Видящий

      Пробуждающееся от дремотного сумрака сознание морщилось и кривилось в липкости, окутавшей всё тело архитектора. Андерсона пробило судорожной лихорадкой, и попытавшись плотнее укутаться в невесомое пуховое одеяло, он ощутил, что оно мокрое насквозь.       Окончательно пробудившись от мерзкого, холодного прикосновения влажной ткани, Британец с трудом разлепил припухшие веки, стирая со лба и шеи бегущие ручейки-струйки пота, и беззвучно выругался, когда хриплый кашель сорвался с уст, удушливо раздражая простуженное горло.       Если быть до конца откровенным, Джон с самого начала понимал всю нелепость выбора гардероба для двухнедельной морской прогулки, когда накидывал осеннее пальто на плечи и запускал ступни в тонкие кожаные туфли. Но, как свойственно всякому человеческому существу, надеялся, что его-то минует промозглая кара, его-то обойдёт знакомство с пронизывающим морским нордом. Он всячески уверял себя, что проведёт это время в уютной тёплой каюте и носа не покажет в зимнюю стужу на открытую палубу, но судьба-злодейка распорядилась иначе, и вечно попадающий впросак во всём, что не касалось профессиональной деятельности, Андерсон всё же умудрился подхватить злополучную простуду.       Лайнер двигался на полном ходу, и температурящий архитектор чувствовал каждый его удар днищем о разрезаемые волны. Их обоих — и судно и охваченного лихорадкой человека — штормило и кидало в разные стороны, неравномерно подбрасывая вверх, заставляя все внутренние органы непроизвольно сжиматься. А спустя долгие секунды — резко срываться вниз, глубже, чем в самые недра земли, ощущая желудком панические спазмы.       Не желая дольше находиться в объятиях отсыревшей постели и тем более быть доведённым до очередной встречи с фаянсовым другом, Джон, собрав остатки сил, заставил себя подняться и, не удержавшись на ослабших ногах, медленно пополз прямиком на пол, облокачиваясь о край кровати. Его замутило, а перед глазами заплясали разноцветные мушки–искорки. Попытавшись совладать с собственным телом, Андерсон набрал в лёгкие побольше воздуха, прикрыл глаза, небольшим усилием сдавил переносицу пальцами и, аккуратно потирая закрытые веки, сконцентрировался на собственных лопатках, упершихся о жёсткий край деревянного каркаса. Он отвлекался и заменял одни неприятные ощущения другими, дурача сознание и самого себя. Он убаюкивался подбадривающими: «Это всего лишь простуда», «Это лишь взволнованное море», «Это только твои необоснованные страхи», и постепенно приходил в себя.       Тошнота медленно отступала, оставляя за собой тонкое послевкусие горечи. Зрение удалось сфокусировать на столбике сигаретных пачек, башенкой возвышавшихся на тумбочке. А руки и ноги вновь наполнялись тёплыми волнами схлынувшей в неизвестность крови, возвращая прежние силы.       Британец не стал торопиться с новой попыткой встать на ноги, предоставляя организму возможность восстановиться, и просто позволил себе безвольно сидеть на полу, расслабляя выкручиваемые болезнью мышцы.       Ещё каких-то десять лет назад он чувствовал себя бодрым, полным сил и готовым сворачивать горы, коль придётся. Такое слово, как «простуда», и уж тем более болезненное состояние, были для него незнакомы. А теперь, в свои тридцать пять, только за прошедший год он умудрился трижды подхватить эту заразу. «Не безосновательно!», — в сотый раз выругал он себя за «Gloverall и CROCKETT», пообещав впредь внимательнее прислушиваться к собственным инстинктам.       То ли прыжки «Попутчика» стали менее ярыми, то ли сам Джон окончательно пробудился и пришёл в спокойное состояние, но спустя пятнадцать минут ему удалось даже снять с тела насквозь пропотевшую майку — чёрную, без принтов и надписей. А также слегка облагородить заросшее щетиной лицо, подставляя то под струи тёплой воды.       Его по-прежнему било мелкой дрожью. И не удивительно. Он ощущал каждой клеточкой тела, как кожа горит огнём, а воздух вокруг казался таким холодным, словно путешествие непременно должно было привести во льды Северного Полюса.       Плохо соображая, Андерсон попытался отыскать на замену мокрой майке новую, но осознал, что все недавно купленные вещи, а с ними и старые, были безжалостно отправлены в прачечную и не могли материализоваться в его каюте, предугадывая нерасторопность своего хозяина.       Удручённый собственной недальновидностью, Джон даже не нашёл сил на злость в свой адрес. Он сорвал влажное постельное бельё с кровати, складывая то максимально аккуратно, насколько это позволяли сделать плохо гнущиеся пальцы. Убрал его в пакет, предназначенный для грязных вещей и, схватив купленную вчера аляску, натянул ту прямо на голый торс. Джинсы он тоже надел, морщась от неприятных ощущений прикосновения грубой ткани к растревоженным нервным окончаниям горящей кожи. Лишь в этот момент, измученный восприятием тела, Джон понял, что непростительно сглупил, купив всё необходимое для пребывания на холодной, продуваемой ветрами палубе и ничего — для комфортного отдыха в каюте.       Бросив голую подушку к изголовью кровати, Британец облокотился на неё, с ногами забираясь на постель. И совсем по-детски, прижимая колени к груди, обхватил те одной рукой, а второй поднял трубку аппарата для внутренней связи и ткнул в единственную на корпусе кнопку.       Администратор поприветствовала его заученной фразой и доброжелательной интонацией, и Андерсон невольно задумался над тем, как на самом деле мог звучать голос девушки в обычной жизни? Довольно часто он ловил себя на странных размышлениях об окружающих его людях, а в особенности о тех, кого ему вряд ли суждено было бы встретить дважды.       Думает ли ещё кто-нибудь о подобных мелочах? Как она отвечает своему возлюбленному? Говорит ли столь любезно с кассиром в магазине? А с официантом, обслуживающим её в ресторане? Сколько она работает на «Попутчике»? А сколько ещё проработает? Это дело всей её жизни или временный заработок? Как она будет выглядеть в старости?       Ему казалось, знай он ответы на эти вопросы заранее, говорить с незнакомкой было бы в разы проще. Если на минуточку представить, что она дорабатывает на лайнере последние дни и вскорости забудет о промозглой стуже, недовольных клиентах, маленькой зарплате… Что, если ей приходится мило улыбаться и ласково разговаривать? Должно быть, она испытывает невероятный стресс? А ведь, знай он это заранее — он мог бы просто сказать ей: — Оставь этот лживо-вежливый тон. Мне не нужно особого уважения. Я ничем не лучше и не хуже тебя. Мы равны по законам природы и человеческого естества. Всё это скоро закончится. Просто потерпи.       И это упростило бы их беседу.       Выслушав клиента, девушка на том конце провода попрощалась столь же любезно, как и поздоровалась, пообещав сделать всё возможное, дабы удовлетворить его просьбу.       Постукивающий циферблат настенных часов тихонько брякнул, заставляя архитектора обратить на себя внимание. Стрелки показывали начало четвертого, и Андерсон, вновь покрывшийся испариной, зашёлся мокрым кашлем, предвкушая очень длинный и далеко не радужный день.       Глухой, едва уловимый стук в дверь выдернул–выволок Джона из размышлений о девушке на рецепции. Сначала он посчитал, что ему почудилось, но стук повторился чуть громче, ненавязчиво убеждая Британца, что не является плодом его разыгравшегося воображения. Андерсон взглянул на мерно перемещающуюся секундную стрелку часов и с ужасом осознал, что провалился в забытье на долгих сорок минут. С трудом шевелясь в громоздкой зимней куртке, он стёк — иначе и не сказать — с кровати и, стараясь не отрывать ступней от пола, дабы сохранить устойчивость и равновесие, обогнул постель и направился открывать каюту. — Мистер Андерсон… — ошарашено проговорил Томас.       По выражению его лица Джон понял, что выглядит даже хуже, чем чувствует себя. — Это мистер Клокер, — представил служащий человека, держащегося чуть в стороне за его спиной, и жестом пропустил того вперёд. — Он доктор, и он осмотрит вас прежде, чем я смогу предоставить вам всё необходимое.       Андерсону почему-то показалось, что Томас словно оправдывался за то, что пригласил врача, хотя его об этом никто не просил. Девушке-администратору Британец лишь сделал заказ на смену постельного белья и таблетку аспирина. — Добрый вечер, мистер Клокер, — поприветствовал архитектор. — Добрый вечер, — коротко отозвался тот в ответ.       Никто из стоящих в дверях не решался сделать шаг не получив прежде на это дозволения клиента. И тогда Джон, в силу аристократического воспитания и хороших манер, распахнул дверь шире, приглашающе склонив голову на бок. — Прошу вас, господа, входите, — хриплым голосом сказал он.       Клокер тут же уверенным шагом прошёл в комнату, обосновав на письменном столе небольшой чемоданчик. А Томас, будто о чем-то вспомнив, неловко метнулся назад, оправдываясь беглым «одну минуту» и исчез из поля зрения. Но сделал он это лишь для того, чтобы вмиг обернуться с тележкой, на нижнем ярусе которой располагался комплект свежего постельного белья. Причём не только белья, но и чистое одеяло, а также две подушки. На верхнем же ярусе столика на колёсах находился парящий носиком чайник, чайный прибор на одну персону всё из того же недорогого фарфора, что и в ресторанчике на верхней палубе, и блюдо, накрытое стальной полукруглой крышкой. «Как в лучших домах…», — подумал Британец и усмехнулся собственным мыслям.       Томас осторожно провёз тележку через распахнутую дверь, а Джон автоматически переместился из входной зоны ближе к кровати, где доктор уже извлёк из своего саквояжа стетоскоп, приготовившись к осмотру пациента. Когда стюард прикрыл за собой дверь, Клокер попросил Джона снять куртку, и Андерсон, повинуясь его словам, поймал на себе два непонимающих взгляда.       Затараторив, он поспешил оправдаться: — Я отдал всю одежду в стирку. А майка, в которой был, промокла насквозь.       Врач коротко кивнул, а Томас отвёл взгляд в сторону, принимаясь за свои обязанности. Он сложил скомканное одеяло, немного промокшее у краёв, погрузил его и подушки на стальную полку, расстелил простынь, надел свежие наволочки и заправил новое одеяло в пододеяльник, аккуратно накрыв им благоухающую нежными ароматами постель, отвернув уголок. Джон, выполняя все поручения Клокера — откройте рот, покажите язык, дышите глубоко, — искоса поглядывал на стюарда и сделал вывод, что у него самого, в силу врождённой педантичности, наверное, тоже получилось бы выполнять функцию служащего лайнера.       Когда Андерсон вынул изо рта градусник, доктор прицыкнул языком и неодобрительно покачал головой, не проронив ни слова. В этот момент Британец почувствовал себя пятилетним ребёнком, от которого всё скрывают. Нет, он был рад немногословности Клокера. На самом деле, за последние несколько лет тот показался ему наилучшим врачом из тех, на осмотре у которорых архитектору приходилось бывать. Но лишить его знания собственной температуры — это было уже слишком. — Сколько, доктор? — не выдержал он. — Сто два и семьдесят четыре, — отозвался тот. — Налицо явные признаки переохлаждения, но это вполне может оказаться и вирус. Что, к моему глубочайшему сожалению, мы никак не можем проверить. Я выпишу вам противовирусное на всякий случай, но, если вы почувствуете себя лучше завтра, я не советую его принимать. Томас обеспечит вас всем необходимым. У вас нет аллергии на мёд? — Нет, — спешно ответил Джон. — Хорошо. В таком случае, рекомендации следующие: обильное горячее питьё с мёдом, тепло и никаких выходов на верхнюю палубу хотя бы пару дней. Я также назначаю вам жаропонижающее.       Клокер вынул из портфеля оранжевую баночку и, откупорив крышку, извлёк три таблетки, поместив те на салфетку на столе. — Одну необходимо выпить сейчас, вторую — через три часа. Если ночью будет повышение температуры — выпейте последнюю. Завтра утром я вновь зайду к вам, и мы скорректируем дозу. Градусник тоже оставлю. Пожалуйста, измеряйте температуру каждый час, и если столбик термометра пойдёт сильно вверх — сообщите об этом администратору. Она даст мне знать. — Спасибо вам, доктор, — поблагодарил Андерсон.       Тот в ответ лишь кивнул, сложил стетоскоп обратно в чемоданчик и направился к выходу, как-то чересчур неформально обратившись к стюарду. — И Бога ради, Томас, найди мистеру Андерсону одежду! — гаркнул он, закрывая за собой дверь. — Да, сэр, — едва уловимо ответил тот, провожая взглядом скрывшегося из виду мужчину. — Не слишком-то он мил с вами, — растерялся Андерсон от грубого тона Клокера. — Мой отец, — только и отозвался Томас. — Мистер Андерсон, я… — Джон, — перебил его Британец. — Мне не положено, сэр, — мягко улыбнулся парень. — Я постараюсь раздобыть одежду в ближайшие полчаса, мистер Андерсон. А сейчас — прошу вас, ложитесь. Я взял на себя смелость принести вам ужин, и пока он совсем не остыл… поешьте. Пожалуйста. — Не стоило, Томас. Но я благодарен вам. Искренне.       Джон ощущал неловкость от всех этих хлопот, которые он доставил служащему «Попутчика». С другой же стороны, он отдавал себе отчёт, что сверх забота о его здоровье — есть не что иное, как беспокойство владельцев туристического лайнера за комфорт пассажиров, имеющих руки. И, конечно же, возможность этими самыми руками написать неблагозвучный отзыв в интернете, что, вне всякого сомнения, скажется на безупречной репутации компании.       Стюард осторожным движением сдвинул стопку сигаретных пачек на край тумбочки и водрузил на неё, так и не снимая крышки, принесённое блюдо. Чайную пару и чайник он поставил на стол вместе с непочатой пачкой одноразовых чайных пакетиков и сахарницей, предусмотрительно не разливая кипяток. Затем, чуть помедлив, он обернулся к севшему на кровать Андерсону и уточнил: — Дождётесь мёд? — Я подожду, спасибо, — совсем севшим голосом ответил Джон. — Я постараюсь вернуться как можно быстрее, сэр, — заторопился парень, и Джон лишь кивнул в ответ, сомневаясь в возможности связок произнести хотя бы ещё одно слово.       Стюард прикрыл за собой дверь настолько бесшумно, словно не хотел разбудить спящего ребёнка. Андерсон мысленно поблагодарил его за эту любезность, ведь голова и в правду начала заходиться тупой, пульсирующей болью в висках, а любой шорох мог непроизвольно превратить её в острую мигрень.       Британец последовал наставлениям Клокера и выпил жаропонижающее. Никотиновая зависимость пробудилась где-то на задворках сознания и больно ужалила под ложечкой, но молодой архитектор не позволил распуститься этим мыслям, понимая, насколько обожжёт и без того саднящее горло даже неглубокая затяжка.       Взамен, он поудобнее расположился на кровати — насколько позволила объёмная аляска — и умостил на коленях блюдо, нехотя приоткрывая крышку. Каюта вмиг заполнилась ароматами сладкого батата, жареных на гриле овощей и чего-то мясного — куриных крылышек, как выяснилось позже.       Его ужин был изящно разложен на тарелке, и парень слегка удивился тому, как в столь краткий срок Томас ухитрился убедить кока — «а может на туристических лайнерах их называют шеф-поварами?» — приготовить хоть что-то. Да при том, ещё и изыскано уложить на блюдо, а не швырнуть половником со всей дури, размазав содержимое лепёшкой.       Из-за лихорадки Британец не чувствовал голода. Ему только хотелось выпить горячего чая, да вновь провалиться в царство грёз. И сегодня желательно без сновидений. А ещё — снять с себя неудобную куртку, определённо не предназначенную для комфортного сна.       Но как бы ни хотелось забыться, Джон понимал, что в данную минуту его организму требуется поддержка, и единственным способом не позволить тому развалиться на части был плотный ужин с физической точки зрения и благодарственно пустая тарелка для Томаса — с моральной.       Аппетит пришёл во время еды. Британец с удовольствием съел всё, что было приготовлено, и возможно это лишь показалось ему, но головная боль стала менее выраженной. Глотать ему удавалось с трудом, но под конец трапезы он даже свыкся с назойливым комком в горле.       Как и обещал, Томас вернулся спустя двадцать минут с небольшим разносом, балансирующим на одной руке, и переброшенным через плечо прозрачным чехлом, в какой обычно упаковывают чистые вещи в прачечных — в другой. Сквозь полиэтилен Андерсон разглядел искристо-белую рубашку и чёрные брюки, по всей видимости, предназначенные для него. — Я должен извиниться, мистер Андерсон, — смущённо начал парень. — Но это — единственное, что в данный момент я могу вам предложить на замену. Я попросил коллег из химчистки ускориться с вашим заказом, но он будет готов только к восьми утра.       Он поставил разнос на стол рядом с чайником и сервизной парой, ловко снимая с того розетку с мёдом, тосты и малиновый джем, а затем, сдёрнув пакет с только что выглаженных вещей, продемонстрировал их, аккуратно ниспадающие с ажурных плечиков. — Мне очень неловко, сэр, — опустил он глаза в пол. — Простите. — Томас? — непонимающе уставился на него Британец. — Вы сделали так много для меня. За что вам испытывать неловкость? — Это ведь униформа персонала, мистер Андерсон, — очень тихо пояснил Томас, и несмотря на то, что с Джоном они были примерно одного возраста, парень показался архитектору невинным ребёнком, запуганным строгими родителями. — Мне и дела нет, если вы об этом. Хоть бездомного бродяги…       Андерсон врал. Ему всегда было дело! Но сейчас он готов был сменить осточертевший пуховик на что угодно, лишь бы менее раздражающее кожу, и стюард, научившийся за долгие годы работы в сфере услуг распознавать фальшь, несмело улыбнулся, скрывая всем своим видом, что раскусил ложь. Он зацепил крючок вешалки за спинку стула, воткнул вилку от чайника в розетку, нажав на кнопку, и удовлетворённо кивнул, забирая опустевшую тарелку из-под ужина. — Спасибо ещё раз, — чуть бодрее, чем собирался, отозвался Джон, испытывая вину за откровенное враньё. — Всегда пожалуйста, мистер Андерсон, — любезно отозвался Томас. — Я принесу ваши вещи завтра утром. Может быть, нужно что-то ещё? — Нет, Томас, благодарю. Я бы просто хотел поспать, — вымученно ответил архитектор, не спеша снимать пуховик. Одного акта обнажения в день перед незнакомым мужчиной было вполне достаточно для психического здоровья их обоих. — Хорошо, сэр. Отдыхайте.       Стюард оглядел комнату беглым взглядом, удостоверившись, что ничего не забыл, и уже на выходе обернулся на голос спохватившегося клиента: — А в прочем, Томас… если не затруднит, я бы хотел попросить вас ещё об одном одолжение? — Слушаю, мистер Андерсон? — На лайнере есть пассажир — Бен Оллфорд. Вы не могли бы передать ему мои извинения? Я не смогу составить ему компанию сегодня за ужином. И, по всей видимости, завтра тоже. Увы, я не знаю, в каком номере он проживает. — Да, конечно, сэр. Я обязательно найду мистера Оллфорда и всё передам.       Джону почудилось, что Томас отреагировал на данную просьбу как-то опечаленно, и хотел было разузнать причину тому, но стюард уже скрылся за дверью.       Оставшись в пустой каюте наедине с самим собой, простывший Андерсон, наконец, скинул с себя пуховик, прилипающие к ногам джинсы и подумал, что ему не помешало бы принять душ. Самочувствие оставляло желать лучшего, а оставшись полностью нагим, он вновь ощутил прокатившуюся по телу волну озноба. Потому, наплевав на все санитарные нормы, стянул с плечиков выглаженные брюки и белоснежную рубашку, намереваясь надеть. Но, как и следовало ожидать, так и не удосужился сделать этого, потому что ему стало до невозможности жаль трудов Томаса, так старательно отутюжившего вещи. Джон вернул их на прежнее место, аккуратно расправив брюки по стрелкам, и закутался в свежее одеяло в чём мать родила, ощущая заложенным носом едва уловимый запах лавандового кондиционера для белья.       В этой массивной «мантии» молодой архитектор казался себе зефирным человечком, и не будь его состояние столь удручающим, Британец здорово бы над собой посмеялся. Но зайдясь очередным приступом кашля, то и дело, подхватывая рукой норовящий сползти с плеч пуховый кокон, он лишь заварил себе чашку горячего чая, сдобрив тот золотистой тягучей жидкостью.       Его взгляд упал на штекер от чайника, вставленный в розетку, и Андерсон вдруг осознал, что за эти четыре безумных, полных небылиц, дня он ни разу не вспомнил о мобильном телефоне. Спустя час, как «Попутчик» покинул пристань родного города, сигнал пропал, и Джон закинул аппарат в тумбочку, так и позабыв о нём.       Обнаружив мобильник на том же месте, он тщетно надавил на кнопку питания несколько раз, но экран так и не загорелся. Пришлось вновь неуклюжей гусеницей, пыхтя и спотыкаясь о вечно норовящий запутать и без того заплетающиеся ноги край одеяла, пробираться по узкому пространству между кроватью и стеной, чтобы добраться до чемодана и выудить на свет зарядное устройство. Голова кружилась невероятно, и Андерсон в очередной раз почувствовал неприятную оскомину. Всё это заставляло его порядком злиться на собственное бессилие.       Разобравшись с телефоном и установив тот на зарядку, архитектор даже не стал дожидаться, когда на дисплее появится знакомое яблоко, уткнулся носом в подушку, отключившись за долю секунды.       Открыв глаза, Джон не сразу сообразил, где находится — вокруг была беспросветная тьма, но он всё же мог ощущать спиной мягкость большого матраса и лёгкую тяжесть одеяла. Глаза постепенно свыклись с темнотой, уже стал различим проём больших витражных дверей, ведущих на веранду, а слух уловил тихое цоканье стрелок морского циферблата. Видимо, проспал он прилично, раз уж за окном не видать даже отголосков заката, а за дверью не слышно шагов других гостей.       Британец настроился на ощущения собственного тела и, к удивлению, обнаружил отсутствие каких-либо симптомов сбившей его с ног простуды. Головной боли как не бывало, мышцы не выкручивало, горло не першило, а сознание казалось столь ясным, словно он заново родился.       Мысленно поблагодарив доктора, а вместе с ним и фармацевтическую компанию, разработавшую столь удивительное лекарство, способное вернуть к жизни безнадёжно больного — а именно таковым он себя и считал ещё несколько часов назад, — Джон свесил ноги с кровати, всё ещё будучи завёрнутым в белоснежный кокон.       Сквозь не зашторенные окна можно было различить водную рябь и даже линию горизонта. По воде бежала серебристая дорожка лунного света, хотя самой луны из-за неудачного угла обзора Британец не видел. В комнате стоял спёртый запах пота, и молодой архитектор, на свой страх и риск, решил приоткрыть стеклянные двери и впустить в каюту немного свежего воздуха.       Когда босые пятки коснулись твёрдой поверхности, Андерсона прошибло, как от удара молнией. Он резко одёрнул ноги вверх, как будто это могло что-то изменить, и неверующе скользнул пальцем по ступне — та была мокрая по щиколотку, и несколько капель, сорвавшись, замочили сухую до того простынь.       Откуда-то из-под солнечного сплетения, а может быть и из недр самого кишечника, резко поднялась волна судорожных спазмов, сковав вмиг грудную клетку и горло, а в ушах забарабанило сердце, оглушая и словно отдаляя тело архитектора всё дальше, прочь из мира реального — в потусторонний, неведомый и до первобытного ужаса страшащий. В мир, полный опасности и… воды!       Британец вскочил на ноги и бросился к раздвижным створкам, различая краем сознания всплеск брызг, выбиваемых собственными ногами. За секунду до того, как руки уже были готовы дёрнуть двери в разные стороны, Андерсон замер, не в силах пошевелиться. Впереди, на расстоянии шестисот футов, сколько глазу было видно, возвышалось гигантское чёрное цунами, и Джон неожиданно осознал, что никакого горизонта он и в помине не видел. Никакого горизонта и не было! А была лишь чудовищная волна, поднимающаяся с невероятной скоростью всё выше и выше, в самое звёздное небо, готовая вот-вот поглотить «Попутчик», разметав его жалкий каркас в щепки — не оставляя надежды, разрушая мечты, уничтожая жизни. А что же Джон? Джон лишь стоял, без возможности двинуться с места, осознавая ничтожность человеческого существования в сравнении с мощью и масштабом набирающего высоту Чудовища. Он уже знал — это неминуемо! Пальцы соскользнули с дверных ручек, конечности повисли безвольными плетьми, а ноги, казалось, вросли пятками в пол, утопая в подбирающейся к икрам ледяной влаге. Ушёл даже страх. Чувства притупились, таяли снежинками, не успевая долетать до цели, пока вовсе не исчезли, оставляя только смирение.       Андерсон опустил взгляд вниз, всматриваясь в переливы воды у колен, в мокрую ткань джинсы, наблюдая, как миллиметр за миллиметром, та напитывается влагой и… «Откуда взялись джинсы?» — неожиданно промелькнуло в голове.       Помнилось отчётливо, что засыпал он нагим, кутаясь в одеяло. Помнилось чувство благодарности за выглаженную униформу, что он так и не решился надеть. Британец перевёл взгляд на стул, выискивая глазами красивую ажурную вешалку с белоснежной рубашкой и брюками с тщательно отутюженными стрелками, но так и не обнаружил. Снова уставился на готовую обрушиться с безумной силой волну. Посмотрел на кровать за спиной, видя, как мягкое одеяло и подушки уже вяло покачиваются на воде, а затем — на дверь, ведущую в тамбур. Он не просто думал, он знал наверняка — за дверью никого нет. Никто не придёт на помощь, а даже если и найдётся хоть один — выжить не суждено никому. Но почему-то узкая полоска тёплого света по периметру проёма умиротворяла и звала, обещая даровать спасение.       Молодой архитектор попытался сделать шаг по направлению к выходу и понял, что вода, поднимающаяся всё выше, уже и не вода вовсе, а тягучая субстанция — вязкая, липкая, обволакивающая тело. И сердце вновь зашлось в бешеном ритме. Животворящий клапан ухнул вниз, забрав остатки воздуха из лёгких, когда пришло осознание, что она-то и не поднимается, нет. Она всасывает его и всё пространство вокруг, а цунами — лишь верхняя челюсть этой нещадной пасти, и вскоре рот её навсегда захлопнется, утопив Джона в этой чёрной слизи.       Он дёрнулся всем корпусом, уже по пояс погрузившись в нечто вязкое, и принялся отчаянно размахивать руками, имитируя попытку плыть, вот только плавать он так и не научился, лелея свои страхи перед возможностью утонуть, да взращивая их до размеров глобальной катастрофы. Он толкался ногами о твердь, а та, словно сделанная из поролона, затягивала ещё глубже в пасть. Выпростав руки вперёд, пытался дотянуться до дверной ручки, а лицо его исказила боль, ведь именно её он уже начинал испытывать. Угольная субстанция сдавливала кости, дробила суставы и перекрывала доступ кислорода в сдавленные лёгкие.       До спасения оставалось немного. Нужно было просто открыть дверь. И всё же — недостаточно. Андерсон закрыл глаза и из последних сил буром толкнулся вперёд, хватаясь за ручку и с силой дёргая ту на себя.       Заперта!       Конец. Фиаско. Полный провал.       Дверь не открылась, а свет за ней всё горел и горел, согревая своим теплом переохлаждённое тело. Джон обернулся к стеклянным ставням, вперившись глазами в срывающуюся вниз громадину. Вручая ей свою жизнь. И смерть тоже вручая. Волна запенилась, забурлила и бросилась на лайнер, заставляя тот трещать по швам и корчиться в агонии от резкого крена по инерции, а Джон всё смотрел, как она несётся на него и вот уже почти касается хрупкой стеклянной перегородки балконной двери, готовой треснуть в любую секунду.       Рот заполняла вязкая безвкусная чернь.       Говорят, жизнь перед смертью, вся без остатка, проносится перед глазами. Говорят, ты видишь всё хорошее, что совершил, и скорбишь о плохом. Говорят, ты раскаиваешься за содеянное и искренне радуешься за него же. Но никто не говорит, что ты разрываешься внутренне, не зная, чего хочешь больше — то ли чтобы слизь застлала глаза, дабы не видеть последний миг перед ужасной смертью, то ли чтобы волна разорвала на куски, только бы мерзкая субстанция не проникла в ноздри, да и в сам организм, заполняя легкие и желудок.       И Андерсон понял — совсем не важно, что говорят. У каждого своя смерть, а вот выбирать её не приходится. С тобой произойдёт именно то, что предначертано тебе судьбой. Сама же жизнь дана нам для того, чтобы к этому моменту подготовиться.       В последний миг взглянув на идущие трещинами стекла, вкушая вязкое вещество, Джон осознал, что всё творящееся вокруг — не его смерть. Нет. И даже, наоборот! Эта липкая, замаранная дочерна дрянь, эта неуправляемая волна — не что иное, как его жизнь! Он тонет в ней, вязнет в грязи. Но где-то там, в тамбуре его подсознания есть свет, способный вновь подарить ему душевное спокойствие и благую негу, безмерное счастье, наивную радость и настоящую любовь. Нужно только найти способ открыть эту дверь…       Стоило этой мысли обрести форму, как смолянистая биомасса тут же ослабила давление, начала оседать, просачиваясь в щели и отверстия розеток, а воды цунами, как по волшебству, отступали, испаряясь и растворяясь в воздухе.       Когда тёмная материя сошла на нет, Андерсон даже засомневался, была ли она в принципе? И только нескончаемый источник света и тепла в тамбуре убеждал, что весь этот ужас не почудился ему. Отдышавшись, Британец сделал уверенный шаг навстречу, крепко ухватившись за ручку, и без сопротивления распахнул поддавшуюся дверь.       Ярчайшая вспышка ослепила его привыкшие к темноте глаза, а организм, неспособный воспользоваться зрением, обострил другие свои рецепторы. Джон не испытывал страха. Только тёплую волну, поднимающуюся от окоченевших пальцев ног, выше — к коленям, к бёдрам. Все мышцы будто разом расслабились. Мелкое покалывание — такое бывает, когда кровь вновь поступает в отлёжанные во сне конечности, — неслось от шеи целыми полчищами мурашек к позвоночнику, пуская ветви-дорожки на лопатки, под рёбра, а благая ласка света наполняла живот, спокойно вздымающуюся грудь, продвигаясь всё выше и выше, к горлу, и уже перебравшись на щёки, заполнила каждую пору истерзанного организма. Ничего больше не сдавливало грудную клетку, и Джон без препятствий вобрал полными лёгкими столько кислорода, сколько было возможно. Он чувствовал, как кости его восстанавливаются, срастаются трещины, и сердце выравнивает свой ритм.       Архитектор всё ещё был ослеплён, но зряч одновременно. Он видел сияние вокруг себя, в себе, и сам был этим сиянием. Оно лечило его тело, а он излечивал своим светом всё пространство, окружающее его. А когда в теле не осталось незаполненной этим свечением клеточки, молодой человек испытал истинную благодарность к излечившему его существу — живому, вне всякого сомнения! — и распахнул глаза, обнаружив себя на большой мягкой кровати собственного номера.       Ажурные плечики, зацепленные о спинку стула, удерживали на планке выглаженную униформу. Витражные двери, без язв и надломов, оберегали от зимней стужи за окном. А мягкое пуховое одеяло хранило тепло закутанного в него обнажённого тела.       Стрелки настенных часов застыли на пятнадцати минутах второго, и, судя по темноте за окнами-дверьми, стояла глубокая ночь. Свесив с постели одну руку и коснувшись пальцами волокон ковролина, Джон удостоверился в сухости полотна и с облегчением вздохнул. Небольшой торшер, расположенный у изголовья кровати, издал глухой щелчок, когда Британец потянул за шнурок, озаряя каюту приглушённым свечением. Только сейчас он осознал, как невнимателен был, не приметив оного в сновидении.       Измерив температуру и убедившись в её адекватности, Андерсон оценил и общее, весьма удовлетворительное состояние организма. Конечно, ожидать чудесного исцеления через бредовые сны в его намерения не входило, и всё же он испытывал небывалый прилив бодрости и сил, позабыв собственные стенания о дубовом гробе и просторном месте на кладбище.       Удостоверившись в отсутствии гигантских волн за пределами каюты и зыбучих субстанций на борту, архитектор приоткрыл одну из створок стеклянной перегородки, впуская солёный морской воздух в душное помещение. И, как был, объятый массивным одеялом, поплёлся в ванную, намереваясь принять очищающий душ — такой суровый, какой только смог бы выдержать! — дабы навсегда избавиться от ощущений липкой и вязкой слизи, до сих пор заставляющих передёргивать плечами, только стоит вспомнить безумную ночь.       Как бы ни полюбилось Джону его новое отражение с лёгкой небритостью на щеках, сегодня он был намерен избавиться от всего, что могло пропитаться потусторонней смолистой массой. Проведя за банными процедурами не менее часа, всматриваясь в гладковыбритое лицо, Британец пощадил отросшую шевелюру, зачесав пальцами назад вьющиеся от влажности каштановые локоны, и несколько минут разглядывал проявившиеся в уголках глаз морщинки.       Дожидаясь, пока вскипит чайник, он надел принесённые Томасом чистую рубашку и иссиня–черные брюки, одобрительно оценив свой внешний вид в ростовое зеркало, вмонтированное во входную дверь. Всё еще не доверяя собственному организму, Джон посчитал слишком рискованным подниматься на верхнюю палубу, да и игнорировать наставления доктора Клокера было затеей не из лучших. Архитектор прекрасно помнил, сколь грубым и диктаторским голосом тот говорил со стюардом, и слышать подобный тон в свой адрес совершенно не хотелось.       На скорую руку он состряпал пару тостов с джемом, заварил крепкий чай, выжимая пакетик с порошковой листвой до последней капли и, разблокировав экран телефона, пробежался по списку уведомлений. В открытом море ожидать наличие закрепивших свои позиции на суше четырёх антенных делений не приходилось. Здесь связь отсутствовала напрочь, и всё же несколько сообщений прорвались сквозь водные глади, а скорее всего даже не через них, а благодаря сотовым вышкам в порту Рамсгита. «Хэй, Бро! Ну что там в море? Уже отведал хаукарля или какой другой дряни?» — в свойственной манере вопрошал Спенсер. «Милый, привет. Как твоё путешествие?» — от Лорэйн. «Джон. Документы на развод Лора подписала. Передал их в суд. Решение — через две/три недели. Пью твоё любимое вино и вспоминаю нашу поездку в Милтон Кинс. Вот бы снова оказаться там».       Андерсон грустно улыбнулся в ответ на последнее сообщение от Дэвида. Поездка действительно была волшебной, даже сказочной. Только вот теперь она всего лишь воспоминание — доброе, тёплое воспоминание. Прошлое, сожранное кинговскими лангальерами. Кто знает, может быть, имей человек способность возвращаться в тот или иной отрезок времени в прошлом, он менял бы кривые своих амплитуд, избегая непростительных ошибок, непреднамеренных обид, жестоких действий. И мог бы жить в череде зацикленности этих нитей бесконечно, стать в некотором роде бессмертным и сделать себе действительно стоящий подарок — обрести вечное счастье. Однако, коль скоро каждый начнёт прыгать из времени во время, меняя ход не только своей, но и чужой судьбы, столь быстро человечество постигнет неминуемая кара гибели, взращенная на эгоцентричных желаниях ублажить собственное Я.       Переключившись на тосты и чай, Джон утолил начинающий просыпаться голод и, сунув мобильник в карман, решил прогуляться по пятой палубе и, возможно, но только возможно, попытать удачу в местном ресторане. Вдруг он ещё открыт? А желудок, смакуя и всасывая опустившийся на его дно кусок белого хлеба, даже не запросил, а затребовал новой порции чего-нибудь съестного, истошно заурчав своими недрами. Но, если в круглосуточной работе бара на открытой палубе архитектор более не сомневался, то в случае ресторана — в половину четвёртого утра, — особо рассчитывать на что-то не приходилось.       Андерсон вышел в тамбур, освещённый горящими через одну настенными лампами. Довольно тусклый коридор, в отличии от своего полуночного искрящегося близнеца, тянулся узкой полоской вдоль всего корпуса судна, испещрённый по обе стороны, справа и слева, номерами других пассажиров. За спиной у архитектора находилась комната персонала, а далеко впереди — лифт и выход на лестницу. Злополучная ковровая дорожка вела вдоль стен, увешанных изображениями древних судов, морской фауны и всякого рода схемами внутреннего скелета кораблей.       Поднявшись выше этажом, Джон попал в большой холл, визуально разделённый на две большие зоны. Одну из них занимал старательно проработанный дизайнерский ресторан в стиле модерн, окружённый множеством зеркал, украшенных богатым золотым декором, лепниной на стенах, огромной хрустальной люстрой и паркетом с классическим узором. Столов, застеленных белоснежными скатертями, было такое множество, что Британец даже не смог посчитать. А вторую — занимал («О, Иисусе!») чуть меньших размеров клуб любителей спорта: с длинной барной стойкой, висящими телевизорами напротив каждого стула, грубыми деревянными столами, окаймлёнными неудобными диванами с вертикальными спинками цвета красно-желтой зебры. Архитектору, пусть и не столь хорошо разбирающемуся во внутреннем убранстве, нежели во внешнем, захотелось вырвать себе глаза за столь адское сочетание. Он тут же представил, как находясь в романтическом путешествии, приглашает свою пару отведать стейк из лобстера в шикарном ресторане, а на заднем фоне за спиной какой-нибудь ярый фанат орёт что-то вроде: «Судью на мыло!», ну или ещё что похуже, и как расширяются глаза его избранника или избранницы — жуткое зрелище, честно говоря.       А ещё хуже, если разочарованный проигрышем любитель сделать пару ставочек ва-банк, неожиданно потеряет всё своё состояние и зашвырнёт пивной кружкой в ту самую хрустальную люстру над головами отдыхающих в ресторане. А если она сорвётся с крепления и рухнет? Ведь этой люстрой можно и гиппопотама убить при желании… «Мда уж!»       Но сколько бы владельцы судна не старались придать «Попутчику» напускной роскоши, тот неумолимо походил на ряженного оборванца. Британец был готов биться об заклад, что массивный гигант под потолком — не что иное, как китайская пластмассовая подделка, раз уж и фарфоровая посуда на этом лайнере сомнительного качества.       Лучшее, что посчастливилось Джону увидеть на корабле, была униформа Томаса. Она не кричала во всеуслышание о настоящих перламутровых пуговицах на рубашке или о добротной двойной строчке на швах брюк. Она являла идеальный баланс цены, качества и должного внимания своего владельца по отношению к себе. Уж в этом-то прошедший через элитное студенческое сообщество Андерсон не сомневался.       Свет в обеих зонах был приглушён, и, как и следовало ожидать, ни одного посетителя, впрочем, как и никого из обслуги, видно не было. Телевизионные экраны транслировали каждый свой вид спорта в бесшумном режиме, и только за дверью с указателем «для персонала» были слышны звуки льющейся из крана воды и мерное позвякивание стеклянной посуды. — Чего стоишь, увалень?! А ну живо за работу! — неожиданно за спиной раздался столь оглушительный упрёк, что Андерсон даже вздрогнул, не успев среагировать. — Тооомас! — заорал пуще прежнего высокий долговязый брюнет, направляя весь поток собственного крика в сторону кухни. — Что за филонщик тут у тебя? Стоит, как в землю вкопанный, и ни черта не делает?       Из-за серой двери с крохотным оконцем показалось знакомое лицо стюарда, немного угрюмое и явно вымотанное сегодняшним дежурством. Парень скользнул взглядом по торсу коллеги, хмуря тонкие брови, затем перевёл тот же напряженный взор на Джона и застыл. Британец наблюдал за метаморфозами на его лице с нескрываемым удовольствием. Редко ему удавалось встречать людей с такой активной мимикой. Вмиг на нём отразилось сначала непонимание, затем удивление, сменилось осознанием и превратилось в неистовый ужас. — М-м-мистер Андерсон? — пролепетал Томас. — Что?.. Что Вы тут делаете? Сэр, — уже совсем под нос промямлил тот не двигающимися губами. — Стоит, говорю, не делает ни черта! — вновь заголосил долговязый, бросив следующую фразу уже в адрес архитектора. — Хватай тарелки давай! Помогай!       К сказанному добавился и суровый взгляд, коим Джона одарил новый «знакомец». Британец думал было возмутиться, но настроение почему-то располагало к обратному. Мужчина посмотрел на опешившего стюарда с лёгкой кривой улыбкой, едва подрагивая грудной клеткой, дабы не рассмеяться в голос. — Замолчи, Дин! — почти зашипел Томас. И не успев сориентироваться, был вогнан в ещё больший ступор, чем тот, в котором уже пребывал.       Архитектор окинул взглядом близстоящие столы и обнаружил, что на некоторых из них имеются бокалы и фужеры, а на других — отсутствуют. Сделав правильный вывод, Джон подхватил по три в каждую руку и чеканным шагом направился в кухню. «Ведь там их моют, верно?» — Что ты творишь, болван? — с придыхом, но совершенно беззлобно, спросил «знакомец», обращаясь к Джону. Тот замедлил шаг и уставился на долговязого самым щенячьим выражением лица, на какое только был способен. — Разнос возьми, а то до утра будешь бегать туда-сюда, — кивнул тот в сторону небольшого бюро, на котором лежала различная утварь для обслуживания.       Томас к тому моменту и вовсе потерял дар речи. Парень хлопал глазами, сопровождая послушного Андерсона, пока тот собирал со столов бокалы. И только когда Британец уже приблизился вплотную к дверному проёму, ведущему в зону для персонала, беззвучно пропустил того внутрь, указав рукой направление, где можно было оставить посуду.       Дин — а именно так звали коллегу Томаса, — остался за закрытой дверью наводить порядок в зале. Андерсон же, разгрузив поднос, осторожно выставил бокал за бокалом в посудомоечную машину, обернулся к оторопевшему стюарду и с усмешкой спросил: — Ну а ты чего стоишь? Ждёшь, пока я всю работу за тебя переделаю? — Господи, мистер Андерсон! — наконец, выйдя из оцепенения, сорвался с места служащий лайнера и бросился забирать разнос из рук гостя. — Почему вы не в каюте? Вы же больны!       В голосе молодого человека звучала неприкрытая тревога. Трясущимися пальцами он принял из рук Британца большой, круглый, с загнутыми краями лист для переноски посуды и отставил тот в сторону. — Я в порядке, Томас, — широко улыбнувшись и схватив лежащее неподалёку полотенце одной рукой, а второй — стоящий рядом, уже помытый бокал из предыдущей партии, принялся весьма профессионально натирать его. Высматривая на свет места, требующие особого внимания в полировке, Джон походил на заправского бармен. — Чувствую себя превосходно!       Томас округлил и без того большие карие глаза, непонимающе скользя взглядом за руками пассажира. — Сэр… Мистер Андерсон? — привлекая к себе внимание, хотя того и так было в избытке со стороны архитектора, пролепетал он. — Зачем вы?.. Что вы делаете? — Должен же я хоть как-то оправдать свой внешний вид, — не без резона ответил Джон, широко разводя руками и демонстрируя так лаконично вписавшееся в униформу тело. И в ту самую минуту, встретившись с растерянными глазами собеседника, внутренний радар замигал пульсирующей зелёной лампочкой-чертовкой, нашёптывая обоим, что «путь свободен».       Томас зарделся ярким румянцем, стушевался и принялся выискивать под ногами нечто, способное перебить настырно пробирающиеся в воображение картинки. Заметив такое смущение, архитектор резко сменил тему беседы, ощутив укол вины за столь открытое ведение игры: — Ты круглосуточно работаешь, что ли? — А? Я… я сегодня на сутках, да. Сэр. «Господи! Как ребёнок!», — промелькнуло в голове Андерсона. — Томас. У меня есть имя — Джон, — напомнил тот. — Ты вполне можешь обращаться ко мне по имени и не взращивать заодно мою маниакальную депрессию на счёт старения. Мне и собственного отражения в зеркале для этого хватает.       Не дождавшись ответной реакции, он продолжил нейтральную тему. — Значит, работаешь сутками? — По-разному бывает, — немного оправившись от шока, ответил стюард. — Смены скачут. Могу работать только в ночь, или только в день. Или, как сегодня — сутки. — Тяжело, наверно? — Да не особо, сэр.       Андерсон уставился на парня злым прищуром, и тот поправился: — Джон. — Уже лучше, — мягко улыбнулся архитектор. — Ну так, и когда заканчивается твоя сегодняшняя смена? — В семь, — оловянным солдатиком отчеканил Томас. — Помнится, ты обещал к восьми принести мою одежду? — продолжая полировать уже пятый бокал, спросил-сказал Джон. — Так и есть. В восемь она будет у вас. У тебя. — Разве никто другой не может этого сделать? Ты же сам сказал, что заканчиваешь в семь, — недоумённо поинтересовался Британец. — Между семью и восьмью целый час здорового сна. — Мне не сложно, сэр, — вновь запнулся на вежливом обращении Томас, но поправляться уже не стал. — Пожалуйста… Джон… Не нужно этого делать…       Служащий «Попутчика» опустил взгляд на ритмично подскакивающее в руках архитектора полотенце, скользящее по стеклянной глади бокала. — Может я из корыстных побуждений? — с хитринкой в глазах усмехнулся Андерсон и, читая немой вопрос на лице стюарда, добавил: — Работаю за еду.       Томас вновь потерял дар речи, но объяснять дальше (слава Богу!) не требовалось. Парень метнулся к огромным стальным холодильникам, открывая каждый и выуживая из них продукты, тщательно упакованные поваром в контейнеры для заморозки. Британец, наблюдая за ловкими тонкими пальцами, уверенными движениями срывающими крышки и отправляющими коробочки в микроволновку, отметил для себя, что питает к подобным изящным кистям особый трепет. Про такие обычно говорят: «Руки пианиста». Да и в свой адрес Джон нередко слышал подобное высказывание, только вот не воспринимал его за комплимент, будучи пианистом на самом деле.       Клокер младший быстро накрыл на импровизированный стол, за который сошёл островок для разделки мяса, шикарный, по меркам голодного Джона, завтрак. Они вместе перекусили, разговаривая о несерьёзных мелочах, немного об обязанностях стюарда и совсем крохи о профессии Андерсона. Британец ещё раз поблагодарил парня за оказанное внимание и беспокойство и помог завершить уборку в помещении кухни. В шесть они разошлись. Томас отправился подготавливать другие дела к передаче смены, а Джон в хорошем расположении духа, сытый и чуть взбудораженный, вернулся в каюту.       Ровно в восемь ноль-ноль в дверь едва слышно постучали, и, отворив полотно, улыбающийся до ушей Андерсон, спросил: — Зайдёшь?