Последний лепесток надежды

      Стоило только Гермионе спуститься с последней ступеньки, как массивные двери со скрипом отворились, и девушка замерла в проходе. Солнечный свет осветил серые каменные плиты. Гермиона, нахмурившись, вытянула шею, всматриваясь в небо, которое было на несколько тонов светлее, чем то, что она только что видела из окна обители хозяина поместья.       Тусклые лучи едва проскользнули в негостеприимный серый холл поместья. Гермиона сделала решительный шаг вперёд, и двери перед ней полностью распахнулись. Свет неожиданно залил давно отвыкший от солнца мрачный зал, и Гермиона увидела, что стены его были украшены росписью, так же, как и потолок. Это был тонкий, блёклый, еле заметный узор. Гермиона внимательно изучала каждую завитушку. Роспись была как будто не закончена, линии пересекались друг с другом, закруглялись, и не было у них начала и конца.       Она отвлеклась от разглядывания узора, когда услышала хлопки — один и второй. Эльфы, которые всегда были рядом, появились и сейчас. Гермиона обернулась, взглянув сначала на Сета, а затем на Ри. Они явно были встревожены и выжидательно смотрели на неё своими большими глазами. Им наверняка казалось, что Гермиона сейчас улыбнётся и уйдёт навсегда, и двери за ней закроются снова, погрузив поместье в прежний полумрак.       А потом она услышала шаги, и её взгляд взметнулся вверх по лестнице, туда, где, хромая, появился Драко. Он спускался медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, крепко держась за перила здоровой рукой. Дойдя до середины пролёта, он даже не взглянул на Гермиону, обратившись к эльфам.       — Что вы здесь стоите? У вас разве нет дел? Запомните, если я ничего не говорю, это не значит, что я не знаю, чем вы занимаетесь! Во что вы превратили поместье?! И не нужно списывать всё на обстоятельства! А ну-ка, живо займитесь делом! — выкрикнул он последние слова, и эльфы, виновато взглянув на Гермиону, синхронно щёлкнули пальцами, исчезая в воздухе.       — Зачем ты так с ними? — спросила Гермиона.       — Тебя забыл спросить. У каждого есть своё место. Я уже говорил, — огрызнулся Малфой, понижая голос.       — Ты это уже говорил, — тихо повторила Гермиона. Обернувшись, она посмотрела в распахнутые двери.       Погода, казалось, отличалась от той, которая была за окном. Словно на дворе стоял тёплый сентябрь, а не конец ноября.       «Что это? — подумала девушка. — Кто это управляет погодой? Всё поместье дышит этой магией. Неужели на это способен какой-то волшебник? А что если это... Нет, но что же это за магия? Чья она? «Она».., — вдруг вспомнила Гермиона. — Кто же «она» такая?»       Медленно спустившись с лестницы, Драко встал рядом с ней, плечом к плечу. Солнечные лучи тут же, будто съёжившись, начали стремительно уползать, и зал снова погрузился в сумрак. Небо стало серым.       — Малфой! Это же...       — Грейнджер, ты не перестаёшь удивлять меня, каждый раз удивляясь тому, что здесь происходит. У тебя... — он тяжело сглотнул, — всё ещё есть шанс, и если ты можешь уйти — уходи!       — Сколько мне нужно это повторять? Я поняла тебя с первого раза, но считаю, что мы...       — Мы? — переспросил он и грубо схватил её за запястье.       Драко потянул её за собой. Гермиона не стала сопротивляться, не возмутилась, не выдернула руку — она просто пошла за ним. Рядом с ним.              С каждым их шагом на улице становилась мрачнее. Небо снова стало будто грязным, тяжёлым, без единого просвета. Подул ледяной ветер. Двери за их спинами не захлопнулись, словно и не было никакой магии.       — Мне больно, — тихо сказала Гермиона, увлекаемая Малфоем вниз по ступеням. Холодные цепкие пальцы разжались, и она поспешно убрала руку за спину, по-прежнему ощущая его ледяную хватку.       Малфой шёл вперёд, выставив перед собой волшебную палочку, и Гермиона видела, как тяжело ему даётся каждый шаг. Взмахнув палочкой, он послал заклинание, и вездесущий тёрн, заполонивший всё вокруг, начал превращаться в пепел.       Ветер становился всё сильнее, он сбивал с ног и заглушал слова. Пригибаясь под его порывами, Гермиона достала собственную палочку, присоединяясь к этой импровизированной битве. Теперь они воевали с тёрном вместе. А ветер воевал с ними, против них. Отворачиваясь от очередной волны холодного воздуха, Гермиона увидела, что позади них, там, где только что оседал пеплом огромный терновый куст, уже пробиваются новые ростки.       — Малфой, — попыталась она перекричать свист ветра, — Это бесполезно!       Но он не слышал её. Гермиона смотрела ему в спину и видела, что силы его на исходе. Малфой начинал пошатываться, останавливался, больной рукой поддерживал здоровую, продолжая произносить заклинания.       Подойдя к нему, Гермиона коснулась его плеча. Драко вздрогнул, но палочку не опустил.       — Это бесполезно, — снова повторила она.       — Я говорил тебе это, Грейнджер. Что всё это бесполезно. Что нет никакого смысла, и надежды, — на этом слове он снова вздрогнул, — Надежды тоже нет. Надежда надо мной посмеялась.       — Что? — непонимающе переспросила Гермиона.       — Как думаешь, Грейнджер, для чего ты здесь появилась? — Он развернулся и посмотрел в её глаза, — Чтобы бередить мои раны? Посмеяться, а потом уйти? Я доживал эту поганую жизнь и ни на что не надеялся, а теперь...       — А теперь... — Гермиона хотела договорить, но увидела в его взгляде прежний холод. — У вас есть сады? — вдруг спросила она.       — У нас.., — Малфой тяжело выдохнул. Дыхание вырвалось паром, тут же подхваченным ветром. — Разве что-то осталось у нас... Здесь ничего нет. Всё мертво, — сказал он, отворачиваясь и устремляясь в глубь лабиринта из остатков тёрна и засохших кустарников. — И я тоже.       Малфой больше ничего не говорил. Гермиона так же молча плелась за ним. Они шли прямо по заросшей извилистой тропинке, затем свернули, углубляясь в сухие заросли. Впереди показалась чугунная дуга моста. Малфой взошёл на него и, хрипло дыша, встал, облокотившись о перила, глядя вниз, туда, где сейчас не было ручья. Поколебавшись, Гермиона последовала за ним.       — Здесь когда-то была вода, она журчала, переливалась, была прозрачной и чистой. На дне лежали глянцевые чëрные камни. Я помню даже золотых рыбок, которые плескались в этой воде. Всё это казалось мне таким...       — Обычным, — прошептала Гермиона.       — Да, верно. Мне казалось, что я рождён для чего-то большего, что под моими ногами твёрдая земля, и нет никаких преград. Я чувствовал магию в себе и знал, кто я. А сейчас... А сейчас я был бы счастлив, если бы просто появилась вода, а в ней — те золотые рыбки.       Гермиона подняла руку, чтобы коснуться его плеча, но отдёрнула её, зная, что может разбудить в нём ярость. Она стояла рядом молча, слушая его дыхание, но слова отчаянно рвались наружу.       — Какими были ваши сады? — Она взглянула куда-то вдаль, туда, где тоже прорастала стена колючего тёрна. — Они были там? — спросила она.       — Отец, — начал Малфой, — Он любил идеальную зелень, идеальные газоны, идеальные кусты, могущественные тисы, и никаких садов. Только парки. Вечнозелёные парки. А мама... Она была совершенно равнодушна к цветам, но полюбила их, когда поселилась здесь. Тут был розарий, принадлежавший моей прабабке. Он был спрятан от посторонних глаз. Раньше были другие времена, и жёны волшебников жили своей жизнью, в дозволенных рамках. И вот, в глубине владений мужа Антхеа Малфой выращивала прекрасные розы. После неё сад пришёл бы в запустение, если бы не эльфы. Кто-то из них поддерживал розовые кусты, а потом появилась моя мать. И когда отец, — Драко замолчал, тяжело сглотнув, — Мама брала меня и мы проводили там время часами. Пока отца не было дома. Она не говорила о нём, а я ничего не спрашивал. Она вообще ничего не говорила, занималась розами, а я много читал, сидя в тени. Это было прекрасное место. Я и забыл про него. Потом, когда вырос, я уже не ходил с матерью. Я вообще мало уделял ей внимания. А теперь нет ни её, ни сада, ничего нет. Ничего, — тихо завершил он свою речь.       — Знаешь, Драко, может быть, ещё наступит тот день, когда над поместьем будет ясное небо, земля нагреется, и снова зацветут сады. Может быть...       — Это — призрачная надежда, Грейнджер, которую скоро сожрёт тьма. Тьма, которая уже дожирает меня самого... А у тебя, кажется, есть жених?       — Что? — Гермиона не поверила в то, что только что услышала, и растерялась. — При чём здесь это?       — А при том, что вы с Уизли наверняка запланировали кучу детей, или какие у вас были планы? Впрочем, какие планы могут быть у Уизли... Поэтому ты должна...       — Ты ничего не знаешь про Рона, а про его планы — тем более. Рон — он...       — Так иди к нему! Что ты делаешь здесь, с таким как я?! Что ты делаешь со мной рядом на этой чёрной земле среди тисов? А знаешь ли ты, Грейнджер, что за этим скрывается? Наверняка тебе рассказывали все эти страшилки про Малфоев и их тисы! — Он повернулся и посмотрел на неё в упор.       Гермиона сначала отвела взгляд, а потом, нахмурившись, встретилась с ним.       — Твоя боль делает тебя дураком, и ты пытаешься сделать мне больнее. Я же сказала: я здесь, потому что хочу помочь, и потому что я... потому что мне... — слова вдруг закончились, и она никак не могла подобрать нужное.       — Что «тебе»? Тебе понравилась моя компания?       Она увидела, как его губы невольно дрогнули, и показалась улыбка, лишь на секунду. Выражение его лица тут же снова стало отталкивающе холодным.       — Мне не противно находиться с тобой. Только, пожалуйста, не надо говорить плохо про близких мне людей. Ты не знаешь их так же, как я не знала тебя и твою семью. Всё, что на поверхности — это...       — Это только цветочки, Грейнджер! — Он снова отвернулся, и молчание нависло над ними.       Гермиона снова слушала свист ветра, пронизывающий до костей.       — Сегодня будет ужин. Праздничный. Тёплые, согревающие напитки. Надеюсь, они будут пряными. И мясо... Я буду тебя ждать, — сказала она перед тем, как развернуться и пойти прочь.       Малфой, нахмурившись, глядел через плечо на её быстро удаляющую фигуру.

***

      Гермиона сидела за столом в полном одиночестве. Стол, переполненный различными яствами выставленными на шёлковой скатерти с цветочным кружевом, казался неуместным в этом сером, будто бесцветном зале. Свечи казались слишком тусклыми, а витающий в воздухе аромат жареного мяса и вовсе вызывал у неё приступ тошноты.       «И зачем я только придумала этот ужин? Кому это нужно? Ну какой праздник, когда здесь царит вечный траур. И зачем ему моя помощь? Да и о какой помощи идёт речь, я ведь ничего не делаю, абсолютно ничего...» — думала она, с силой сжимая столовые приборы и закусывая нижнюю губу.       В течение оставшейся после совместной прогулки половины дня она постоянно прокручивала в уме тот разговор, вспоминала его слова, и пришла к выводу, что не смогла бы теперь уйти, даже если бы захотела. Ей хотелось, чтобы у Драко появился шанс, чтобы он снова увидел солнце и больше никогда не сомневался в том, что в нём самом тоже может быть свет.       «Свет может поселиться в каждом, стоит только захотеть впустить его», — думала она, когда дубовые двери столовой распахнулись, и в проёме показался знакомый силуэт.       Драко стоял молча. Даже не смотрел на неё. Гермиона судорожно сглотнула, очередной выдох вдруг будто застрял в горле, причиняя боль.       — Ты как раз вовремя. Это я пришла немного раньше, — тихо сказала она, но Драко ничего не ответил, медленно направившись к своему месту за столом. Отодвинув тяжёлый обитый зелёным бархатом стул, он сел, взял вилку и стал ковыряться в своей порции, по-прежнему не поднимая на Гермиону взгляда.       Вздохнув, девушка занялась собственным блюдом. Ужин проходил в гнетущей тишине. Они ели молча, точнее, ела только Гермиона. Драко продолжал мучить кусок мяса.       — Этот ужин... Я думала, что будет музыка, цветы, но... — Гермиона решилась нарушить молчание, — Здесь так пусто. Хочется, чтобы всё немного... ожило.       — Не стоит хотеть того, чего не может быть.       — Ты ещё жив. И я. И эльфы. Мы можем...       — Мы ничего не можем, Грейнджер. Вот скажи, — посмотрел он на неё впервые за сегодняшний вечер, — Что мне ещё нужно сделать? Я уже сбился со счёта, сколько раз сказал тебе, чтобы ты ушла! Что я должен сделать, чтобы это случилось? Запустить в тебя Круциатус? Или, может быть, хорошенечко приложить к стене, чтобы ты наконец поняла и убрала свою смелую... — он стиснул зубы, не выпустив слово, которое просилось наружу. — Ты понимаешь хоть что-то или просто надо мной издеваешься?       Гермиона лишь закатила глаза и продолжила ужинать. Медленно поднеся ко рту кусочек стейка, точно так же медленно принялась его жевать, и только потом встретилась с негодующим взглядом хозяина поместья. Он всё так же пристально смотрел на неё.       — Расскажи мне что-нибудь о твоей маме, — аккуратно расправляя салфетку, вдруг спросила она. — Я мало что о ней знаю.       Гермиона видела, как губы Малфоя дрогнули, а взгляд... Ей показалось, что цвет его глаз изменился, стал светлее, но освещение здесь было слишком тусклым, чтобы утверждать это с уверенностью. Зато она точно видела, как тщательно Драко пытается скрыть свои эмоции, которые явственно поступали на пытающемся казаться невозмутимым бледном лице. Она перевела взгляд на его руку, судорожно сжимавшую вилку, так, что костяшки пальцев побелели.       — Я прошу не для того, чтобы поддержать беседу. Ведь всё, что я знаю о Нарциссе, — это только слухи, чужое мнение. Оно может быть ошибочным.       — Ошибочным? В чём именно? В том, что мои родители ненавидели таких, как ты? Или в том, что они считали себя достойными волшебниками? А может быть в том, что они стали теми, кем стали? В чём ошибка?       — Драко, я не об этом хотела спросить, — тихо начала Гермиона. — Но если ты начал... А разве твой отец... не пожалел? Неужели он не раскусил весь этот обман? Это же была глупая игра, и мы знаем, чья. Он не мог не осознать, что его обдурили, он же был не дур...       — Не смей говорить про моего отца! Ты его не знала. Да если бы он только видел, с кем я сижу за одним столом в его родовом поместье... Если бы знал, кто теперь ходит по коридорам, которые помнят наших предков, он бы никогда не посмотрел в мою сторону. Он отрёкся бы от меня. Нет... Он бы стёр моё имя с родового гобелена.       — А мама? — спросила Гермиона, и он резко замолчал.       Гермиона умела бить по больному, с силой, наотмашь.       — А мама... — он тяжело сглотнул. — Она была рядом с отцом, всегда. Она мало говорила, и я её почти не знал. Я не успел, потому что был сыном своего отца. Наследником, — он замолчал, а потом с неожиданной яростью оторвал зубами большой кусок мяса.       — Прости меня, — эти слова застали его врасплох. Драко замер, встретившись с ней взглядом, откладывая вилку с наколотым на неё мясом, переставая жевать.       «Что ты творишь, Грейнджер?» — пролетела мысль в его голове.       Гермиона смотрела на него с печальным пониманием. Затем отвела взгляд и молча приступила к еде.       «Идиотка! Зачем ты ведёшь с ним подобные разговоры? От тебя требуется только сидеть в библиотеке и пытаться что-то узнать про это чёртово проклятие. Зачем тебе его душа? Душа... Что за мысли, какая у Малфоя душа? Он просто напыщенный, злой, самод.... Стоп! Так, Гермиона, остынь, вдохни глубоко, успокойся! Сосредоточься на ужине и прекрати донимать Малфоя разговорами! Мясо необычайно нежное, а этот тонкий запах розмарина...»       Устав от выматывающего внутреннего диалога, Гермиона почувствовала, что мясо словно застряло у неё в горле. Поднеся к губам изящный бокал с ободком из виноградных листьев, она сделала большой глоток. Пряная красная жидкость тёплым потоком хлынула в горло, согревая и прогоняя дурное настроение. Запахи корицы, гвоздики, аниса и ещё чего-то неуловимого, казалось, растворили поток навязчивых мыслей.       — Моя мама была холодной женщиной с большим сердцем. Необычное сочетание, да. Я не знаю, как она его прятала, наверное, у неё было время этому научиться. А ещё она во всём слушалась моего отца, и я тоже. Мы были образцовой семьëй: у него были принципы, у нас —обязанности. Мы жили, как жили, и я гордился тем, что я — Малфой. А когда их не стало...       — Прости, — повторила Гермиона, ставя на стол опустевший бокал.       Она вспомнила как однажды утром Рон принёс газету.       — Малфои сдохли, — возвестил он.       Тогда её передёрнуло от этого слова, и она долго отчитывала его. Говорила что никто не заслуживает смерти, а Рон отвечал, что они получили по заслугам за все свои злодеяния. Гермиона помнила, как несколько раз перечитывала ту статью в газете и запомнила эту страшную колдографию: Малфой старший лежал на земле, его застывшие глаза были широко распахнуты. В них не было ужаса, словно он упал от усталости и смотрел куда-то в небо, запоминая его навсегда. Всё это случилось после очередного заседания Визенгамота. Бесконечные судебные разбирательства стали основным делом каждого, кто хоть как-то участвовал в войне. Люциус же пытался всеми путями избежать наказания. Он давал показания против своих, пытался откупиться, громогласно высказывал своё сожаление, совершал прилюдные покаяния. Нарцисса же не делала ничего, лишь молча опускала взгляд. А Гарри... Гарри был на её стороне, в знак благодарности. Ведь именно её поступок даровал им победу, и в честь этого многие готовы были закрыть глаза на всё, что сделал Люциус. Тогда, в тот последний день, когда Малфои были подозреваемыми, все обвинения с Люциуса были сняты. Гермиона не знала, что же произошло наверняка, газеты наперебой выдвигали разные версии, но одно было известно точно: Нарцисса выпила воды и через секунду упала замертво. Люциуса не стало через несколько минут. Колдография запечатлела, как он, сжимая в объятиях тело жены, вдруг поднимает взгляд на толпу вокруг и что-то кричит с перекошенным от ужаса лицом. Вот он рвётся куда-то вперёд, взмахивая палочкой. Позже Гарри рассказал, что тот якобы узнал того, кто отравил Нарциссу, и кинулся за ним в толпу. Никто не успел ничего предпринять. Пока окружающие пытались помочь Нарциссе и понять, что происходит, Люциус уже исчез из виду. Его нашли мёртвым уже за пределами министерства, а того, кто совершил убийство, так и не обнаружили.       — Когда их не стало, то я думал, что сожгу это министерство. Я ненавидел всех, и особенно тех, кто способствовал всему этому. Если бы не все вы, то она... То всё было бы хорошо, — сказал Малфой с горечью, вырывая Гермиону из воспоминаний.       — Если бы не все мы, то вы бы остались под властью чокнутого мёртвого волшебника — того, кто даже существовать не должен. Да он даже не был чистокровным, а вы ему поклонялись! — в голосе её прорезались звенящие ноты, он заметно изменился, как и её взгляд.       Драко подался вперёд. Та Гермиона, которая только что просила прощения, будто исчезла. Теперь перед ним была та, кого он знал все эти годы. Та, что всегда была готова дать отпор, та, что яро ненавидела любую несправедливость. Та, что всегда боролась за свет. Перед ним была Гермиона Грейнджер, героиня войны, победительница. А он... А он был Малфоем, всё ещё Малфоем. Но уже другим.       — Я сказала тебе «прости», потому что это твои родители, ты их любил и боролся за них. Ты боролся за свою семью. Да, я не склонна оправдывать твоего отца. Да что там... Я его... — она закашлялась, будто это слово раздражало её горло, — Даже сейчас, когда я вспоминаю о нём, мне становится не по себе. Но маму твою я видела один-единственный раз, не считая этих бесконечных судов, и совсем ничего о ней не знаю. Я спросила тебя о ней, потому что хотела услышать... узнать что-то хорошее. Ведь всегда хочется знать хорошее о тех, кого с нами больше нет.       «Всегда хочется знать что-то хорошее от тех, кого с нами больше нет», — мысленно повторил он.       — Я ненавидел вас всех, вашу победу, ваше глупое счастье. Я вернулся в Хогвартс и каждый день жил мыслью о том, что когда-нибудь напомню миру о себе. О том, кто я. И кем были мои родители. И я не мог допустить, чтобы их имена смешивали с грязью. Они достойны того, чтобы о них помнили, как о достойнейших волшебниках своего времени. Я хотел отомстить. Да! Я много чего хотел... А потом случилось... — он невесело рассмеялся, — Вот это всё... И сейчас... Сейчас ты сидишь здесь и говоришь, что хочешь знать что-то хорошее о моей матери? — он замолчал. — Их обоих больше нет. И меня тоже.       — Ты есть, — воскликнула она. — Есть!       — Пока ещё, — Малфой усмехнулся.       — Конечно есть! Просто всë...       — Грейнджер, да я всё равно скоро сдохну. Нет, не сдохну. Это был бы лучший вариант, но нет. Я превращусь во что-то отвратительное, и я даже не знаю, во что именно. Вот смешно-то будет, если в василиска!       — Что? — удивилась Гермиона. — Ну нет, не похоже. Судя по тому, что видно сейчас, это какая-то другая рептилия. Не змея, но, может быть...       — Не змея... Жаль. Впрочем змеи сейчас больше привлекают меня как еда, а не как сородичи, — он снова попытался засмеяться, но будто бы подавился смехом и замолчал.       — Твоя рука — на ней когти, и чешуя крупнее, у неё другая форма, а ещё...       — Я не хочу этого знать! Когда я превращусь, то, надеюсь, у меня не будет мозгов, и я не буду осознавать того, что будет происходить дальше.       — А что если ты будешь всё осознавать? Может быть, ты будешь получеловеком или...       «Мутантом», — подумал он.       — Грейнджер, я не хочу это слушать. И не хочу думать о том, что будет. Я просто хотел... Я не хотел всего этого. Разговоров, надежды, сочувствия — ничего. Ты что, не понимаешь?! — перешёл он на крик и в отчаянии резко отбросил от себя вилку с наколотым на неё куском мяса. Гермиона проследила за полётом прибора и нахмурилась.       — Ты хотел лежать в своей комнате и забыться, не желая ничего знать, ни в чём не разбираясь. А что если это всё случилось лишь для того, чтобы ты что-то понял?       — Что я должен понять?       — Не знаю, но... Тот цветок в оранжерее — это же не просто так...       — Хватит, — зашипел он. — Ты не должна про это спрашивать! А если я тебе расскажу чуть больше, то, возможно, ты перестанешь существовать, исчезнешь. А может, ты тоже сдохнешь, Грейнджер!       — А ты хочешь, чтобы я жила? — она отложила приборы и, отодвинув стул, встала. — Малфой, лепестки падают. Они чернеют и больше не светятся. В них нет больше магии. Всё это только до последнего лепестка, верно?       Он не ответил.       — Я хочу спать. И, Малфой, у нас есть ещё время.       Гермиона пошла прочь. Её шаги были слишком громкими для его острого слуха.       «У нас ещё есть время», — отразилось в его голове.       — У нас с тобой ничего нет! — резко крикнул он и ударил кулаком по столу.