Клыкастое небо

      Скайрини Занзас опустил голову прямо на документы, соприкасаясь лбом с прохладной бумагой. Отделаться раз и навсегда от Вонголы вместе с проклятым отцом и переехать в Японию… Легче застрелиться.       Мелкая девчонка в последний месяц ходила в радужном настроении, вводя в ужас весь офицерский состав, мелких дружбанов и самого Занзаса в ужас. Ребенок не стремился набедокурить, что-то взорвать или кого-то покусать: она активно помогала. И уж лучше бы она подкладывала динамит каждому под кровать: разрушений было бы в десять раз меньше.       Луссурия отчаялся восстановить свою любимую кухню после того, как Тсуна захотела угостить всех фирменными пирожками с мясом, не заметив, что вместо специй случайно просыпала порох. Духовка с первых минут взяла третью космическую и отправилась в полет, в сторону резиденции королевской семьи. Как им в ответ не прилетели ракеты, Луссурия не знал.       Маммон устал прятать свою несчастную лягушку по имени Фантазма от любвеобильного ребенка. Какой-то идиот прочитал малышке сказку о царевне-лягушке, и Тсуна тут же кинулась проверять сказку на деле. Из всех местных лягушек и жаб была выбрана именно Фантазма по нескольким критериям: красивая, умная, ухоженная, а ещё есть постоянный «воздыхатель» в лице аркобалено. Когда одного поцелуя оказалось недостаточно, Тсуна вполне логично предположила, что поцелуй должен быть от мужчины, а именно от самого аркобалено.       — Я не принц, малышка. Да и сам проклят. Видишь, какой я маленький?       Тсуна видела и тут же занялась поиском проблемы. Принц в Варии имелся, по его рассказам, самый настоящий. Осталось склонить этого принца к сотрудничеству. А Маммона тогда поцелует она сама: не зря ведь братик Бел называет её принцессой? Услышав такую логическую цепочку, аркобалено поспешил скрыться в тумане — не дай бог, босс узнает: убьет ведь за педофилию. А маты Бельфегора на следующее утро не слышали только глухие: сложно сдержаться, когда открываешь глаза после сладкого сна, а у тебя на груди сидит мелкая принцесса и на лбу — нечто холодное и квакающее.       Теперь от маленькой Скайрини бегали Фантазма. Маммон и Бельфегор.       Леви просто старался брать все задания, поступающие от Вонголы, чтобы ни секунды не задерживаться в особняке. Как щит семьи, принимающий на себя все удары, он довольно часто возвращался с ранениями — чаще всего, незначительными. В один из дней Леви-А-Тан проснулся в своей кровати от чего-то веселого и тихого пения. Не узнать малышку по голосу было невозможно. Но когда он повернулся лицом к ней, с ужасом заметил иголку длиной в восемь сантиметров, в ушко которой пытались вставить толстую иголку. В воздухе попахивало коньяком, наверняка стащенным у Занзаса для дезинфекции.       — Братик Леви, ты спи. Я сейчас заштопаю ту ранку у тебя на спине. Я у медиков слышала, что раны надо штопать. Они меня еще не учили, и иглы не дали. Но я стащила у горничных иголку, а в журнале нашла шов. Сейчас я тебя подлечу, — вещала Тсунаёши и та-ак мило улыбнулась, показывая иголку.       Леви просто сдуло с кровати, и все последующие дни он передвигался по замку перебежками. Медблок просто разводил руками: ничему серьезнее, чем лечение разбитых коленок и простуды, ребенка не учили.       Скуало и Занзас были единственными, кто не удостоился помощи маленькой Скайрини. Небо и Дождь часто отсутствовали в замке, а если и были в замке, то либо закрывались в кабинете, либо отсыпались. Тсуна безумно по ним скучала, но старалась вести себя потише ради них. Поэтому она просто отобрала у Хаято весь динамит и куда-то спрятала, а Ламбо загоняла играми на опушке до такой степени, что младший едва перебирал ножками до своей кровати. Мукуро и вовсе был тихим ребенком до поры.       Рокудо Мукуро мало помнил хорошего в своей жизни. Зато плохих воспоминаний набралось бы на целую взрослую жизнь, да и не у каждого взрослого психика такое выдержала.       Единственное, в чем он был уверен — родители любили его. Мукуро помнил их: утонченная матушка любила писать стихи по вечерам и читать сказки своему маленькому иллюзионисту. Отец чаще всего сидел рядом и потихоньку обучал контролю над иллюзиями: по двору бегали собаки, единороги и прочая живность. Силы мужчины хватало только на создание бестелесных иллюзий, которые не могли нанести физического вреда, да и в Эстранео он значился шпионом, а не боевиком.       Резкий переворот в мафиозной семье разрушил их идиллию. На глазах Рокудо лишили головы отца, прицельным выстрелом в лоб убили мать, а потом надругались над её телом. Мальчик не слишком хорошо всё помнил, но один момент был четким и ясным — осознание собственной силы. Внутри словно вырывалась буря, такая промозглая, немного прохладная, успокаивающая. Пламя Тумана вырвалось наружу, заставив потерять ориентацию в пространстве мучителей, чтобы через минуту толстые лианы расплющили их тела в своих объятиях.       Следующее, что помнил Мукуро — сырые стены тюрьмы их мафиозной семьи. И куча детей из разных концов света. Тишина при таком количестве народа угнетала всё больше, а стоило кому-то заплакать или закричать, его пронзало невероятно количество электричества. Шокеры — как потом узнал Рокудо, любимый вид оружия шпионского отдела, в котором не любили кровь и кишки. А теперь их носили сами Эстранео — то, что от них осталось. Теперь уже бывшие Эстранео.       Боль и тьма сплетались между собой в единый клубок. Не было ни одного просвета тепла и улыбок, только смерти, грязные холодные стены и судороги от электрического разряда.       За что?       Рокудо не знал. Как и не знал, сколько протянет. Кто-то из старших вёл счет дней, и на исходе третьего месяца где-то наверху прогремел взрыв. Стены камер зашатались, посыпалась крошка. Крики ученых смешивались с предсмертными хрипами. Дети хватались за головы, сжимались в комки и кричали, несмотря на боль от шокеров. Чью-то камеру завалило землей, внося ещё больше паники, хотя почему-то Мукуро был уверен: дети из той камеры живы. И действительно: когда стихли последние взрывы, куча камней поднялась и показалась огромная лягушка, а под ней — целые дети.       Иллюзия, Мукуро сразу это почувствовал. Послышался звук открывающей клетки.       — Дети, выходите все наверх. Вас сейчас разберут по приютам, но сначала немного подлечимся.       Люди сменяли друг друга, смешались в сознании. Мальчик просто шел куда-то со своей группой. Видя впереди солнечный свет. Он помнил его: теплого, светлого, необходимого. И даже не разобрался, когда успел оказаться отделенных от всех детей, в машине с какими-то людьми.       Только чувство какого-то бесконтрольного счастья.       Пару дней спасеныш метался в бреду, по полу ползли разнообразные гады в стиле лучших ужастиков столетия, и только под дружным воздействием Вайпер и Тсуны удавалось выводить парня из плена собственных иллюзий. Мармон держал Рокудо в ежовых руковицах. Пламя Тумана, необычайно сильное для его возраста, уничтожало мозг мальчишки, выплескивая из подсознания все страхи, сны, пульсировало болью и жаром. Но было что-то, что помогало балансировать на грани.       Теплые карамельные глаза смотрели на него отчаянно тепло. Страх, преследовавший его всё время, неожиданно куда-то растворился, словно и не было. Парнишка чувствовал себя в полной безопасности, словно найдя в этих глазах свой дом. Хотелось дотронуться до девчачьего лица, чтобы убедиться в реальности происходящего, но руку удалось поднять с огромным трудом лишь на мгновение.       — Ай, — прошипела девочка, отвернувшись и потирая затылок. — За что?!       — Нечего выражаться. Я еще поговорю с Занзасом о методах воспитания и о том, что у некоторых слишком длинный язык, — заворчал Аркобалено, опускаясь на колени девочки.       — Но он же очнулся!       — Это не доказывает эффективность твоего метода! И дети не должны так выражаться!       Мукуро был молчалив, упрям, и сблизился он только с Туманом Варии. От их тренировок и постоянных стычек в восторге была только Тсуна — искренне — и двое оболтусов — с тяжелой руки Тсуны. Девчонка постоянно лезла к спасенышу, причем весьма тактично, окружив его сестринской любовью. Через неделю Рокудо можно было найти либо с Маммоном, либо с компанией проказников, потихоньку вливаясь в их коллектив.       Оставалось всего три недели до переезда в Японию.       Совсем рядом просвистела пуля.       Итальянский лес вновь звенел от напряжения. Где-то совсем рядом была опасность. Оборотни резко прервали свою охоту, дав стаду оленей уйти. Черный волк напряженно порыкивал, пытаясь уловить запах чужака, и накрыл собой рыжего волчонка. Обычно храбрый детеныш неожиданно заскулил и начал дрожать, словно осенний лист. На попытки сдвинуть его с места малыш не реагировал.       — Тсунаеши, соберись, — уговаривал Карлос, напряженно вглядываясь в сумрак леса. Он чувствовал опасность так явно, словно она была у него за плечом, но не мог ни увидеть, ни услышать. И была четкая уверенность, что ничем хорошим стычка не закончится. — Дозовись до мелких и прикажи им бежать в замок, за помощью.       Малышка пыталась собраться с мыслями, отгоняя неприятные ощущения. Она не знала, что происходит: всё внутри буквально било в барабаны, сводя судорогой и страхом мышцы. Тсуна не видела его, не слышала, но ощущала: ауру, такую знакомую, наполненную ненавистью и злобой. Он был здесь, где-то совсем близко. Заставлял, подчинял…       — Склонись, сдайся, — шептало звено, насмехаясь. — Ты ничто перед ним. Ты никогда не была свободной от Его влияния. Вспомни…       «Маленькая сучка… Удар. Лучше бы ты не рождалась… Удар. Ты — темная тварь, сдохни уже!.. Удар. Я подчиню тебя навсегда… Удар. Снимай штаны… Удар. Удар. Удар. Удар-удар-удар-удар…       Она должна собраться. Нельзя, чтобы Он дотянулся до Хранителей. И тем более до Варии.       «- Бегите! Все!»       Лишь бы все остались живы. Лишь бы Он не нашел их, не дотянулся, не убил. Ему нужна только Тсунаеши, пусть лучше так и останется.       Удар. Удар. Удар. Выстрел-выстрел-выстрел-выс…       Это бьется сердце внутри? Или это реальность? Что произойдет, если открыть глаза?       Давай же, ты больше не та избитая девчонка. Ну же, Тсунаеши Скайрини, покажи, кто тут вариец!.. Хотя бы просто встань, а там разберешься. Это же так просто!       Звено противно смеялось. На чистом упрямстве Тсуна открыла глаза, чтобы увидеть безжизненные, залитые кровью волчьи глаза, а в следующую секунду — окровавленные руки своего мучителя.       Чертово звено не переставало смеяться в темноте.