Паскаль Клаас Приливная волна // Martian Vampiress 10'2017
МВ. Чего боятся андэды? Насколько корректен этот вопрос и не внесем ли мы путаницы, меряя наших внеземных респондентов своими тривиальными страхами? Ксавьер. Я боюсь много чего. Вы зря с меня начали, следуя традиции. После — никто не окажется заражен фобиями настолько, насколько им подвержен я. Я боюсь извержения Мауна-Лоа и Мауна-Кеа, не желаю, чтобы наши прекрасные острова однажды полностью покрыла горячая лава и пепел. Я боюсь крупных тропических насекомых, которые у нас, к счастью, практически не водятся благодаря эндемичности флоры и фауны. Я боюсь головных болей, неудачных семейных ужинов, боюсь заговаривать с незнакомцами и незнакомками, а до встречи с близнецами-киллерами я боялся еще и темноты. Однако у меня почти отсутствуют различные родительские страхи: я уверен, что мои великолепные дети хорошо себя ведут, шатаясь в ночь Хеллоуина по городу, и ни один маньяк их не посмеет обидеть. Скорее они обидят маньяка, ему несдобровать. Ангел. Я боюсь… я боюсь… Чего же я боюсь? Иногда, крайне редко, я просыпаюсь среди ночи и беспокоюсь, что мне не хватит сил. На всё. Что я кончаюсь, они кончаются, всё имеет начало и конец, я не вечен, это… пугает. Мне нужна вечность, чтобы заснуть затем дальше. И он (кивнул на Кси) дарит мне ее своим мерным посапыванием. Однако в ночь Хэллоуина страхов у меня будет ноль целых и две десятых оборота спирта в рюмке. Мануэль. Я боюсь не справиться с элементарным, то есть опозориться на концертных выступлениях. Как вы знаете, мы не работаем под фонограмму, даже на больших «капустниках», где времени на саундчек в обрез или нет совсем. Мой самый большой страх — разучиться вдруг играть, видеть гитару, стоя перед многотысячной толпой, жаждущей меня, но не знать, что с ними делать — и со струнами, и с толпой. Одна мысль об этом бросает меня в холодный липкий пот. Еще я боюсь цыган и их умения заговорить так, чтоб я не помнил, что делал последний час-полчаса. Это ужасно. Даже Демон, проникающий без спросу в мозг, хотя бы дает понять о своем присутствии, к тому же я уверен, что он не желает мне зла. Хэллиорнакс. Я ничего не боюсь! (Пауза) Эх, знаю, меня давно раскусили. Я боюсь ложиться спать. Да, я всё-таки умею. Но обычно не нуждаюсь, радуюсь тому, что не нуждаюсь, и преимущественно не сплю. Иногда сон морит и сваливает меня с ног нарочно, устав ждать, пока я где-нибудь прилягу. Я боюсь всех и каждой встречи с ним, и эту фобию ничем не объяснить — подобно довольно распространенной среди людей боязни пауков. В Морфее, как и в пауках, нет ничего плохого, наоборот сплошная польза, но от одного взгляда на него мне хочется кричать. Я надеюсь, в этот Хэллоуин никому не пришло в голову одеться в его грубую полотняную хламиду. Иначе, клянусь, я запрусь в лаборатории на неделю и не пущу к себе никого, даже безобидную вертихвостку Нэнси. Дезерэтт. (Как раз напялил на себя серую хламиду с широкими прорезями, невинно хлопает глазами, шуршит грубой тканью.) Ну… я обожаю адреналин. И Хэллоуин. Я обожаю чего-то кратковременно бояться. Обожаю сделать что-то, за что потом сладко ждать, что мне прилетит. Удар в ухо. Или поцелуй. Эта неизвестность, лежащая между поцелуем и оплеухой, меня и манит. Я не хотел бы ее лишиться. Я балансирую, идя по краю. Я обожаю опасные вещи. И опасных монстров. (Маньячно посмотрел на стоящего рядом уберкиллера.) Испытываю я в конце концов настоящий страх или нет — решать вам. Демон. … Ангел. (Вмешиваясь.) Может показаться, что он ничего не боится и выгодно оттеняет этим серафима. Но это будет неправдой. Он боится за своё главное детище — ELSSAD. Он желает управлять отрядом в вечности, то есть никогда не отойти от дел. Он боится, что если передаст кому-то бойцов, то они распустятся из отборных идеологически подкованных красавцев в кучку обычных наемных убийц. И я, пожалуй, разделяю его точку зрения. Демон. (Слабо улыбнулся и отвернулся от камер.) Сент-Мэвори. Сложный вопрос. А нет времени совсем на подумать? Со мной всё скучно — я боюсь боли. Эмоциональных пыток, раздевания моего нутра, осмеивания моей стыдливой душевной обнаженки. Из-за этого у меня были проблемы с близостью и открыванием кому бы то ни было. Я все еще боюсь предательства. Но я сознательно падаю в полное доверие и его риски. В отличие от некоторых опрошенных, я вряд ли буду жить вечно. Я не хочу потратить отпущенное мне время на сомнение и прятки. И когда меня все-таки настигает боль, я воспринимаю ее как должное: я никого не виню. И успокаиваюсь. Но жаль, что страх пытки новой болью от этого не уменьшается. Асмодей II. Мы живем в мире умерших надежд и неоправданных ожиданий, в борьбе за реальность, которая не желает оказываться такой, какой нам хочется. И мы празднуем Хэллоуин для того, чтобы раз в году выгнать все наши страхи тыквенными огоньками и нелепыми костюмами, отметелить их и уменьшить, чтобы они не так сильно осложняли нам дальнейшее существование. Так вы хотите знать, чего я боюсь? Разочарований. Апатии и равнодушия. Наши сердца должны уметь биться сильнее, ускорять пульс, помогать мозгам излучать то страх, то радость, то обожание. Мы не должны терять эмоции, вычищать наши дни и ночи от ярких красок, оставляя только черное и белое. Я боюсь, что однажды наступит день полного безразличия. А чтобы этого не произошло, мы можем отмечать его мысленно в календаре одновременно с Хэллоуином — как день Less than Zero, и каждый, кто вспомнит об этом, может поставить в устрашающе скалящуюся тыковку дополнительную красную свечу. МВ. Почему именно красную, мессир Мортеаль? Асмодей II. Потому что посмотрите на него. (Показал на серафима.) Color of desire.27.09.2017