Статистка

Лиза высаживает меня на остановке, я прыгаю по лужам до дома. Погода сходит с ума: мороз сменяется оттепелью, там, где вчера был лед, сегодня уже разливается вода. Ветер между домами почти сбивает меня с ног, холод пробирается под тонкую куртку, заставляя тело покрыться гусиной кожей, и короткая прогулка превращается в сущий кошмар. Пока я доползаю до квартиры, мои ноги уже насквозь мокрые и задубевшие. Дома закидываю в микроволновку полуфабрикат и включаю ноутбук. В поисковике открываются соцсети, которые я вчера не закрыла. В ленте мелькают фотки коллег, Лера с Макаром хвастаются новой поддержкой, Даша выложила селфи из гримерки в новой олимпийской форме, у Андрея рекламный пост. Я отправляю ему кучу сердечек, мой способ поддерживать наш образ возлюбленных. Лиза выложила пост про отбор на Игры с благодарностями, захожу почитать комментарии под ним. Пара мерзких «это, конечно, мое мнение, но» адресована в наш адрес. Кликаю, чтобы, кто посмотреть лайкнул и неожиданно нахожу там саму Лизу. Проверяю еще комментарий, а затем еще один. Это не случайность, везде стоят ее отметки. Я все еще чувствую зеленый чай на своей коже, и даже мне, привыкшей ко всему, немного странно от этого. Ем, не чувствуя вкуса. Вся еда кажется пресной, хотя я уже насыпала приправ с горкой. Кажется, я заболеваю.… Надеюсь, что простуда, как и обычно, пройдет за одну ночь. Завариваю кипятка с имбирем и лимоном, укрываюсь толстым одеялом. Может быть, в следующий раз я откажусь от совместной поездки с Лизой. Хотя склоки это нередкое явление, их стараются не выносить в публичное пространство. Один неосторожный лайк может породить многолетнюю войну между фанатами. Да что там, между фанатами, между самими спортсменами. Один известный в прошлом фигурист уже почти полвека не упускает возможность при любом удобном случае кольнуть в интервью Охламонова, а наш лысеющий рыцарь в белом пальто на весь мир гордо заявляет, что доказывает делом, а не словом. А все дело в несчастном четверном тулупе и звании первого отечественного фигуриста, приземлившего его. Охламонов приземлил его первым, но это случилось на внутреннем соревновании, рекорды на которых нигде не учитываются, его соперник оказался более удачливым, прыгнул на международных. Фанаты Святослава Юрьевича ринулись доказывать, мол, иностранцы вовсю приземляют этот тулуп, уже не важно, где прыгнул наш, главное сам факт, а этот дурак, взял и согласился с ними в интервью. Спор о том кто прав, а кто нет, не утихает до сих пор. И было бы за что бороться: оба приземлили лишь по одному разу, после этого один почти сразу закончил карьеру, другой делал одни бабочки и недокруты. Я просыпаюсь от того, что мое тело горит, а простынь и одеяло все мокрые. Голову сдавил железный обруч, каждое движение дается мне с трудом. Роюсь в коробке с лекарствами, наконец, на дне нахожу старый ртутный градусник, встряхиваю и сую его подмышку. Столбик поднимается до 39.5. На телефоне горит время 03:27, нужно подождать хотя бы до 7 часов, чтобы предупредить, что на тренировку я не приду. За три часа мне становится хуже, я лежу и отсчитываю минуты, чтобы позвонить Охламонову, ни на что другое нет сил. Каждая клеточка тела болит, в груди будто все стянуло. Наконец, наступает утро, и я набираю тренера. — Святослав Юрьевич…— хриплю я. — Да, Алёна, — его голос звучит обеспокоенно. — Что случилось? — Да вот, — пытаюсь перевести все в шутку, — приболела чуть-чуть, завтра как штык буду. Из горла вырывается сухой, лающий кашель. — Алена, ты с ума сошла? У вас вылет на сборы скоро, — мой тренер пытается скрыть тревогу за злостью. — Температура, кашель, сопли? — Все нормально, — уверяю его я и сбрасываю, прежде чем он начнет ругаться в ответ. Рисунок обоев на стене расплывается передо мной, но я не успеваю насладиться этой пляской, как тренер перезванивает. — Вызвал тебе врача, жди. Никакой самодеятельности. Со стоном отключаю телефон. Я, взращенная на маминых харчах и экологически чистых деревенских продуктах, почти никогда не болею. Пока детей пачками приводили в фигурное катание, чтобы поправить слабое здоровье, меня холод никогда не брал, простуда с кашлем — это не моя история. Врач приезжает только ближе к обеду. Ее лицо закрыто маской, волосы убраны под шапочку, а фигуру скрывает бесформенный халат, но по ярким голубым глазам и звонкому голосу я понимаю, что передо мной довольно молодая женщина. — Алена, да? — она уточняет мои данные и делает какие-то пометки в планшете, — На что жалуетесь? — Температура под 40… голова чугунная… — мой голос звучит глухо, связки будто распухли. Пытаюсь напрячь мозг, но слова разбегаются. — Похоже на пневмонию, — она хмурится и снимает с шеи стетоскоп, — поднимайте футболку, я вас послушаю. Его металлическая головка кажется ледяной при соприкосновении с моей горячей гожей. Меня бьет озноб и хочется опять провалиться в сон. — Однозначно нужно брать общий анализ крови и делать КТ. Ирина Александровна настаивает на вашей госпитализации в нашу клинику… Алена, вы согласны? — она пытается достучаться до меня. Охламонов втянул сюда мать Андрея. Плевать, мне так плохо, что я готова просить помощи хоть у черта лысого. Я не глядя ставлю свою закорючку в согласии на то, чтобы меня клали в больницу. Меня помещают в отдельную палату, которая совсем не похожа на больничную, скорее на номер в отеле. У входа расположен большой шкаф орехового цвета с зеркалом в полный рост, в другом углу маленький холодильник. У окна стоит кровать с мягким толстым пледом, рядом с ней пушистый коврик. На окне струится белый тюль. — А бара с алкоголем нет? — в бреду шучу я. Мне назначают процедуры, выписывают гору витаминов и кормят на убой. Если бы не уколы антибиотиков, от которых я начинаю походить на синее решето, жизнь здесь была бы как в санатории. Меня навещает только мама, ни Охламонов, ни тем более остальные в больнице не появляются, связываются со мной только по телефону. Я их не виню, не хватало еще от меня заразиться. Но за пару дней до выписки меня посещает моя совсем не тайная благодетельница. Уже глубокий вечер, время для посещений прошло. Она заходит в палату без стука, просто распахивает дверь, даже не обращая внимания на то, что я в домашнем халате и шлепанцах грызу почти деревянную грушу у окна. Проходит и садится на прямо на койку, на ногах даже нет бахил, но ее сапоги сухие, она только вылезла из машины. Заразиться пневмонией мать Андрея тоже не боится, маски на лице нет. — Как поживаешь, больная? — вместо приветствия задает вопрос она. — Спасибо за вашу помощь, за отдельную палату и врачей, — в тон ей вместо ответа говорю я. — Как неудачно получилось, — она складывает ладони домиком и разглядывает меня, — заболела прямо перед таким важным предолимпийским сбором. Ее голос вкрадчивый, спокойный, на губах сочувствующая улыбка, но глаза… Глаза прожигают меня насквозь, она словно хищник, готовый в любую секунду накинуться на свою жертву. — Да.… Это точно, — неуверенно соглашаюсь, не совсем понимая, к чему она ведет. — Все-то у тебя началось валиться из рук, — Ирина с наигранной грустью прищелкивает языком, — На Европе запнулась, при мне упала, а сейчас вообще в больнице лежишь… Она опять окидывает меня взглядом и усмехается: — А по тебе не скажешь, что сильно переживаешь по этому поводу. Какая девица стала, кровь с молоком. Так вкусно в столовой кормят? Ирина без тени смущения задирает подол моего халата, обнажая мои бедра, и я в шоке отпрянываю от нее. — Не так уж и хочется на Игры ехать? — улыбка пропадает с ее лица, и я мигом понимаю, куда она клонит. — Вы с ума сошли, вы правда думаете, что я специально заболела пневмонией, чтобы Андрей не получил медаль? — говорю куда более возмущенно, чем нужно. «Я всего лишь собиралась подстроить допинг дело, чтобы его дисквалифицировали, а имя вымазали в дерьме все СМИ», — мысленно добавляю я, но мать Андрея, не смотря на свое могущество, читать мысли не умеет. — Нет, — она кладет мне в ладонь апельсин и сжимает ее. — Но как бы там ни было, ты должна выступить в любом случае. Мать Андрея запускает руку в карман джинсов и вытягивает початую сигаретную пачку. Я не сомневаюсь, что она закурит прямо здесь, словно нет ничего естественнее, чем выкурить пару-другую сигарет, сидя на больничной койке партнерши твоего сына. Ирина Александровна меня не подводит. — Андрей не потянет еще один цикл, — дым тонкой струйкой выходит из ее сложенных губ и меня овевает дурманом. — Я ему просто не дам, понимаешь, — смеется она, хлопая ладонью по матрасу. — Это слишком затратный проект, не стоящий своих вложений. В твоих интересах стать чемпионкой и уйти на покой, зарабатывая на рекламных контрактах. Поэтому, убедительная просьба, заканчивай свою вендетту. В конце концов, мы все знаем, какая ты. — Он закончит после Игр? — я заново ощущаю ледяную воду, стекающую по моим волосам в туалете на станции, и не верю ни одному ее слову. — На, смотри, — она вытаскивает из сумки какой-то документ. — Мы должны были заниматься договором сразу по вашему возвращению из Таллина, но прибытие в Москву задержалось. Я пробегаюсь по нему: …Согласно условиям заключаемого соглашения, Продавец отчуждает в собственность Покупателя имущественные права на ведение бизнеса в сфере юридических услуг. В собственность Покупателя передается следующее имущество… — Андрей хочет все и сразу, но так не бывает. Мой сын любит свое дело, он отдан ему и по-настоящему талантлив, но есть у него и другая мечта. Он хочет создать свою собственную академию, пригласить именитых хореографов и лучших тренеров, устраивать соревнования имени себя. Андрей зарабатывает неплохие деньги, но они не идут ни в какое сравнение с моим заработком. Откажись он от моих вложений, прояви терпение, начни все с нуля, и я бы позволила ему заниматься чем угодно, но, повторюсь, он хочет всего и сразу. Я не вижу будущего в фигурном катании и устала вкладываться в его игрушку, поэтому поставила ультиматум: либо катание без конвертов в Федерацию, либо совместный бизнес и вложения в академию. — Вы думаете, из этого что-то стоящее выйдет? — я возвращаю ей листок бумаги. — Если он действительно любит фигурку и видит себя только в ней… — А разве фигурное катание изначально было его идеей? Трехлетний ребенок сам выбрал, чем будет заниматься? А ноющий подросток сам находил мотивацию? Я взрастила это в нем, жаль, что просчиталась. Сейчас нужно перенаправить его в другую стезю, и, как видишь, — она трясет договором, — я справляюсь с этим вполне успешно. — Но ты не считай меня совсем уже деспотом, — мать Андрея тушит бычок о тумбочку, оставляя на ней черную отметину, — Олимпиаду я оставляю за ним. Двадцатипятилетний Андрей, наша гордость и надежда, редкое сочетание таланта и трудолюбия, яркая звезда на фоне невзрачной партнерши. В ту ночь он на станции он соврал мне. Все его слова — это ложь и блеф, чтобы запугать меня, его способ держать меня в тонусе. Когда-то я сравнила его с ястребом, но он оказывается всего лишь трусливым голубем, вымещающим на мне ненависть к матери. После Олимпиады он пальцем не тронет меня, наверно в этом я могу больше не сомневаться. — Я на твоей стороне. — Она отвечает на мой немой вопрос — Пока ты действуешь как благоразумная девушка. Подумай хорошенько, стоит ли игра свеч. — Тренеры знают? — Только ты, — отвечает она. Мы еще немного говорим о природе и погоде, и Ирина спешит уйти. Я еще не готова сдаться, наверное… Наверное… Я ненавижу себя каждой клеточкой тела за то, какая слабая и неуверенная эта мысль. «Я подумаю об этом завтра», — цитирую мисс О’Хара, запиваю снотворное глотком воды и проваливаюсь в сон.