Последний лепесток надежды

      Гермиона уже неделю, даже немного дольше, не видела Драко. Она совершенно не следила за датами, отчего дни будто сгорали в безуспешных попытках найти хоть что-то полезное в старинных томах. Ночи же, напротив, мучительно тянулись, захлёстывая безысходностью.       Сон увлекал её за собой лишь под утро, но вскоре она уже вскакивала с постели, мучимая очередным кошмаром, стремительно вспоминая всё, что с ней произошло. Позавтракав, Гермиона снова шла в библиотеку, где усердно читала дни напролёт — слишком много даже для неё. Казалось, ещё чуть-чуть — и она утонет в ворохе страниц. Под конец дня глаза будто были полны песка, в горле пересыхало, а голову атаковали непрошеные мысли.       Непонятно было, кто кого избегает — то ли Малфой её, то ли наоборот... Но Гермиона больше не стремилась организовывать совместных ужинов, не искала его и не спрашивала о нём у эльфов.       «Хватит откровений. Он больше ни во что не верит. А раньше? Он ведь всегда был таким... Верил только своему отцу, гордился статусом своей семьи. А теперь... теперь другие обстоятельства, и он не мог не измениться. Эта бездонная яма, в которую он упал... Неудивительно, что ему кажется... Что? Нет, ничего ему не кажется. Он смирился со своей участью, а ты со своей непрошенной помощью просто пытаешься залезть без мыла в задницу!», — Гермиона зло фыркнула собственным мыслям и громко захлопнула очередную книгу.       В поместье ей становилось тесно, и, не в силах найти решение, она всё сильнее злилась на саму себя. К тому же, она терялась в собственных чувствах, разрывавших её на части, совершенно их не понимая. А ещё она скучала по Гарри и Рону, по своим близким. Она скучала по собственной жизни, но не могла уйти, словно сама была заколдована, и теперь не имела сил вырваться из этого ставшего уже привычным плена. Вечер наступил так же неожиданно, как и всегда. Усталости Гермиона не чувствовала, лишь ощущение собственной бесполезности не давало ей покоя.       — Сет, — позвала она, но никто не появился. Гермиона недоумённо нахмурилась. — Ри! — стоило ей только произнести имя второго эльфа, как в ту же секунду он оказался перед ней. — Здравствуй, Ри! Я звала Сета, но он...       — Сет находится рядом со своим хозяином и не может к вам прийти, мисс. Но Ри слушает, Ри здесь, чтобы помочь мисс.       — Но раньше Сет всегда приходил на мой зов, что же...       — Он получил приказ... — эльф запнулся, явно колеблясь.       — Приказ? Какой? Не приходить ко мне? Тогда что ты здесь делаешь? — с неподдельным удивлением переспросила она.       — Ри не получал никаких распоряжений. Ри ничего не нарушает.       — Ах так, — Гермиона чувствовала, как злость стремительно разливается по венам. — Я..! Я пытаюсь найти решение! Пытаюсь справиться с тем, что здесь происходит! Только я одна! И он... — сбивчиво начала она, но, задохнувшись от негодования, замолчала, беспомощно всплеснув руками.       — Ри признает, что мисс очень добра. Мисс хочет помочь. Но мисс просто должна находиться рядом. Мисс не найдёт в книгах ничего.       — Я должна быть рядом? Ну да, я же ключ... а кто тогда замок? А-а-а... это Малфой, так? И что я должна открыть? Что я, в конце-концов, должна сделать? — раздражённо спросила она и от возмущения хлопнула ладонями по столу. — Ну и где же он? В детской? В оранжерее? Где он прячется?       — Хозяин... — тихо начал Эльф, но вновь запнулся и опустил взгляд, казалось, глубоко задумавшись.       — Ты же сказал, что я должна быть рядом. А это значит, что я должна найти его. Так где его искать?       — Сегодня грустный день. Хозяин сегодня грустит.       «Можно подумать, в другие дни он очень весёлый, — подумала Гермиона, — Драко Малфой — завсегдатай карнавалов».       — Сегодня день рождения у покойной матери господина. Ри помнит хозяйку! Ри бесконечно её любит! Ри грустит вместе со своим хозяином.       Гермиона замерла, открыв рот.       «День рождения Нарциссы? — удивилась она про себя, — Но я же не знала! Я и не могла этого знать, даже не думала об этом...».       — Ри думает, сегодня — не лучшее время для того, чтобы беспокоить хозяина.       — Я поняла, — тихо ответила Гермиона. — Тогда я пойду прогуляюсь по поместью, и если вдруг я всё же его найду, то это произойдёт случайно, и виновата в этом буду только я.       Упершись задумчивым взглядом в закрытую книгу, она даже не слышала хлопка, с которым исчез эльф. Собственные мысли полностью поглотили её сознание.

***

      Гермиона снова бродила по поместью. Она ходила по коридорам, поднималась и спускалась по лестницам, безмолвно блуждала по переходам и галереям, и постоянно думала о том, что была неправа.       «Мне не нужно было так много говорить с ним о его родителях. Не нужно было напоминать об их ошибках. Я не судья! Я не жила его жизнью, не думала как он, и я не должна была так говорить с ним. Он умирает...» — Гермиона остановилась. — Умирает!», — повторила она мысленно, до боли сжав в пальцах свою волшебную палочку. Снедаемая тяжёлыми мыслями, она не сразу поняла, что гнетущая тишина исчезла. Воздух вокруг неё наполнился вдруг звуками, очень сильно отличавшимися от тех, что она слышала в поместье ранее.       Это была музыка. Гермиона прислушалась. Нарастающая тревожная мелодия лилась, подобно холодному, но долгожданному дождю, и стоило только вслушаться, как звуки прервали навязчивые размышления, и волшебница пошла, словно зачарованная, на их зов.       Гермиона медленно шла по коридору, слушая фантастическую симфонию, которая начинала нарастать, становилась громче, тоньше и печальнее. Источник её, казалось, был за каждой дверью, словно музыка сочилась прямо из каменных стен спящего поместья.       В самом конце длинного коридора была дверь, из которой проливался зеленоватый свет. Толкнув её кончиками пальцев, девушка заглянула внутрь.       Когда-то, ещё в самом начале её пребывания в поместье, Гермиона уже бывала в этой комнате. Тогда здесь было темно, вся мебель скрывалась за чехлами из тёмной ткани, окна была наглухо задёрнуты, повсюду стояли потухшие свечи... Но сейчас здесь было светло, под потолком витало в воздухе множество горящих свечей, а тёмные драпировки были сброшены и лежали грудами на полу. Прямо у стены на деревянных драконьих лапах стояло резное пианино, за которым, спиной к ней, сидел Малфой. Гермиона замерла от неожиданности, осознав, что именно он создавал эту проникновенную мелодию. Дыша через раз и краснея от неловкости, она пыталась понять, как поступить. Сделать шаг назад и тихо уйти отсюда, предоставив ему возможность побыть самим собой, человеком из прошлого или... Ведь эта мелодия звучит не просто так, особенно в этот день.       «Это память, — подумала Гермиона. — Он так разговаривает с мамой. Это определённо что-то значит, и я не должна мешать ему».       Она хотела уже уйти, как вдруг оступилась и локтём коснулась дверной ручки. Металл щёлкнул, и музыка тут же оборвалась.       — Проходи, — тихо сказал он. Гермиона даже не поверила своим ушам, недоверчиво нахмурившись.       В течение нескольких секунд она не двигалась с места, и только потом, всё же поняв, что он позвал именно её, она вошла, тихо прикрыв за собой дверь.       — Прости, я не хотела...       — Ты никогда не хочешь, но всегда делаешь. Ты всегда оказываешься там, где тебя не ждут. Ты всегда хочешь помочь, даже если помощи не просят.       Гермиона нахмурилась. Она хотела сказать что-то в своё оправдание, хотела возразить, но, проглотив эти никому не нужные слова, подумала о другом, о музыке, которая до сих пор звучала в её голове.       — Это была грустная, но красивая музыка. Я и не знала, что ты играешь, — сказала она примирительным тоном.       — Ты не могла этого знать. Почти никто и не знал. А я... Да я и не любил музыку, никогда её не чувствовал. Отец говорил, что музыка лезет в уши и заставляет нас повиноваться, что это некое колдовство. Он не любил музыку, а значит, не любил и я.       — А твоя мама? — осторожно спросила Гермиона.       — Она знала только одну мелодию. Её играла Белла в дождливые вечера, и мама запомнила её, сохранила, как память о юности.       «Белла, — это имя заставило Гермиону перестать дышать. Сердце бешено забилось. — Ну конечно, это же его родственница! В его крови течёт и её кровь», — от этих мыслей ей вдруг стало так страшно, что захотелось раствориться, исчезнуть навсегда.       — Неужто бесстрашная Грейнджер испугалась? Не стоит, их ведь больше нет. Никого из них. Есть только я. Пока ещё есть. И ты тоже есть, почему-то тоже здесь. Всё, за что они боролись — рухнуло. Ты — есть, их — нет.       — Ты хочешь, чтобы не было и меня? — еле проговорила она. Язык словно не слушался, даже голос, казалось, изменился.       Малфой как будто задумался, и его молчание стало для Гермионы неожиданно болезненным.       — Меня учил играть мой эльф. Это он обучил меня музыке. Он многому меня научил. А когда отец узнал, он наказал его. А потом его наказал и я. За то, что отец не разговаривал со мной долгое время. С тех пор я избегал его, а он продолжал мне служить.       — С ним что-то случилось потом?       — Нет, просто, когда мне исполнилось шестнадцать, у меня появился другой эльф, а Ри остался в поместье до появления нового Малфоя.       — Ри? — переспросила Гермиона.       — А он тебе не говорил? Ну да, как же я мог забыть... В любом случае, это — мой эльф, и он верен своему хозяину. Станет он тут с тобой разговаривать и открывать наши с ним тайны... Для них ты — просто надежда. Призрачная надежда. А ты думала, что эльфы — невинные существа, которые не могут никого использовать в своих целях? Наивная всезнайка Грейнджер. Они надеются, что проклятие рухнет, и что ты...       «Ключ», — подумала Гермиона.       — Неважно, Грейнджер. А Ри... Он вырастил не только меня, но и моего отца. Он...       — Нянька!       — Что?       — Нянька Малфоев. Ну, он... Наверное, это называется как-то по-другому... Ну, в ваших кругах.       Он засмеялся, а потом ударил по клавишам, и звук этот вышел слишком резким, неприятным. Гермиона зажмурилась.       — Ри всё ещё надеется, что когда-нибудь в этом поместье зазвучат детские голоса, и он снова станет нужен. но он кое о чём забыл: он слишком стар, а я слишком проклят. И больше ничего не будет. Это конец, Грейнджер. И ты — никакая не надежда. Ты просто любопытная девчонка, которая суёт свой нос куда не просят.       — Значит, ты думал, что я — надежда. Ты сам себе не веришь.       — Надежда, — усмехнулся Малфой и, развернувшись, посмотрел на неё. — И что это на тебе надето? — вдруг спросил он.       Гермиона вновь нахмурилась, удивляясь тому, как быстро он сменил тему. Затем наклонила голову и осмотрела своё тёмно-синее бархатное платье.       — Это не моё.       — Эти платья принадлежат поместью. Они такие же старые, как и Малфой Мэнор.       — Я думала, что это платья Нарциссы.       — Мамины? Мама не носила бархат. Отец не любил тёплые ткани. Ему нравился прохладный шёлк.       — А ты любишь бархат?       — На ком? На тебе?       И тут она поняла, что только что спросила. Взгляд Малфоя изменился, явив знакомый прищур, скулы дёрнулись. Он понял её вопрос раньше, чем она сама.       Мучимая неловкостью, Гермиона развернулась к выходу. Убежать отсюда, закрыться в своей комнате, не видеть его, по крайней мере, сейчас. А завтра будет другой день, ночь сотрёт из памяти её дурацкий вопрос.       «А что если и вовсе убежать из поместья? Выйти из чугунных ворот, исчезнуть отсюда и забыть обо всём? Он каждый раз напоминает, что я — незваная гостья, ему не нужна моя помощь. Какая я идиотка!», — думала Гермиона, поочерёдно то бледнея, то краснея до корней волос.       Но Малфой ничего не ответил, лишь усмехнулся.       — А ты умеешь играть? — вдруг спросил он.       — Да, — тихо ответила Гермиона.       — Так сыграй мне что-нибудь, раз пришла.       Гермиона, не чувствуя своих ног, медленно подошла к инструменту. Малфой встал, уступая ей место, и, сменяя его за пианино, она физически ощущала его взгляд на своём затылке. Онемевшими пальцами она прикоснулась к клавишам, которые были ещё тёплыми, а потом резко закрыла крышку.       — Я не понимаю тебя! Ты сначала говоришь со мной, о чём-то рассказываешь, а потом прогоняешь. Ты всегда пытаешься напомнить мне, кто я, и указать на моё место. Я пришла помочь, но если тебе не нужна моя помощь, я уйду. Я хотела, чтобы ты помнил: ты — человек, и не просто человек, а волшебник. Даже если проклятие, — сделала она упор на этом слове, — если оно сожрёт тебя, то ты останешься человеком. Ты сможешь прожить пусть короткую, но свою жизнь. Я хотела помочь тебе или просто быть рядом. Я тоже человек, и тоже волшебница, и мы могли бы просто разговаривать, ведь одиночество...       — Ты хотела мне помочь? Да чем же, Грейнджер, чем?! Тем, что постоянно напоминаешь мне о том, кем я был или тем, что указываешь на ошибки моих родителей? Ты хочешь, чтобы я оставался человеком, так ты, кажется, сказала? А, чтобы я прожил свою жизнь!.. Свою жизнь... А ты знаешь, что я ничего не успел в этой жизни? Ничего! Я жил жизнью своего отца, своей семьи, а потом — война. Да я даже ничего не помню! Жил как в страшном сне, а теперь во что-то превращаюсь. Так что я не знаю, чем ТЫ можешь помочь мне, Грейнджер!       Гермиона обернулась.       — Я не знаю, Малфой, — она посмотрела ему прямо в глаза, — Вместе мы могли бы найти выход.       — Вместе? — повторил он, и вдруг резко схватил её, потянув на себя. Его лицо было слишком близко, и Гермиона во всех деталях могла разглядеть чёрную чешую и расширенные зрачки... Он был сильным, его руки мёртвой хваткой сжимали ворот её платья. — А может быть, Грейнджер, — прохрипел он, притягивая её ближе к себе, — может, ты дашь мне то, чего у меня никогда не было? Ну, если тебе так меня жалко. Если ты так хочешь помочь мне. Это же ты настаивала, чтобы я был человеком, так давай, помоги. Помоги, пока я ещё в человеческом обличии, пусть и наполовину!       Он толкнул её. Гермиона подалась назад, упершись спиной в пианино, а Малфой начал сминать юбку её платья. Взгляд его впивался в её лицо так же, как впивались в тело его руки. Его движения были резкими, он с силой вдавливал её в твёрдое дерево, тело пронзала боль, но Гермиона отчего-то не отталкивала его, а лишь сжимала пальцами крышку инструмента. От обиды, смешанной с болью, слёзы катились по её щекам.       — Что ты творишь? — прошептала она.       — Ты же хотела мне помочь, разве нет? Согрей меня, Грейнджер, ну же, давай, сделай хоть что-нибудь, — он задрал её платье и впился когтями в нежную кожу.       Гермиона вскрикнула, задыхаясь от слёз. Она чувствовала, как Малфой тяжело дышит. Хватка его вдруг ослабла, и он уронил голову, прислонившись лбом к её солнечному сплетению.       Гермиона слышала стон, который, срываясь с его губ, превращался в сиплый хрип. Боль поразила его прямо в эту минуту, она била ему в спину, и теперь Гермиона могла оттолкнуть его, ударить, вытащить палочку и расправиться с ним. Она могла бы, но не сделала этого. Оторвав онемевшую руку от глянцевой деревянной поверхности пианино, она коснулась его шеи, затем провела пальцами по волосам, ещё раз, ещё...       — Отпусти меня Драко, пожалуйста. Не надо. Ну хочешь, я действительно уйду? Уйду навсегда. И сохраню всё это в тайне. Но только не надо этого делать. Я не хочу так, не хочу, чтобы ты превратился в монстра. Пожалуйста... — говорила она, продолжая гладить его по голове.       Гермиона чувствовала, как его когти отпустили её бедро. Oн отшатнулся, попятившись, и тяжело рухнул на пол.       Гермиона соскользнула с пианино и упала на колени рядом. Драко корчился от боли, а она продолжала беспомощно плакать, не зная, что делать.       — Сет, Сет!, — закричала она.       Эльф появился сразу, и ему не нужно было ничего объяснять. Склонившись над хозяином, он приложил свои ладони к его груди и начал что-то шептать.       Гермиона, всё ещё сидя рядом, начала вытирать слёзы рукавом платья. Она должна была его ненавидеть, должна была его наказать. Никто не вправе поступать с ней так! Резко вскочив на ноги, она бросилась прочь. Гермиона бежала, задыхаясь от собственных слёз. Она спускалась с многочисленных лестниц, пробегала по мрачным каменным галереям. Оказавшись у послушно распахнувшихся главных дверей, которые вели на свободу, она остановилась.       За порогом стояла тихая безлунная ночь. Гермиона словно смотрела ей в глаза, чувствуя бешеное биение собственного сердца. Вдруг она снова услышала уже знакомый смех. Смех, который мог свести с ума кого угодно. Прикрыв ладонями уши, захмурившись, она рухнула на колени, прикасаясь горячим влажным лбом к каменным плитам. В этот момент она ненавидела только себя, и ничего не могла с этим поделать. Даже сейчас она не могла его бросить. Не могла.