От точки А до точки Б

      — Пока ты осознаёшь себя, ты жив. Пока ты видишь единорогов, ты уже полумёртв.       — Я знаю, что тебе не нравится мой гашиш, — устало кивает Армин.       — Ты просто не представляешь насколько! — раздражённо взмахивает рукой Вячеслав.       Наркотики, конечно же, вред. Но Армин курил так вдохновлённо, что Макс рискнул бы глянуть на это ещё раз.       Поэтому Макс со Славой не согласен. Они не так близки с Армином, чтобы заботиться друг о друге. Но Макс видел, как Армин курит. Он курит как бог. Он баснословно прекрасен. Только начинаешь об этом думать, как уже начал думать Макс, и в груди взмывают и чокаются друг о друга, как фужерчики, бабочки. Макс с наслаждением прикрывает глаза.       Когда-нибудь, в лучшие годы или пьяные вечера, Армина можно упросить на паровоз. Армин дёрнет бровями… и прикроет от дыма глаза. И сделает. Потянет к себе — Макс жмурится на этом моменте, — и в поцелуе выдохнет. Вдует. Крепко держа за плечо.       И неожиданно упадёт в кресло обратно. Шикарно.       Макс не может представить, как Армин в том кресле испытывает нирвану. Тем более не может представить передоз. Армин для него слишком хорош.       В окно дует. Девушкам рассыпает волосы. Макс с наслаждением подставляет под ветер нос, потягивается. Никаким сладким ароматом от Армина сейчас не веет.       А Вячеслав, его друг, — малознакомый тип. Почти как Армин. В которого Макс втрескался ещё в начале года. Собственно, втрескался он в Армина именно в дыме. Получилось случайно.       Пришёл в клуб — найти себе пару. Тогда в груди чесалось, как те же бабочки-фужерчики, желание с кем-то быть. И желание — быть крутым парнем, который ходит в клуб и ничего не боится. Хотя Максу чего-то бояться глупо: спортивный до предела, если этот предел есть. Пил пиво. С интересом смотрел на красный дым из угла.       Софиты, пивко, сладкий запах, и пот.       Ноль романтики. Или романтика по-пацански?       Не грешно втюриться в человека, лицо которого не можешь узнать. Вот когда подошёл — понял: одноклассник. Отличник. Зубрила. Длинный и худой. Курил он с вдохновением. И Макса он сначала не признал.       В конце вечера Макс выбежал на воздух — и закашлялся там второй раз. Чистый воздух — не сладкий и не мягкий. Царапающий. Трезвый.       Какие, бога ради, были у отличника Армина губы. Какие — длинные властные пальцы. Он держал самокрутку, хотя мог держать его за руку.       В тот вечер Макс шёл домой, как с бодуна. Хотя пиво ещё не выветрилось.       Макс был пьян и поражён. Он нашёл ещё одно мазохисткое увлечение. Длинное, долгое. ***       — Ты просто не представляешь насколько.       Армин спокойно жмёт плечами и прикрывает глаза. Никак. Слава ему друг, но не советчик.       — Что там вышло?       — Ты в лохах, — Слава толкает тетрадку к Армину. Взгляд противно брезгливый.       При взгляде на ответ Армина аж встряхивает:       — Да ладно?!       «Армин, — вздыхает Макс, продолжая ненавязчиво рассматривать учёного в своей среде обитания, — безмерно страстен».       Цокают каблучки.       Его холодность — настоящая. В нём нет Максовой эмоциональности — это зажигает. Да, всё ещё Дориан Грей местного разлива.       Макс бы целовал ему плечи и шею. Растапливал бы каждую льдинку, а Армин бы нежно трогал его волосы. Пока Макс бы ему надрачивал.       Сладко представить его льющиеся с губ стоны.       Ещё бы они гуляли. Ветер бы обдувал их — холодно, стрелял бы искорками скорого морозца. Ноябрь. Макс бы купил Армину… Он оглядывается на зубрилу. Он, наверное, сладкое не любит? Не любит же, да? А купить ему можно было бы горячий шоколад. Согревает прекрасно. Как и сам Макс.       Армин бы купил ему кофе, — здесь Макс скрипит зубами, потому что кофе ему с недавней поры нельзя, — а Макс бы вручил ему жирный круассан как закуску.       Но это потом. Сейчас Макс ничего не делает, спокойно сидит и облизывает губы. Смотрит в одну сторону: вперёд и вбок. На Армина или на доску.       Фантазия с ледышкой, которую надо растопить, хороша собой. Армин бы изгибался и вёл себя тяночкой из японской порнухи.       А потом бы Макс получил за свои проказы… Даже соски сейчас зачесались, и он прижался к парте, бегло осматриваясь.             Все заняты своим делом. Шелестят листы, хлопают тетради. Всегда пахнет мелом. Всегда яркий свет.       Кто-то повторяет формулы, кто-то переписывает домашку из чужой тетради, кто-то воркует. Через пять минут начнётся физика. Придёт милая девушка со вторым высшим и длинным хвостиком. Поправляя строгие очки. И начнётся…       Она вроде не такая страшная — физика как предмет. Хотя Макс всё равно из другой оперы. Литература и языки — прекрасно. Информатика — терпимо.       На остальных технических предметах Макс тише воды ниже травы. Незаметный и почти прозрачный. Мало что понимающий.       А вот французский — другое дело.       Наверное, поэтому он и оказался в математической школе. В физтех школе. В самой крутой гимназии, мнит он, своего города. В одной из лучших гимназий всей страны.       Во всяком случае, королём была и будет долларовая бумажка, которой распоряжается Максов отец. Прекрасный человек. Любящий семьянин. Потому отдал сынка не в музыкальное училище, а в лучшее для него место.       Поэтому Макс платник. Со своим французским и литературой. И скрипочкой в чехле. Хотя про неё он давно забыл, ладно.       Армин — почти бюджет, а Макс платник. Вячеслав — почти бюджет, а Макс платник.       Но, чтоб не было так обидно, за полную стоимость здесь находится половина учащихся. То ли понты, то ли правда хорошее заведение. Патриотом своего стокгольмского школьного синдрома Макс стал где-то через полгода обучения. Учительница английского здесь восхитительная. И информатику преподаёт толковая дама с МФТИ-шным закалом.       Из окна дует приятный ветер. Перед физикой он выветривает лишние знания. Осень. Макс, пока ещё не огреют линейкой, сладостно ложится на парту. Будто где-то отдыхает — на минуту находит покой.       Недавно прошёл его день рождения. Весь он из себя весы.       Не было бы праздника — в клуб бы он не сунулся.       Есть люди, которые олицетворяют собой определённый период года. Грибник Макс, сочный и яркий. И ледяной бледный Армин — зима.       Но и сейчас Армин хорош.       Его ледяной души бы хватило, чтобы своими руками разложить Макса? Внезапно возникает в голове.       «Да, интересно, — сглатывает Макс, — а кто бы кого?»       На этой мысли он вздрагивает и дёргает руками. Плечи сразу чувствуют большие ладони Армина. Похолодало.       В теории, должен проиграть Армин. Но Макс, неожиданно для себя, даст ему фору до самой победы.       И это тот случай, когда анальный девственник готов себя раздеть, лечь, и ждать. Армин — сильный (духом. Он слабак) и строгий мужчина. Ростом — атланты бы позавидовали.       И есть Славик. Лучший друг длинного Армина. Голова развита, но прячется, в случае чего, всегда за шваброй.       Слава философ и естественник. Макс ощущает себя единственным гуманитарием в этом огромном техническом мире.       — Ну, Началов, — вздыхает преподавательница и зовёт Макса по фамилии, — ну что в твоей голове сидит такого, что эту задачу не решишь?       По взгляду Макса, направленного на ещё одну надежду класса, всё и так ясно.       Но Макс глубоко вздыхает и качает головой.       — Природа не наделила.       Получает свою тройку и возвращается за парту со спокойной душой. Оценка есть — прекрасно. Стараться ловить четвёрки он перестал через год после перевода в эту школу, а стараться искать пятёрки он закончил месяца через два. Хотя знаний в его голове прибавилось, несмотря на низкие оценки, ощутимо. ***       — А чё Армин?       — Армин вторые сутки не спит, я слыхал. Ну, они ж боднутые. Со Славкой-то.       Макс навостряет уши. Это поэтому он такой зелёный?       Вокруг тихо.       Макс краем глаза смотрит на Армина весь урок. Они со своим дружком почти не расстаются. Сейчас тоже вдвоём — Шурочка с Машерочкой.       Перекладывает из одной руки ручку в другую. Педагог сосредоточенно смотрит на экран и хмурится. Должно быть, всё снова зависло. Или потерялась презентация. В такие моменты половина класса чувствует сонливость и покой. Другая половина желает помочь компьютеру переварить программу и начать непройденный материал.       Слава из последних. Синий. Хотя энергии выше крыши — это обычно для него. Максу иногда хочется так же прыгать и бегать. Ну, только он делает лучше. Быстрее, выше, сильнее.       Хмурится и откладывает на минуту ручку. Буравит его взглядом. Долгим, злобным. .       «Что в Славе такого, что к нему Армина тянет?» — вот здесь Макс точно хочет быть не хуже.       Особенно хотел сегодня утром. Когда он проснулся — и опять с высоким и длинным стояком, и опять с Армином в голове.       Да, во снах Армин был особенно горячим. Хотя горячий — это красный... И быстрый. И громкий. А Армин сейчас почти спит на парте. И температура у него низкая. А вот там… там Макс влюбился в него заново: в постели был огонь.       На улице курлыкают голуби. Спокойно ходят и никогда ничего не сдают. Серые, грязноватые, которым бросают за просто так еду.       — Ещё по энергетику хлебнёшь? — слышится от Славы, который ласково смотрит на Армина. Тот лежит на своей руке и сопит.       — Отстань. Сам варить будешь.       — Паяльник отдашь — сколько угодно.       Вечное сотрудничество. Макс скрипит зубами. «Ну, — успокаивает себя он, — если человек спит, то чё его дёргать?»       Да не, он правда не спал двое суток?       Макс хмурится. Пахнет кардинальной усталостью — придавила Армина. Тяжёлая, бетонная. С формулами на крыше.       Он точно из-за учёбы так? А зачем?       Осознание Макса ещё не клюнуло. Армина осознание затюкало. Если тщательно ощупать его череп, можно найти два углубление: одно от Славы, а другое от физики.       Макс рассеянно оглядывается. Ветер стал дуть сильнее. Неприятно задувает за воротник. Макс его резко дёргает выше и прячет шею за плечом. Как и Слава. Сутулятся. Сонный Армин даже не двинулся, замерев статуей постмодерна.       Из-за учёбы себя гнобить можно — перед контрольной. Здесь все так делают. Но сейчас покой, всё сдано. Чего они выпендриваются? Макс брезгливо щурится: фанатики. Даже запах от них какой-то пыльно-химический в особо выпендрёжные моменты.       Слава вовсе этим известен. Макс год назад ставил на то, что после итоговых его придётся выносить. Ходил белого цвета. С гнилым, желтоватым отливом.       Вместо одеколона пах марганцовкой.       Слава занимается всем. «Философия их, — неловко ведёт плечами Макс, — нейровсякое, биология. Физика-химия». Слава ещё кичится знанием мёртвых языков. Макс бы тоже кичился, только знанием живых — ему это нормально. Ля маман-француженка. Ля маман полиглот. Ля гуманитарий Макс. Со скрипочкой.       Компьютер таки вылечился, и Макс со стоном распрямил плечи. Армин всё ещё лежит. ***       Перемена.       — Есть два вида существования. Первое — это, знаешь, существование вещей самих по себе. Они просто «есть» и ни на что не влияют. Ничего не испытывают. И есть второе — это когда ты осознаешь бытие. Это только люди.       Но. Тут тоже загвоздка. Быть живым — это существовать всегда и только к смерти. Мы осознаем свою жизнь благодаря ей, — Слава дополняет, смущённо на него взглянув: — Он злобноват, я понимаю. Хейдекер, или как он.       Теперь Армин тише воды ниже травы. У Армина математика. Царица всех наук. Ай да непонятная. А Славина философия с «Хейкедером» ещё загадочнее. Если Армин это всё понимает, то он умён вдвойне. Хотя, на взгляд Макса, Слава просто раскладывает все свои знания, как скатерть-самобранку.       — Слав, надоел с этой гуманитарщиной. Когда-нибудь дойдёшь с ней до ручки.       Слава расцветает ещё больше!       — Не до ручки — до Гегеля. И все мы там будем.       Кто из них непонятнее? Из-за этой — Макс понимает, а они нет — прокрастинации и лишней научности оба серые. Армин с зелёным отливом, а Слава с жёлтым. Ещё и неспящие.       Армина больше хочется пожалеть, а Славе врезать. Кулаки чешутся. Даже язык, чтоб гавкнуть. Но не может.       И если бы Армин был не льдом, а деревом, уже начал бы подгнивать.       Макс пишет убористым почерком соседу. Сосед — болтун. С такими связь иметь и хорошо, и плохо: легко расскажут беспокоящую тебя информацию, но и, если вдруг сботнёшь что-то личное, растрезвонят всему классу.       «А чё Армин не спит?»       Со Славой всё понятно: его будят идеи.       «Развод родителей. Вроде».       Хмурится сосед. Непроверенные сведения давать можно сколько угодно. Но всему нужно объяснение. Поэтому сосед добавляет на втором обрывке: «И Слава с ноухау».       Макс непонимающе кивает и оглядывается. Слава-то с ноухау всегда. Развод — тяжело. Максу было бы очень тяжело. Семейный Макс. Но Армин как ходил один, так и ходит. Макс никогда его семью не видел. Заграничные, блин.       На вздёрнутую бровь Макса сосед тяжело вздыхает: дурень — и резюмирует:       «Двойная голодовка, родители, стипендия».       Да-а, стипендия — та ещё морока. Стипендия кроет обучение. Чем лучше учишься, тем меньше надо платить.       Армин из тех, кто кошельком похвастаться не может. Армин просто обычный. Не как Макс — с квартирами и двойным гражданством. Просто обычный. Умный. Безумно умный — скорее всего метит в учёные.       Макс кивает: спасибо за информацию. И снова отвлекается на Армина.       Он красивый парень. Но сейчас никакие волосы и серая кожа. Однако длинные пальцы.       Вообще длинный Армин. В дверь не проходит в высоту. Было дело — Максу это воспоминание приятно отдаётся в груди: ходили на экскурсию, пролёт был размером с домашнего питомца. Армин очевидно не пролез.       Длинный прямой нос. Всех заклюёт, если обидят, — с наслаждением щурится Макс. Потому такая и фамилия — Клюев.       А Макс сильнее. Армина можно защищать. Армин же будет спасать его от физички.       Из окна красиво льётся солнце, омывая жёлтым Арминовы скулы и растрёпанные светлые пряди. Будто облили глазурью… И демонёнку Максу очень хочется это слизать. В ласковых лучах тот выглядит подобно ангелу, белая рубашка. Недовольное лицо будто намекает, что смотрит тот на провинившегося человека. И Макс хочет быть этим человеком, чтобы Армин на него смотрел.       Птицы чирикают. Холодную створку скоро захлопнут: педагогу жутко не нравится, когда перебивают. Армину тоже. Хотя Слава болтун. Может, Армин поэтому так мало говорит в последнее время. Ловить можно по капле в день.       Жёлтый свет, серые парты, белые стены… Макс на этих партах хорошо бы уместился. Лучше всех: Армин свалится, Катька странная, Аня широкая, Маши давно не было, все парни гигантские или несимпатичные, а последние три девушки класса уже с другими.       У Армина никаких вариантов.       Макс дышит еле слышно, как девица юная, как нежно влюблённый пацан. Есть Армин, и есть тетрадка. Есть его пальцы. Сосредоточенный взгляд.       Вот бы он так на него смотрел... Раскрыл ему бёдра и глянул — и так бы стало жарко. Ещё жарче. Особенно если представить его в очках... Макс шумно выдыхает. Фетиши есть фетиши. Желание его трахнуть себя выдаёт — выдаёт постоянно. Макс голодно на него смотрит. Оглянись Армин — всё бы увидел. Увидел бы растёкшееся тело, потерявший внимательность взгляд. Розовые щёки. И неловко разведённые ноги.       Макс умеет терпеть. Боже, он умеет терпеть до последнего. Вот до того момента, в котором Армин начнёт ему объяснять учёбу. Там и спустит. Возьмёт его за руку, за плечо — и хлобысь, и больно, и тело на полу. Страх и удивление. Не раздражённость. Армин даже недовольно рычать бы не стал.       Макс падает в мечты. Армин красиво держит руку, кривит спину. Восхитительно хмурится, когда смотрит на неверный код. Не сильная его сторона — программы. Хоть в чём-то Макс его уделал. Кроме спорта, кроме географии, кроме языков, кроме... Да не, Армин всё ещё самый умный.       Вот опустит Макс руку ему в штаны, и её царапнёт щетина... Боже. Макс на шумном выдохе падает на спинку стула. Он же не зря качается, да? Задница у Макса отличная — хоть сейчас бы перед ним, на него сел бы. Встал бы. Ворошил бы ему волосы, пока Армин крепко, до больного держал бы его таз и размашисто долбился без остановки в красный анал. Этот сон о сексе он даже выписал на бумажку.       Вокруг все чиркают ручками и чиркают. Часть людей спешно переписывает домашку. Неумные и неглупые, а средние уткнулись в телефоны. В их наушниках на полную громкость долбит Mad Manoush и Rammstein.       Армин обычно слушает какой-то тяжёлый рок. Макс это направление всё ещё не переваривает.       В смущении дёргается и сильно растирает шею. Секунду назад почудились холодные губы — там. Потом — у ключиц. И неожиданно жарко представилось, как обдали б дыханием запястья.       А Макс? Что сделал бы Макс? На парте, на ногах?       Что сделал бы… Сейчас Армина захотелось потрогать. Он часто в закрытой одежде: «Мёрзнет, потому что не жрёт». И в закрытой, потому что тело в полосках. Где-то, Макс видел, Армин резался. Другие следы как растяжки.       Он знает Армина плохо. Заинтересовался им только этой осенью. Зато как! Там бы поцеловал, сям бы поцеловал, каждую ложбинку бы вылизал, а если бы он...       Стоп. Дрочить на уроке будет, как минимум, некрасиво.       В конце занятий, когда Макс спешно закидывает в сумку знания, Армин со Славой опять разговаривают:       — Последний автобус у тебя... Он в 10, верно?       — Не, — отворачивается, — свалить я хочу пораньше.       — Да лан те, — поднимает брови Слава.       — Лучше мне поспать. Третья ночь без сна мне не прибавит мозгов.       Макс и тревожится, и радуется, что Армин настоял на своём. Слава ему не нравится.       — Мы существуем к смерти, а сегодня ночью у меня будет тренировка. Сон. Лайтово, но точно надо, — Армин криво машет ему рукой и выходит. Про Макса и остальных он не вспоминает.