Трудности воспитания отца-одиночки

Такемичи последний раз осмотрел группу на предмет раскиданных игрушек или затерявшегося в ящике с машинками цветастого фантика от конфеты, которые воспитатель раздал деткам после обеда, и не найдя ничего подобного, щелкнул выключателем и закрыл дверь на ключ. Он быстро спустился к воротам, перед этим мимоходом заглянув в коморку ночного охранника, чтобы отдать грузному старику связку ключей с маленьким брелоком в виде прозрачного голубого дельфинчика, у которого был отломан кончик одного из плавников, и покинул территорию садика. На автобусной остановке кроме него самого никого не было. Лишь маленький фонарь составлял ему, сгорбленно сидевшему на узкой деревянной лавочке, молчаливую компанию, стараясь хотя бы тусклым огоньком поднять парню настроение. Что же он, чёрт возьми, сделал?! Ответ прост – он, поддавшись трепетным, робким отголоскам первой зарождающейся любви, гулко поцеловал мужчину в щёку. Мужчину, у которого четыре ребенка, один их из которых в тот самый момент был у него на руках и широко раскрытыми глазками наблюдал за этим. Ханагаки застонал. Просто убейте его кто-нибудь. Наверное, в первые в жизни Такемичи жалеет, что он не главный герой какой-нибудь популярной манги про путешествия во времени. Чтобы, когда грозила опасность, он мог вернутся назад в прошлое и, гордо выпятив грудь, смело сказать: «Я спасу тебя. Просто попроси о помощи»! Ну, и для таких случаев тоже… Воспитатель тоскливо посмотрел на раскладушку, которую держал в руках. Телефон был старым, покрытым мелкими царапинками и трещинами: Ханагаки в бытовых вещах был немного рассеянным и неловким, если дело касалось его самого. Несколько нажатий и раздаются гудки, сменяющиеся немного хриплым от усталости голосом: — Таке-нии? Что-то случилось? Ханагаки неловко потеребил в кармане джинсов ключи от квартиры и неуверенно произнес: — Нет...? Очевидно, собеседнику больше и не требовалось: — Мне купить колу или что-то покрепче? – голос звучал нежно, но Ханагаки мог с уверенностью сказать, что губы собеседника растягиваются в понимающей ухмылке. Воспитатель надул губы и немного капризно прошептал: — Мне завтра на работу утром, так что колу и… Мармеладных мишек. Теперь младший не сдержался: даже приглушенные шумом проезжающих мимо машин смешки слышались довольно отчетливо. Он первым бросил трубку, когда увидел подъезжающий автобус, так и не дослушав, что сказал мужчина в ответ. Войдя в салон, он окинул его быстрым взглядом и направился в заднюю часть, сев на самые дальние сидения, где кроме него никого не было. Деньги за проезд он достал сразу: отсчитав из маленького бокового кармана портмоне несколько сотен, он убрал кошелёк обратно в карман, оставив монетки греться в ладонях. Пейзаж за окном был знакомым и заученным почти наизусть: почему-то, где бы он не работал, недалеко находилась остановка этого маршрута. Магазин сладостей, цветочный, а если сойти здесь и пройти вниз по лестнице, откроется потрясающий вид на озёрную гладь: как-то раз Такемичи вышел не на той остановке и случайно обнаружил это чудесное место. Мужчина тихо вздыхает. Как бы он не пытался себя отвлечь, ни знакомые вывески, ни уже теплые железки в кулаке не могут увести его от одной картины: слегка покрасневшего, ошарашенного лица мужчины напротив него. Тогда, стоя так близко, он смог полностью рассмотреть лицо младшего до самых мелочей. Над правой бровью у него есть небольшой, совсем незаметный шрамик. Такой есть у всех – когда ты, не слушая маму в детстве, расчесываешь маленькие бугорки, покрытые зеленкой. Ведь они так зудят! Ханагаки против воли улыбается, вспоминая, как мучились его собственные родители, когда он в первом классе принес ветрянку домой. Ещё и Какучо заразил. Вот и ходили тогда, как два кузнечика, по дому, пытаясь спрятаться от родителей, чтобы ещё раз пройтись острыми ноготками по бугристой коже. Палец правой руки почесывает шею, где, стоило ему вспомнить пресловутую болезнь, тут же зачесалось. Шрамы, да… А вот Манджиро он совсем не портил… Ни этот, ни тот, что пересекал правую бровь. Они у него были чуть светлее, чем копна черных прямых волос. А вот ресницы наоборот – были такими тёмными и густыми. Как у настоящей модели. А глаза… Они были такие большие… Бездонные… Как два обсидиана, две галактики. Такемичи уверен: в том момент он увидел в его глазах мириады звёзд. Или это в его груди взорвалась сверхновая. Он не знает. Но сердце стучит до сих пор. Погрузившись в свои мысли, он чуть не проспал свою остановку, в последний момент подбегая к водителю. Знакомый мужчина, уже запомнивший воспитателя, лишь улыбается рассеянности брюнета и вдогонку спрашивает выбегающего мужчину: «Влюбился что ли?» А ведь он и правда влюбился! Глупо, как школьник, мангу про которых он читал вместе с обожающей романтическую литературу Хинатой, когда его девочка счастливая покупала на сдачу, оставшуюся после похода в магазин, скромный тоненький томик, в котором розового цвета было больше, чем в её гардеробе. Сейчас она замужем за Теттой. Ждёт ребенка и счастливо живет в собственной серии цветастых комиксов. А он тот самый второстепенный герой-неудачник, влюбившийся в человека, с которым ему не светит ни при каких условиях. На скамейке около подъезда его уже ждали. Мужчина сидел, закинув одну ногу на другую, свесив руку за бортик. Рядом лежал большой прозрачный пакет из ближайшего супермаркета, в которым были не только газировка и мармелад, который он просил, но и зефирки, чипсы и всякая разная вредная гадость, которую в обычные дни воспитатель избегает всеми силами. И выглядел этот пакет весьма комично. Не сам пакет, а его полиэтиленовые ручки, которые держала крепкая жилистая рука с дорогими золотыми часами. Наверное, Какучо только закончил работу: дорогой костюм и лакированные туфли были только для просторных коридоров их благотворительного фонда. На секунду ему стало стыдно за то, что заставил тащиться младшего к нему после работы. До тех пор, пока скучающий рассеянный взгляд мужчины не сменился нежной улыбкой, стоило ему увидеть вдалеке старшего брата. Какучо тряхнул головой в приветствии, тут же убирая упавшие на лоб смоляные пряди. Такемичи улыбнулся в ответ и пошёл к нему. Всё было, как всегда, однако почему-то с каждым шагом Ханагаки начинал нервничать всё больше и, когда наконец очутился рядом с сидящим мужчиной, не выдержал: — Каку-чан, я… Я влюбился… Но он… Я… У него же три ребенка! Нет, четыре… О чём я думаю?! Но эти малыши – они самые лучшие детки на свете! Знаешь, какие у Фую красивые глазки! А Кейске… Он каждый раз дарит мне журавликов. А Тора совсем, как наш Ран в детстве – за младших горой. И я… – он чувствовал, как грудь быстро-быстро вздымается, видел шокированное лицо младшего и не выдержал: голубые лазуриты окропились слезами. – И я его поцеловал… Он закрывает лицо руками, а спустя секунду его прижимают к себе крепкие жилистые руки. Ханагаки, утыкаясь в воротник младшего, отстраненно думает, что его малыш уже давно взрослый мужчина, что его не надо защищать, что скоро у него будет своя семья. И у других также. А он так и будет всю жизнь один. И эти мысли добивают воспитателя: он ещё крепче прижимается к телу взволнованного брата и перестает всхлипывать – он отчаянно воет, кажется, впервые проклиная несправедливую судьбу. Он пропускает тот момент, когда Какучо немного отстраняется и, подхватив оставленный на скамейке пакет, заводит его в подъезд. Не помнит и как они едут в лифте: слёзы застилают глаза, превращая окружающий мир в одно размытое пятно. В себя он приходит уже на диване. На кофейном столике перед ним уже лежит куча разноцветных упаковок, в которых его месячная доза сахара. Рядом две кружки: на белой нарисован Чип, а на второй Дейл. Их подарили ребята на годовщину становления Какучо членом семьи Ханагаки. На одной есть скол, а дно второй уже не отмывается от кофейной гущи: младший грешил этим напитком в студенческие годы. В одной кружке кола, а во второй какао со сливками и зефирками. Такемичи рассеянно улыбается, протирая покрасневшие глаза – ему и вправду сейчас надо выпить что-то такое: успокаивающее. Младший передает ему кружку, приобнимает укутанное в теплый бежевый плед тело и, серьезно посмотрев в глаза старшего, говорит: — Я слушаю. Щеки Такемичи практически мгновенно краснеют от стыда. А ведь и правда – можно было просто спокойно высказаться. Без этих метаний и истерики у подъезда. Он несмело поднимает взгляд. Какучо смотрит на него взволнованно, немного нетерпеливо, но в его глазах нет ни капли осуждения или недовольства детским поведением старшего. Ханагаки еще раз глубоко вздыхает и начинает говорить: — Помнишь, я рассказывал про трех малышей из моей группы в новом саду? – он дожидается утвердительного кивка и продолжает. – Обычно их забирал дядя, старший брат отца, из-за загруженности на работе. Но сегодня он пришёл лично. Каку-чан, я… Я правда не знаю, как так получилось! Но… Знаешь, когда я увидел его, увидел, каким нежным и любящим он был со своими малышами, с какой теплотой они отзываются о нём… А ведь он в одиночку вырастил их! Представляешь?! Четырех детей! Фую сказал, что старший уже в школу ходит… Я… – голос старшего резко стих: так, будто он готов был поделиться страшной тайной. – Я не знаю, как это произошло, но… Я поцеловал его… В щёку, но… Что мне делать?! Младший молчит несколько минут, очевидно, обдумывая ответ, и, наконец, произносит: — А в чем проблема? Такемичи смотрит в ответ, открывает рот и… Закрывает. Снова и снова. Он чувствует себя выброшенной рыбой: брат произнес это так легко, будто достаточно, как в детском саду, подарить конфетку – и вы уже женаты. Он продолжает: — Брат, забудь на секунду о том, что ты его поцеловал, хорошо? – дождавшись неуверенного кивка, Какучо покрепче прижал к себе старшего и продолжил. – Да, он мужчина. Да, у него трое… – Такемичи робко вытаскивает руку из пледа и выставляет четыре пальца. – Четверо детей. Но! У него нет женщины. И ты ещё не знаешь, против ли он отношений с мужчинами. К тому же ты сам сказал, что обожаешь его детей. И, зная тебя, они точно также смотрят на своего воспитателя со звездочками в глазах. Так есть ли смысл сдаваться, не попытавшись?! Ты сам нам всё детство вбивал в голову: «Лучше сделать и пожалеть, чем и вовсе не попытаться»! Да, воспитатель, Такемичи-сан? – под конец своей речи он игриво улыбается и тянется за пачкой луковых колечек. Такемичи вздыхает и мысленно соглашается. Но то, как глупо он себя вёл перед младшим, заставляет его смущенно ворчать, потирая зудящие глаза: — Я говорил это, когда вы учились кататься на велосипедах, а не когда вы просили любовных советов. Какучо, заметив, что старшего наконец-то отпустило, и сам расслабляется. Он оттягивает галстук сильнее и скидывает пиджак куда-то за диван. — Эх, правду говорят – первая любовь непредсказуема… Какучо рассеянно кивает и улыбается, тут же жалея об этом: спустя секунду его плечо сжимает рука брата, а напротив собственного лица появляются сапфиры, горящие животным любопытством: — Не верю! Правда-правда?! Неужели мой малыш влюбился?! – будто секунду назад и не было этих метаний: Такемичи снова выглядел, как мать-наседка, которой нужно было всё-всё знать о своем чаде. Какучо вздохнул и приготовился к допросу: лучше так, чем видеть слезы самого дорого человека. — Ладно-ладно. Я расскажу: помнишь, как-то раз, несколько лет назад, я ездил на Филиппины в командировку? Так вот… Там я познакомился с Изаной. Сначала мы просто общались как знакомые: сошлись на общей теме. Он тоже приемный. – на этих словах старший сжал его руку сильнее и прижался к боку мужчины. Какучо нежно улыбнулся и, прикрыв глаза, уткнулся в вихрастую макушку: он знает, что Такемичи ненавидит это слово. Потому что никогда не считал его чужим. Он всегда был его малышом. И младший был с ним согласен. Потому что Такемичи был для него всем: не просто братом – лучшим другом, примером для подражания, домом, куда можно вернуться. Он приоткрыл глаза и, слегка отодвинувшись, продолжил: — Но, всё-таки, наши ситуации немного различаются: его усыновили чужие люди. Даже больше: из другой страны. Но он любит их. С искренней улыбкой рассказывал про каждого. И я также, как ты – влюбился. Просто и бесповоротно. Если бы ты его видел… Я никогда не встречал таких людей… Такемичи по-доброму улыбается. И тут же искорка хитрости прячется в уголках его губ: — Красивый? Какучо смущённо чешет щёку, но губы растягиваются в улыбке: — Очень. Серебристые локоны, лиловые глаза… Никогда таких не видел. — И ты несколько лет не рассказывал мне про отношения, негодник?! Младший спешит сменить гнев брата на милость: — На самом деле всего полгода. Тогда, на Филиппинах, мы остались знакомыми. Он был словно чудесное видение – бесследно исчез. Позже мы встретились в Америке ещё через год. Тогда мы проводили вместе почти всё своё время, и я окончательно понял – это он. Та самая любовь: одна и на всю жизнь. — И? – Такемичи уже трясло от нетерпения. Какучо усмехнулся: кто из них ещё младше? — И я взял его номер. – было забавно наблюдать, как Ханагаки пытается пробить лоб ладонью. – Когда я вернулся в Японию, мы начали переписываться. И в какой-то момент я не выдержал: на свой страх и риск предложил ему встречаться. И он согласился. Как-то так. — То есть… У вас отношения на расстоянии? — Были, но… Сегодня он прилетел в Японию. И… Он останется здесь навсегда. – Какучо хотел бы, чтобы его голос не звучал так счастливо-жалобно, но чувствуя знакомые поглаживания на собственной шевелюре, он понимает – не смог. Хотя, когда у него в принципе удавалось скрыть что-то от брата? — Я рад за тебя. – голос Ханагаки полон нежной любви и отческой гордости. Какучо прикрывает глаза и вдруг говорит: — Видишь? Даже у меня получилось. А раз так, то у моего брата, самого доброго и лучшего человека на свете, тем более всё получится. Поэтому прямо сейчас ты мне пообещаешь, что завтра же поговоришь с ним и пригласишь его на свидание, идёт? Ханагаки твердо кивает – он согласен. Утром он просыпается немного сонный: мысли о завтрашнем дне долго не давали уснуть. Он проходит мимо гостевой комнаты, прикрывая дверь плотнее: чтобы не разбудить брата. На кухне, особо не думая, он готовит омлет с беконом и овощной салат. Быстро съедает свою порцию, а остальное накрывает пленкой. А вот в ванне он задерживается. Он же решился, да? Он решает немного подкраситься: хочется произвести впечатление и… Как же смущают эти влюбленные мысли! Он наносит немного тонального крема: совсем-совсем немного. Чуть-чуть консилера, чтобы скрыть свое волнение перед встречей с мужчиной, которое вылилось в круги под глазами. И… Может быть… Он берет в руки подводку. Он умеет ей пользоваться: когда-то красил Хинату, у которой из-за дрожащих рук не получалось делать это самой. Но вот самому себе... Он делает совсем тоненькие, маленькие стрелочки: такие, чтобы вытянуть самый уголок глаза – не больше. Расчесывает волосы и вглядывается в зеркало. Со смущенной улыбкой он признает – ему нравится. Вот бы и Манджиро понравилось… Он слышит гудение кофе машины и спешит на кухню. Какучо разливает напиток в две кружки. Он никак не комментирует сегодняшний марафет, но Ханагаки видит этот понимающий взгляд и ему хочется провалиться под землю от смущения. Они выходят из дома через полчаса. Младший предлагает отвезти его в сад, но Ханагаки буквально толкает его к парковке, а сам идёт на автобусную остановку. За водительским креслом сидит знакомый мужчина, и Такемичи немного задерживается: после того, как отдать деньги за проезд, смущенно улыбается и тихо говорит: — Влюбился. На него смотрят недоуменно, а потом громко смеются. Он спешит занять свое место у окна. Первых малышей он встречает немного рассеянным. Мысли возвращаются к любимой троице и удивленному лицу мужчины, которого он собрался позвать сегодня на свидание. Собрался и он это сделает! Еще несколько родителей с детьми, и вот долгожданный момент. Дверь группы открывает любимый малыш. В отличие от близняшек он бежит сразу к нему, и Ханагаки ловит его в свои объятия, чувствуя холодный носик, потирающийся о шею. Тора и Кейске машут ему у шкафчиков, быстро раздеваясь. Следом входит мужчина, и… Что? Серебристые пряди и глаза цвета фиалки. Изо рта против воли вырывается: — Изана? На него смотрят недоуменно: — Мы знакомы? Такемичи смотрит на него и рассеянно думает, что можно не просить Каку-чана познакомить со своим избранником – что в представлении его парня нет нужды, потому что с этим справился его собственный младший брат. Почему-то сложить два и два выходит просто: перед ним старший брат Манджиро и парень Какучо, который вчера вернулся в Японию спустя несколько лет. А Такемичи растерян и совершенно не знает, что сейчас делать.