***
Воскресенье. Прекрасное слово для прекрасного дня недели. Утро воскресенья – единственное моё любимое утро, вне зависимости от часа. Все воскресенья у меня посвящены мне любимой – я никогда не тороплюсь в этот день. Не торопясь просыпаюсь, какое-то время лежу в кровати, смотря в окно или листая соц.сети. Затем бреду в ванную и принимаю ванну с кучей всякой разношёрстной вкуснопахнущей бяки – соль, пена, масло. Все водные процедуры занимают, как правило, около двух часов. После этого я, вся намазанная маслами, источающая аромат лаванды и кутающаяся в огромный махровый халат, шлёпаю на кухню – завтрак в утро воскресенья длится гораздо дольше, чем в другие дни, и позволяю себе много того, что стараюсь, обычно, не есть. Вот только в это утро я не успеваю дойти до кухни. Выйдя в коридор, слышу приглушённый злой крик сестры: — Потому что она моя сестра! Ему вторит спокойный, размеренный голос: — У тебя никогда не было сестры. Начало довольно интригующее. Во-первых, в комнате должна быть только младшая. Какого хрена там забыл Сукуна, да ещё и утром? Знакомство прошло отлично, даже очень, как и последующее недельное общение. А сейчас, кажется, ругаются. Хотя, ругается больше младшая, что странно. Хмурясь, стучу и приоткрываю дверь: — Майю? Картина, представшая перед глазами, сильно и, предположительно надолго, выбивает меня из колеи. Сестра стоит, опираясь ладонями о подлокотники кресла. Одежда на ней вчерашняя, а вот выражение лица абсолютно ново и незнакомо для меня. За все двадцать пять лет своей жизни я никогда не видела Майю злой. Она всегда и ко всем была терпима, сглаживала конфликты между мной и папой. Это я была вулканом, цунами, разрушающей всё на своём пути. Я всегда вспыхивала в мгновение ока, часто дралась, дебоширила и ругалась, но не Майю. А теперь я, вдруг, вижу сестру в таком виде. Она не просто зла – Майю в ярости. И главная новость – кричала она на Двуликого, что сидит перед ней в том самом кресле. Приходится вцепиться мёртвой хваткой в дверную ручку, чтобы не рухнуть. — Что тут происходит? Первым на меня реагирует Сукуна. Он лениво оборачивается, небрежно бросая лишь одно слово: — Сгинь. Далее меня почти оглушает звук пощёчины. Я просто не могу поверить своим глазам. Моя Майю только что со всего размаха отвесила пощёчину Королю Проклятий. Но, прежде чем бросаюсь к ней, в ужасе моля все высшие силы, чтобы успеть до того, как ярость Двуликого обрушится на неё, моя сестрёнка сама идёт ко мне. Майю выводит меня из комнаты, с грохотом захлопывая дверь, и тут же крепко стискивает в объятиях, шепча: — Прости меня, Миса. Пожалуйста, прости. И я напрочь теряю связь событий. — Майю, что происходит? Она что-то тихо бормочет в ответ, затем отстраняется и устало улыбается мне. Выглядит так, будто бы не спала всю ночь – спутанные волосы, припухшие воспалённые глаза, мятая одежда и наметившиеся тени под глазами. — Давай поедим? Я голодная, как зверь. Ещё около минуты рассматриваю честные глаза младшей. Затем тяжело вздыхаю и, насильно отправив её в душ, топаю готовить завтрак. Произошедшее никак не выходит из головы, потому постоянно прислушиваюсь к тишине в доме и принюхиваюсь. Кажется, за то время, пока я отсыпалась, мир успел перевернуться с ног на голову. Майю ударила Двуликого. А тот и пальцем не пошевелил. Больше того – кажется, и не собирается этого делать. Я, конечно, тоже много чего вытворяла в его адрес и выжила. Благодаря сходству с важным для него человеком. Майю и есть та девушка, но я никак не ожидала, что она имеет право делать с ним вообще всё. Никогда не могла бы представить, что Король Проклятий кому-то позволит полностью себя подчинить. Спустя какое-то время, на кухне появляется младшая. — Выглядишь гораздо лучше, — чуть отстранённо отзываюсь ей. Она начинает хохотать и упрекает меня за грубость. Вообще старается всячески втянуть в беседу и отвлечь от мыслей, но я никак не могу сосредоточиться ни на разговоре, ни на еде – взгляд постоянно возвращается к проёму двери. Я всё ещё жду, что сейчас ворвётся яростный демонюка и попытается убить мою сестру. — Он не тронет меня, Миса, — вздыхает Майю, а я тут же вскидываю взгляд сестре в глаза. — Ты и сама знаешь это. — Майю, ты вмазала по морде Королю Проклятий. Я, как-то, немного нервничаю, знаешь ли. Сестра откладывает вилку и полностью разворачивается ко мне. — Ты многого не знаешь, Мисаки, — говорит она. — Я расскажу тебе, но сейчас прошу просто поверить – всё в порядке. Он не тронет ни тебя, ни меня, обещаю. Со злостью швыряю вилку в тарелку: — Ты прикалываешься что ли?! Какие, нахрен, обещания, когда этот псих… — Ты хотела, чтобы рассказал я. Даже не успев осознать, что делаю, сначала подскакиваю с места, и только потом перевожу взгляд на проём двери. Сукуна. Стоит, сложив руки на груди, и с абсолютно безразличным взглядом осматривает меня. — Надо же, вспомнила, нахера нужна. Пока я пытаюсь сообразить, к чему эта фраза в мой адрес, Майю встаёт рядом со мной и с прежней яростью рявкает на Двуликого: — Захлопни пасть, Сукуна! — руки сестры притягивают меня к ней. — Она – не оружие, она – моя сестра, живой человек, часть меня! — Я создал её, — рычит в ответ демонюка. — Создал для твоей безопасности. И она будет делать то, что я ей прикажу. — Я сказала – нет, — сквозь зубы цедит Майю. — Это не тебе решать, — безразлично бросает он. Младшая отпускает меня и медленно бредёт навстречу татуированному. — Кажется, — сдерживая гнев, произносит сестра. — Ты немного забыл не столь давние события. Что ж, напомню, Сукуна, – ты убил её, своими руками. — Потому что она ослушалась меня, — рычит в ответ красноглазый. — Защита нужна была тебе, а не… — Я сказала: закрой свой рот, — цедит Майю и продолжает. — Ты, в своё время, дал ей силу и часть своей души, и это должно было хоть что-то значить для тебя. Вместо этого ты сделал из неё щит для меня, оружие, лишённое собственной воли и чувств. Но все эти годы я жила бок о бок с ней, мы заботились друг о друге, ругались и смеялись вместе с ней. Она всегда была моей сестрой. И ты отнял её у меня. Из-за твоего эгоизма, надменности и своеволия, я потеряла самого близкого человека, который только был в моей жизни. Ты убил меня вместе с ней в тот день. Под напором Майю, Сукуна выпрямляется и опускает руки, сжимая кулаки, будто готовится наброситься. — И это я провела ритуал, чтобы спасти её. Теперь в ней есть и часть меня. Поэтому ты и пальцем её тронуть не посмеешь. В противном случае я запечатаю тебя, и ты никогда не сможешь пробудиться. У меня хватит на это сил, даже, если я больше никогда не увижу ни её, ни тебя. На последних словах сестра отступает, не сводя холодного взгляда с алых глаз. Двуликий что-то отвечает сестре, едва держа себя в руках, но я абсолютно ничего не слышу, оглушённая монологом Майю. Оружие. Сестра. Убил. Мозг категорически не желает перерабатывать полученную информацию. Дал силу? Часть души? Что она имеет в виду? При чём здесь душа Двуликого? И какое отношение имеет это всё ко мне? Из размышлений вырывает внезапно возникнувший яркий мятный запах, полностью окутывающий меня. В этот же миг вскидывается Двуликий, и я бросаюсь в сторону сестры с криком: — Майю! Вот только меня опережают. Сатору успевает оттолкнуть мою младшую с траектории Короля Проклятий и подставляется сам. Даже не успевает поставить барьер – от удара о стену на белоснежных волосах начинает медленно расползаться багровое пятно. Годжо стаскивает повязку. На губах мага появляется та самая безумная усмешка, не предвещающая ничего хорошего: — Ну, привет. И он бросается на Двуликого, а в следующую секунду они пропадают с глаз. Сатору переносит их обоих. Даже ему тяжело пользоваться этой способностью. А тут ещё и Короля Проклятий с собой прихватил. «Я ни единого раза не был рядом, чтобы защитить тебя». Исчезает и мятный запах. «Мы уже были вместе, но и тогда я ничего не сделал». Не обращая внимания на зов сестры, бросаюсь одеваться, скидывая по пути халат. «Это ты всегда защищала меня, Аюдзава». Оставляю Майю дома, запрещая выходить под любым предлогом, и выбегаю на улицу. Слабый аромат мяты касается меня, и я бросаюсь по следу, не смотря по сторонам. Даже не различаю, где, что находится – картинки калейдоскопом мелькают перед глазами, а в голове одна мысль: «Сатору». Ничего, кроме его имени и медленно окрашивающей белоснежные волосы в багровый цвет крови. Я видела его в крови, много раз, но то всегда была кровь противников, и никогда – его. Да, ссадины видела, но не серьёзные травмы. Увиденное только усилило уже имеющийся страх за него. Нахожу их на одной из крыш, но ещё до того, как успеваю увидеть, слышу крик Сатору: — Уходи! Он видит меня. Даже сейчас смотрит за мной. Идиот. Выбегаю к ним, едва не срывая дверь с петель. И это отвлекает блондина – он оборачивается на меня. Я ещё не видела такого взгляда – едва увидев меня, Сатору приходит в ужас. Он боится. Боится за меня. В этот же момент Сукуна бьёт кулаком в центр груди. Прямо в сердце. Даже, кажется, слышу, как ломается кость – барьера на блондине нет. Его швыряет к стене, и бесчувственное тело падает на крышу. Сделать вдох у меня так и не получается. Он не двигается. Не слышу, дышит ли. Под головой расползается багровая лужа, всё больше и больше. — Я ведь предупреждал тебя. Ещё в прошлый раз предупреждал, что убью его. Медленно оборачиваюсь к источнику голоса. Алые глаза смотрят на меня с безумием и насмешкой. Он счастлив. Даже отсюда чувствую, как в нём кипит азарт – он хочет ещё. Что ж, ты получишь ещё. Мегуми как-то сказал мне, что подчинять призыв во время боя гораздо легче, чем на обычной тренировке. Кто знает, может быть и с созданием оружия сработает? Мир вокруг подёргивается красноватой дымкой – вижу даже сквозь окутывающую меня проклятую энергию – она переполняет тело, бежит по венам вместо крови. И ярость, она застилает глаза. Я не вижу ничего кроме лица Короля Проклятий. Всю боль, весь ужас и весь гнев направляю в сотворяемое оружие. Оно станет идеальным – таким, что сможет оставить на Проклятии неизлечимые, болезненные раны. Станет таким, которое убьёт. Мерцающий, белоснежный клинок появляется в моей руке. Он гудит, вибрирует, словно разделяя мой гнев. Чуть изогнутый, изящный – он с лёгкостью войдёт в плоть. Чуть поворачиваю его в руке, и в солнечных лучах лезвие отблёскивает лазурью. На губах мелькает улыбка. Тот же цвет. Отталкиваюсь от крыши, успевая отметить меняющийся взгляд Проклятия передо мной и присутствие знакомого лёгкого запаха скошенной травы.***
— Ещё не очнулся? — тихо спрашивает Майю, заглядывая в комнату. Знаю, что беловолосый балбес просто потерял много крови от удара головой, и его жизни ничего не угрожает. Но как же страшно видеть его бледным, с закрытыми глазами и почти бескровными губами. Я настолько привыкла, что этот шумный остолоп всегда цел, что даже такие травмы на нём вызывают у меня панический ужас. Медленно качаю головой. Сёко уже осмотрела его и разрешила оставить дома. Правда, велела попробовать разбудить, если сам не очнётся через сутки. Но это мелочи, ведь она сказала самое важное – он цел и ему ничто не угрожает. Слёзы снова медленно скатываются по щекам, и я никак не могу отвести взгляд от безмятежного лица Сатору. Сестра осторожно прикрывает за собой дверь и проходит ко мне. Чувствую, как её ладонь опускается мне на голову и гладит мои волосы. Это она остановила меня. Я действительно хотела убить Двуликого. Даже если умерла бы сама, было абсолютно плевать. Но Майю, которая, всё же, побежала вслед за мной, несмотря на предостережение, тоже оказалась там. Она осмотрела Сатору, пока я гоняла Двуликого, и остановила кровь. А затем сказала одно-единственное, что могла вернуть меня в реальность: «Он жив». — Мисаки, — мягко зовёт сестра. Она остановила меня и урезонила Короля Проклятий. Наверное, удивилась бы этому, но не теперь. Я даже на неё теперь спокойно смотреть не могу. И всё из-за красноглазого ублюдка. — Я не хочу об этом, Майю. Дрожащими руками тянусь к ладони Сатору и сжимаю её. Снова ложусь рядом, прикрываю глаза и зарываюсь носом в его волосы. Мята. Густой, обволакивающий запах мяты. Вновь начинаю повторять про себя мантру. Сатору жив, он рядом и скоро очнётся. Мне нужно только немного подождать. Совсем чуть-чуть. Он снова будет болтать без умолку и доставать своими капризами. Я снова буду злиться на него. Снова увижу его глаза. Пожалуйстапожалуйстапожалуйста. Всё равно, что будет со мной, только бы ещё раз услышать голос и увидеть его глаза. И делайте потом, что хотите. — Мисаки, — снова пробует Майю, но обрываю её: — Забери его отсюда, — заставляю себя обернуться и посмотреть в васильковые глаза сестры. — Уведи его куда угодно – мне плевать. Если он попробует хоть чихнуть в сторону Мегуми или Сатору – я убью его, клянусь тебе. Пусть умру сама, но и он больше не будет жить. — Миса… — Прошу тебя, уходите, — устало выдыхаю и снова жмусь к Сатору, вдыхая запах волос. Тихий выдох, едва различимые шаги и щёлкнувший замок двери. В который раз за последние часы, не глядя, хватаю телефон с тумбочки и снова набираю сообщение Нанами с вопросом о состоянии Мегуми и обстановке в техникуме. Друг, не уставая, отвечает, что Фуши в безопасности и в техникуме тихо. Кладу телефон обратно и прижимаюсь к Сатору. Дышит глубоко и ровно, размеренно. Само собой выходит, что начинаю дышать вместе с ним, и в скором времени засыпаю. Сон беспокойный, поверхностный и чуткий, но удаётся немного отдохнуть. Едва открыв глаза, осматриваю Сатору – никаких изменений, спит. Осторожно поднимаюсь и иду в ванную, чтобы умыться. В зеркале вижу всё ещё перепуганное лицо. Вот уж красавица. Мало мне ссадин на лбу и скуле с разбитой бровью и губой, теперь ещё и глаза зарёванные, будто обдолбалась. Надо бы вообще льдом обложить, но не сейчас. Потом. Вытираюсь полотенцем и бреду обратно к кровати. Машинально смотрю на Сатору и встречаю мерцание голубых глаз. Замираю на месте. Очнулся. Смотрит на меня. Улыбается мне. Когда протягивает руку, доплетаюсь до постели и ложусь прямо к нему в объятия, обхватывая руками плечи, и зарываясь носом в волосы. Жмусь к нему, жмурюсь и сбивчиво дышу, сдерживая рыдания. Сердце разрывает от радости, лёгкие сдавливает, заставляя выдохнуть в облегчении. Но только не рыдать – это совершенно не то, что ему сейчас нужно. Немного смещаюсь и мягко касаюсь губами его виска. Затем ещё раз. И ещё. И снова. Снова. — Иди сюда, — тихо зовёт он. — Не видел тебя целую вечность и очень соскучился. Улыбка касается губ. Только очнулся, а голос уже игривый. Болван-Годжо. — А я уже хотела бежать за зеркалом, — вяло усмехаюсь и сползаю вниз, нависая над ним. — Думала, захочешь увидеть своё божественно прекрасное личико. Оно, кстати, не пострадало. Сатору облизывает губы и широко улыбается: — Ты такая язва. — Потому что ты – павлин. Блондин тихо смеётся, зажмурившись. Я касаюсь пальцами кожи под глазами. Сатору прекращает смеяться и удивлённо смотрит на меня. — Не закрывай, — тихо прошу и поджимаю дрожащие губы. Слёзы в который раз набегают и преодолевают рубеж нижнего века. — Пожалуйста. Он стирает ладонями их с моих щёк, ласково заправляет волосы за уши и отвечает, осматривая лицо: — Моргать можно? — Только не слишком часто. Мы оба улыбаемся. Не знаю, сколько проходит времени – минута, час, пять, — но ни один из нас не отрывает взгляда, всматриваясь в глаза другого. Я прослеживаю каждую линию, каждое ответвление, каждое переплетение рисунка его глаз. Вижу мелкие вкрапления, едва заметные, различных оттенков голубого цвета по всей радужке. Я видела его глаза множество раз и помню рисунок и оттенки наизусть, но смотреть в них гораздо приятнее, чем помнить. — Знаешь, что? — Что? — Я никогда не говорила тебе, — протягиваю руку к его лицу и осторожно провожу подушечкой пальца по брови. — Насколько ты красив. — Никогда, — соглашается он, ласково улыбаясь. — Ты очень красивый, Сатору. Я очень люблю каждую черту твоего лица, каждый изгиб тела и каждый твой шрам. Я безумно люблю тебя, Годжо Сатору, — слабо улыбаюсь, быстро облизав губы. — И ты очень напугал меня сегодня. Он утягивает меня к себе на грудь и начинает гладить по спине. Я прижимаю к себе руки и закрываю глаза, слушая, как бьётся сердце – ровно и сильно. Оно на месте. Оно работает. С ним всё в порядке.***
Раздражённо мечусь по комнате, уговаривая себя не рычать. — Миса, ты должна, — устало вздыхает блондин. Замираю посередине комнаты, резко разворачиваясь к нему: — Я не хочу никого из них видеть, сколько раз должна повторить? — Прекрати дуться, ну, — он делает губы бантиком, вытягивает и касается верхней губой кончика носа, усердно наблюдая за процессом. Какой идиот, а. Медленно подхожу к кровати, на которой он и лежит звездой, чуть свешивая голову, и сажусь на корточки, смотря ему в лицо: — Сатору, этот чокнутый ублюдок чуть не убил тебя. Майю в нём души не чает и станет защищать. Я не хочу их видеть. На моё лицо падает лазурное свечение. — Не смеши, Миса, я – Годжо Сатору и… — Прекрати, — накрываю его губы ладонью и свожу брови к переносице. — Ты не видел, сколько было крови. Блондин вздыхает, берёт мою ладошку в свою руку: — Он просто разбил голову. Тебе даже Сёко сказала, что это не смертельно. — Ты просто не видел, — повторяю, в ужасе жмурясь от воспоминания, а затем вновь смотрю в его глаза. — Ты не шевелился. Не уверена, что дышал. — Я просто отключился, глупая, — он улыбается и чуть морщит нос. — Это нормально. И мы оба знаем, что я дышал. — Тору. — Миса, я сам виноват – дрался без барьера. Вырываю руку и поднимаюсь, отходя к окну. Внезапно становится холодно, и я обхватываю себя за плечи, зябко ёжась. Он так спокойно обо всём говорит, будто просто задел плечом косяк, а не пробил головой стену. Дважды. Даже сотрясение заработал, что не мудрено при таких-то ударах. Вздыхаю. И теперь уговаривает увидеться с сестрой. Естественно, что Двуликий будет рядом, и Сатору точно не отпустит меня одну. Только вот защитить его я уже не смогу – тот меч, что создала… Я не могу призвать его. Чувствую, что он со мной, но не отзывается. А этот клинок – единственное, что оставило рану на Короле Проклятий. Слышу шорох, и почти сразу чувствую горячие руки на своей талии. Они смыкаются до тех пор, пока не оказываюсь прижатой спиной к груди Сатору. Он ласково целует меня в скулу. Я снова вздыхаю. — А теперь расскажи, почему ты боишься идти. Недовольно цыкаю. Вот как обычно – каким-то чудом пронюхал, что не всё рассказала. — Я тебя так ненавижу, Годжо, — шепчу, закрываю глаза и поворачиваю голову, прижимаясь щекой к его груди. — Вездесущий засранец. — Да-да, — усмехается он и целует в макушку. — Говори, давай. Приоткрываю губы и медленно выдыхаю. — Когда ты отключился, и я подумала, что… что тебя больше нет, — морщусь, облизываю губы и открываю глаза, переводя взгляд за окно. — Я создала клинок. И ушло на это не больше пары минут, как понимаешь. Это первое, что меня напрягает. Второе – я сделала это, совершенно не понимая, что происходит. Меня захлестнула такая ярость, что была готова голыми руками разорвать его в клочья. И она… я никогда такой злости не чувствовала. Это был и гнев, и страх одновременно, — машинально начинаю жаться к блондину ближе. — В общем, создала клинок, и он смог ранить Двуликого. — Сильные эмоции породили сильное оружие, — мягко отзывается Сатору. — У меня точно так же – чем сильнее я заведён, тем мощнее удар. — Да, но… я больше не могу призвать его. Пробовала много раз, но он не отзывается. — И ты боишься, что если Двуликий снова нападёт, тебе нечем будет защитить меня, — снова усмехается беловолосый. Разворачиваюсь в его руках и зло щурюсь: — Представь себе, я очень боюсь лишиться любимого мужчины! Судя по лицу, Сатору хочет отпустить какую-то шуточку, но в последний момент замолкает. Очень мило щурит глаза, с необъятной нежностью смотря на меня и, даже, немного краснеет. — Миса, — с придыханием зовёт он. Я же закатываю глаза со страдальческим стоном: — Я с тобой серьёзно разговариваю, не начинай, пожалуйста. — Но ты ведь только что сказала, что я – твой любимый мужчина, — Годжо продолжает превращаться в зефир, да ещё и начинает сюсюкать. — Сатору, прекрати, ради всего святого, — упираюсь ладонями в его грудь и строго смотрю в глаза. Блондин начинает строить глазки, хлопая ресницами, и сладко-сладко улыбается. Упираюсь лбом в его грудь: — Какой болван, боже. — Эй, ты же только что сказала… Выдыхаю и, подняв голову, целую его. — Да-да, — шепчу и ласково кусаю за нижнюю губу. — Любимый мужчина. Довольный Сатору утыкается лицом мне в шею и трётся носом о кожу. Я начинаю тихо смеяться и обнимаю его за плечи. Блондин тут же подхватывает меня за бёдра и поднимает. Машинально обхватываю ногами его талию. — Тору, — зову и ерошу ему волосы. Перед лицом возникает довольная зефирная мордаха, вызывая смешок. — Сатору, нужно думать. — Потом подумаем. — Нет, нужно сейчас думать, — вздыхаю и целую его в щёку. — Так что давай, буди свой мозг, он мне очень нужен. Сатору пакостно улыбается и прячет лицо у меня на груди. — Годжо Сатору! — Нет, — бурчит в ответ. Вздыхаю в сотый раз за вечер и осторожно прижимаюсь щекой к его макушке. Несносный блондин. Хуже всего, что за это я тоже его люблю. Мне нравится, что иногда он включает идиота, и несёт и творит полную чушь. Кроме того, нужно ведь как-то сбрасывать весь негатив от любимой работы. — Эй, чудище моё лохматое, — зову и ерошу волосы. Ноль реакции. — Сато-о-ру. — Скорее всего, дело в концентрации, — бубнит он и поднимает голову, задумчиво хмурясь. — Ты очень эмоциональная, да и вообще женщины больше чувствуют, чем мужчины. Думаю, при создании тебя переполняло только одно, максимум – два, чувства, и именно его или их ты вложила в клинок. На это и будет отзываться. Вскидываю бровь: — То есть, я опять должна впасть в ярость берсерка, чтобы вытащить меч? — Почти, — кивает. — Ты должна вспомнить, о чём думала в этот момент, каково было твоё истинное желание. Думаю, это сработает. Фыркаю: — Я больше не дам разбивать тебе голову. Даже для того, чтобы освежить себе память. Он усмехается и аккуратно ставит меня на пол, но из рук не выпускает. Долго рассматривает моё лицо с безмятежной улыбкой. — Ты жуткая собственница, Мисаки. Очень злишься, если берут твоё без спроса. — Даже не дави на жалость, тебя это уже давно не касается ввиду бесперспективности воплей и физического воздействия. — Зато касается остальных, — ухмыляется. — Двуликий тронул то, что принадлежит тебе, и ты защищала. — Ты не вещь, — сердито возражаю. — Но принадлежу тебе, — парирует. — И могу поспорить на что угодно, что ты чуяла, что я жив. Просто перепугалась и не сразу поняла это. Прижимаюсь к нему и закрываю глаза, обхватывая талию. — Думаешь? — Более чем уверен. Уж если ты что-то решишь, то тебя паровозом не сдвинешь. — А сам-то. — И, — лукаво продолжает он, не обращая внимания на колкость. — Мне очень и очень льстит, что ты решила убить Двуликого из-за меня. Побеждённо вздыхаю. — Твоё эго сведёт меня с ума. — Я думал, что тебя сводит с ума мой… — Даже слышать не хочу, Годжо. — Но я хотел сказать – шарм… Чуть отстраняюсь, заглядывая ему в лицо, и язвлю: — О, да, развратник, именно о шарме ты и говорил. Он закусывает губу, изо всех сил стараясь не заржать, как конь.