсь от вновь набежавших слёз. — Почему все на него смотрят, будто он меня, того и гляди, сожрёт или продаст на органы? Почему никто не помнит, что он с меня пылинки сдувает? Он же, — в досаде рычу от нахлынувших эмоций. — Неужели Сатору и правда кажется рядом со мной таким чудовищем? Он ведь ничего плохого не делает. Мы, блин, просто танцевали, и всё, — быстро смахиваю пальцами солёные капли под глазами. — Чего в этом плохого? — Широ-сан очень любит тебя и волнуется, — миролюбиво подбадривает подруга. — Попробуй понять его. — Да я прекрасно его понимаю, — всхлипываю и вновь смахиваю слёзы. — Почему он не помнит, что я не идиотка и никогда не стала бы доверять кому попало? — Ох, милая, — Сакура сама готова заплакать. Она обнимает меня за плечи, притягивая к себе, и гладит по спине. — У вас большая разница в возрасте, потому мы так и волнуемся. Я знаю, что ты никогда не посмотрела бы в сторону Сатору, если бы он не заслуживал твоего внимания, — подруга отстраняется и вытирает мне слёзы. — Но знаешь, меня на эту мысль натолкнуло то, как ты защищала его от Куги, — Сакура лукаво улыбается. — Может быть, остальным тоже требуется подобный толчок? Я смотрю на неё и почти что не узнаю. Она на моей стороне? То есть да, она признаёт, что тоже волнуется, но, в то же время, говорит, что я должна бороться, отстаивать то, чего хочу. — Выше нос. Кроме тебя никто не сможет доказать твоему отцу, что твой парень, на самом деле, герой, а не монстр. Слабо улыбаюсь. Наверное, такой благодарности к ней я ещё не чувствовала. Когда подруга тянет меня назад к гостям, спохватываюсь, что вся зарёванная. Но Сакура уверяет, что я отлично выгляжу и на все сто процентов готова к любому сражению, чем вызывает смех. Мы обе возвращаемся в зал с гордо вскинутыми головами, и я тут же нахожу взглядом беловолосого балбеса. Он стоит особняком и выглядит уставшим и расстроенным. Не смотря по сторонам, направляюсь прямо к нему. — Тору? Он переводит на меня взгляд и тут же хмурится: — Ты плакала? Меня снова захлёстывает негодование. Ну как можно обвинять человека во всех смертных грехах, когда он сразу видит, что со мной происходит, и готов на что угодно, лишь бы со мной всё было в порядке? — Женская терапия, — доверительным шёпотом отзываюсь я и широко улыбаюсь. — И теперь я хочу танцевать с тобой, пока не упаду от усталости. — Миса… — Так, — подхожу ближе и кладу ладонь ему на щёку, привлекая внимание. Получается привлечь внимание ещё двоих, но это уже не важно. — Я потратила четыре часа на сборы, чтобы ты увидел, какой могу быть красивой и не сводил с меня взгляда весь вечер. Так что, Сатору-сан, Вы идёте со мной и будете танцевать до упада, ясно? Он начинает посмеиваться, а я, довольная собой, отступаю на шаг назад и поворачиваюсь к только что подоспевшему отцу: — Прекрасно выглядишь, папочка, — звонко чмокаю его в щёку. — Тору обещал танцевать со мной весь вечер, так что не скучай. На этом я хватаю едва сдерживающегося блондина за руку и увожу за собой. Сердце колотится, как бешеное, и сжимается при мысли, что папа волнуется. Но вместе с тем я понимаю, что Сакура права – папа не смирится с Сатору, если я его не заставлю. И как бы не было больно, я должна это сделать. — Это что за бунт, Миса? — осторожно, с улыбкой спрашивает блондин. Смотрю в его глаза и робко улыбаюсь: — Снова поступаю тебе наперекор, — пожимаю плечами. — Мы же говорили об этом. Качаю головой: — Нет, это ты решил и распорядился. А я тебе сразу, там же, сказала, что в стороне стоять не буду. Тебя никто не видит так, как вижу я, и раз уж поднимается буря негодования – пусть сначала посмотрят на тебя моими глазами, — прислоняюсь щекой к его груди. — Я хочу, чтобы папа увидел, что ты не чудовище, а тот, кто никогда ничему плохому не позволит со мной случиться. И если мне для этого придётся побыть маленькой вредной сукой – что ж поделать, другого выхода нет. Сатору тяжело вздыхает. Интуитивно ощущаю, всю бурю эмоций внутри него. Ему претит мысль о том, что вступаюсь за него – как это так, мужчина ведь. Думаю, если б он не так тепло относился ко мне – хоть на толику холоднее, – то вряд ли позволил бы вытворять подобное. Но, несмотря на свою гордость, он доверяет мне, старается понять, почему я так поступаю. В подобные моменты, кажется, я влюбляюсь в него ещё сильнее. Блондин на мгновение прижимается губами к моему виску и лишь говорит: — Не говори таких слов, хорошо? Они не для тебя. — Прости, — отзываюсь. И мы оба понимаем, что извиняюсь вовсе не за нецензурщину. За весь вечер мы больше не останавливаемся ни разу. Сакура неустанно одёргивает Кугу, Майю всячески отвлекает отца. А Сатору не отходит от меня ни на шаг и не сводит взгляда, но и ничего лишнего себе не позволяет, да и вообще держится молодцом. И в целом всё проходит просто замечательно, если забыть мою панику в начале и выходку перед самым отъездом. Попрощавшись с женихом и невестой, мы направились к машине, и Сатору, естественно, провожает меня. Уже после объятий, когда я почти села в машину, папа грубо поторапливает. Оставив дверь открытой, подхожу к Сатору и мягко касаюсь его губ своими. Этот жест с трудом можно назвать поцелуем, но оба мужчины мгновенно взвинчиваются, хоть и держат себя в руках, лишь сдержанно кивая друг другу на прощание. Ох, боюсь, Тору меня на британский флаг разорвёт. Фигурально. — Мисаки, — начинает папа, спустя несколько минут пути. — Я думаю, что Годжо Сатору очень плохо влияет на тебя. Ну, вот, начинается. Хочется закатить скандал, чисто подростковый, чтобы слёзы, уход из дома и прочие прелести. Но понимаю, что будет только хуже. Папа итак считает меня глупым ребёнком. Что ж, придётся говорить с ним по-взрослому. — А я, папа, считаю, что на меня очень плохо влияет твоё недоверие. Майю на заднем сидении притихает совсем и, даже, откладывает телефон. — Я не доверяю ему, а не тебе, — сдержанно продолжает отец. — Он уже достаточно взрослый, чтобы знать, как пользоваться девушками. Глубоко вздыхаю, стараясь успокоиться. «Папа не говорил, что Тору – моральный урод, папа не говорил, что Тору – урод»… — Пап, — я даже поворачиваюсь к нему. — Я видела твои фото в возрасте Сатору. Выглядел ты даже похлеще, чем он. Да и до сих пор так выглядишь, но это не помешало маме увидеть, кто ты такой. — Мисаки, — одёргивает папа, но я упрямо продолжаю: — Ты всё время твердишь, что я очень умная и ответственная – так поверь в это сам, наконец. Неужели ты можешь подумать, что я потеряю голову? — Когда влюбляются – глупеют все, до единого, — папа тормозит на светофоре и поворачивается ко мне. Складываю руки под грудью и вскидываю бровь: — Я прекрасно знаю, что Сатору – самодовольный, заносчивый козёл с необъятным самомнением. Папа, кажется, сильно удивляется этим словам, но молча смотрит мне в глаза. — Вот только, — опускаю руки и чуть сжимаю его предплечье, робко улыбаясь: — Этот засранец устраивает мне выволочки за недостаточный сон и лёгкую куртку в холод. Мне влетает за то, что отказываюсь от еды или пью слишком много кофе. При этом он ни разу и пальцем меня не тронул. Он заботится обо мне, пап. Папуля тяжело вздыхает и возвращается к дороге. Оставшийся путь мы не разговариваем. Когда приезжаем домой, все разбредаются скидывать с себя парадно-выходное одеяние и готовиться ко сну. Перед сном я желаю папе спокойной ночи и захожу ненадолго к сестре. Майю уже лежит в кровати, но откидывает край одеяла и хлопает ладонью рядом с собой. Я залажу под одеяло, и она крепко обнимает меня, прижимаясь. — Прости, малая, — тихо говорю ей. — Не хотела портить тебе вечер. — Ты не испортила, — отвечает сестрёнка. — Всё было здорово. Я повеселилась. И Сатору твой ничего. Тихо смеюсь: — Хоть кому-то он понравился. — Правда, — уверяет она и чуть отстраняется, заглядывая в лицо. — С головой у него беда, конечно, но он не обманщик. И с тебя взгляда не сводит. На тебя так только папа смотрит. — Да? — посмеиваюсь, и добавляю: — Спасибо, Майю. Спустя какое-то время сестра засыпает, и я, осторожно выбравшись из её рук, ухожу к себе в комнату. Как раз собираюсь написать Сатору, когда в дверь стучит папа: — Можно? Я осторожно киваю. Папа проходит и садится рядом со мной. Он хмурится, но не сердито, а, скорее, озадаченно. В руках держит фотографию – не ней он с мамой, когда им было лет по двадцать. Они с папой одногодки и знакомы с самого детства. Возможно, из-за этого он так волнуется обо мне. — Мисаки, — непривычно глухо начинает он и поднимает взгляд с фотографии на меня. — Я, правда, очень боюсь за тебя. Папа никогда не говорил со мной так. — Даже не знаю, что пугает больше – его принятие моего отношения ко всему этому, или твоя твёрдость в отстаивании ваших отношений. Папа выглядит почти что беспомощным – смотрит на меня растерянным взглядом, крепко сжимая фото между пальцев. Трудно представить, но папуля был тем ещё повесой, и, возможно, из-за этого так беспокоится – маме очень тяжело далось начало отношений с ним. А я практически мамина копия, и, думаю, что он просто старается защитить меня от возможной боли. — Пап, — вздыхаю. — Попробуй, хотя бы, узнать его. Сатору не такой, каким кажется, правда. Я сама его на дух не переносила первое время, — слабо улыбаюсь и тру нос. — Но он не… — Я слышал, — папуля снова вздыхает и переводит взгляд на фото. — Майю редко, кто нравится. Мы вновь замолкаем. Он смотрит на фото невидящим взглядом, а я рассматриваю его. Папа никогда так ничему не противился, как моим первым отношениям. Мне сложно понять, что не так и почему он настолько невзлюбил Сатору, ещё не зная о наших отношениях, и вряд ли когда-нибудь смогу. Но папа всегда доверял мне. — Хорошо, — снова вздыхает отец. — Если твой Сатору тебе так нужен, то, наверное, я смогу смириться с этим, — он поворачивается ко мне, возвращая себе строгий вид. — Но больше никаких подобных выходок, как сегодня. Комендантский час – ровно десять вечера, вне зависимости от того, гуляете вы или сидите в твоей комнате. Не веря своим ушам, я таращу на него глаза и только киваю. — И ещё, — он немного смущается. — Ради всего святого, Мисаки, я пока ещё слишком молод, чтобы быть дедушкой. Чувствую, как густо краснею до самых пяток, и возмущённо восклицаю: — Папа! — Вот именно, — бурчит он, поднимаясь. — «Папа», не «дедушка». Засим, он выходит, прикрывая за собой дверь, а я в предынфарктном состоянии падаю на кровать и накрываю голову подушкой со стоном «боже». Впрочем, через пару минут прихожу в себя и, схватив телефон, набираю Сатору. Не обращая внимания на хмурое «Да, Мисаки», с ходу вываливаю на него все события последних полутора часов. Захлёбываясь эмоциями, глотаю окончания, путаюсь в словах, а под конец тараторного монолога вообще шепчу. Мой олух начинает тихо смеяться в трубку, а я с восторженным лицом пялюсь в потолок широко распахнутыми глазами. — Уговорила, выволочку за поведение устрою завтра, — отзывается Тору. — Сегодня ты всё равно меня даже слушать не будешь. — Я тебя всегда слушаю, болван, — лепечу с широкой улыбкой. — Ты вообще там понимаешь, что произошло? — Да. Ты довела отца. — Годжо Сатору! — И меня ты тоже довела, к слову. — Ну, Сато-о-ору-у-у, ты же обещал выволочку завтра. — Ладно-ладно, — снова смеётся он. — Завтра. — Я не могу перестать улыбаться. — Я бы посмотрел. — Наверное, до завтра хватит. — То есть, завтра тебя тоже нет смысла отчитывать? — А давай ты вообще не будешь меня ругать? — осторожно спрашиваю и закусываю губу. — Чтоб ты совсем распустилась и вертела мной, как хочешь? — возмущается Сатору. — Ну, уж нет, с тобой тогда вообще никто не справится. — Я тобой не верчу. У тебя гордости на три поколения населения земли, — фыркаю. — Куда она только девается, когда ты меня на что-нибудь упрашиваешь? — парирует он. — Ой, всё, — бурчу. — Вот и поговорили, — снова смеётся он.***
Затаскиваю пакеты в дом и захлопываю за собой дверь, кидая ключи на тумбу. Потом прислоняюсь к ней же бедром и тяжело дышу. Сатору сказал, что сегодня особенный день и попросил приехать к нему к шести. Конечно же, я собралась и приехала. В четыре. Если он сказал, что предстоит что-то особенное и позвал домой, то, скорее всего, это какой-то важный разговор. Возможно, ему опять придётся уехать на месяц или два, что совершенно точно меня не обрадует, да и его самого тоже, потому нужно сделать то, что порадует нас обоих – шикарный ужин. Собственно, для этого я и тащила на себе всю снедь. И мне крупно повезёт, если успею это всё затолкать в холодильник до того, как явится Годжо – иначе прибьёт. Мы встречаемся, но неофициально, хоть и не прячемся. Восемнадцать мне только через полгода и, по-хорошему, Сатору вообще никаких романтических намёков в мой адрес посылать не должен, но я упрямая, а он, по его же словам, круглый нетерпеливый дурак, потому отношения всё же есть. Правда, объятия и поцелуи только наедине – не хочу его подставлять. Волоком тащу пакеты на кухню, пыхтя от усердия. Вообще, дома у него я уже была неоднократно (а ключи получила задолго до первого посещения), но готовить буду впервые. И, к слову, искренне надеюсь, что всё необходимое в наличии. Затем бегу в его комнату и нагло заимствую шорты и футболку, а платье аккуратно вешаю на стул и с головой ухожу в готовку. Изо всех сил стараюсь не замечать, что всеми атрибутами кухонной утвари весьма активно пользуются и поддерживают в чистоте и порядке. И уж тем более не даю себе сделать из этого напрашивающийся вывод о теме предстоящего серьёзного разговора. Ох, совсем забыла сказать – Сатору не только не любит готовить, он ещё и крайне отвратительно это делает. Единственное, что он сможет сделать – кофе. Вот кофе у него просто идеальный. Ну, ещё он научился заваривать чай. На этом его полномочия на кухне всё. В общем, напевая себе под нос и танцуя по всей кухне, за два часа успеваю накрутить себя, позлиться, пореветь и приготовить шикарнейший ужин. Поесть блондин обожает, так что если и решил со мной разбежаться – на его глазах выкину это всё в окно. Возможно, что-нибудь из приготовленного надену ему на уши. К моменту появления моего лохматого капризного чудища я выгляжу на все сто и готова к бою. Он даже опешивает, видя мою воинственность, когда находит в гостиной. — Я думал, что мы договаривались на шесть, — немного растерянно проговаривает Сатору, целуя меня в щёку. — Да, договаривались, — сдержанно киваю. Затем тянусь к сумочке и, достав ключи от его дома, перекладываю их ему в карман. — Это чтоб не было неприятных неожиданностей. Глаза блондина медленно ползут на лоб, а затем он начинает хмуриться: — Маленькая, что происходит? — Я думала, что ты мне расскажешь, — складываю руки под грудью и вскидываю бровь. — Зашла на кухню, а там полный набор домохозяйки и идеальная чистота. — Ты же любишь готовить, — непонимающе смотрит он. — Годжо, ты ненавидишь готовить и не отличишь миксер от тостера, — зло шиплю, щуря глаза. — Не обязательно было звать меня, чтобы сообщить о наличии другой… Обоняния касается мягкий запах фиалки, заставляя заткнуться. Он не слишком яркий и чуть горьковатый, но очень приятный. И если судить по нотам – мужской. Вдыхаю глубже. Запах становится сильнее. Отступаю от Сатору, осматриваясь, и замечаю в дверях ребёнка. Темноволосый парнишка с огромными синими глазами заинтересованно рассматривает меня в ответ. Он невысокий, довольно худой. Кожа светлая, почти как у Сатору, да и волосы в творческом беспорядке, тоже напоминающем блондина. Держится твёрдо, уверенно, но настороженно – понимаю, что не любит быть в центре внимания. — Здравствуйте, — вежливо говорит он, а затем кланяется. — Здравствуй, — немного ошарашенно отзываюсь я. Подхожу ближе к нему и осторожно протягиваю руку: — Меня зовут Аюдзава Мисаки. Мальчик нерешительно пожимает мою руку, будто бы никогда раньше так не делал, поднимает взгляд мне в глаза и представляется: — Фушигуро Мегуми. Рад знакомству, Аюдзава-сан. Тепло улыбаюсь ему и качаю головой: — Не нужно. Просто Мисаки. Можно называть тебя Мегуми? Он немного теряется, отводя взгляд, но затем возвращает и кивает: — Да, пожалуйста. — Спасибо, Мегуми, — вновь улыбаюсь ему и спрашиваю: — Ты голодный? Там на кухне много всего вкусного. Он снова осторожно кивает. Я, да и, наверное, Мегуми тоже, совершенно забываю о присутствии Сатору. Мальчик помогает мне сервировать стол и расставить на нём блюда. Получается очень слаженно и быстро – ощущение, будто мы уже знакомы с ним, и это далеко не первый совместный ужин. Однако мы оба всё время присматриваемся друг к другу, иногда задаём вопросы. Мальчик изредка бросает косые взгляды на Сатору, из чего я понимаю, что его, как и меня, никто не предупредил о предстоящем знакомстве. По завершению ужина, Мегуми благодарит меня и помогает убраться. Вообще, он собирался убрать всё сам, но я настояла, чтобы сделать это вместе. Правда, посуду всё равно мыл он, а я вытирала и убирала на место. Пусть он и держится весь вечер чуть отстранённо, но, всё же, идёт на контакт – разговаривает со мной весьма заинтересованно и даже предлагает чай прежде, чем я собираюсь уходить домой. Естественно, я не могу отказаться. По дороге домой, никак не могу прийти в себя. В голове крутится тысяча и один вопрос, но ни один не могу озвучить Сатору. Ожидая разговора о расставании, я оказалась совершенно не готовой к знакомству с ребёнком. — Он не мой, — сдерживая смех, наконец, заговаривает Сатору. — Просто присматриваю за ним. Заторможенно поворачиваюсь к нему и непонимающе рассматриваю лицо, выныривая из собственных мыслей. Затем осознаю, что он сказал и хмурюсь: — Но он немного похож на тебя. — Ну, он живёт со мной почти три года, — блондин беззаботно пожимает плечами. — Наверное, что-то, всё же, перенял. Бездумно киваю, отворачиваясь. — Мисаки, ты меня пугаешь, — со смешком говорит Сатору. — Скажи уже хоть что-нибудь. — Я ожидала разговора о том, что ты нашёл себе женщину и немного сбита с толку, знаешь ли, — язвительно фыркаю, вновь оборачиваясь. — Ты мог сказать, что собираешься познакомить меня с ребёнком? Он живёт с тобой три года, а я о нём даже не подозревала. Годжо начинает посмеиваться. Так пакостно, что я бью его кулаком в плечо и сердито фыркаю. — Я не знал, как вы оба отреагируете, потому и всё вышло так, как вышло, — оправдывается он, сдерживая смех. — У него довольно скверный характер, да и ты бываешь вспыльчива, — тут его взгляд теплеет и голос становится мягким: — И ты очень мило ревнуешь. Просто очаровательно. Он обнимает меня и потирается кончиком носа о щёку. — Подхалим, — бурчу, краснея. — А характер у Мегуми нормальный, просто ты дохлого достанешь. Удивляюсь, как он тебя вообще не закопал где-нибудь за всё это время, — вздыхаю, а затем вспоминаю его комплекцию и хмурюсь: — Сколько ему лет? — В декабре будет девять. Возмущённо таращусь на блондина: — Сатору! Ты его вообще кормишь? Он такой маленький… Боже, я завтра зайду и что-нибудь приготовлю. Тебе вообще говорили, что детям нужно есть? Годжо закусывает щёку изнутри, изо всех сил стараясь не смеяться, и зажмуривается. — Ничего смешного, изверг! — шлёпаю его ладошкой по плечу. — Он очень маленький для своего возраста. Блондин выдыхает и бросает на меня взгляд: — У него мама была миниатюрная. Зато отец громадина. Подожди, вытянется и израстётся. И, кстати, да, я его кормлю, питается он отлично. — Не заметно, — вздыхаю. Какое-то время мы идём молча, а затем блондин внезапно спрашивает: — Понравился? — Что? — переспрашиваю, отвлекаясь от мыслей. — Мегуми, — усмехается он. — Мегуми тебе понравился? — Шутишь? — вскидываю бровь. — Это самый очаровательный и вежливый ребёнок из всех, что я видела. Любознательный и смышлёный – даже не знала, что дети в его возрасте столько читают… Сатору внимательно слушает мой удивлённо-восхищённый монолог и счастливо улыбается. Только сейчас понимаю, что, на самом-то деле, он почти весь вечер молчал не только для того, чтобы дать пообщаться нам с Мегуми, но и потому что сам сильно волновался. Замолкаю, тепло улыбаюсь и обнимаю его рукой за талию, прижимаясь к боку: — Незачем было так волноваться, Тору. Ты ведь знаешь, что я люблю детей и умею с ними обращаться – Майю вполне счастлива. Он усмехается и несколько раз проводит ладонью вниз-вверх по моему плечу: — Вы оба совершенно непредсказуемы для меня, и за обоих я несу ответственность. — За меня пока несёт папа, — тихо смеюсь. — Выдыхай. — Да, но уже скоро это ляжет на мои плечи, поэтому… Запинаюсь, останавливаясь, и во все глаза смотрю на блондина: — В каком это смысле «ляжет на твои плечи»? — Ну, ты ведь будешь жить со мной, — невозмутимо отвечает Годжо и продолжает: — И важно, чтобы вы с Мегуми… — Да подожди ты, — одёргиваю, рассматривая лицо. — С чего это ты решил, что я стану с тобой жить? Он тяжело вздыхает и начинает объяснять, как несмышлёному ребёнку: — Видишь ли, когда женщина выходит замуж за мужчину, то переезжает к нему. Это уже давно практикуется в обществе и, более того, – является нормой. Молча смотрю на блондина и хлопаю глазами. Замуж? Практикуется в обществе? Только не говорите мне, что этот… этот… Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, далее следует шумный и долгий выдох через нос. Стараясь говорить, как можно нейтральнее, задаю вопрос: — Ты, что, собираешься сейчас прямо здесь… — Нет! — он примирительно вскидывает ладони. — То есть да, но не прямо сейчас и явно не здесь. Ещё около минуты всматриваюсь в честные и ошарашенные глаза блондина, постепенно успокаиваясь. Позволяю обнять себя за плечи и, всё-таки, проводить до дома. — Миса, что случилось? — удивлённо интересуется папа, возникая в коридоре, когда я зло швыряю сапоги на пол. — Я убью его! — рявкаю и громко топаю на кухню, пыхтя от негодования. — Придурок белобрысый! Папа начинает озабоченно хмуриться, следуя за мной, и повторяет вопрос. Кратко пересказываю события вечера, совершенно забыв, что о наличии у меня ключей от дома Годжо папа не знал. Собственно, на этом моменте он и начал праведно гневаться: —… Одно дело – просить твоей руки, но давать тебе ключи от дома?! Я сам его… Складываю руки под грудью, вскидываю бровь и, сердито сверкнув глазами, вкрадчиво спрашиваю: — Чьей руки просить? — Твоей конечно! — А когда? — Месяц на.., — тут папуля понимает, что его развели и замолкает. — Что?! Ты целый месяц знал обо всём и не сказал мне ни слова?! Папе остаётся только вздохнуть и попытаться оправдаться: — Он просил молчать. Он хочет, — тут папа снова ненадолго замолкает, понимая, что чуть не проболтался о планах Сатору. — Моё разрешение понадобилось для того, чтобы он мог сделать тебе предложение так, как хочет. — Предложение? — сначала слышу голос младшей, а затем на кухне появляется и сама Майю. — Тебе сделали предложение, Миса? Когда? Сатору? Глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, переводя взгляд на отца: — Я с тобой не разговариваю. И даже не начинай мне сейчас про ключи от дома – ты тоже не белый и пушистый, — затем поворачиваюсь к сестрёнке: — Тебе папа всё расскажет, малая.***
— Давай мне, — тихо просит Сатору и протягивает руки. Качаю головой: — Он проснётся, ты же знаешь. — Не проснётся. — Тору, — тихо смеюсь. — Он целый день с нами гулял, да ещё и с Сакурой и Кугой. У Фуши стресс на три недели вперёд. Не нервируй мне ребёнка. Муж вздыхает, бубнит себе под нос, но прекращает попытки отобрать у меня Мегуми. Парнишка здорово умотался за сегодняшний день, да и за всю неделю в целом – наша с Сатору свадьба, которая подразумевала кучу знакомств. Потом поездка в дом детства Сатору, куда Мегуми тоже поехал с нами – я наотрез отказывалась оставлять мальчика. Хотя и сам парнишка не протестовал. Было видно, что ему некомфортно в шумной толпе народа, но он стойко продолжал держать меня за руку, не отходя ни на шаг. Выдержал все два дня в бедламе Годжо. А потом мы вернулись обратно и решили просто прогуляться по городу – зайти в кафе, пройтись по магазинам. А ещё Мегуми хотел в океанариум, потому я сделала это первым пунктом нашей прогулки. Именно там Фуши впервые позволил Сатору взять себя на руки – они вдвоём замерли перед огромной стеной аквариума с разноцветными морскими рыбками едва ли не на час. Тору, понимая, что мальчик скоро устанет, предложил взять его на руки, и тот согласился, вежливо сказав «спасибо». Я не выдержала и отошла чуть назад, чтобы сфотографировать их. Уже после того, как сделала несколько фото, услышала голос Сакуры и дальнейшая прогулка стала совместной. Сейчас же мы идём домой – от станции всего пятнадцать минут ходьбы, но Фуши выглядел таким уставшим, что я взяла его на руки, и мальчик тут же уснул, уткнувшись мне в шею. Сама я тоже порядком устала, и Сатору всего лишь волнуется, что вымотаюсь совсем. Улыбнувшись, я придвигаюсь к нему ещё ближе, и Тору обнимает меня за плечи, но очень осторожно, чтобы не задеть и не разбудить Мегуми. — Я начинаю ревновать, Миса, — со смешком отзывается Тору. — Почему? — спрашиваю, бросив на него взгляд, а затем снова смотрю на спящего парнишку на своих руках. — Потому что ты любишь не только меня, — наигранно тяжело вздыхает. — И вообще, теперь будешь любить меня меньше, чем Мегуми… Начинаю тихо смеяться и снова поворачиваюсь к блондину. Тот строит расстроенную мордашку и хлопает ресницами. — Годжо, ты такой ребёнок, — целую его в уголок губ. — Я люблю вас обоих, но вообще по-разному. — Да, меня любишь меньше. — Сатору! — закусываю губу, сдерживая смех. — Я за тебя замуж неделю назад вышла. Что мне ещё сделать, чтобы ты понял, что очень сильно тебя люблю? Тору тепло улыбается и переводит взгляд на мальчика на моих руках. Хоть и говорит, что ревнует, но сам полюбил сорванца едва ли не больше меня. Да, докапывается, дразнится и задирает, но при этом несколько раз за ночь проверит его комнату, очень щепетильно выбирает кафе, чтобы сводить туда Фуши, и постоянно спрашивает у меня, всего ли ему достаточно. На моё предложение спросить об этом у самого Мегуми отмахивается и говорит, что тот только меня слушает. После этого обычно напоминаю ему, что в этом они похожи, чем заслуживаю негодующее фырканье в свой адрес. — Ничего не нужно, — наконец, отзывается Тору. — Я итак знаю. — А чего тогда выпендриваешься? — Потому что моё самомнение всегда должно быть на высоте, — вздыхает он. — Олух, — отзываюсь, и мы смеёмся. В приподнятом настроении возвращаемся домой. Пока Сатору уходит в душ, я укладываю спать Мегуми. Вопреки стереотипам о капризах сонных детей, он сам, без напоминаний, чистит зубы, умывается и, переодевшись в пижаму, залазит под одеяло. Но засыпать не торопится, хоть и вижу, что слипаются глаза. Закрыв окно, подхожу к кровати и опускаюсь на край. Протягиваю руку, убирая волосы с глаз мальчика, и тихо спрашиваю: — Что не так, Мегуми? Он сонно жмурится и качает головой, а затем широко зевает, потягиваясь. Губы непроизвольно расползаются в улыбке, глядя на него. — Миса, — сонно бормочет он. — Ты говорила, что тоже любишь книги. Какая твоя любимая? На пару мгновений задумываюсь, и отвечаю: — Я люблю историю. Больше всех мне нравится Александр Македонский. О нём и моя любимая книга. Парнишка сосредоточенно смотрит мне в глаза, обдумывая ответ. — А чем он тебе нравится? Пожимаю плечами: — В целом, вся его жизнь довольно интересна для меня – он очень многому научился за свои тридцать три года, и обошёл почти весь мир. Кроме того, вопреки всеобщему мнению, лично я считаю, что таких изумительных стратегов не было ни до него, ни после. Он отводит взгляд в сторону, цепляется пальцами за край одеяла, долго-долго о чём-то думает, а затем тихо-тихо просит меня почитать ему. На вопрос, что бы он хотел послушать, отвечает: — Про Александра. Я соглашаюсь, хоть и безумно удивлена его просьбой – Мегуми очень тяжело идёт на контакт, характер у мальчика сложный. Совсем не любит, когда его касаются без спроса или подтрунивают. Он не обижается, но выглядит довольно сердитым в такие моменты. И тут, вдруг, просит почитать на ночь мою любимую книгу. После того, как соглашаюсь, он двигается в сторону, уступая место. Стараясь не задумываться, что происходит что-то действительно важное, сажусь ближе, прислоняясь спиной к подушкам, и осторожно приобнимаю его одной рукой. В приложении на телефоне, в два счёта нахожу нужную книгу и начинаю читать вслух. Мальчик сначала едва уловимо напрягается от моей руки на своих плечах, но по мере прочтения глав постепенно расслабляется, увлекаясь. А затем и вовсе сам прижимается к моему боку, закрывая глаза. Спустя какое-то время дверь приоткрывается и в проёме возникает Сатору, рассматривающий происходящее. Заметив его, тут же прикладываю указательный палец к губам. Затем осторожно поднимаюсь, укутываю мальчика одеялом и, выключив свет, выхожу в коридор. Мы доходим до нашей спальни и закрываем за собой дверь. Я поворачиваюсь к мужу, не в силах сделать больше ни шага от удивления, и беспомощно смотрю в его глаза, глупо и растерянно улыбаясь. — Что случилось? — тихо спрашивает Тору, касаясь моей щеки пальцами и поглаживая кожу. Промаргиваюсь от набегающих слёз и пожимаю плечами: — Попросил меня почитать ему. — Почитать? — Сатору приподнимает брови в удивлении. Несколько раз киваю. — Расспросил о любимой книге и попросил её прочитать. Представляешь? Муж сначала несколько секунд оторопело таращится на меня, а затем начинает тихо смеяться, прикрыв глаза рукой. Непонимающе наблюдаю за ним и жду, когда успокоится. — Всё в порядке, — отзывается Тору. — Просто… я ничуть не удивлён. — Почему? — Ты ему нравишься, — он заправляет мне волосы за уши и берёт лицо в руки. — Он тебе доверяет. — Ты ему тоже нравишься, — возражаю. — Именно поэтому он каждый раз бьёт меня по руке, когда собираюсь обнять. — Просто ты его дразнишь, а так делать не надо. — Миса, — Тору всматривается в мои глаза. — Он сейчас всю дорогу спал у тебя на руках, а когда пришли домой – попросил почитать и свернулся калачиком под боком. Вздыхаю. — Попробуй не задирать его, тогда… Сатору качает головой и отпускает меня. — Нет, ты его тогда совсем избалуешь. — Сатору, — сердито одёргиваю, упираясь руками в бока. — Да-да, ты от него без ума. — Потому что он маленький и добрый. — А я большой и злой? Хватаю с кровати подушку и несколько раз ударяю ей блондина: — Прекрати сейчас же! Эгоист несчастный! — Вот-вот! — хохочет Сатору, падая на кровать. — Несчастный! Потому что ты любишь Мегуми больше, чем меня. — Годжо Сатору!