Трудности воспитания отца-одиночки

Они стояли друг напротив друга и не могли произнести ни слова. Мужчины жадно вглядывались в черты лица напротив, подмечая невероятный цвет глаз, причудливые веснушки или небольшой шрам, пересекающий правую бровь. Безмолвное молчание нарушил младший сын растерянного механика. Малыш Чифую, переодевшийся быстрее споривших из-за новой машинки двойняшек, скромно, но смелее, чем в первый раз, берет за руку полюбившегося воспитателя и протягивает маленькую конфетку, в которой Майки признает небольшую похвалу от собственного деда, который сидел с малышами по выходным в своем додзё. Такемичи хлопнул глазами и тут же улыбнулся, кладя в карман немного потертых джинс небольшой подарок, тут же бережно перехватывая маленькую ладошку своей рукой, от всей души улыбаясь искрящимся изумрудным глазам и порозовевшим щёчкам. Тут же подоспели уже определившиеся с очередностью игры с машинкой Кей и Тора. Всё, что успел увидеть Сано, это быстрый неловкий кивок на прощание от невероятно милого воспитателя. Домой он ехал, не особо воспринимая происходящее. Он влюбился. Снова. И на этот раз даже не в женщину! Да как его вообще угораздило влюбиться в парня?! Тем более за те несчастные секунды, что малыш Чиф ждал старших шалопаев. Как он мог влюбиться в эти невероятные лазурные глаза, в вихрастую копну иссиня-чёрных волос, в наимилейшие веснушки и просто восхитительную улыбку деснами, которую он подарил его сыну… Почему вообще этот парень выглядел вместе со скромным Чифую, кулачок которого сжимал своей ладонью и рядом крутящимися Казуторой и Кейске как сбывшаяся мечта его души отца-одиночки? А ведь и Кенчику он наверняка бы понравился… Застонав, Сано стукнулся лбом о руль, тут же поднимая голову, когда послышался звуковой сигнал. Когда он приехал домой, первым местом, в которое он побежал, был магазин брата. Шиничиро нашелся в дальней комнате, в которой он мастерил байки. Из-за рта торчала почти скуренная сигарета, на кончике которой едва виднелся рыжий огонёк, на шее висела серая порванная тряпка, местами измазанная в саже, которая уже успела отпечататься на правой стороне шеи механика, а сам парень очень задумчиво перебирал в руках подшипники, временами бросая быстрые рассеянные взгляды на стоящий перед ним мотоцикл. Весь вид его брата говорил о том, что тот полостью расслаблен и думает о чем-то своём. Именно поэтому Манджиро было особенно приятно запульнуть попавшуюся на глаза старую потрепанную плюшевую обезьянку – любимицу Кейске, которую он вечно забывал где не попадя. Послышался тихий лязг – удивленный Шиничиро выронил детали из рук. — У тебя есть ровно десять секунд, чтобы объясниться или убежать на другой конец города. Потому что сейчас тебе не поможет даже старикан! – сказал, медленно поднимаясь на ноги и потирая пострадавший затылок, его старший брат. — Ты говоришь так всю мою жизнь! – быстро проговорил Манджиро и с каким-то нервным весельем и приливом сил начал убегать от бегающего за ним по всей мастерской Шиничиро. Боже, им больше тридцати лет… Майки всегда нравилось это в старшем брате. Он не был глупым. Вовсе нет. Да, у него не было высшего образования, как у самого младшего. Но оно ему и не требовалось. Шиничиро умел жить. Жить так, как надо и, как хочется, умело чередуя эти две карты, когда карточная колода судьбы меняла свои козыри. Мастерскую он открыл сам. Первое время было тяжело. Тогда байкерские банды только начали набирать популярность, поэтому мотоциклы были не особо в почёте. Они вместе с братом мотались по барахолкам и свалкам, буквально по шурупчику собирая байки из найденных в каких-то закромах деталей. Манджиро тогда ещё учился в старшей школе и мог помогать только после уроков. Он приходил, забрасывал сумку с помятыми учебниками за деревянную стойку, которую им выпилил на удивление умеющий управляться с деревом Кейзо, и заходил в тогда еще почти пустую мастерскую, в которой каждый раз заставал брата, окруженного учебниками по механике, винтажными журналами с моделями мотоциклов, которые они вместе, буквально стоя на коленях, выпрашивали у сварливого старого директора небольшого книжного магазинчика, и кучей разнообразных железяк, которые вскоре в руках его брата становились частями потрясающего байка, который гонял ничуть не хуже новейших заводских моделей. Таким Шин был, когда надо быть взрослым. Но когда речь шла о любимых племянниках, механик сам почти становился их ровесником и косячил едва ли не хуже их самих. Взять хотя бы детство Кенчика. Ему нужно было срочно забрать из больницы анализы и заключение врача для садика, поэтому он оставил сына вместе с любимым дядей. Мотался он в этом медицинском аду около часа: ждал конец километровой очереди, искал платную регистратуру, которая почему-то находилась не на входе, рядом с бесплатной, а в самой глубине больницы, у черта на куличиках! Пришел домой Майки, уставший и взмыленный. И уж чего точно не ожидал увидеть, это искрящиеся весельем и восторгом глаза сына, которые смотрели на кучку иголок, лежащих на большом кухонном полотенце. Рядом стоял довольный Шиничиро, у которого в волосах застряло несколько листьев, заношенные до дыр джинсы были измазаны в земле, а во рту тлела неизменно любимая ментоловая палочка. Ёж. Его брат. Его старший брат. Его старший ответственный и взрослый брат, который держит свой магазин, помогает ему воспитывать сына и заведует семейным бюджетом, сейчас на полном серьезе, выпятив грудь, сообщает ему, что после получаса борьбы с лесной зарослью достал для любимого племянника ежа. Кенчик только поддакивает, не отрывая завороженного взгляда от странного зверя. Манджиро впервые сматерился при сыне, за что тут же получил по губам от ответственного старшего брата. Дурдом, честное слово! Это ещё ладно. Что он делал вместе с двойняшками, когда они на стареньком дедовском минивене поехали на семейный отдых к морю, Манджиро даже вспоминать не хочет. Из раздумий его выводи щелчок по переносице. На его бедрах сидит старший брат, который под конец «битвы не на жизнь, а на смерть» – на самом деле совместной щекоткой: ахиллесовой пятой семьи Сано – был таким же растрёпанным, красным и еле дышал, как и младший брат. Манджиро выдохнул – ему полегчало. Проницательный Шиничиро это тоже заметил. Поэтому кряхтя, под ехидные комментарии про возраст от младшего брата, пошёл обратно в комнату с полусобранным мотоциклом и поставил кипятиться воду. А спустя пару минут вместе с двумя дымящимися чашками ароматного черного кофе и тарелкой таяки, которые младший брат не перестал любить даже с возрастом, стоящими на толстой папке вместо подноса, сел рядом с братом, который наконец-то заметил нового железного коня, и уже рассматривал борта пока что только готовящегося покорять ночные улицы Токио байка. Они молчали несколько минут, попивая крепкий напиток, а когда с тарелки исчезла последняя рыбка-печенька, Шин закинул руку на плечо младшего, посмотрел этим своим всезнающим взглядом в его растерянное лицо и спросил: «Что случилось?» Майки жует губу, быстро бегает глазами по лицу брата и с тихим стоном утыкается в шею. Он редко показывает свои слабости. И только ему – никогда детям, для которых он главный оплот в жизни, ни за что деду, который всю свою жизнь посвятил им, но ему – Шиничиро – можно. Он говорит-говорит-говорит. Говорит, как ему больно было терять свою первую любовь, как ненавидел вертихвостку, которой доверился после, как он засмотрелся в ангельские лазурные глаза и, как сильно, до вакуума в ушах, забилось его сердце, когда он увидел, с каким обожанием на этого парня смотрят его любимые, самые главные в жизни малыши. Старший Сано не перебивал, давая брату выговориться, а когда Манджиро немного отстранился, чтобы посмотреть на реакцию брата, тот вдруг засмеялся. И когда уже готовящийся стукнуть обнаглевшего Шина, который в такой момент, сволочь, над ним бессовестно смеется, Манджиро берет в руку валяющийся рядом журнал за две тысячи седьмой год и сворачивает его в трубочку, всё ещё бьющийся в конвульсиях от смеха старший сует ему в руки боковое зеркало, которое еще не успел приделать к мотоциклу. Оттуда на Манджиро смотрело непонятное нечто с торчащими во все стороны светлыми волосами, в помятой футболке и с измазанным черной ваксой носом, которым он утыкался в такую же черную шею Шиничиро. Боже, им же правда уже больше тридцати… Когда истерика обоих парней утихла, Шин краем своей рубашки вытер его лицо, мягко взъерошил его волосы и тихо сказал: «Я с тобой, ты сможешь». И всё – ничего лишнего. И почему-то это правда подействовало. Манджиро благодарно кивнул и перевёл взгляд на мотоцикл. Знакомые изгибы, поршни и мощнейший движок. CB250t. Он узнает его из тысячи. С самой ранней юности именно эта модель отчего-то безвозвратно украла его мальчишечье сердечко. И видеть его сейчас, спустя столько лет, когда он сам уже стал взрослым самодостаточным мужчиной с четырьмя детьми, подобно сладкому сну – что-то далекое, но всё также волнующее сердце. Он с придыханием спрашивает: — А это для кого? Шиничиро самодовольно улыбается и говорит: — Ну, поскольку я самый лучший в мире брат, а мой несмышлёный Манджиро через два месяца состарится еще на один год, я с барского плеча решил подсобить исполнению одной детской мечты. Младший в неверии распахивает глаза, а после счастливо, до хруста костей, сжимает кряхтящего брата. Чёрт! И правда – лучший. Довести Шина до посинения от нехватки воздуха Майки не дает дед, пришедший позвать внуков-оболтусов на обед. Перед тем, как вслед за шатающимся механиком выйти из мастерской, Манджиро бросает еще один взгляд на свой будущим подарок и решает – он попробует. Он пригласит Такемичи Ханагаки на свидание – и будь, что будет.