От точки А до точки Б

Этот случай был в кафе. Армин бровью не водил и спокойно с ним общался. Вкусно за чужими столами пахло, и Макс водил носом. А потом за соседний стол уселись двое мужчин не самого интеллигентного вида. От них пахло кожей, и они выглядели двумя хозяинами мира. Максу интересны такие люди. Он уважает таких людей, потому что они похожи на его отца. У Макса «чуйка» на иерархию. Он почувствовал себя ниже, это просто так. Уровень, два, три. Они рвали мясо как Макс, но они по-другому сложили руки, по-иному была поднята голова. Максу нравятся такие. Он поймал единожды взгляд того, кто покрепче. Он не вздрогнул. Но будь он подчинённым, он захотел бы встать на колени. От них веяло силой, как иногда веет от Армина. От них веяло уважением и статусом. Ни первым, ни вторым Армин не обладал. Макс сжал рукой столешницу. От столешницы так же ясно пахло деревом, как от них шёл запах кожи. Макс при первом взгляде на них вздрогнул. Но Макс хотел рвать мясо так, как рвали они. Они говорили. Макс слушал. Армин молчал. - Сам понимаешь, - кусает мясо, - на даче мало места для уединения. Все у печки. Там супруга моя была вместе с подругой. Всяких разных там, знаешь, обсуждали. И тогда они обсуждали гея. Собеседник молчал. - Пидорасина бросил жену – с ребёнком. Хотел квартиру отобрать, я услышал, но обошлось. Я, ты знаешь, - Макса бы прожёг тот взгляд, которым они дружески обменялись друг с другом, - подслушивать не люблю. Случайно эт вышло. - Ну давай. Ближе к теме. - И даже нежная супруга плевалась ядом в его сторону просто жутко. И я её понял. Ты сам имеешь детей – ты бы не оставил ребёнка без бабла и хаты. Как оставила эта сука. Макс не считает себя сукой. Он семейный. Всё – в семью, он бы никогда. Он бы и рёбенка… Он кусает губы. Услышать окончание их разговора было важно. Подсознанию было важно. Уцепилось и не отпускало. Макс жевал свою губу, неосознанно сжимал столешницу, нюхал запахи в помещении, но слышал только кожу и их слова. Боковым зрением видел медленного Армина. Зависшего. - Он мотается, сказали, по тому же району и бегает в обнимочку со своим херовым парнем – облизывают друг друга. Ссаные педики. Макс семейный. Макс бы так не поступил… - Ссаные педики! С какого рожна – не, ты бы послушал, подруга же её точно после слёз судилась круче мужика любого. - Они не одинаковые, конеш… - сибирское оконье. – Но всё это семейное там, знаешь… - Он..! – не успевает закончить. - Позор, да. Что, прям по улицам таскается с, - сглатывает слюну, - со своим хахалем? - У детей на глазах. И целовались там. И по площадке детской бегали развлекались как малолетки, и в обнимочку, и там по-разному, и урвать себе квартиру эта пидоросня хотела. Пахнуть мясом перестало. Макс промаргивается и отводит от них взгляд. Всё пахнуть перестало. Может, это человек такой. Плохой человек. Но… Максу тяжело слушать. Но Макс не может перестать слушать. Армин молчит и выбирает себе блюдо из меню, хотя он разбирается в еде не больше того, как Макс разбирается в физике. Ноль с палочкой. По тамошним меркам. Педик. Пидор. Ссанина. Флаги долбанутые. Он ниже их. Они выше его. Они напоминают Максу отца. Макс с трудом вдыхает. Горло сухое, ком в горле, ком не проглатывается, сохнут глаза, Макс хочет прокашляться, но он не может это сделать..! - У них сын есть. И дочка ещё, маленькая. Не, они, конечно, - снова смотрит на соседа. Брови едва не сходятся на переносице. Он источает агрессию, - могут брехать. Но он вроде не попросил встречи с детьми ни разу. - А ты бы просил? - Да я бы умолял, чтоб со своей милой пуговкой встретиться – дочка ж моя. А этот клал хрен. И прыгал этот недоносок как феечка со своим мужланом или таким же чокнутым… Чокнутым. - …женоподобным х… без человечности. Макс может сглотнуть. Отвернуться некуда, хотя голова двигается ещё раз в желании это сделать — кажется, будто он на них смотрит, он под веками ощущает, в яблоке ощущает их внешний вид, насупленность, он через слова всё видит, он чувствует их кожу, их одежду кожаную, своего красного мяса чувствует Макс запах – своего, которое под одеждой, там кровь и кровь. Ранили — не кувалдой по голове, там ножом почечки почесали, гигантским мечом проткнули как зверюгу какую-то. Он же не такой. Он не такой, он гей, он гей, он гей. Он семейный! У него не будет детей, Макс боится, он не хочет детей, он хочет вроде бы своих, но он же такой лёгкий, чтобы так же по площадкам бегать, чтоб так же обняться мочь где-то с Армином под деревом. Он же такой же, но он ведь другой, он точно другой, он гей-гей-гей-эгей, блин, блин, блин. Он смешон. Он наряжается в пародию на важного человека, он им не является, он, там, шмотки важные носит периодически, он хочет быть классным, крутым, он так же носится по улицам, он мог бы так с Армином. Не мог бы он так с Армином, он бы детей никогда не кинул. Но у него нет детей. Родители спросят: а почему? А Макс им не сможет ответить, он не захочет отцу портить жизнь, себе там портить жизнь. Макс такой же павлин, хотя по поведению павлин – ну Армин, честно, конечно, кОнечно, как сказал тот сибиряк, окал он, а Макс не окает, у него по-другому. Промаргивается. Он на них ничем не похож. Макс пахнет кровью, а не мясом, его тыкать можно, он дал себе челюсть свернуть в драке, пока бил другого человека нечестно, не всегда честно, бил ногами, подсекал, он мог дать ему в пах, когда уже совсем не мог. Его выдох обрывистый. Гей. Бегает так же. Понты. Бросил бы сына, сын не смог бы ему в глаза взглянуть, жена бы родная прокляла – за такое. Макс сползает по стулу всё ниже. Но он ведь не поступил бы так… Но он педик, он гей, он весёлый, он красуется, он не может обнять Армина, Армин случайно может обнять его и все подумают: Макс носит понтовый шмот, он привлекает к себе внимание, он старается быть другим – немного, но вдруг его это сдаёт, как же такому не сдавать. Он ведь не ощущает того духа ну такой честной, искренней, животной гетеросексуальности, чтоб самок привлекать издалека, а не подарочками там всякими, благодаря которым он потерял девственность несколько лет назад? Макс зажимает виски меж рук и наклоняется как носом в тарелку – низко, хватает за волосы себя через секунду. А Армин смотрит. Армин смотрит? Он их слушал? Он же не гей, конечно, зачем ему слушать двух соседних мужиков, на которых Армин сам похож? Армин может быть таким сильным, от него веет и соком этим, и мясом – запахом, и он может быть выше их где-то, он – ну конечно, он ведь такой же, бабла просто меньше. Болит печень. Его как туда ударили. Если бы они узнали, они бы навалились. - Жена не хочет, чтоб он с детьми был, но тут я её понимаю. Максу бы встретиться не дали, хотя у него нет детей, он с родителями бы не встретился, какие дети, какоё признание?! Он шмыгает носом и распрямляется. Кашляет. Не давится: это горло першит. Армин поднимает на него взгляд, а Максу этот взгляд – ледяной водой. Это было в кафе. Несколько дней назад. Они встретились, Макс хотел его расслабить. Может, если б никого не было, Армин раскрылся б цветочком в искренности своей. Но зажался Макс. Только Арминов голос его вытащил из толщи этой брани-грязи. Макс мог задохнуться. Он тогда всё забыл. Если бы не Армин, Макс бы просто сполз со стула. Это последний случай. Одноклассники, пара одноклассников, тройка одноклассников, девочка хихикает, стулья со скрипом двигаются – уши режет. Они говорят. Макс хочет действовать, он всегда хочет что-то делать, но Максу снова приходится слушать: не будет слушать: поймают на горячем. Тупое убеждение подсознания. Макс влипает в чужую болтовню про педиков, как муха влипает в мёд. — А Санёк что? Чего Санёк-то? Я всякую, там, не знаю, всякую болтовню слышала. Эт он на краю школы сосался? — Эт он на краю школы как сосал. Ну ты представь, — поднимается со стула лихой Слава. Другой лихой Слава. Не Вячеслав, а Мирослав. Он разводит руки, как делают звучные ораторы или актёры, — вот в правой руке моей Гоша, в левой Саня, и Саня хоба! – звонко щёлкает одной рукой об другую и начинает правой сжимать левую. – И Саня хоба, он его губы съедает, всё высасывает, всё… Эля – милая девушка. Дрянь поганая. Макс хочет выставить её на посмешище. Он ей завидует? Она ему противна. Она девушка красивая, она парней понимает, футбол смотрит, в игры играет, но она самая популярная девочка класса, они… Макс не знает, как описать э-ту Э-лю. В шею дует. Макс растирает её левую часть. Окно открыли. — Ты красиво начал, чё ты стопоришься-то, — гогочет Эля, поднимая правое плечо и начиная лениво махать ногами. Подхватывает Никита: — Целовались да в штаны лезли, чё ты. Понятно ж всё, — он улыбается. — А он… Шум. — Он из десятого. Ты видела пацана этого наверняка. Ну такой, невысокий. — Ниже тебя? — Да блин! Ну не подтрунивай, стерва! Он ожидаемо ниже? — Чё, мялся, что ль, под Санька? — Мялся? — Эт кто из них педик-то? Или оба? Я одного с бабой видела. Типа, — смеётся Эля и болтает ногами лихо, — для сокрытия? — Если б я в штаны Никите лез, вот яйца б прям отрывал, я б таким гетеро себя никогда не чувствовал. Ну, как в тот момент — что прям слюна б изо рта выливалась. Птицы в небе, два комочка, два пушистых нежных голубя, друг в друга врезались. Макс вздрагивает. Валерианки обпились? Гоша, Никита, Саня… Он с трудом сглатывает. Макс. И ненавязчиво – движение, тик-движение, тик-нервы – он жмёт свои кудри. Ворошит их. Вся укладка к чёрту. Прям как после шапки. Зачем они… Макс врезается в их речь всё сильнее. Ноги Эли двигаются всё быстрее. — Ну хорошо, два педика. — Да плохо: два педика Я с ними за руку здоровался тем утром. — А они об тебя свою смазку вытерли. — Не заставляй меня испытывать больше отвращения, блин! Ну на хрена? Макс падает рукой на голову и жмурится, как от боли. Лихие разговоры – ну случается, ну как в подъезд хрущёвки зашёл, ну чего он… Запах собственной кожи успокаивает. Пытается. Лезет в нос, да Макс не чувствует. Дёргает плечом – закрывается от сквозняка, дёргает и дёргает, поднимает плечо и опускает, как заведённый, заведённая игрушка, педик грёбаный. Они придумали эту чернь! — Вот если б я с парнем поцеловался… А Максу парень сосал. — Вот если б поцеловался… — Я б огрела тебя метлой, потому что педики ссаные обучаются на дизайнеров, поют на телевизорах там, духи продают – вот таким чем-то занимаюстя, ну чё ты тогда б забыл здесь? — А, ты про того… — пытается вспомнить Никита. У Макса на затылке выступил пот. Снова дёрнулось плечо. И снова, — который тебе как раз духи подавал, да? Пижон-павлин, всё акал да тянул? — Вот про того, да. И ещё там такие стояли. — А ты одна в джинсовках? — Не, да чё ты. Они просто парфюмом облиты да в цветастеньком были. Потому что Макс тоже парфюмом обливается. Он делает это каждый день. Ему нравится. Ему нравится запах этот – ну, хороший, сочный такой, мужской. Бабий? Как геи фиговы? Как тот парень, что ему сосал, он выглядит? Он в чёрном, тот парень с севера был в ярком и худом. — А Гоша? — А Гоша задоприводным ещё давно был. — Я, канеш, всё понимаю, но меня прям мутит даже просто от ваших рассказов. Я ж ему ни привет, ни пока не говорю, —Эля спрыгнула с парты. Красивое тело. Которого Макс не видит: он вжался глазами в свою руку, обёрнутую свитером. Тело трещит от напряжения, ткань трещит от напряжения, на нём кашемир и бирочка, там, видна внизу на шве. И джинсы намеренно без подворота: ножницами срезал нитки. Но на нём духи, и на нём всё это, а они одеваются по-другому, они с девочками общаются. Макс не общается, он пробовал в клубе – так он в клубе влюбился, ну или там вздрочнул, ну попробовал накуриться, но от двух вдохов не вышло – ну так в Армина, в парня, в гетеро, ну так он… Макс с трудом глотает слюну. Эля ему тоже руки не пожимала. — Ладно – девки нам будут. Но на фига свой секс, бл… педовский так показывать? — Чё, прям дрочили? — взглядывает серьёзно Никита. Гоша в раз ударяется: — На кой хрен мне это придумывать? Хотя на самом деле эти два парня не дрочили. Они жались в угол, они даже не целовались. Один мазнул другого в щёку, прижался, как маленький щенок жмётся к стаду своему или маме. Доверительно, нежно, трогательно. Подрагивая. Они выбрали самое тихое и зелёное место, чтоб их не увидели, а их увидели. А их зачморили. «А их затравят, — думает Макс, — как тараканов на кухне». Если б Макс выпрямился в тот момент и поднялся корпусом с парты, руки бы дрожали очень-очень быстро и мелко. Как дрожат от холода маленькие зверьки. Но Макс не распрямился. Намотал свитер – хороший, кашемировый, нежный – на кулак и сжался ещё сильнее. Много ситуаций было. На переходе пацана толкали и звали его, брюзжа слюной, пидором. Или как парень, который ему стал сосать через пару недель, Макса чуть до рвоты не довёл своими гей-гей-гей-гей-педик-заднеприводный. Этот парень кинулся защищать влюбившегося в Макса парня доведением Макса до истерики. Манипулятор хренов. Видел людей идеально. Манипуляция, и людепонимание, и злость. А Макс и до истерики дошёл, и до влюблённости, и его чуть не вытошнило тому парню на штанину и асфальтик дырявый – ну прям как Макс-дрочила, который на открытого гея тогда бросился. Чуть не вытошнило от речи и давления, жуткого давления и очень долгой беседы в один голос. Макс считал тогда: он сделал ну почти доброе дело, толкнув того признавателя со всей силы в плечо. Классу ж не сказал. Но толкнул этим слабака до герыча. Хм, а были ли ещё случаи? Чтоб на глазах прям, не из интернета? Были. Недавно. Был Слава. Макс отрывисто вдыхал и зажимал меж бёдер одеяло. С Арминовыми жуткими, сука, идеями трахаться в своём доме… Хотя это уже было! Слава уже был, он танцевал у Арминова подъезда не единожды, он Армину трезвонил, он вообще с ним не расстаётся! В его доме! Слава зашёл, а там… Макс щурит глаза и больно сжимает виски. А там он. Они. Макс кончил вместе со Славиным приходом. Армин ещё дёргал своим плоским задом, когда Слава уже заходил. Он потом выскользнул – потом. Сперма лилась с хуя. Слава смотрел на них, а потом… А потом Макс не помнит. Его лицо в конце он забыл. Лицо в середине выражало столь сильное отвращение, что с Макса смыло всю эйфорию в секунду. Затошнило. Пускай не буквально, затрещала голова, появилось давящее ощущение в шее. Мысли полетели. Тошнит так – обычно после сильного удара затылком. Звёздочек перед глазами не было. Рвоты тоже. Но ощущения «момента перед» не отпускало ещё час. После ухода Славы Макс не вышел. Он ещё пять минут ждал Армина и надеялся не зарыдать. Вообще случайно не заплакать. Дурно. Дурно. Дурно. Армин вошёл. Штаны сползали без ремня. Придерживал их смешно рукой. Макс открыл рот, чтобы спросить. И замер. Нужно было три секунды, чтобы сглотнуть слюну. Сглотнуть не получалось. — И что? Что Слава сказал? Этот выродок — он что теперь сделает? Макс не смотрел Армину в глаза. Он сжимал одеяло, пытаясь заставить себя испытывать не страх, а злость. Он показал себе: бесится. Тягает одеяло, потому что наверняка представляет вместо него шею Славы. Показательное выступление не сработало. Армин был снова… спокоен? Что? А, да. Друг! Сука, друг! Ему-то ничего не светит! Макс широко раскрыл глаза, те почти вывалились и так заблестели, и так он на него посмотрел безотрывно! А Армин… — Ничего толкового Слава не сказал. Издевался, и всё. — Он скажет? — выпалил Макс. У него как звёздочки перед глазами, он боится, он злится на Армина – злится за его спокойствие, за гиблые идеи, он боится Славы и испытывает отвращение к Армину. Армин переваливается с ноги на ногу к постели. Макс сидит в середине и… по-прежнему закрывает пах одеялом, как после Славиного прихода. Ладно – гей. Это ужасно. Но его натягивали как вместо презерватива. Макс мелко дрожит. Молчание Армина как оплеуха. Сука, отвечай! Хотя сказать он это не может. Хуже будет. Макс плохой дипломат сам по себе, но любое животное понимает, что провоцировать дополнительно! Дополнительно! Того, кто может помочь! Не надо! Макс хочет спрятать лицо в руках. Армин начинает говорить. Макс ждёт услышать какой-то выход: всё же Армин умеет думать, а он тоже в этом замешан. Но Макс не получает на этой фразе ничего. — Я не знаю. Макс зажимает голову в тисках-ладонях. Своей кожей пахнет неприятно. Армин стоит в паре метров. Армин спокоен. Ему, сука, вообще хорошо – это он дырявого трахал, это у него Слава – друг. Это не он… пидорасина. Ладно. Педик. Ссанина. — Чай будешь? Ушат воды на голову. Макс удивлённо на него смотрит – задирает голову, чтоб взглядом до его глаз дотянуться. Спасибо. Просто спасибо. — Да. Давай. Кофе есть? Хотя у Макса и так – пульс выше нормы раза в два. Глушит-глушит-глушит, давит, подташнивает. Макс поправляет кофту. Сперма пачкается – с большого пальца – о её край. Они выпили по кружке. Максу стало хуже. В один момент от нервов и дополнительного удара по сердцу шатнуло. Он захотел ещё кружку. Ему кофе запретили после привычки пить несколько литров на день – в течение месяца. Макс не останавливается. Не умеет. Армин налил ещё. — Извини за него, — легонько кусает себя за губу. Он всё ещё не понимает, что испытывает Макс. И вряд ли поймёт всю силу. У Макса руки в карманах дрожат. Дует лёгкий ветер. Открыли окно. И Макс двигается корпусом и сильно врезает кулаком в стену – ярко, жарко, больно, а потом ещё раз и ещё. Он бы дал себе оплеуху, — но не при людях же бить себя! У Армина зачесалась шея и заныла грудь — наконец-то он ощутил Максов разлад! — Так, стоп. Стоп, — Армин не решается перехватить Макса. — Не раздолбай себе руки до перелома. Макс выдыхает и хочет опуститься на пол. После раскачки чуть не грохается с табуретки – нужна спинка, он бы на неё облокотился и улетел к ламинату поближе. Дыхание сбито, костяшки горят, кожа содрана. Максу мало секса. Максу надо раздолбать кого-то и оказаться на больничной койке, чтоб нормально и полно вдохнуть. Чтоб всё сошло. И три пота, и гнев, и эмоции, и чтоб сил не осталось. Армину зябко. - Ладно. Да. Извини: вспылил, - автоматически говорит Макс и утыкается глазами в пол. Глаза жжёт. Хотя руки скоро заболят ощутимо сильнее – Макс дёргает кофту вниз. Армин его простит. Простит же? Макс спешно дёргает головой в сторону обоев. Не запачкал. Отлично. Запах кофе ласкает ноздри и язык. Вкус кофе дарит наслаждение первой степени. - Ладно. Я это… - Макс доглатывает остатки, - пойду. Всё было правда хорошо. Всё плохо кончилось, ну, тогда… Армин не хотел, чтоб плохо кончалось. Макс боялся с самого начала. - …ну, тогда. И всякое такое. Ну, ты сам знаешь. Макс поднимает голову с просящими большими глаза. Он не сказал. Как можно просить, чтобы кто-то остановил кого-то? Никак. Они попрощались. И Макс поехал домой. *** Он не сразу попадает в скважину ключом. Родители не дома – у бабушки. Он проходит в прихожую и случайно срывает петельку на куртке. Со злостью бросает на банкетку. Пахнет домом. У Армина пахло опасностью и сыростью. У Армина было холоднее: то, что у Макса не зябли руки, не означает «нормальную температуру». А означает крепость его тела. Макс быстро моет ладони и, спустя пять минут, наливает ещё кофе. Сорвался. Руки-то дрожат. Ходит-то бессмысленно из одного угла кухни в другой. Из кухни в комнату, проливает кофе мелким пятнышком на ковёр. Пока возвращается к столу – кофе остывает. Злобно проглатывает и ставит вариться новый. Отрезал лимон, лимон вредно прыснул в глаз, а Макс заплакал – и так неприятно, просто дико неприятно! Но Макс наконец проронил слезинку, и жить стало легче. Они не пишут друг другу сутки. Макс качается изо всех сил, пьёт ещё кофе. Бегает-бегает – и в груди болит. Отдышки никакой, ещё глоток, ещё мясца, фильм, друганы. Немного стало лучше. А сон почему-то ухудшился – кофе не при чём. Сколько выпил? Литр. Сколько Вячеслав видел? Промаргивается. Написать Армину на следующий день Макс не решается. Смотрит на окошко «СМС», жуёт губы. Объясняет себе-первокласснику: «Армин сказал, что не знает будущего поступка друга». Но Армин мог бы его успокоить. Хоть немного. Армин мог бы прийти к Максу, - или они могли бы встретиться в кафе далеко отсюда. Или где-нибудь в парке – Макс бы Армина забрал, и они бы уехали. Может, уехали бы настолько далеко, что ноги застревали бы в сугробах. Может, Армин был бы… э-э, капитанским сыном, а Макс – «Петрушей»? Слава. Могли бы в снеге завязнуть – или поскользнуться, а потом бы пили вкусный шиповник. Или чёрный чай – Армин, а Макс бы… Слава видел его в постели, подмахивающего чужому хрену. Макс зажимает руками виски. Вновь накатывает раздражение. Волна всё первая да первая, никакого девятого вала. Зависло море. Пока бы они пили чай, с шапки-ушанки Макса скапывал бы снежок. Мех рядом со ртом был бы увешан сосульками, а сосульки бы сладко текли на шарф… Макс нежно улыбается, прищуриваясь. Нанизывая на палец косичку пледа. Слава. Слава. Грёбаный подонок Слава! Макс выдыхает сквозь стиснутые зубы. Вторая волна. Он встаёт на ноги и начинает ходить по комнате. Может, написать всё-таки Армину? МАКС: «Он тебе написал?» МАКС: «Или ты спросил, там? Я про Славу» МАКС: «Привет» АРМИН: «Нет, мы не общались». Макс проглатывает. Понятно. Проехали. Конечно, какие люди бы общались с теми, с которыми общаться – надо?! Выдох. На следующий день Макс тоже пишет. То же самое. Он не будет кричать на Армина. А потом уже… школа. Максу стало плохо на Рождество – со всеми своими непониманиями. С кофе третьей кружкой. Со страхом завтра смотреть Славе в глаза. Он очень хочет заболеть. Ест чёрный хлеб с йодом, как советуют, лёд, жмурясь, глотает. Под душем ледяным стоит секунд 30. Но температура, как всегда, идеальна… *** Он увидел его до школы. Он готовил себя как борца, он знал: Слава может всем всё рассказать. Глотал сопли и хотел его избить. Если не показывать, как всё плохо, Славе надоест – отстанет. Он перед зеркалом тренировался. А когда Макс увидел его на лестнице, он споткнулся в мгновение ока. Встал перед Славой на колени. Сразу.