You want me off this rooftop,
Convince me that life’s not a gathering
Of pain and despair.
Когда Аарон получил загадочное сообщение от Александра, со словами: «Прости меня за всё. Прощай.», он почему-то не встревожился сразу же. Когда же он начал волноваться, то первое, что его напугало так это то, что сообщения Алекса на этом прекратились. Он не продолжал печатать, не пустился в длинную болтовню о том, за что он сожалеет, и еще о каких-то пяти совершенно несвязных вещах. Второе, что его беспокоило, – это то, что Алекс не ответил ни на одно из его сообщений с вопросами, и его телефон, по-видимому, был выключен, когда он попытался позвонить. И последнее - лица Анжелики Скайлер и Томаса Джефферсона выглядели встревоженно, когда он сообщил им об этом. Но только, когда он стоял перед блестящей стеклянной дверью больницы, заставляя себя просто двигаться, как все люди, спешащие вокруг него, это действительно поразило его, все дыхание покинуло его тело. Александр всегда ругал - вернее сказать, привык ругать (блять, как долго это продолжалось? Должно быть, прошло много лет конкуренции и подколок по этому поводу) – Аарона за то, что он никогда не высказывал своего мнения, за то что, он “говорил меньше” и никогда не занимал чью-либо позицию. Аарон думает, что ему стоило бы разозлиться сейчас, однако, он просто сидит у стены, отстраненно набирая номера Лафайета и Маллигана, его глаза даже не затуманены никакими эмоциями, когда он наблюдает за орущими друг на друга Анжелику Скайлер и Томаса Джефферсона. Он молчал, просто принял свою обычную позицию, хотя Анжелика тоже набросилась на него, он никак на нее не отреагировал, не на что было обидеться. Это защитило его от ее гнева, но он уверен, что Алекс будет ворчать на него за это. Отлично. Может быть, если его сильно разозлить он встанет, блять. Гнев всегда был верным способом заставить Александра Гамильтона отреагировать. Почему это не может сработать в этот раз? Аарон не видел тела. В отличие от остальных, он не хочет. Алекс на самом деле не ушёл, у Аарона нет видимых доказательств, чтобы в это поверить. Он может просто... воздержаться от формирования мнения, в чем его всегда обвинял Гамильтон. В тот момент, когда Анжелика начала кричать на растерянную девушку с растрепанными волосами, которая невнятно произносила слова, как будто для них требовалось слишком много усилий, а Элизабет жалобно протестовала на заднем плане, это внезапно стало слишком. Аарон разворачивается и выбегает, ошеломленный всем этим, не обращая внимания на то, заметил ли кто-нибудь его уход. У Тео блестят глаза и она улыбается, когда он забирает ее из школы, она радостно болтает обо всём на свете, и сердцебиение Аарона успокаивается, когда он слушает ее, как будто он может сшить себе одеяло из иллюзии нормальности и зарыться под него. Как будто ничего не произошло. Он делает обычные дела, его мозг сосредоточен на стоящих перед ним задачах, пока Тео не пойдёт спать, а Аарон не обнаружит себя в комнате, которую он когда-то делил с Теодосией. Тогда до него доходит. Его родители. Его сестра. Его первая и единственная любовь – его жена. Его… Александр Гамильтон. Аарону нравится думать, что они были друзьями – черт возьми, Александр был его самым близким и давним другом, – но он всегда осознавал, что был слишком уклончивым, любящим соперничать, в целом не способным помочь, так что это было правдой со стороны Александра. Неважно, как сильно они заботились друг о друге, неважно, как долго они знали друг друга, он не был достаточно близок, чтобы Алекс посчитал его достойным разговора по душам. Сейчас это доказано больше, чем когда-либо. И, блять, может быть, он еще не испытывает всего горя, которое ему действительно следовало бы испытывать (что с ним не так, почему он не может просто чувствовать...), но он чувствует пустоту. Невозможно не чувствовать этого, когда две жизни были так запутанно переплетены, как у него и Александра. Он мягко устраивается на матрасе, который раньше делил с тезкой Тео, и тяжело дышит. Здесь больше нечего сказать.