* * *
Послушайте немного грустной лирики преамбулой. Я хворал. Тихо и страшно. Хронически. Никогда это не афишировалось, но до двенадцати лет меня легко можно было перепутать с клиентом гробовщика, если бы я в качестве неудачной шутки прилёг у него в бюро на стол для прихорашиваний в последний путь. Меня и впрямь следовало перед выходом в общество прихорашивать, запудривая буйно цветущие под прозрачной кожей фиолетовые ветви вен и капилляров. Каждый день своей чертовой жизни я изнемогал, не зная, как это — когда у тебя ничего не болит. Голова и спина. Или голова и шея. Или голова и коленные суставы. Или голова и… ну вы вполне можете теперь сами продолжить эту мысль. Меня пытались откормить. Но желудок болел тоже, протестуя. Мне пытались облегчить страдания, когда весь клан попал на Марс, а я — попал под прицел иномирных врачей и услышал волшебное слово «painkiller». Но оно звенело волшебством недолго. Часть физической боли отнять у меня удалось… а мигрени не прекратились. И под действием лекарств мне показалось, что соображаю я хуже. И я прекратил сотрудничество с официальной медициной, захлопнул дверь с красным крестом, пообещав, что не войду в нее больше ни под каким предлогом. Я до сих пор держу обещание. Переходим к легендарной фабуле. Вернемся в наш чудный ноябрьский день. Или в чудное утро? Милейший сын Асмодея, такой прелестный юноша, нетрадиционно воспитанный, но в меру учтивый и неподражаемый во всём, что касается искрометного юмора и тонкой иронии — наверняка забыл рассказать вам о своём утре. Каждое утро начиналось с борьбы не на жизнь, а на смерть. Попробуйте прочувствовать моё заявление добуквенно. Он не мог самостоятельно подняться с постели — его следовало стаскивать за длинные модельные ноги и окунать в ледяную воду, чтоб хоть немного привести в чувство. Он не мог дышать — в его скульптурный нос следовало насильно вдувать кислород. Он не мог говорить — для этого его следовало воскресить существенно, как Лазаря, а не делать мёртвому припарки. Еще можно было добить, чтоб не мучился. Хотя с последним он блестяще справлялся сам. Ведь это был первый из чертовой дюжины его успешных — или почти успешных — суицидов. Пожалуйста, не прерывайте меня словом. И не возмущайтесь лицом. Отвернитесь, если вам так трудно не ненавидеть меня сейчас. И слушайте дальше. Внимательно. Милейший сын Асмодея родился, как и любой ребенок, несмышленым. Состояние его младенческого разума удручало. А его взрослый облик — жестоко обманывал. Это самое страшное проклятье лжи и лицемерия, что я видел в своей жизни, и я не пытаюсь театрально преувеличить. Большего зла я не видел ни до, ни после, прошу, поверьте. Это справедливо лично для меня и только для меня. Потому что я полюбил безмозглый мотыль, не окуклившийся чертеж, которому лишь предстояло стать картиной чего-то великого и потрясающего. Потому что я выделил его для себя, обвел в жирную рамочку синим перманентным маркером. Заготовке под божество пришлось делить чужую далекую планету с чужими людьми, далекими от морали и прочих ценностей, основополагающих в нашем дикарском, но очень гуманном обществе. Заготовка под божество по чьему-то гнусному хотению пристрастилась к пороку до того, как получила разъяснение в библейских притчах о добре и зле об их цельности и двояковыпуклости, до того, как научилась синтетическому разделению темного и светлого — во благо себе и остальному миру. Ангел был условно бессмертен. Условно. Потому что даже если ваш отец — сам могучий бог-творец или персонифицированное добро, пока вы малы — вы уязвимы. Пока вы щенок или птенец — вас можно украсть из норы или из гнезда, сожрать, растерзать, прикончить самым лёгким способом. И если вас не оберегают… Ангела оберегали. Но плохо. Оформление его тайного опекунства затянулось, увы, из-за несговорчивости его сестры. И пока она с подозрением разбирала по косточкам демоничного папеньку, истинно готового любить и защищать — слишком доверилась мнимой взрослости Энджи, выпустила его из поля зрения, за что и поплатились в итоге все. Я вижу, как истомил вас. Признаться, я люблю томить, оттягивать сладкий миг, до последнего не произнося самое главное. Энджи не знал меры. Как не знал, что углы бывают острыми, улыбки — неискренними, а намерения — ядовитыми. Как не знал, что смерть по глупости и невежеству — банальна. Банальнее некуда. Я был разочарован. Когда понял, что Энджи по уши накачан героином. Почему именно героин? Просто, доступно, эффективно. И еще разок, прислушайтесь — банально. Потому что это очень надежный способ выпасть из реальности, если вам в ней что-то не нравится. Академия и Шагающая крепость были напичканы «отдыхающими» от реальности. Кто бы заподозрил? Сердце Альянса, Беллатрикс, почтенные мужи и их последователи, учителя и ученики. Я выговариваю эти слова и сам себе не верю: я всё выдумал, мне должно быть стыдно. Вот настолько они ощущали себя в безопасности. Достаточно осмотрительные, дозами летальными не баловались и новичков не угощали. Но сын бога и сын демона бессмертен, разве нет? Почему бы смеха ради не продать ему три летальные и не вколоть последовательно? А наутро повторить. И еще. И еще. Он не умер? Браво. Он пристрастился? Да кому какое дело. Ему становилось плохо? О, мои дорогие… Всё хуже. Злополучного второго ноября второго года я напоролся на него в Сити, нетвердо державшегося на ногах, а если точнее — балансировавшего на тоненькой дощечке над пропастью. Она качалась. Он улыбался. Дерзкий, загадочный, безумный. И, конечно, Красивый. Красивый… Ведь лицо смерть не тронула, сама в него втюрилась. А одежда и, особенно, длинные рукава скрывали, что он технически уже пару дней как съеден своей смертью без остатка. Вы хотите знать, почему ему на Марсе хреново стало? Смесь воздушную нам готовили в приблизительном составе как на Земле. Отклонения в пропорции газов несущественные: те же три объемные доли азота, один объем кислорода и душистый перец — то есть углекислый газ, сбрызнутый из пульверизатора водичкой. И без разницы, если там небольшая примесь дейтерия, трития и радиоактивного изотопа железа-59. Если вы не Ангел. И если вы не мертвы. Когда он увидел меня, то, без сомнения, увидел не только какого-то белобрысого парня, но и вечно больного придурка с тараканами, которые жили дружно, программировали дружно и аналитикой занимались тоже дружно. Замечу, я был слишком белобрыс: из-за рака костного мозга волосы получали мало пигмента, и лишь потом я потемнел до шикарного оттенка червонного золота на зависть злопыхателям — когда он меня вылечил. И это известно всем. Но сначала вылечить нужно было его. И я увидел. Я тоже его увидел. Не только мокрую полуночную мечту, выжимающую меня из простыней вместе с улыбками и посыланием к чёртовой матери, но и уничтоженное непорочное дитя. Я пошел за ним поэтому. До сего дня я лгал уверенно, что влюбился, как романтично, роковая встреча. Нет. Меня очаровала смерть. Она была крепче и страшнее моего недуга. Она скалилась так, что моя мигрень уважительно уступила трон, а сама — повесилась. Чужая смерть элегантно дерзила, и загадывала загадки, и окутывала безумием. И, конечно, Красотой. Смерть, вложенная во смерть, в них началась бесконечная рекурсия. Я бы назвал это идеальной западней для такого задрота, как я, ведь я с ума сходил от математики. От чего еще я мог прийти в сильное волнение и возбуждение? Однако я мгновенно возненавидел — всё это. Оно вручало мне и тут же отбирало всё, что вручало. Я не мог потерять Энджи. Я ненавидел Энджи, очутившись с ним рядом в одном капкане. Он таки скрутил меня вместе с простынями, на которых я спал в обнимку с кошмаром, и выжал, невзирая на крики и мольбы. Но я не проснулся. Никто не должен был проснуться. Первая смерть… такая же охренительная и незабываемая, как первый секс. Не вообще первый, а первый с ним. Хорошо, что папенька наконец получил root-доступ, кнут и негласное «вмешивайся всласть». И тут же всем перечисленным воспользовался. Сложно передать, в какой комбинации интегралов и дискретных функций я обожаю его. Да, это нечестно. Да, это как выигрывать у казино всегда. Нужно лишь слегка изменить угол обзора, чтоб понять: я просто стал частью казино. Давайте закончим. С грехом пополам прячущийся от любопытствующего мира, Ангел раскрыл передо мной позор: нательный, внутривенный и душевный. Я обвинил его, чтобы сразу же простить. А потом, разобравшись в сути его младенчества, — устыдиться обвинению. Я бы сказал, что он до сих пор не ведает меры. Тринадцать раз умерший — и теперь бессмертный без всякого риска, безлимитно. А я всё равно боюсь. Что проснусь однажды, а четырнадцатая вылазка мудака с косой и в капюшоне стала… нет, не последней. А на редкость успешной. И мне опять нужно с содроганием сердца трогать заначки по всему дому, проверяя, что он их не трогал. Потому что наркоман. Потому что это не лечится. Потому что настоящие заначки — это вовсе не заначки. Не героин в них и не ЛСД. Потому что там соблазн, тут соблазн, чертова зависимость. Потому что брат, еда, сигареты, виолончель, ELSSAD, океан, обрыв и ветер. И чужое, неаккуратно вырезанное из груди сердце, сырое и увесистое. А он такой страстный, такой готовый влезать на крючок и глотать наживку, попросить кого-нибудь снять с него брюки. Я связался с голым чистым сумасшествием. Но хотя бы мигрени закончились. Я… можете считать это признанием. И я наконец сяду в тюрьму.* * *
QT. (Молчит в нешуточном переизбытке чувств.) Ангел. (Пристально смотрит на Кси.) Ксавьер. (Пристально смотрит на Ангела.) Ангел. Ну, давай… Ксавьер. Ладно. (Подходит к журналисту и шепчет что-то на ухо.) Ангел. (Закуривает.) QT. (Падает на колени.) Пожалуйста, не убивайте! Ксавьер. Но я не могу вас пощадить, мистер. Или могу? Ангел. Не можешь. Зря про тюрьму ввернул, что ли? Слабак. Ксавьер. Да пошел ты, радость моя. (Выхватывает из набедренной кобуры Энджи пистолет и стреляет представителю QT в руку). QT. (Пискляво орёт, хотя ему не больно. Из его левого запястья торчит зеленоватая иголочка, недолго, с минуту, затем крошится в мелкую стеклянную пыль, не оставляя следов. Журналист теряет сознание.) Ангел. Вот и славно. Он поверил. Они всегда верят. Ксавьер. И где он очнется? Ангел. Это не важно. Главное — кем очнется. Ксавьер. А статья? Ангел. Да как обычно — только нашим, в «Вампиреллу». Ксавьер. Думаешь, оборотни продолжат любить тебя такого? Ангел. Они никогда меня официально не любили. За болтовню. Их вечный фаворит — лапочка Ди. Вот пусть наслаждаются его теплотой и лаской. Поехали домой, Жерар приготовит тебе вишневый шербет.21.02.2020