Xenophobia… Five fingers are no longer enough Xenophobia. We lost control a long time ago The Kovenant — Pantomime
Это было очень несвойственно мастеру: врываться в мой дом, размахивая палкой и крича. Нет, врываться он умел бесподобно. Но редко при этом покидал небоскреб, предпочитая срывать двери с петель именно там, поскольку благодарных ушей и изумленно приоткрытых ртов, внимающих его откровению, было завались. Он тешил своё металлическое, но легко угадываемое самолюбие не отходя от кассы. И тут вдруг — холл особняка? И вопли, которые я слышу через толщу десятка стен. Понятно, что он зовет меня. И только меня. Но я не спешу покидать свою уютную гостиную, это мой утренний моцион, с сигарой, пузатым бокалом вина и свежим выпуском «Вампиреллы», где я чутко вчитываюсь только в те статьи, где фигурируют имена моих возлюбленных сыновей. Бесстыжие своенравные продолжения моих вен и нервных окончаний. Моя тихая, скромная, но ничем не прикрытая гордость. Я чувствую, что речь пойдет о них. И о том самом свежем выпуске, который я, закончив листать, положил на стол. Журнал пришел всем одновременно, значит мастер рванул с того же места, с которого я — снисходительно посмеялся. «Ксенофобия и современность». Хорошая статья. Мальчики и не думали лукавить по теме. Их расизм вряд ли выйдет боком, все слишком давно привыкли к безмолвному радикализму Демона и циничной доброте Ангела. Так почему же мастер рвет и мечет? Неужели я что-то упустил? Я допил вино и унес пустой бокал с собой. Жерар не умеет ходить сквозь стены, хотя я не раз предлагал ему научиться. Он настороженно приглаживал усики и отвечал “non, merci, monseigneur”, а грязную посуду я не люблю. Оставил бокал в столовой, перехватил обожающий взгляд повара и вышел в холл. Хэлл сидел на белом диване, набычившись, а то, что я издали принял за палку, было туго свернутым журналом. Приволок улику с собой, неугомонный. — Есть всего два варианта развития событий. Ты говоришь мне, что в Хайер-билдинг ворвались американские спецвойска, опечатали лабораторию, конфисковали твой любимый котел, тебе негде жить и не с чем работать. Тогда я сейчас же отдам распоряжение, а Иэн подберет тебе комнату в левом крыле. Второй вариант менее прикольный и более грубый. И нежелательный. — Мод, детишки перешли все границы. Мы обязаны не ссориться с обществом. «Вампирелла» — внутрикорпоративный журнал, но это не значит, что охочие до нашего грязного белья не роются в принадлежащих нам мусорных баках и не выуживают оттуда скандальные выпуски, выброшенные кем-то рассеянным или зазевавшимся. — Ну и что? — я приблизился к мастеру, с наслаждением наблюдая за его скоростной жестикуляцией. Наполовину сангвиник, наполовину холерик. Огонь. Что логично, учитывая, что он был рожден в плазме, раскаленной до ста миллионов градусов по Кельвину. Как же Эллин умудрилась «испечь» его в этом ядерном реакторе, а затем вытащить и охладить и объяснить доступно, кто он? Я смотрю на него и смотрю. И не слышу, что он говорит. — Мод! Куда ты выпадаешь?! — Как обычно. На свалку воспоминаний. На чем ты остановился? — Нас сожрут. О гавайцах речи в статье не было, но они возмутятся первыми, ведь живут с нами бок о бок. — Их же истребляли весьма успешно, очищая острова для белых, разве нет? И осталось их в итоге пару тысяч. — И ты туда же! — мастер шумно бросил журнал мне под ноги. — Правительство вовремя спохватилось о позитивном имидже в середине прошлого века, гавайцев почти полмиллиона, но речь не о них! Демон глубоко презирает людей, но и Ангел не особо постарался смягчить интервью. А эти заразы в редакции только рады размазывать по страницам грязь и ржавчину. Ну почему твои дети не могли сказать что-то по поводу ксеносов в космосе?! Почему опять надо было пройтись по этим несчастным афроамериканцам, азиатам и евреям?! — Черножопым, узкоглазым и проклятым жидам, — произнес кто-то в углу холла, снял сандалии и приблизился, широко улыбаясь. — Дэз! — буркнул мастер. — А ты вообще в статье накосячил по самое не балуйся! Рассуждал о крепких черных сиськах, бразильских ягодицах и… — И хорошо, что член не показывал, — прервал я и знаком велел серафиму удалиться на кухню и не мешать мне, что тот и сделал, бросившись рысцой и радостно облизываясь на ходу. — Почему ты сказал «твои»? Это наши дети, ты тоже их воспитывал. Вот и любуйся результатом. — Они не люди, — простонал Хэлл, сдаваясь. — Не люди! Им не понять. Они глаза Талисмана, две причудливо изогнутые утонченные статуэтки, божественные статуэтки, которым неведомо что-то за пределами невозможной красоты и невозможной гармонии, и это хорошо, это нормально, ведь Талисман — центр мировой гармонии и великого Равновесия. Но почему в них совершенно нет снисхождения к существам, ради которых мир и сам Талисман были рождены? Почему им не дано принять многообразие форм и видов и смириться с тем, что по закону равновесия должно существовать и уродство! Относительное уродство. Относительное какой-то абстрактной, случайно избранной красоте. — И ответ, как обычно, лежит на поверхности, мой милый мастер. Ты прочел его прямо в статье, но упустил. — А ты, как обычно, вгоняешь меня в стыд, Моди, — мастер неуверенно сморгнул и поднял журнал. Раскрыл, поводил пальцем по строкам. Минуту. Еще две. Иэн принес сигару, я закурил и присел на краешек стола. — Нет! Ничего не вижу! Слеп твой гений, слеп и туп. — Здесь, — я наклонился и уронил пепел на третий абзац. Хэлл крякнул, сдул пепел и зачитал вслух: — Реплика Ди. «Мне нравятся белые люди, хоть они часто и уроды. Они больше похожи на людей, чем остальные, их внутренние уродства необъяснимо смягчаются. Уродство же других усиливает их внешний вид. Поэтому если негр — подонок, я его вздерну. Но если белый — подонок, я готов дать ему шанс. Потому что мы одного цвета кожи». Ну и? Или я вконец ослеп, или ты водишь меня за нос, старый софист. — Талисман, который ты так возбужденно вспомнил. Талисман возродил их в белоснежных телах, Хэлл. А ведь на выбор была любая расцветка. Синяя кожа, бесцветная кровь, морковные волосы. Но нет, я вынул их из мозга Эллин европейцами, превосходнейшими представителями расы завоевателей, колонизаторов и рабовладельцев. Но — обрати внимание — расы не самых жестоких садистов. Нравы в средневековой Японии, смею заметить, были куда жестче. А монголо-татарские набеги и вовсе заставляют усомниться в том, что у людей есть души, заключенные в сердцах, совесть, благородство или сострадание. — И ты считаешь… — Я не считаю, я знаю. Пусть это превосходство кажется тебе несправедливым, Хэлл. Но сними комбинезон. Какой ты под своей одеждой? Белый? Неужели? Не странно ли? — И теперь ты издеваешься… — инженер в смятении раскатал закатанные рукава рубашки, скрывая руки. — Это может быть простым совпадением! — Хорошо, тогда я тебя добью. Дэза видел? А Аннске? Доводилось вообще встречать чернокожих посланцев с небес? Может, Ашшур? Он правил в Вавилоне полчищами ассирийцев и аккадцев, смуглых и чернявых рабов песчано-глиняной пустыни. Но сам был каким? Правильно. А почему они провозгласили его богом, как думаешь? ПРАВИЛЬНО. — Спасибо, и правда добил, — инженер подошел к сандалиям Дезерэтта и попробовал надеть. Разница в десяток размеров его вряд ли смутила. Я наблюдал молча и прятал улыбку. — А почему? Почему так получилось? — Потому что Господь пришел из Хаоса, отогнав от свежесозданного мира Тьму. Потому что создал Свет — инструмент гонений. У света миллионы длин волн и размеров частиц. Огромное количество, которое посредством Талисмана шло куда? К равновесию. А что такое равновесие, скажешь мне ты, лучший в мире физик. — Равномерное количество света из излучения всех длин волн видимого спектра… и не только видимого… даст нам… — он икнул, — белый. Святые глюоны. Но белые люди не совсем белые! Зеленеют, если их тошнит, синеют, если налакаются спиртным, краснеют от гнева… — Проявляя весь вложенный в них спектр, Хэлл. Смогут ли коренные африканцы похвастать тем же? Им даже макияж на Хэллоуин не смастерить нормальный. — Прости, — его голос звучал почти жалобно. — Не такие уж они и ксенофобы. Но чуточку, самую малость терпимости к убогим, лишенным привилегии зеленеть от зависти… — Они вовсе не завидуют. Они ненавидят. Время белой расы заканчивается, мастер. Даже массовые расстрелы в исполнении Юлиуса мало кого спасут. Оставь близнецам привилегию презрения и небрежения. Лучше вернись в лабораторию. Мало ли, вдруг в отсутствие тебя кто-то все же позвонил в спецвойска.17.06.2015