Близкие люди

      Леви проснулся так рано, что даже птицы ещё сладко спали, лишь сова навязчиво ухала где-то в далеке. На улице был туман, опадая крупными прозрачными каплями прямо на молодую ярко-зелёную траву. Нагретая за день до сумасшедших температур земля сейчас будто испарялась, облитая ночной влагой, создавая испарину и снижая видимость вокруг.       Очертания десяти дубов, растущих по пять с обоих сторон, чётко видны были даже в тумане. Могучие кроны создавали тень даже в самый жаркий тень создавая спасительную прохладу, позволяя собакам растянуться возле себя, вытянув языки, и лежать, тяжело вбивая в себя воздух полуоткрытой пастью. Бывает, собаки подходили не к вёдрам с содой, а к корытам, из которых поили лошадей и как присосутся к воде и пьют, пьют, пьют, громко чавкая и булькая на всю округу, а с пасти их потом течёт эта вода, а они её слизывают длинными языками своими и снова в тень бегут, прилягут под первый дуб и давай снова лежать, пастью воздух разгорячённый хватая, а грудная клетка то вверх, то вниз опускается. Вверх-вниз.       Устина вечно собакам отдавала объедки со стола, но Леви ругался, дескать, корми их где подальше, чтобы остатки еды возле крыльца не тухли и не разлагались. Устина слушалась, найдя уютное и укромное место за первым дубом, где и организовала место кормёжки обессиленных жарой собак.       Дел было невыносимо много, но бумажная работа сходила на нет. Леви, умывшись и добредя до кабинета, зажег свет, взял в руки документы и дотронулся до головы, проводя рукой по влажным из-за жары волосам, которые хотелось помыть, но нужно ждать, пока проснуться Пик и Энни. Устину Леви видеть возле себя не любил, как и не любил её впринципе, держал только из-за того, что знал её ситуацию в семье, дескать нужны ей деньги для братьев младших, чтобы образование получить могла. Про Устину мать говорила такое:       — Зачем ей учёба? Нормальная девка замуж должна выйти, семьёй заниматься, а учёба это не для достойных! Тьфу, моя Устинка ни в какой город не поедет. Пусть лучше при мне будет, на виду, а там, гляди, — парнишку ей подберём, поженим и пусть себе живут и детишек народят мне.       Леви был солидарен с матерью Устины, что девушку лучше выдать замуж, да побыстрее, а то смотрит на него голодные глазами, а ему от этого так омерзительно и раздражающе-неприятно, что даже помыться сразу хочется от взгляда её карего. И не помнил Леви, чтобы такие отвратительные эмоции вызывал у него девичий взгляд, не помнил он и чтобы ему хотелось кого-то побыстрее замуж выдать, лишь бы в его стооону больше девушка не смотрела. И лучше бы Устину отправить на поля, но работа там тяжёлая больно, не хотелось Леви, чтобы молодая девчонка, которая только-только жить начала, здоровье своё гробила, стоя под солнцем, толкая плуг или бычков ленивых толкая вперёд, а они ведь и покалечить мтгут, если почуют, что нет в человеке силы достаточной, чтобы им противостоять. Нет, жалко Устину гробить, но и ловить влюблённый взгляд на себе невыносимо. Ишь, что удумала девка! В хозяина Десяти Дубов влюбляться, так ещё и вокруг крутиться, заботиться о нём и с нежностью в глаза его заглядывать.       — Доброго утречка вам, господин Леви! — её молоденькое личико предстало прямо напротив него. Губы растянулись в счастливой улыбки, из-за которой возле глаз образовались морщинки, которых у юной Устины и в помине не было.       Девчонка заметила, что Леви стал просыпаться рано, посему она тоже вставала рано, даже будильник не нужен был, чтобы проснуться, умыться, сходить на кухню и прийти в его кабинет с подносом, радуясь, что все ещё спят, а они с Леви, будто особенные, уже на ногах, день новый встречают, работают, не покладая рук.       — Не мешай мне работать! — холодным тоном он обнял Устину, что сразу в лице сменилась, даже, кажется, носом от обиды шмыгнула, но не заплакала, за малым удержавшись и удержав поднос.       — Простите, господин Леви, я просто хотела вам лимонаду предложить, вдруг в горле у вас пересохло, а как работать, если в горле пересохло? Его смочить нужно, а лимонад в такую жару — то что надо! Я оставлю поднос? — она всё оттягивала этот момент, когда Леви скроется за дверью кабинета, а ей придётся выполнять рутинные дела, увидеть Устина его сможет только за завтраком. Потом, с грустью и тоской в сердце, будет обедать ожидать, с замиранием сердца смотря на Леви, как он ест. И, наконец-то, будет ждать ужина.       Как хорошо Устине было, когда Леви целыми днями сидел у камина, листая журнал. Теперь он проводит все дни в кабинете, выходя из него только к приёму пищи.       — Нет. Уйди вместе с подносом и не мешай мне! — снова грубо сказал он. Устина по-другому и не понимала, всё крутилась бы рядом, крутилась, лимонад предлагая, расхваливая напиток, стараясь подпоить им помещика, но тот до сих пор сопротивлялся, не желая пить из её рук, как, в целом, и видеть её.       Леви опустил взгляд в документы, слыша, как дверь кабинета была аккуратно прикрыта, а по коридору раздался звук шагов, удаляющихся в сторону кухни. Она всегда оставляла после себя лёгкий запах обычного самого дешёвого мыла с ароматом ландыша и гнетущую атмосферу. Край её юбки теперь всегда был идеально выстиран — Устина не жалела рук, до крови на пальцах натирая подол едким хозяйственным мылом, зная, как Леви не нравится грязь, где бы она не была: на одежде, на обуви, в доме.       А что делать с грязью в душе? Грязными мыслями? Грязными словами?       Аккерман взял второй лист бумаги, закончив с первым, мимолётно вспоминая Джил, что никогда себе не позволял, всегда страясь абстрагироваться от соседки, мечтая, чтобы она никогда к нему не приходила, но когда Джил всё же оказывалась у него в доме, сидя на ковре, либо за столом, то Леви было как-то спокойней, но ему хотелось, чтобы она ушла. И побыстрее. Раньше Дэвис приходила за оплатой, их связывал порт прочными узами арендного контракта, а после рождества всё рухнуло, и Джил нет надобности сюда ехать.       Это к лучшему!       Собрание экстренное на носу, а Джил, как назло, реставрирует все кареты, придётся с ней вместе ехать, а так не хочется всего этого: ни ехать, ни видеть Джил, ни в поместье жить. Зато, как Пик сказала, можно проветриться и новую рубашку «выгулять», которую она ему недавно купила.       Леви снова взял лист, взгляд его упал на дверь. Закрытую дверь, за которой шаги послышались, а через считанные секунды в кабинете появилось заспанное и неумытое лицо Габи, которая, всё ещё зевая, поздоровалась и ушла. Чуть позже зашла Пик, а через полчаса и Энни перед ним оказалась, выслушивая распоряжения на день. И Кольт, робко и неуверенно переступивший порог кабинета с целой кипой бумаг на подпись. Леви с отвращением вчитывался, прежде чем подпись подставить. Дела шли ровно, ничего беды не предвещало, даже в гороскопах уверенно писали, что день сегодня хороший, светлый, солнечный и счастливый. За окном и правда солнце было, но оно в это время часто такое яркое, ослепляющее и жаркое, будто мечтающее спалить все и вся к чёртовой матери, устав наблюдать за людской глупостью, алчностью и жестокостью.       Леви завтракал, слушая разговор Пик и Кольта о зерне и рыбе. Дела, дела, дела. Они говорят об одном и том же каждый день, ежедневно подписывают документы, снова говорят об урожае. День сурка — и никакого просвета на разнообразие. Жалко, что Эрвин в Сэнт-Блейк перебрался, с ним каждый день было разнообразие, он и расскажет историю новую и писклявую мадам в патефон сунет, восторгаясь ужасным пением, будто кто-то в уши буравчик засунул и крутит ручку, чтоб глубже вошёл, до самой барабанной перепонки и оглушил ради тишины вечной. Но Эрвин к другу не ехал, будто позабыл его, окунувшись в местные законы и рабочие моменты, даже иногда мог бы приехать, выпить чаю и поговорить, разнообразить одинаковые серые будни, похожие друг на друга точно близнецы, отличаясь настолько мизерными деталями, что их и незаметно было. У Габи с Фалько скоро каникулы, ребятишки хотят помогать обрабатывать землю, но братья им готовы доверить засеивать поля, а возделать — это слишком тяжело и опасно для них. Фалько хотел научиться в седле держаться, помня, что мисс Джил обещала, но неудобно ему было напоминать кому-то из взрослых, чтобы съездили к помещицы и напомнили обещание. Фалько видел, что все заняты, бегают весь день друг за другом, иногда жалуясь на усталость.       Дети умчались в школу, Пик поехала в город, Энни с Устинкой занялись уборкой, Кольт с Леви закрылись в кабинете, продолжая шуршать бумагами почти до обедами, ни разу не вышли даже. Устина сидела под дверью, но Энни прогоняла её, заваливая работой, чтобы меньше о глупостях думала, но в молодом организме даже после тяжёлой работы и вселенской усталости промелькали мысли о глупостях.

***

      Микаса надела белую майку покойного мужа, коричневую длинную юбку, светло-розовую кофту на маленьких пуговицах, чёрные туфли из лакированной кожи и обмотала вокруг шеи красный шарф. Волосы заколола в хвостик, оставив удлинённую чёлку чуть взлохмаченной. Жан обещал отвезти её в город на почту, что она отправила письмо свекрови, дескать, всё хорошо, работает. Они с Карлой иногда отправляли друг другу письма, поддерживая контакт.       Жан сидел в двуколке, протягивая руку, помогая Микасе, но она уже залезла сама, присаживаясь на мягкую подушку, прибитую к деревянной рейке. У двуколки, как и у коляски, имелся капюшон, который складывался, если отпадала надобность, как сегодня, ибо солнце ещё не пекло так сильно, чтобы раскрывать капюшон. Дождя тоже не наблюдалось, зато воняло резкими и агрессивными духами Жана, которых он, казалось, вылил на себя литр. Может, два, либо вообще искупался в них.       Жан и сам чувствовал, что переборщил с парфюмом, наивно веря, что сможет так расположить к себе Микасу, а она, по правде говоря, начала думать о неё, как о мужчине, но боялась этих мыслей и чувств, зарождающихся внутри. Он был таким вежливым, приятным и красивым, готовый ей и цветы подарить, и конфеты, и на руках носить. Эрен же романтиком не было, вряд ли бы взял Микасу на руки, чтобы просто донести пару метров до дома, если она, конечно, не была больна и не могла бы сама дойти. А Жан мог взять её на руки просто так, потому ему захотелось, а он мог с лёгкостью поднять её.       Готов был Жан к браку. Даже против венчания в церкви не были, хоть и считал это пережитком прошлого, но если бы Микасе захотелось, то он бы был согласен. И в Бога его атеистическая натура бы уверовала, если бы Микаса стала его. Обладать он ей хотел полностью, чтобы она ему только принадлежала и больше никому, чувствуя, что вот-вот и крыша окончательно поедет.       «Опомнись, Жан! Ты из-за женщины настолько сильно голову потерял, что готов в этой вдове раствориться и забыться, точно в вине. Оно тебе надо? Брак, обязанности, а там и дети пойдут. Опомнись, Жан!» —бил тревогу внутренний голос. Обеспокоенное подсознание понимало, что Жан свихнулся, поехал крышей от влюблённости или одержимости горничной. Возможно, виной всему длительное воздержание, но Жан не может ни с кем лечь в постель, как бы не старался поначалу, потом и вовсе забросил эту затею, понимая, если не овладеет Микасой, то погибнет, но не хочет её использоввть. Слишком долго наблюдает за ней, ухаживает и оказывает знаки внимания.       Запутался.       Ветер бил по лицу. Микаса смотрела вперёд, как лошадь увозит их вперёд, оставляя поместье Сэнт-Блейк позади. Так… спокойно. Микасе было спокойно, когда она отправила письмо, пошла разглядывать ткани, чтобы сшить себе кое-какую одежду, которая успела износиться. Ещё нужны нитки, упаковка мыла и блеск для губ, чтобы они не трескались и не кровили из-за сухости и ветра. Микаса часто бывала на улице, относя еду другим работникам поместья. Имир и Конни часто ели прямо на улице, наблюдая за лошадьми на выгуле, а в дом конюхов затащить было нереально, как только потеплеет. Саша и Марло тоже могли поесть на улице, у них даже столик с лавочкой для этого имелся, либо они шли в беседку, наслаждаясь ароматом жасмина, растущим неподалёку. Джил с Армином, как только потеплело, тоже часто осуществляли приём пищи в беседке, лишь Дейзи ела в дома, брезгливо бормоча про мух и других насекомых, которые могла сесть на еду.       Когда походы по лавкам были окончены, в руках Микасы были бумажные пакеты и свёртки, Жан помог всё это донести до двуколке. Он на днях заметил, что она стала носить обручальное кольцо на другом пальце, отдавая дань уважения погибшему мужу, что не забывает его. Окончательно расстаться с украшением она до сих пор была не готова, но Жан обрадовался в душе, почуяв призрачную надежду на скорое соединение.       Хоть Жан и не давил на неё, но она чувствовала его звериную напористость и нетерпение во взгляде. Он будто уже считал Микасу своей, но без фанатизма. Всё-таки, сдерживался. Даже не ревновал ни к кому, кроме Эрена, но раз он погиб, то и волноваться не о чем. Микаса путалась в мыслях, перед сном плача в душе, лежа в кровати, вспоминая, как прижималась к Эрену, иногда ощущая его запах, а с утра, когда видела Жана, чувствовала, как в её душе прорастает зерно интереса к дворецкому, который казался ей настоящим и искренним. А ещё… у Жана были такие красивые руки. Микасе казались такие мысли глупостью, но почему то часто думала о его длинных пальцах и холодных ладонях, которыми он пару раз дотрагивался до её руки.       Они вернулись в поместье. Микаса, переодевшись, приступила к своим обязанностям, суетясь, словно пчёлка. Нанаба была рядом, делясь историей, что Дейзи и Джил поругались из-за тарелок, которые мать хотела купить, чтобы, с её слов, в пометье стало современнее.       — Для современности тут ремонт надо делать, а не тарелками осовремениваться, — сказала Микаса, выжимая тряпку, после протирая камин.       — Согласна. Облака и херувимы давно нуждаются в реставрации, — Нанаба протёрла статуэтку волка, постав обратно на заранее вытертую полку.       — И эти ужасные панели.       — И панели, правда, ужасные.       Микаса начала интересоваться домом, мысленно думая, что можно переделать. Такие мысли расслабляли её, помогая переосмыслить отношение к мужу и Жану, понимая, что Эрена не вернуть, но он хотел бы видеть её счастливой, а с Жаном она может улыбаться от счастья. Решится на отчаянный шаг или подождать ещё? А чего, собственно, ждать? Внешне Жан очень приятен. Микаса даже не побоялась этого слова и назвала его красивым. Эрен тоже был красивым, И Жан красивый, вкаждом из них есть своя изюминка, они совершенно разные, но у связывает их одно: чувства к Микасе.       — Почему Джил не отреставрирует херувимов и облака? — спросила Микаса, снова намочив тряпку.       — Не считает, что это главное. И денег на ремонт много надо, а сейчас такое время, что первый самостоятельный урожай нужно продать, финансовое состояние укрепить, а потом и за ремонт можно браться, — Нанаба поправила фигурку зайца, чтобы она стояла ровно.       — С этим урожаем все сейчас носятся. Оно и понятно: от него не только финансовое положение зависит, но и зима, какой она будет сытой или голодной. Слышала, что пророчат богатый урожай?       — Угу, Майк слышал от местных тоже самое. Не знаю, правда, как местные угадывают качество и количество урожая, но говорят, что они никогда не ошибаются.       Микаса взяла таз с грязной водой и ушла, чтобы прополоскать его. Влажная уборка сегодня завершена, а завтра, взяв купленную сегодня ткань, она поедет к портнихе. Джил едет с ней, чтобы нашить себе платьев на лето, успев переругаться с матерью насчёт фасонов и оттенков. Дейзи морщилась, говоря, что ей ничего не нравится, что хочет дочь, а Джил фукала на материнский вкус.       — Дурдом! — Джил быстрым шагом спускалась вниз, не обратив внимания на Микасу, идущую из кухни с подносом еды. — Обедать не буду! — махнула рукой Дэвис, скрываясь за главными дверями поместья.       — Наверное, поехала кататься, — сказала Нанаба, помогая накрыть на стол.       Уже через полчаса здесь будет Дейзи, Армин и Эрвин. Последнее время для Джил, которой принадлежит и земля и поместье, нет места в этом доме. Она часто сбегает и обедает в городе, бесцельно слоняясь по набережной с грустью смотря на море, чувствуя себя подавленной и несчастной.       Джил постоянно боролась с желанием навестить хозяина Десяти Дубов, зная, что и там ей не рады. Ей нигде не рады! Это ужасно. Она стала никому не нужной, хотя… Она всегда была никому не нужной с самого своего рождения.       Переводя лошадь на спокойный шаг, Джил планировала пообедать, погулять по набережной, поужинать и вернуться домой. Её не волновало, что после ужина дорога до поместья небезопасна, лишь бы не видеть вечно недовольную мать, которую никогда не получалось поставить на место и отстоять свои права.       В кафе заказала первое попавшееся блюдо, что было в наличии, смотрела в окна, заняв уютное местечко у окна. Мимо шли люди, куда-то спеша, даже не замечая подавленную и расстроенную Джил, без аппетита поглощавшую обед, кстати, невкусный. Когда она взяла в руки яблочный сок, к ней подошёл неопрятный мужчина в коричневой рубахе и светлых брюках. Он был чистым — от него не пахло ни потом, ни грязью, но лицо было небрито, а длинные волосы закрывали лицо растрёпанной копной.       — Извините, я видел вас здесь пару раз в гордом одиночестве с подавленным настроением. Вы едите без аппетита и грустно смотрите в окно, явно переживая внутренний конфликт. Могу ли я присесть к вам, чтобы съесть язычок с малиновым джемом и допить чай, а то все места уже заняты?       Незнакомец почему-то показался знакомым, но Джил точно никогда с ним не встречалась, наверное. Она приняла его за бомжа, возможно, даже давала ему когда-то на хлеб, но он был чисто одет, голова была помыта, только небрит и нерасчёсан.       — Хорошо. Присаживайтесь, — Джил указала на стул, с интересом смотря на мужчину, не в состоянии даже определить примерный возраст странного человека.       — Спасибо, — он начал есть, не обращая ни на что внимания, хрустя слоёным тестом.       Его глаза были зелёными, но какими-то безжизненными, будто он пережил что-то очень страшное в своей жизни и никак не мог от этого оправится, его что-то грызло изнутри, не давая вдохнуть полной грудью.       Джил посмотрела в окно, обхватывая ладонью граненый стакан, наполненный соком, примерно, на одну четвёртую. Она думала о Леви, постоянно думая, чтобы дать ему ещё один шанс реабилитироваться в её глазах, но каждая поездка заканчивалась одним и тем же — ссорой. Джил была рада, что подарила ему порт, и больше их ничего не связывает, не нужно больше ехать к нему, давать отсрочку по просроченному платежу и получать за это целый баул нелестный оскорблений в свой адрес, какая она никчёмная, что сама ничего толком и не умеет.       — Меня зовут Крюгер, — представился неопрятный мужчина, вытирая руки об салфетку.       — Джил, — коротко, без официального: Я Джиллиана Сэнт-Дэвис, хозяйка поместья Сэнт-Блейк.       Ей было не нужно это представление, выпячивание своего статуса в Шервуде, как будто, если она просто Джил, то это делает из неё никчёмного человека, нежели она Джиллиана — такая же никчёмная, но более в официальной версии.       — Очень приятно, Джил. Возможно, я лезу не в своё дело, но почему вы такая грустная? Вас кто-то обидел или в жизни всё идёт кувырком?       — Один близкий для меня человек назвал меня ничтожеством, меня это задело. И в жизни всё кувырком: мама меня никогда не понимала и не считалась с моим мнением, я ничего не умею делать сама, поэтому тот близкий человек прав: я ничтожество, — она подпёрла голову рукой с грустью смотря на вторую руку, сжимающую салфетку.       — Вы не должны думать о себе в таком ключе, — он положил свою руку поверх её и леконечко сжал, — каждый человек особенный и никакое не ничтожество. Вы хорошо одеты, приехали сюда на породистом скакуне, который стоит, как небольшая комната в общежитии Шервуда, вы просто не нашли дело по душе, вот у вас ничего и не получается.       Джил перевернула руку, дотрагиваясь до руку нового знакомого. Ладонь Крюгера была вся в мозолях и обветренная, но всё равно ей было приятно вложить свою ладонь в его.       Он провёл большим пальцем, слегка массируя, по её костяшкам. Их руки соединились, переплетаясь пальцами, будто исполняя какой-то фокус, где в конце один из них вытащит разноцветные платочки, связанные между собой.       Джил понимала, что сейчас сжимает грубую ладонь работящего мужчины, возможно, крестьянина, но ей было так приятно это делать, что на происхождение нового знакомого ей было наплевать. Он показался ей хорошим и искренним человеком, желающим поддержать её, вселить веру в саму себя, а не обругивать, как Леви, или сочувственно обнимать, как Эрвин. Крюгер предлагает решение проблемы!       Крюгер был образован, в отличии от крестьян, речь которых была проста и состояла лишь из рабочих проблем. Они никогда бы не сказали, что нужно искать своё призвание, делать то, что любишь. В понимании местных крестьян у человека было единственное предназначение: возделывать землю.       — Дело по душе, — повторила Джил, не зная, чем занятся, чтобы оно приносило радость и никто не считал её ничтожеством. — Вязать люблю, но редко. Ещё верхом кататься люблю, на корабли смотреть, — попытки выяснить, чем бы она хотели заняться по жизни, терпели крах, но рядом оказался человек, готовый подставить своё плечо для опоры, не позволяя упасть духом и разочароваться в себе окончательно.       — Не переживайте, Джил, — он поднялся, обхватывая её руку уже двумя руками, — вы обязательно найдёте дело, которое придётся вам по душе. Не думайте об этом сейчас — вы в уныние, а это — плохой знак. Давайте прогуляемся по набережной, а потом выпьем горячего чаю и поужинаем?       — Я согласна! — Джил поднялась с места, подходя к новому другу поближе. Ей понравилось, как хорошо он сложен физически, какие сильные у него руки и приятный спокойный голос.       Они вышли из кафе под руку, медленно двигаясь в сторону набережной, он рассказывал, что всегда заказывает в этом кафе слоёные язычки с малиновым джемом, потому что они отдалённо похожи на те язычки, которые ему пекла мама в детстве. Джил рассказала, что часто ссориться с мамой, потому что та хочет, чтобы всё было по её приказам и никак иначе, а у Джил есть своё мнение и желания, которые она жаждит научится отстаивать.       — Извините, когда вы подошли, я подумала, что вы бомж, — зачем-то призналась Джил, держа спутника под руку.       — Вы правы: своего жилья у меня нет, — Крюгер увидел её виноватый взгляд и улыбнулся, — но даже приняв меня за бомжа, вы не прогнали, позволив мне присесть рядом с вами и закончить обед. Знаете, тот, кто назвал вас ничтожеством — сам такой, — он дотронулся до её щеки, осторожно убирая прядь растрёпанных волос за девичье ухо, — вы хороший человек!       — Да? — она несмело потянулась к его лицо, проводя кончиками пальцев по небритой щеке, подцепляя прядь его волос и забрасывая её за ухо.       — Да, — он сжал запястье её руки, смотря прямо в глаза. Кажется, в его глазах загорелся огонёк, от которого Джил стало не по себе.       Она будто не отдавала отчёт в своих действиях, гуляя с малознакомым мужчиной по набережной, позволяя ему трогать себя, а себе — его. У неё не было мужчины, а ей хотелось ощущать возле себя надёжное плечо, на которое можно положиться и поделиться душевными переживаниями. Джил обняла незнакомца за шею, приподнимаясь на носочках пальцев, дотронулась своими губами до его губ.       Он посмотрел ей в глаза, обнимая её за талию, ощущая её чуть сбитое дыхание у себя на щеке, наклоняясь и целуя её в губы, но уже более напористее и настойчивее, чем она его, пальцами массируя её позвонки, плавно поднимаясь всё выше и выше.       Джил вздохнула, прижимаясь к нему поближе. Крюгер тоже обнял её, чувствуя тепло, которого ему всегда не хватало. Хотелось закрыть глаза и стоять так вечность, не выпуская незнакомку из объятий, вдыхая аромат бергамота и лемонграсса, исходящий от её мягких и рассыпчатых волос. Джил была такая приятная, в плане объятий, с радостью и трепетом обнимая его в ответ, так близко прижимаясь без капли брезгливости, что он явно более низкого статуса в обществе, чем она.       Мезальянс.       И не волнует её то, что их могут увидеть вместе, узнать, кто она такая и всё. Репутация уничтожена навсегда. А ей плевать на репутацию, она продолжает прижиматься к нему, закрыв глаза, слышит чуть ускоренный стук его сердца, блаженно улыбаясь.       Весь её мир сегодня перевернулся с ног на голову из-за случайного незнакомца, подсевшего к ней за столик. Он был таким тёплым — в его объятиях Джил будто расплавилась, как мороженное на солнцепёке. Такой странный, интересный и внезапный. Джил посмотрела на его лицо, чуть запрокинув голову назад и рассмеялась, как дурочка. Крюгер тоже улыбнулся ей в ответ, чувствуя, как его тревоги тоже растворяются, как утренний туман над рекой.       Стремительный порыв ветра подкинув волну, обрушивая её на обнимающуюся парочку, стоящую на набережной, глупо улыбаясь друг другу. Капли морской влаги осели на их лицах и одежде, а их плевать, пара будто не замечала этого, ни слова не говоря друг другу, они взялись за руки, вышагивая ладонь в ладонь дальше по набережной.       Что Джил, что Крюгер не говорили друг другу ни слова, лишь смеялись и шли, шли, шли, минуя порт, выходя на пляж, покупая жареную кукурузу и по чашке капучино, продолжая идти параллельно морю, не разжимая ладоней. Крюгер в какой-то момент снял обувь и взял новую знакомую на руки, заходя немного в море. Джил целовала его и болтала ногами, а ещё смеялась. Он кружил её, шлёпая голыми ногами по холодному морю, отвечал на поцелуй и смеялся.       Вскоре они подошли к утёсу «Элиш», а это уже было за пределами Шервуда. Крюгер смотрел на утёс, целуя знакомую в висок, продолжая обнимать её. Он будто несколько лет копил в себе нежность и смех, а теперь пытался выплеснуть всё это на неё. Джил вдруг забеспокоилась, смотря на утёс, осознавая, насколько безрассудно и легкомысленно она поступила, зайдя с незнакомым человеком так далеко, ведь Крюгер мог быть кем угодно: маньяком, убийцей, психопатом или просто больным, а она целовала его, обнимала и весело болтала ногами, когда он кружил её в воздухе.       Ей стало страшно.       Вокруг были лишь одинокие рыбаки, вдалеке на зелёном склоне мельтишили белые облака, млеющие что-то на своём овечьем, собираясь в одну большую белую и воздушную кучу, а вокруг суетливо носились пастушьи собаки, гавкали на выбивающихся из стада овец.       Крюгер снова поцеловал её, но теперь в макушку, прижимаясь к ней щекой. Они продолжали стоять возле утёса, но солнце, похожее на огромный янтарь, начало погружаться в море. До шервудского порта им идти часа два, а оттуда нужно добраться домой, до Сэнт-Блейка, минуя участок между городом и сельской местностью. Можно, конечно, остаться в гостинице, но Джил этого не хотелось, тем более дом не так уж и далеко.       — Нам нужно вернуться, — сказала Джил, встав напротив Крюгера.       — Ты права. Скоро стемнеет, а тебе ещё добираться до дома, — он наклонился и впился в её губы своими, крепко и настойчиво прижимая к себе.       От этого поцелуя у Джил кончился воздух в лёгких, она упёрлась ладонями ему в грудную клетку, но не решилась оттолкнуть, а потом почувствовала, как его язык проник в рот, дотрагиваясь до её языка. Одной рукой Крюгер продолжал крепко прижимать знакомую к себе за талию, второй же — гладил её по волосам, начиная ото лба, заканчивая на затылке — и так несколько раз. Джил, сама не ожидая от себя такого, оттолкнула его язык своими, начав эти жестом «битву» языками. Она не почувствовала брезгливости, но её будто парализовало, хотелось лечь прямо на песок, наплевав на всё и всех. Ноги Джил ослабли, она с трудом держалась, не падая только благодаря Крюгеру.       Он разорвал поцелуй так же резко, как и начал, взял за руку и направился обратно вдоль моря, иногда смотря на волны, которые были густыми, с толстым слоем пены, выбрасываемой на берег. Джил шла рядом, сжав его руку в ответ, наплевал на здравый смысл и инстинкт самосохранения. Ей было хорошо — и точка, а на остальное плевать.       Когда они оказались возле того кафе, от которого отъезжали, успело потемнеть. Пара знакомых решила поужинать, прежде чем возвращаться по домам. Джил ела с аппетитом, наблюдая за новым знакомым, который рассказывал, что частенько приезжает сюда, на набережную, стоит у моря, смотрит вдаль, а потом возвращается обратно. Где территориально находилось его обратно он не говорил, хотя Джил было интересно это, но она не стала настаивать рассказать ей всё о себе здесь и сейчас. После ужина Крюгер проводил её до поворота на Сэнт-Блейк, дождался, пока она скроется среди густой зелёной растительности, а шум копыт рысака отделиться настолько далеко, что будет едва различим. Крюгер пришпорил гнедого скакуна и направился в Десять Дубов, впервые за несколько месяцев, что он провёл здесь, на лице рабочего была улыбка, а в глазах — радость.       Он принял душ, прежде чем лечь в постель, посмотрел на своё отражение в зеркало, отметив, что выглядел он не слишком хорошо, чтобы симпатичная и молодая помещица влюбилась в его внешность. Вообще, Крюгер не думал, что Джил влюблена в него, просто он подвернулся ей в момент подавленности и необходимости встретить понимающего человека — и закрутилось, завертелось. Он улыбнулся, присаживаясь на кровать, достал из кармана обручальное кольцо, покрутил в руках, посмотрел на стену, ощутив резкий приступ тревоги.       Нет, призраки прошлого не должны тянуть назад. Он должен отрезать все нити, связывающие его с прошлой жизнью.       Крюгер лёг на кровать, смотря в потолок. В вытянутой руке он до сих пор сжимал кольцо — символ его любви и верности к другой женщине, которая точно оплакивает его до сих пор, а ему не хочется к ней возвращаться. Мужчина хотел начать новую жизнь, оставалось только документы сделать.       Прикрыв глаза, Крюгер почти сразу уснул, продолжая даже во сне сжимать кольцо.