***
В тускло освещённой очередным серым днём оранжерее царила тишина. Шаги привычно отражались от потрескавшихся мраморных плит пола и гулко разносились под куполом. Гермиона намеревалась взглянуть на розу, пока Драко лежал, забывшись тревожным сном, в её постели. Побыв некоторое время рядом, слушая его шумное дыхание, она, мучимая каким-то неясным чувством, отправилась побродить по коридорам и вдруг поняла, что именно заставило её покинуть тёплую постель и его объятия. Роза. Ей было просто необходимо снова увидеть зловещий цветок. Цель похода была всё ближе, и сердце колотилось в груди бешеным набатом. Ноги подкашивались, переставали слушаться. По спине тёк пот, тело горело лихорадочным жаром, хотя из приоткрытых губ вырывались клубы пара: в оранжерее стоял лютый холод, останки некогда пышно цветущих кустарников были покрыты нитями инея. Приблизившись к еле заметно светящемуся постаменту, Гермиона инстинктивно протянула руку к прозрачному куполу, и тут же её отдёрнула. Магия, создавшая розу, могла быть столь могущественной, что любое прикосновение, пусть даже всего лишь к стеклу, было чревато непоправимой ошибкой. Нанести Драко ещё более серьёзный урон, заставить страдать ещё сильнее. На розу, некогда завораживающе прекрасную, теперь невозможно было смотреть без слёз. Цветок поник, стебель почернел, сохраняя прежнюю свежесть только у основания соцветия. Лепестков осталось совсем мало, и те, что уже опали на дно сосуда, были мертвы и черны, как уголь. Роза всё ещё слабо светилась в сумраке оранжереи, но золотой пыльцы было ничтожно мало. «У меня не получилось!» «Всё кончено», — снова прозвучало в её голове. Это он сказал сегодня... Он понимал, что времени у них больше нет. Внутри что-то треснуло, надломившись. Гермиона задохнулась на мгновение пронзившей сердце острой болью. Еле держась на ногах от накатившей вдруг усталости, она тяжело сглотнула и, развернувшись, медленно побрела к выходу, оставляя позади не только проклятую розу, но и надежду.***
Гермиона стояла у окна своей спальни, прислонив ладонь к холодному стеклу. Там, за окном, шёл первый снег. Паря в воздухе, снежинки исчезали, так и не долетев до земли. Темнеющее небо было надёжно скрыто плотными слоями белой вуали. Жестокий ветер ворвался в снежный танец, разгоняя крошечных белых мошек, будто командуя ими. Гермиона опустила озябшую ладонь. Вздохнула. — Вот-вот наступит Рождество...— прошептала она. — «И таким оно для меня будет впервые, — тут же откликнулись непрошеные мысли, — Рождество без родителей. В первый раз я не приеду к ним на каникулы, не обниму маму, не почувствую её запах — запах дома — цветов, имбирного печенья и дубовых поленьев в камине. Запах, что окутывает уютом, как тёплым одеялом. Так и должен пахнуть настоящий дом». Запах этот Гермиона трепетно хранила в памяти, и стоило ей, как сейчас, вспомнить моменты, связанные с домом, с семьёй, как привычный успокаивающий аромат пряной выпечки, смешанный с другими домашними запахами, словно обволакивал её. Каким же будет Рождество без маминой игры на стареньком фортепиано, без миллиона папиных рождественских историй, которые он без устали рассказывал за праздничным ужином, попивая рубиново поблёскивающую в огнях свечей марсалу из хрустального бокала... Мама всякий раз подходила к нему, целуя в висок, по дороге на кухню за очередным угощением. А потом они все вместе шли гулять под мерный перезвон праздничных колоколов и доносящиеся из приоткрытой двери старенькой церкви рождественские гимны. Иногда шёл снег — это было настоящее волшебство! «Волшебство...», — пробежало дрожью по телу. Это слово теперь вызывало странные чувства. Оно вошло в её жизнь внезапно, наполнило всё вокруг глубоким смыслом, подарило целый мир и море возможностей. В пылу восторга и безграничного счастья от того, что оказалась волшебницей, Гермионе было очень сложно осознать, что магия может быть тёмной, уничтожающей. Что с её помощью можно пытать и убивать. Но, кажется, ещё никогда, даже во времена своего активного участия во Второй магической войне, Гермиона не была так близко к такому волшебству, медленно и мучительно уничтожающему человека. Прямо на её глазах. При её полной беспомощности. Так близко к проклятию. «Нет! — думать об этом было слишком больно. Мысли, одна страшнее другой, уже неслись, сталкиваясь, перетекая одна в другую, стремясь задержаться, повиснуть мёртвым грузом, раздавить её своей тяжестью, — «Нет, только не об этом! О чём угодно другом, я же думала о...» Да, Рождество! Вот в прошлом году, в «Норе»... Гермиона прикрыла глаза, погружаясь в воспоминания. Уцелевшие Уизли, несмотря на тяжесть потерь, нашли в себе силы для праздника. Они делились всевозможными историями, смеясь и перебивая друг друга, упражнялись в остроумии и рождественских предсказаниях, дружно стукались кружками со сливочным пивом. По всему дому разносился аромат тыквенного пирога, который Джинни до самого вечера мужественно защищала от посягательств домочадцев. Гермиона вспоминала шорох блестящей упаковочной бумаги, запах нагретой у камина шерсти традиционных рождественских свитеров Молли, терпкий аромат нарядной ели, стоящей в гостиной, который тут же перенёс её в детство, где они с отцом бродили по хвойному лесу... Ну что ж, в этот раз она встретит Рождество в добровольном заточении, без родителей, без Гарри, который все эти годы был для неё как брат, и без Рона... Из воспоминаний её вырвал скрип распахнувшейся двери. Вздрогнув, Гермиона отвернулась от окна. В комнату, подобно ветру, тут же развеявшему тяжёлые мысли, ворвался Драко. Замерев на пороге, он молча выжидательно смотрел на неё. Гермиона облегчённо вздохнула: в его взгляде, спокойном, внимательном, больше не было холода, леденящего её уязвимую душу. — Твои волосы!.. — воскликнула она удивлённо. Губы Малфоя дрогнули, явив лёгкую, будто бы даже смущённую улыбку. Кончиками пальцев здоровой руки он коснулся своих волос, убирая их назад. «...Стали такими идеальными, какими я могла их помнить», — мысленно закончила Гермиона. Смущаясь от собственного интереса, покраснев до кончиков ушей, она, тем не менее, откровенно разглядывала его. На Драко была белая рубашка с зелёным гербом на отложном воротнике. Гермиона фыркнула. — Слизерин? Проследив за её взглядом, он засмеялся. — Несмотря на всё то, что со мной... с нами происходит, я никогда не перестану быть слизеринцем, Гермиона. Люди не меняются. — Они проявляются, — заявила она, гордо подняв голову, и Драко усмехнулся, на мгновение увидев перед собой ту девчонку с ненавистного факультета, раздражающую заучку-Грейнджер с копной непослушных волос, вечно задранным носом и вздёрнутой вверх рукой. Ту самую гриффиндорскую зануду, которая однажды влепила ему пощёчину. Вот это было неожиданно! И больно... — Ну, проявляют себя по-новому в сложных жизненных ситуациях, раскрываются, обнажают то, что прячется под скорлупой — что-то истинное... Что? Почему ты так на меня смотришь? По-прежнему улыбаясь, Драко медленно подходил к ней. Смутившись ещё больше, Гермиона потупила взгляд, рассматривая его одеяние. Рукава рубашки были закатаны, полностью обнажая изуродованную руку, из-под широких чёрных брюк виднелись бледные босые ступни. — Я больше не могу носить обувь, она причиняет мне боль. Боли в моей жизни и так предостаточно. Ведь мне не обязательно носить обувь, чтобы сохранить в себе что-то человеческое, верно? Гермиона, не отрывая взгляда, кивнула. Драко взял её за руку. — Пойдём. Я хочу кое-что тебе показать, — сказал он, увлекая её за собой. Спустя мгновение они нырнули в темноту. — Моя палочка, — прошептала Гермиона, порываясь вернуться. — Мы не заблудимся, — ответил Драко, — Я отлично вижу в темноте, помнишь? Крепко сжав его ладонь, Гермиона доверчиво шла следом за Малфоем. Пройдя по длинному коридору, который показался ей бесконечным, они спустились вниз по лестнице, минуя сводчатую галерею, вошли, наконец, в просторный зал, и Гермиона ахнула. Помещение было ярко освещено, словно залито жидким золотом. Под потолком парили тысячи свечей, а посреди зала высилась величественная зелёная ель, макушка которой уходила куда-то высоко под каменные своды. Запрокинув голову, Гермиона любовалась изысканной золотой росписью стен и потолка: на тёмно-зелёном полотне расцветали диковинные цветы, длиннохвостые птицы с крыльями, похожими на вуаль, кружили хороводы с полупрозрачными нимфами... Роспись была бы прекрасна, если бы не тёмные пятна плесени, похожие на чернильные кляксы, поразившие стены с драгоценным рисунком. Гермиона поспешно отвела взгляд, с наслаждением вдыхая аромат свежей еловой смолы. Драко отпустил её ладонь, и она, повинуясь неясному порыву, вдруг сбросила туфли и, осторожно ступая на цыпочках по неожиданно тёплым камням пола, пошла вокруг ели, ласково прикасаясь ладонями к нежно-зелёной хвое. Домовые эльфы, возбуждённо щебеча, толпились вокруг неё. — Сет, — прошептала она, увидев его в толпе собратьев. — Она прекрасна! — Сет счастлив, что мисс нравится, что мисс довольна, так счастлив! — протараторил домовик, который так радовался, что, казалось, сейчас подпрыгнет от восторга. — Я тоже рад, что тебе нравится, — донеслось до неё сквозь еловые ветви, — Пусть праздник наступит хотя бы для тебя. Желая видеть его лицо, Гермиона ускорила шаг, и перебирая пальцами колючие еловые лапы, наконец обогнула ель. Повернувшись к своему спутнику, заглянула в его глаза. — Праздник наступит для нас двоих, Драко. Тот лишь невесело усмехнулся. — Тебе не нужно делать вид, что всё в порядке. Ты же видела. Ты была там — в оранжерее. Я знаю. Лепестки... Роза теряет их всё быстрее, и скоро я исчезну, обращусь... Пожалуйста, — он коснулся её плеча, сжимая его нежно, но крепко, — как только ты поймёшь, что это — конец, возьми эльфов и беги отсюда. Сделай всё, чтобы выбраться, и больше не жалей меня. «Не жалеть? — подумала она растерянно, но, ничего не ответив, лишь кивнула, закусив губу. Хотелось толкнуть его в грудь, крикнуть ему в лицо: — Как ты можешь так говорить?! Я не оставлю тебя! И что значит "не жалей"? При чём вообще здесь жалость?!», — но она промолчала, позволив ему обнять себя и, уткнувшись носом ему в грудь, почувствовала запах корицы и ещё чего-то, такого свежего, сладкого, такого знакомого... — Мандарин, — прошептала она. — Что? — От тебя пахнет мандарином, — Гермиона тихо засмеялась, почувствовав его ласковые пальцы в своих волосах, и в этот момент что-то внезапно изменилось. Немыслимый холод вдруг сковал её тело, пробравшись под одежду и дальше, под кожу, в голову, в сердце. Мысли, словно замороженные, замедлили свой ход. Мир вокруг дрогнул, и Гермиона со свистом выдохнула и замерла, широко распахнув глаза. Всё неуловимо изменилось, стало другим. Она была теперь далеко-далеко, паря в невесомости, в темноте, не чувствуя и не ощущая ничего. Это чувство длилось всего мгновение, и именно в это мгновение в голове её вдруг раздался шёпот: кто-то настойчиво диктовал слова, которых она никак не могла разобрать. В окружившей её тьме Гермиона различила вдруг лица Гарри, Рона, Джинни... Она видела маму и Молли, которые смеялись и махали ей. Видела ту самую ёлку из родительского дома и отца, поднимающего её, ещё маленькую, вверх, чтобы она могла водрузить рождественского ангела на её верхушку... Всё это казалось таким реальным, таким настоящим... Дрогнув в воздухе, видение пропало. Вернулись свет и звуки, холод исчез, как не бывало. Мир приобрёл привычные краски. Рядом был он, Драко Малфой, и чувствительность вернулась его пальцами в волосах. Но это мгновение... — Драко, я хотела попросить, — собственный голос был непривычно слабым, словно бестелесным. Гермиона отстранилась, упираясь ладонью в его грудь. — сегодня Сочельник, и ты не подумай, но мне бы... — она замолчала, нахмурившись, будто сопротивляясь чему-то, пытаясь удержать рвущиеся наружу слова. — Говори, — его голос тоже изменился, стал выше, словно он знал, что она сейчас скажет, словно читал её мысли. — Говори, Грейнджер. — Ведь ничего не поменяется, если я выйду ненадолго, — на этих словах внутри что-то сжалось, но жестокие фразы продолжали рождаться словно из воздуха. Он ухмыльнулся невесело, недобро, в голосе появилось напряжение. — Так вот зачем ты проверяла, можешь ли уйти отсюда. — Нет, что ты... Я не хочу уйти, лишь выйти, и всего-то... Глядя ей в глаза, Драко будто проваливался в бездну, в две чёрные дыры, бывшие её зрачками. Постоянно слышимый его новым обострённым слухом стук её сердца вдруг оборвался — все звуки исчезли. Попытавшись мотнуть головой, Малфой обнаружил, что исчезли вообще все чувства. Избавиться от наваждения не получалось, невозможно было даже зажмуриться. Тьма окутала всё вокруг, и в этой беспросветной черноте он видел лишь её, Гермиону, одиноко стоящую на небольшом от него отдалении. Приблизиться к ней, позвать её, тоже не получалось. Кто-то вышел из тьмы рядом с ней, по-свойски приобнял за плечи и встал по левую руку. Разглядев лицо незнакомца, Драко испытал бы удивление, если бы мог. Неужели это... Поттер! Заклятый враг, спасший его и им же спасённый, бывший сокурсник, поблёскивая дурацкими очками, не мигая смотрел на него. Поттер улыбался, и от этой улыбки, слишком дружелюбной и неживой, кровь стыла в жилах. Находясь будто за пределами собственного тела, сделать Малфой по-прежнему ничего не мог. Оставалось беспомощно смотреть на происходящее. Из темноты тем временем вышел кто-то ещё. Приблизившись к Гермионе, положил ладонь на её плечо. Нельзя сказать, чтобы личность пришедшего стала для Драко неожиданностью — ну конечно, Уизли! Всюду таскался за Поттером в школе, так почему бы ему не продолжать в том же духе даже в его, Малфоя, собственных видениях? Полной неожиданностью стало другое: нагло ухмыляясь, рыжий гриффиндорец приблизился к Гермионе и впился в её губы горячим поцелуем! Гермиона, по-видимому, оставалась безучастной, руки её висели вдоль тела. Поттер по-прежнему кривил губы в своей жуткой улыбке. Рванувшись, Драко издал беззвучный крик, и тут же вновь услышал знакомый стук сердца, уловил терпкий аромат еловых веток и свечного воска. Тьма рассеялась и, ослеплённый ярким светом, он услышал её голос: — ...Всего на несколько часов, ведь праздник же. Я хотела бы просто выйти... — Выйти, чтобы пойти к нему? — голос, которым он наконец смог воспользоваться, звучал хрипло и надрывно. — К кому? — в голосе Гермионы слышалось удивление, широко распахнутые глаза цвета топлёной карамели недоуменно смотрели на него. — Уизли! Ты собираешься пойти к нему, верно? — слова вырывались с болью. Той же болью полилось сердце. Боль не была физической, столь привычной для него теперь, но, испытав её, Драко решил, что из всех сортов и видов боли этой он предпочёл бы какую угодно другую. — Уизли... — повторила Гермиона растерянно, ещё не осознавая, о чём он говорит, — Почему?.. Малфой резко развернулся, но она успела схватить его за руку. — Драко, не начинай, пожалуйста, только не сейчас, не сегодня! Я просто хочу, — она вдруг уткнулась ему в грудь, продолжая крепко сжимать его руку, снова ощущая внутри предательское покалывание, поднимающееся от ступней вверх, к голове, насильно меняющее ход её мыслей. — Мне нужно... Я просто поздравлю друзей — Гарри, Рона... Я говорила им, что буду в Австралии, у родителей. Я скажу, что вернулась и скоро приступлю к работе в Министерстве. Я что-нибудь придумаю, и никто не узнает. Не узнает того, что здесь происходит. Всё останется между нами, — произнесла она теперь неожиданно низким голосом, выговаривая чужие, словно чужие слова, испытывая ужас — оставлять его сейчас было неправильно, попросту невозможно — и вместе с тем жгучее желание увидеть близких, хоть краем глаза заглянуть в собственную добровольно оставленную жизнь. — Естественно, это останется между нами, иначе ты просто-напросто... — Не поэтому, Драко, не только поэтому, — она вздохнула. — Моя жизнь — по-прежнему моя, и в ней было что-то и до тебя. Что-то важное. И я не хотела бы это потерять. Как не хочу терять и то, что происходит здесь и сейчас. Драко, я вернусь, — громко пообещала она, — Сегодня, к Рождеству — обещаю. Взяв её за плечи, он отстранился, отодвинув её в сторону. Поворачиваясь к выходу, Малфой побрёл прочь, и, остановившись на полпути, ответил: — Иди. Иди, если тебе это важно. Драко удалился. Гермиона, окончательно выбитая из колеи, потерянная, осталась стоять возле ели. Опустив взгляд к собственным босым ступням, она вздохнула и, убирая с лица волосы, прошептала: — Я вернусь к тебе, Драко.