Дамнар: Неведение

      Силавия, получив весть о кончине Аэлдулина, была безутешна. Горе убило едва начавшее формироваться под её сердцем их общее дитя, что окончательно похоронило веру в какое-либо будущее. Он ушёл на войну настолько внезапно, что эльфийка не успела ему рассказать. Переход из одного мира в другой не вызывал никаких чувств — она была совершенно опустошена и безразлична к происходящему.       Семья сильно обеспокоилась её состоянием. Она не вела счёт лекарям. Другие мужчины интереса не вызывали. Невероятным образом привести её в чувство смогли Селфис’харлан и Клэр.       Младший брат Аэлдулина... По словам Селфиса, именно его руки были обагрены кровью любимого. До эльфов тогда уже дошли слухи, что Сехфир стал наследником Итернитаса. Клэр же знала, что его отец, первый дамнар, из-за которого началась гибель Вириди Хорта, желал женить отпрыска.       Как же она мечтала отомстить! Эльфийка знала, что физический вред нанести вампирам, а уж тем более дамнарам, почти нереально. Но она могла попытаться найти их слабые места. Собрать документы, слухи, письма... Наблюдать. И передавать, что возможно, своему Королю.       Она была полна суровой решимости, когда их с Клэр экипаж проезжал по ледяному мосту. Боялась, что в её глазах отразится слишком много ненависти, когда она встретится взглядом с молодым князем. Как же она оказалась шокирована, когда увидела, хоть и обезображенного глубокими шрамами, но вполне себе живого Аэлдулина!       И как же она рыдала в своих покоях, увидев свойственное вампирам бездушное безразличие. Обнаружить любимого живым, и осознать, что он всё-таки мёртв. Это было совершенно невыносимо. Но зато она удостоверилась, что смерть и текущее состояние любимого действительно являлось делом рук Сета.       Её тошнило от мысли, что этот мерзавец может к ней прикоснуться, но она была готова на это. Она несколько лет тренировалась делать ментальный барьер, чтобы дамнар не мог подглядеть её память, если ему вдруг захочется. Селфис предупреждал, что Сехфир любил этим развлекаться в юношестве. Силавия сама являлась менталистом. Пошла против своих принципов, чтобы убедить Клэр в своей кандидатуре в невестки. Благо, вампирше нравилась женская кровь. Увы, с барьером не действовал морок — а Силавии приходилось самой залезать в мысли Клэр и поворачивать их в нужном эльфийке направлении... Но она была готова вытерпеть всё что угодно, лишь бы заполнить разъедающую душу пустоту.       Как же смешна беспечность обоих кусачих братьев! Может быть, вместе с душой из тела выходил и разум? Никакой охраны. Частью себя она понимала, что в таком изолированном месте с кучей Волков в замке, ворам и наёмникам взяться особо неоткуда. Да и репутация у Корвосов не способствовала привлечению искателей посмертных приключений. Но так, чтобы использовать настолько устаревшие и простые замки на дверях... И даже иногда забывать запирать.       Силавия по приезду пару раз напрашивалась в кабинет князя для аудиенции. Клэр рассказывала, что туда редко кто мечтал попасть добровольно, но эльфийке нужно было, чтобы там остался дух. Чтобы у князя не сразу возникли подозрения в воровстве документов — даже если её запах после посещения кабинета тайком останется, будет шанс, что Сет спишет это на то, что он не успел выветриться.       И какой же в кабинете был бардак... Даже с учётом того, что молодой князь явно пытался разобраться, хаос побеждал. Это было на руку эльфийке — взятые из вороха макулатуры документы погоды не сделают, пропажу обнаружат далеко не сразу, если обнаружат вообще. И самым удобным было время — полдень. И светло, и мёртвое семейство отдыхает, и Волки в ту часть замка особо не захаживают.       Она потихоньку передавала найденные обрывки исследований старого князя. Голубиную почту использовала исключительно для общения с семьёй. Свёрнутые же трубочкой и герметично запакованные листы помещались в механического уруаха. Игрушка, напоминающее чучело продукта любви крота и неведомой рыбёшки. Силавия сразу распознала два вида чар — против ржавчины и затупления. Кормить эту чудо-машинку надлежало небольшим цилиндрами. В спинку легко помешался тубус с запиской. При нажатии на внутреннюю кнопку еле заметно загорались глазки зверька, и он начинал зарываться в землю, беря курс к дворцу Синьяэстел. Зверёк был слишком мал, чтобы наложенные чары как-то фонили, тем более в стенах такого невероятно огромного артефакта, как Итернитас. Механизм же не создавал никаких колебаний магических потоков — и заметить его мог разве что Флаум, захоти он вдруг поохотиться на кротов.       Увы, ждать уруаха обратно было очень долго. И спинка зверька маловместительна. Силавия как раз пыталась решить задачу, каким же образом передать Селфису сворованный дневник старого Князя. Отрывать постранично и нарезать кусками? Как обнаружила на своей подушки цветок, напоминающий ланспринг, и короткую записку.       «Я не имею права выдавать себя, но у меня больше нет сил держать маску безразличия. Вы уже давно забыли меня, и мой лик обезображен. Я не смею докучать вам своим присутствием и ни на что не рассчитываю. Позвольте лишь подарить вам скромный цветок в эту студёную пору. Надеюсь, что хоть на миг воспоминание сможет согреть вас так же, как и меня».       Силавия узнала почерк. В Вириди Хорте они с Аэлдулином часто обменивались милыми записками. Только тогда он с ней был не на «вы», и называл её мотыльком. Он всегда был робок, даже несмотря на достаточно богатую семью и личные успехи. Вероятно, стеснялся человеческой крови и слабой способности к магии. А может быть, это была врождённая скромность — ей было плевать. Решительности ей всегда хватало на обоих.       Но эта записка разодрала реальность и уверенность в лоскуты. Мертвецы лишены светлых чувств. Подобная сентиментальность была выходящей из ряда вон, хоть они и могли создавать имитацию эмоций.       «Молодой Князь что-то заподозрил и решил подобраться, играя на чувствах? Как же это низко...» — Силавию начало трясти от злости. Она даже не думала в этот момент, чем может обернуться обнаружение её воровства. В сердце клокотала ярость. Боль утраты, притихшая на время, вновь начала жечь глаза, выходя слезами. Больше всего в жизни ей в тот момент хотелось, чтобы записка Аэлдулином была написана искренне, но эту мечту она окрестила несбыточной и заперла на засов в стенающем сердце.       Дневник старого Князя она на всякий случай запрятала, решив вернуться к этой задаче позже. Для начала стоило попробовать поиграть по их правилам. Она умылась, переоделась в скромное традиционное платье и приколола засушенный ланспринг булавкой к груди. Теперь нужно было подгадать момент и показаться с ним на глаза мертвецу, который раньше был её возлюбленным, и сыграть свою роль.              ⋆☽ ◉ ☾⋆       Сет поймал себя на мысли, что сидит напротив зеркала, обхватив себя руками, и смотрит в одну точку не моргая. На душе было премерзко. Он не мог поверить в то, что смог так жестоко обойтись с Джастином. Столько лет брат был для него самой яркой звёздочкой в окружающем мраке. В детстве он всегда с нетерпением ждал его возвращения во дворец. Маленький личный праздник... Несмотря на внушительную разницу в возрасте, Аэлдулин всегда моментально подстраивался под настроение младшего брата.       С абсолютным отсутствием ментальной энергии старший брат всегда мог найти нужные слова, игру или просто помолчать именно в тот момент, когда это было необходимо. Всегда его выгораживал, когда в общих с Селфисом шалостях все палки летели именно в Сета. Мог сам его потом отругать так, что даже несмотря на жажду, щёки, а то и уши, начинали пылать от стыда так, что их можно было заметить с соседнего холма... Но при других защищал его абсолютно всегда. В отличие от Селфиса. Когда дело касалось выведения этого прохвоста на чистую воду, у всех будто пелена перед глазами вставала, и вырастал хлопок прямо в ушах.       — Что на меня нашло? — Сет лёг на пол и закрыл глаза, пытаясь осознать случившееся.       Джастин прекрасно знал, что младший брат огонь не любит. Никогда не игрался с этой стихией в его присутствии нарочно. Да и вообще к магам себя не причислял. Он всегда предпочитал действовать руками, без использования какой-либо энергии. Отчасти из-за этого даже не пытался обернуться в какое-либо животное, хотя задатки перевертыша тоже были. Вероятнее всего, достались от отца. Отчасти из-за неё он себя чувствовал весьма комфортно в окружении Волков. Когда был зачат Аэлдулин, звериная форма ещё не была проклятой, но этот вид магии был слишком близок к чародейству. Даже это старший брат предпочёл в себе подавить.       А теперь сила росла. Это происходило как минимум из-за возраста, да и Интернитас наверняка подпитывал и его тоже. «К власти Джастин никогда не стремился. С чего я вообще взял, что он решит меня предать?» — злость на самого себя требовала выхода. Сет ожидал, что его вот-вот начнут терзать ещё и щупальца замка, но этот момент всё никак не наставал. И Итернитас при этом не спал: князь явно чувствовал исходящую от стен вибрацию. Это могло значить только то, что кому-то в пределах этих стен значительно хуже, чем ему. И этим кем-то мог быть только старший брат. Стыд за содеянное захлестнул с новой силой, сжимая горло.       — Невыносимо! — прошипел Сет, вскочил на ноги и начал метаться по комнате, пытаясь хоть чем-то себя отвлечь. Часть его разрывала душу на осколки и гнала извиняться перед братом, а то и вымаливать прощение. Другая часть подсказывала, что навряд ли Джастину станет лучше, если Сет попадётся ему на глаза — скорее будет обратный эффект и ухудшение состояние. Третий голос нашёптывал, что слишком много свидетелей было у этой сцены, и идти на попятную просто нельзя. Четвёртый где-то в глубине уверяла, что если бы не эта девка, ссора навряд ли бы состоялась. Кажется, пробивалась ещё одна чужеродная мысль из глубин сознания. Уверявшая, что ему никто не нужен, в том числе и брат. Что он сам был бы рад от него избавиться — слишком уж много хлопот доставляет.       От этой мысли, полоснувшей разум раскалённым железом, зашевелились в ужасе волосы от одного только осознания, что такая мысль вообще могла возникнуть.       — Да сколько вас там? — выкрикнул в пустоту князь, заметив слишком много разных голосов в своей голове. В бешенстве кинулся к зеркалу вызвать Отражение.       — Твои проделки? Сколько ещё вас прячется? — рявкнул Сет, ударив кулаком по стеклу.       — Я пытался тебя остановить, но я всё слабее. Ты уже почти меня не слышишь. Кто знает, кто, или что придёт вместо меня. Мне ничего не известно. Решай сам, — стекло моментально почернело, но изображение в этот раз стало проявляться не сразу. Голос Отражения был слишком тих, так что князю пришлось напрячь слух.       — Ты один мне на глаза показываешься, что я должен решать? — Сета трясло от ярости, сменяющейся страхом. Он уже достаточно давно не смотрел на Отражение. Теперь стоящий перед ним парнишка стал намного прозрачнее и почти парил в темноте как призрак. От колен и ниже дымка рассеивалась настолько сильно, что очертания ступней уже не угадывались.       — Что я могу тебе посоветовать? Я всю жизнь слушал Селфиса — ты знаешь, к чему это привело. Затем ты заточил меня в омуте своего весселя, стал слушать отца — ты знаешь, к чему это привело. Меня ты почти никогда не слушаешь — и ты видишь, к чему это приводит. Кого ты послушал, решив уничтожить брата?       Сет растерялся, совершенно запутавшись. Отражение не обращало на его задумчивость никакого внимания и продолжало рассуждать.       — Ты так уверен, что помимо меня в твоём весселе сидит ещё кто-то? Тебе так хочется переложить ответственность за свои поступки на кого угодно? Тебе от этого легче станет? Может быть, станет легче Джастину? Раньше ты хотя бы на него опирался, а что теперь? — Отражение уже явно устало вещать, голос становился всё тише. Сет никак не хотел воспринимать его слова.       За дверью начал скрестить и поскуливать Флаум, прося чтобы его впустили. Сет медлил. Фамильяр наверняка тоже будет укоризненно заглядывать в глаза.       Мерзостное ощущение собственной дефективности давило многотонным прессом на замученный разум. Возразить Отражению, по сути, было нечего. Злость тем не менее всё ещё требовала выхода.       Были голоса лишь игрой воображения или сущностями наподобие бесов, о которых толковали людские священнослужители — безразлично. Одним из самых глубоких страхов дамнара было сойти с ума. И Сет всё больше убеждался, что именно это с ним и происходило.       Стараясь не обращать внимания на скулёж Флаума, Сет начал листать взятую наугад книгу, не видя букв. Сосредоточиться было явно выше его сил. Закладкой для неё служила старая, сильно пожелтевшая от времени записка.       «И почему я её сразу не сжёг?» — Сет скомкал листок и бросил под ноги. Он и так прекрасно помнил, что в ней написано витиеватым округлым почерком, будто бы его писала девица. Но записка принадлежала старшему братцу.       «Полно тебе дуться! Знаешь ведь, что я не мог не среагировать. Мы же стольких дев испробовали вместе! Далась тебе эта потаскушка... Если б ты смолчал... Скажи только слово — я уговорю мать принять тебя обратно. Они всё забудут, клянусь! Неужто какая-то безродная девка сможет встать между нашей дружбой?»       В записке речь шла о Глиндменел... Он едва помнил её лицо. Эльфийка из самых низов иерархии: то ли прачка, то ли поломойка... От Сета всегда шарахалась, как от чумного. Он на неё даже не смотрел, чтобы лишний раз и её не пугать, и самому не раздражаться.       «Пальцем её не тронул, а вот оно, как вышло. И теперь опять вот, простая девка... Только обстоятельства несколько другие», — Сет уже очень устал от эмоциональной пляски. Полумёртвому телу такая череда эмоций давалась с очень большим трудом.       Некстати в коридоре послышались чьи-то лёгкие, неуверенные шаги. Флаум перестал скулить и явно заинтересовался пришедшей к покоям служанкой.       Князь уже успел позабыть, что велел девке поселиться у него. Воспалённый от переизбытка эмоций разум зацепился за попавшуюся на глаза записку и фразу одного из голосов.       От игривого настроения не осталось и следа. Лишённое ориентиров сознание настойчиво обвиняло в случившемся девку.       Душу заволакивало тьмой. К князю пришла отстранённая мысль, которая в более ранние годы вызвала бы лишь омерзение. «Отец нередко пускал в расход безродных, не имеющих никакого веса слуг за гораздо меньшие провинности». Склизкая, гадкая, гнилая мысль... Сета замутило, но искорёженная часть дамнара возликовала: извращённый выход был найден.       Даже после озера Вейриегеланг Сет неоднократно пытался образумить отца, и даже изредка удавалось убедить простить приговорённых и отпустить. Или, хотя бы отделаться малой кровью, лишь напитав Итернитас страхом. Только он опять остался в одиночестве вместе со своими демонами. Отражение уже выдохлось и молчало, Флаум — лишь пёс. Остановить было некому.       Теперь же, не желая признавать свою вину в случившимся, желая избавить брата хотя бы от паразита, подталкиваемый запиской о событиях почти вековой давности, в эмоционально опустошённой голове крутилась одна-единственная мысль: «Видят Боги, я не хочу... Но она поплатится за содеянное».