Уроки каллиграфии

      Из года в год 31 декабря у Яна в голове маячила только одна мысль. Собираясь вместе со своей семьёй за праздничным столом, парень думал лишь о том, чтобы новогодняя ночь прошла как можно скорее, а лучше бы и все праздничные дни, в которые отец был дома, промчались галопом. При этом что в 15 лет, что в 21 год Ян мало понимал, в чём заключался смысл устраиваемого родителями дешёвого фарса.        И отец, и мать Яна на протяжении многих лет придерживались традиции совместного застолья по праздникам. Это была ещё одна из тех вещей, водившихся в семье Яна исключительно для того, чтобы поддерживать иллюзию счастливой жизни. Яну сложно было найти какое-либо здравое объяснение такому лицемерию. Родственников или гостей в дом никогда не приглашали, а с соседями никто не пересекался — играть было не для кого. Яну претила идея того, что новый год обязательно должен отмечаться в кругу семьи, однако, несмотря на свою неприязнь к этому обычаю, он давно оставил попытки спорить на этот счёт. Создавалось ощущение, что родители Яна видели в редком совместном времяпрепровождении какое-то особое извращённое удовольствие, и парень не раз проигрывал в борьбе за то, чтобы воззвать к их разумности.        Собираясь вместе на новый год, отец и мать Яна будто бы стремились хотя бы на несколько часов вернуться в настоящем к своему безвозвратно ушедшему прошлому, в котором они действительно любили друг друга и ещё не были просто существующими сами по себе жильцами одной квартиры. Ян даже бы мог примириться с этим, если бы его родителям в самом деле удавалось умерять своё пренебрежительное отношение друг к другу и на время праздников их перебранки прекращались. Но, к сожалению, новогодняя суета многих делает ещё более раздражительными, а в семье Яна с течением лет муторный общий быт усугубил ситуацию настолько, что его мать и отец дошли практически до полного взаимного непринятия. Вследствие этого отец Яна последние несколько лет начинал «отмечать» новый год уже с самого утра, чтобы к вечеру быть в такой кондиции, которая позволяла ему вообще не обращать никакого внимания на выводившую его из себя жену. Мать Яна, в свою очередь, как и всегда, старательно делала вид, что не замечает пренебрежения мужа, превращалась в куклу с искусственной улыбкой и заученными добрыми фразами и дружелюбным поведением старалась создать уютную и тёплую атмосферу праздника.       Не было ничего удивительного в том, что в подобной обстановке Яну было едва ли не хуже, чем в обычные дни. Наблюдая за жалкими попытками матери устроить праздник и выходками выпившего отца, он чувствовал себя особенно покинутым и отстранённым. Тем не менее так уж было заведено — исполнение своей роли по умолчанию являлось обязательным для каждого члена семьи.        Мать Яна накануне нового года убиралась и готовила, а отец с сыном закупались продуктами и наряжали ёлку. Все приготовления к празднику обыденно делались за один день, потому что заранее никто не находил в себе сил и желания заниматься хлопотами, которые каждый в глубине души считал бесполезными. Так было и в этот год, с небольшой разницей в том, что Яну удалось избежать похода с отцом по магазинам. Яну определённо бы это аукнулось, но отец сам написал ему утром 31 декабря, что не собирается ждать, пока он вернётся с очередной ночёвки, поэтому парень не стал торопиться и приехал домой от Кости, когда отец уже закупился и доставал с антресоли ёлку и коробки с игрушками. Живую ёлку семья никогда не покупала, в отличии от Кости, с которым несколько дней назад Ян вместе ходил на ёлочный базар.        Освежающий запах хвои был живее запаха пыли.        Худо-бедно дотянув до вечера, наряжая искусственное дерево и отчасти помогая матери с сервировкой праздничного стола, Ян постепенно погружался в уныние. Практически всю неделю он провёл вместе с Костей, и свойственное ему ощущение потерянности, которое он испытывал, оставаясь наедине со своими родителями, поистёрлось, чтобы теперь на контрасте ударить с удвоенной силой.        Вешая стеклянные шары на ёлку, Ян думал о том, что они были такими же хрупкими, как и вся существующая в родительском доме бутафория. Протирая полотенцем фужеры и смотря на блестящий натёртый хрусталь, он думал о том, что дорогая посуда при ударе об стену издаёт дешёвый звук. Разрезая гранат на дольки и кладя их в вазу с мандаринами, яблоками и бананами, он думал о том, что с радостью порезал бы этот фрукт для человека, который умел искренне улыбаться, а не для манекенов с криво растянутыми ртами. Яну было тошно, и за мелкими поручениями матери он пытался забыться, чтобы вновь расползающаяся в груди пустота не поглотила его. Он старался думать о Косте и о том, что, когда досидит до курантов, уедет назад к нему, но от этого ему не становилось лучше.        Ян вообще не хотел оставлять Костю одного, потому что без него мужчина в очередной раз отмечал бы новый год в одиночестве. Ян осознавал, что для Кости это едва ли было чем-то особенным, но от мысли о том, что ему необходимо находиться в компания своих безразличных родителей вместо того, чтобы разделить праздник с любимым учителем, на его душе было неспокойно. Он пообещал Косте приехать после 12 ночи, а до этого времени планировал продолжать играть в семейном спектакле предназначенную ему роль послушного сына, чтобы не вызывать никаких лишних вопросов.        Около девяти вечера семья уселась за стол. На фоне был включён телевизор, по которому в миллиардный раз крутили наизусть всем известную советскую комедию.        — Наконец-то, — проворчал мужчина, накладывающий себе оливье. — Думал, мы есть в этом году уже больше не будем.        — Если бы вы помогали мне готовить, было бы быстрее. Приятного всем аппетита, — через силу улыбнулась женщина.        — Спасибо, тебе тоже, — Ян положил себе салат и привычно уткнулся в свою тарелку. Попробовав, он добавил: — Вкусно вышло.        — Если бы ты столько не наготавливала, мороки столько и не было бы, — мужчина не мог оставить без комментария предыдущую реплику жены. — Вкусно, невкусно — к чему нам десять разных блюд? Ты их сама потом будешь есть все праздники, что ли?       — Ну, знаешь, в итоге почему-то всё всегда съедается. И в первые дни нового года я стоять у плиты опять не хочу, так что лучше переготовить, чем сделать мало, — улыбка на лице женщины поблекла.        — Так говоришь, будто с утра до ночи на работе пашешь, что даже у плиты стоять сил нет. Намного лучше весь балкон салатниками и кастрюлями забивать, где им не место.        — Да, представляешь, готовка тоже может выматывать. И ничего с твоим балконом не случится, — голос женщины засквозил язвительностью.        — Не знаю, что тебя там выматывает. Спишь полдня и ничего больше не делаешь толком, хотя могла бы уже и на работу выйти, чтобы не жаловаться. Просто маешься от безделья, привыкнув на всём готовом жить.        — Ты сейчас хочешь упрекнуть меня в том, что содержишь меня?        — Такую, как ты, ещё попробуй в чём-то упрекнуть, ты же голову откусишь сразу.        — Конечно, я же типичная жена-мегера. Змея, которая тебя кормит, обглаживает и обстирывает.       — Не начинай.        — Это я начинаю?        — Я всего лишь сказал, что ты могла бы выйти на работу, чтобы не пилить мозги ни себе, ни другим. Твой ненаглядный сын уже вымахал, ты из него ни черта нормального не вырастила, так может хоть на старости лет где-то себя проявить ещё сможешь, раз как мать не вышла.        — На старости лет? Ты забыл, что я моложе тебя? Ну хотя, да, действительно, куда мне до твоих молоденьких секретарш, — женщина гневно скомкала салфетку. — И почему ты мне говоришь о том, что я нормально не воспитала Яна? Это, по-твоему, только моя забота была? Будто тебя его воспитание не касается.        — Я, как ты могла заметить, работал и работаю, чтобы вы жить могли нормально. И ты из-за этого, видимо, расслабилась и по своему образу и подобию сделала из Яна непонятно что. Твой сын должен был родиться бабой, чтобы с таким воспитанием сидеть потом на чьей-то шее, как и ты.        — Он твой сын ровно в такой же степени, как и мой. Не забывай об этом, — прошипела женщина. — Равнодушие ко всему, которое тебя бесит, у него как раз от тебя.        Уставшая друг от друга пара разговаривала между собой так, словно их сын рядом не присутствовал. Ян с бесцветным лицом молча жевал оливье. В один момент он перестал слушать перепалку родителей и стал повторять про себя строки из «Дао дэ цзин».        Безволие есть свойство Дао. Всё в мире рождается из жизни, а жизнь рождается из пустоты. Дао…        Ян мысленно не проговорил и нескольких отрывков, как его отвлёк хлёсткий звук пощёчины. Поддатый мужчина, не выдержавший правды, которая вырывалась изо рта жены, ударил женщину. Мать Яна от этого зависла на секунду, а затем вскочила с места и закричала:       — У тебя вообще никакого уважения ко мне не осталось! Посмотрела бы я, кто из твоих любовниц стал бы с тобой спать, если бы они знали, что ты можешь поднять на женщину руку!        — Угомонись, истеричка. Кто на тебя руку поднимал? Шлёпнул немного, чтобы ты орать перестала.        Женщина взяла почти полную тарелку, стоявшую перед её мужем, и с силой опрокинула её на пол, отчего та разлетелась на мелкие осколки. Мужчина тоже поднялся из-за стола и злобно произнёс:       — Если ты ещё что-нибудь разобьёшь в моём доме, то ты действительно узнаешь, что такое, когда на тебя поднимают руку.        — Неужели? — мать Яна взяла бокал, из которого мужчина до этого выпивал.        — Не провоцируй, — отец парня не успел договорить. Бокал разбился о кухонную плитку.       Ян мало понял, как через мгновение оказался между родителями, удерживая руку отца, замахнувшегося на мать.        — Пожалуйста, давайте успокоимся. Сегодня праздник всё-таки, — его голос был до абсурдности безэмоциональным и ровным. — Давайте я сейчас всё уберу, и мы…        — Успокаивать нас ещё будешь, сопляк? Не лезь, — прорычал мужчина, вырывая свою руку из хватки сына. — Может, и ругани было бы меньше, если бы не ты.        — Я с этим человеком за один стол сегодня больше не сяду, — раздражённо фыркнула женщина за спиной Яна.        Примирение провалилось, и весь праздничный вечер, изначально имевший мало шансов на успех, был неминуемо испорчен. Родители Яна разошлись по разным комнатам, а парень остался на кухне один. Он окинул взглядом ломящийся от еды стол и буквально со стороны увидел, как несколько минут назад сидел за ним и насколько убого это было.        Царство теней без цвета.        Постояв так ещё какое-то время, смотря в пустоту, Ян ушёл в ванную. Заперевшись, он взглянул на себя в зеркало и зашептал мантру своему отражению:       — Отец оплатит последний семестр учёбы, ты получишь диплом и съедешь... Отец оплатит последний семестр учёбы, ты получишь диплом и съедешь... Отец оплатит…       Его рука потянулась за кейсом с лезвиями для бритвы.              

***

             Костя сидел в гостиной с Чжэньчжу на коленях и пил шампанское. Около часа назад он созвонился по видеосвязи с Андреем и его женой и поздравил их с наступающим.        Пара сообщила ему новость о том, что в новом году у них ожидается пополнение в семействе. Костя был искренне рад за друга и, когда звонок завершился, открыл вторую бутылку шампанского, чтобы выпить за счастливую семейную пару.       Он пил и размышлял о том, что жизнь всё-таки слишком быстротечна. Прошёл ещё один год, хотя Косте казалось, что он совсем недавно выпустился из университета и только вчера познакомился в общей компании с Андреем. В действительности же прошло около десяти лет, его друг стал квалифицированным врачом, а сам Костя преподавал в университете таким же студентам, каким сам когда-то был. За это время Андрей женился, и теперь у него должен был родиться ребёнок. Это было нормально. Это было правильно. Это было хорошо. Костя же смог почти в совершенстве овладеть самым сложным в мире языком и сейчас, пусть и не своим собственным детям, мог передавать свои знания. Это тоже было в какой-то степени нормально и правильно. Но было ли в этом что-то хорошее?        С каждым выпитым фужером радость Кости за друга медленно улетучивалась. На дне бутылки его ждало уже совсем другое, совершенно противоположное солидарности мрачное чувство — зависть. Стремясь подавить негативные мысли и головокружение от сильно газированного напитка, он откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза. Он поглаживал Чжэньчжу и забормотал себе под нос:       — Не расстраивайся, старина. У тебя ведь тоже всё не так плохо. По крайней мере ты всё ещё на ногах и можешь что-то делать. И у тебя есть...        Костя замолк. У него язык не повернулся сказать, что у него был Ян. В глубине души Костя осознавал, что все его взаимоотношения с молодым человеком были одной огромной ошибкой, которую он допустил из-за своей слабости. Может, они и начали встречаться, но Костя понимал, что эти отношения, как и все предыдущие, были тупиковыми. По сути, он не мог дать парню ничего, кроме того, чтобы обучить его китайскому. Он не мог стать для него ни надёжным любовником, ни тем более настоящей семьёй, в которой Ян нуждался.        Предпраздничная неделя, проведённая с Яном, была пропитана самым настоящим новогодним волшебством, которого Костя никогда прежде не знал. Они вместе украшали ёлку, смотрели фильмы, готовили, и для них год кролика наступил явно раньше положенного срока. Когда Ян был рядом, даже самые простые вещи приносили удовольствие, с ним всё вокруг было ярким и светлым.        Тем не менее несмотря то, что Костя ощущал себя полноценным в обществе Яна, он также понимал, что имел возможность лишь временно наслаждаться теплом солнца, которое ему на самом деле нисколько не принадлежало и которое он не имел права прятать себе за пазуху, чтобы согреться. Более того, ему было известно: солнце обжигает, если слишком долго на нём находиться, не прячась в тень. Костя боялся сгореть.        Но может ли небесное светило быть виноватым в ожоге человека, если тот сам подставил своё обнажённое сердце под его палящие лучи? Пытаться удержать солнце на небосклоне и просить его светить только для себя было опасным и одновременно до глупости самовлюблённым.        — Я ужасно с ним поступаю, верно? — почёсывая кошку за ухом, спросил Костя. — Чжэньчжу, как думаешь, мне стоит ему рассказать, пока между нами всё не зашло слишком далеко?        Кошка встрепенулась и спрыгнула с его колен.        — Ты настолько сильно меня осуждаешь?        Чжэньчжу поджала хвост и спряталась за диван. Костя услышал доносящийся из коридора звук отпираемой входной двери.        — Ян? Почему так рано?       Костя покосился на опустошённые бутылки и, поняв, что никуда деть он их не успеет, вышел в прихожую. Когда он увидел зашедшего в квартиру молодого человека, на какую-то секунду у него перехватило дыхание.        Ян выглядел до безумия нездорово. Его волосы были растрёпаны больше обычного, а щёки как будто бы были очень сильно обветрены до почти пунцовой красноты. На Яне была накинута только расстёгнутая толстовка, из-под которой виднелась белая рубашка. Костя не знал, что нелепость празднования нового года с семьёй доходила до того, что мать Яна убеждала всех одеваться понаряднее. На улице стоял крепкий мороз, и Костя был шокирован тем, что на Яне даже не было куртки, не говоря уже о шапке. Но самым пугающими в его внешнем виде были его глаза. Они были остекленевшими, как у мёртвой рыбы.        — Учитель Хай, я так рад, что вы ещё не спите! — воскликнул Ян.        — Ещё даже полночи нет. Детское время для китаистов, поэтому с чего бы мне спать. Тем более в новогоднюю ночь, — Костя медленно подошёл к парню, рассматривая его. По голосу Яна он слышал, что тот был очень сильно пьян.        — Не хочешь погулять? Там так свежо! И сейчас все салюты пускают, — Ян схватил Костю за руки, заставляя его поморщиться от ледяного прикосновения. — Пойдём! Красиво очень!        — А-Ян, где твоя куртка? И ты что, ехал без шлема?        Костя не стал спрашивать о том, почему Ян опять сел за руль пьяным. Об этом с ним стоило говорить, когда он будет более трезвым.        — Я забыл всё дома. Но на улице не холодно! Если боишься замёрзнуть, я могу дать тебе свою толстовку, — Ян отпустил Костю и принялся стягивать с себя кофту.        Ян остался в одной рубашке, и, увидев, что скрывала под собой толстовка, Костя почувствовал невероятную боль, граничащую с негодованием и растерянностью. Его замутило, но он подавил в себе рвотный позыв. Такая острая реакция была неожиданностью даже для него самого, потому что он не боялся крови, но от крови Яна ему становилось до помутнения в глазах нехорошо.        На белой ткани в области предплечий выступали большие багровые пятна. Подумав о том, что мокрые рукава рубашки могли обледенеть на морозе и примёрзнуть к повреждённой коже, Костя ощутил, как его глаза защипало. Стараясь держать себя в руках и говорить спокойно, он сказал:       — У тебя кровь идёт. Давай сначала обработаем порезы и всё-таки отогреем тебя. Как-то мне слабо верится, что ты не замёрз.        — О… — Ян озадаченно посмотрел на свои руки. — Прости. Я их перевязал, чтобы ты не видел. Наверное, плохо затянул бинты.        «Какой же он всё-таки ещё ребёнок», — вздохнул Костя и поторопил парня, чтобы тот не успел переключиться на какую-нибудь другую мысль.        — Давай, давай. Разувайся и пойдём на кухню.        — Раз учитель Хай так просит этого ученика, — Ян скинул кроссовки и последовал за Костей на кухню.        — Садись. Сейчас достану аптечку.        Костя хотел было подойди к кухонному шкафчику, но Ян внезапно обнял его сзади.        — Ты такой хороший. Спасибо тебе за то, что заботишься обо мне.        Костя замер. От Яна исходил металлический запах крови, и его руки были холодными, словно у мертвеца. Но спиной Костя чувствовал, как в чужой груди билось живое и горячее сердце, и он вынудил себя проглотить все свои прошлые мысли. Он уже пообещал Яну быть с ним, и, видя, что происходило с парнем, отказаться от своих слов не мог. Его солнце должно было продолжать светить, а для этого хотя бы кто-то должен был поддерживать в нём огонь, чего бы это ни стоило в дальнейшем.