***
Медленно наползающие на Остров сумерки погрузили комнату Смотрителя маяка в вечернюю дрёму, поглощая естественный свет и передавая эстафету в руки каминного пламени на право согревать помещение не только теплом, но и своим особым, оранжево-красноватым отливом. Под песню бушующих за окном волн, огненные языки извивались всполохами своего первобытного танца Вуду в глазах лежащих на кровати Хранителей Башни. Лежащих так близко, что Британец на мгновение позабыл, как дышать, утопая в колдовской магии чернильных омутов, горящих огнём. И ему чудилось, будто Циклоп уже завёл свои чеканные, анкерные барабаны, глухо выстукивающие монотонный марш в пустоту туннеля. Но Маяк был не причём. Это билось сердце архитектора о грудную клетку. «Непростительная близость…» Алый ротик мальчишки чуть приоткрылся, сменяя кроткую улыбку безмолвным желанием что-то произнести, но, не решившись, вновь потянул краешки губ кверху. Покусывая, облизывая, поджимая в сомнениях. А Британец, страшась пошевелиться и разорвать удивительное ментальное таинство, творящееся между ними, ощущал дыхание крохи на своих губах, не в силах оторваться от притяжения чёрных глаз. Землистый запах Башни, всплески Атлантических вод, треск раскалённых поленьев в печи и свистящий, требующий впустить сквозь прохудившиеся ставни ветер четырьмя стихиями окружили двух существ из разных Миров, провалившихся в загадочные и не познанные бездны друг друга. «Невыносимая близость…» С мальчишеских волос стекали капельки воды, бликуя в свете каминного огня, словно искры его неземного золотистого тела, проявившиеся сквозь пространство иной реальности, оставляя влажные дорожки на висках, намачивая одну на двоих подушку. И пока Джон, пребывая под гипнозом чарующего существа, растворялся каждой клеточкой тела в линиях его безупречности, кроха несмело потянулась рукой и коснулась пальчиками щеки Смотрителя. «Опасная близость!» — Малыш? — настороженно шепнул Британец, способный лишь моргнуть и ни на что более. — Привет, Джон, — ответил тем же мальчик-Шелки, не отнимая мягких подушечек. — Привет… Что ты делаешь? — Хочу знать… — прикусило краешек губы создание из потустороннего Мира. — Что именно? — Как это?.. Прикасаться… Шепот его растворился в грохоте накатывающих на уступ волн, словно слившись с морской белёсой пеной. И архитектор, впервые за эту бесконечно долгую неделю, ощутил единство всех живых и не живых организмов Острова, как чего-то целостного, завершённого, идеального. И они с малышом были частью этого единства. Кроха скользнула пальчиками уже по заметно проявившейся щетине, готовой вскоре превратиться в настоящую бороду, и на мгновенье застыла, провалившись в ямку в уголке рта. Чернильные глаза дрогнули, будто не веря в происходящее и, хлопнув ресницами, наполнились целой вереницей проносящихся ощущений. Джон испытал всю боль, сдавливающую грудную клетку малыша от преисполнивших чувств — интуитивно, глубоко внутри себя, но настолько ярко, словно в этот самый момент они делили её на двоих. Боль векового томления и невозможности испытать того, о чём пели сладостные песни Шелки, транслируя свой нейронно-информационный поток. Мягкие подушечки поползи дальше, касаясь тонких губ архитектора, а ротик малыша безвольно распахнулся, больше неконтролируемый хозяином. Пальчик мазнул по влажному местечку, плавно заскользив вглубь, и уже практически коснулся зубов. «Очнись! Очнись, идиот! Останови это!» Британец вздрогнул от собственных воплей в голове и осторожно перехватил запястье крохи, пресекая на корню происходящее. Он положил тонкую ручку на постель между ними, не отпуская, понемногу возвращаясь в свою обыкновенную реальность. Ту, где нет места интимным прикосновениям между взрослым мужчиной и двенадцатилетним ребёнком. Ту, где Джон Андерсон, пойманный в постели с малышом, должен бы сесть в тюрьму. Ту, в которой Британец мгновенно почувствовал себя дурно до тошноты за проявленную слабость в затянувшейся между ними близости. — Малыш… — Да, Джон? — всё ещё пребывая под впечатлением, шепнула кроха. — Так делать нельзя, — как можно мягче сказал архитектор. — Почему? — непонимающе посмотрел большими глазами в самую душу Шелки. Джон хотел было сказать, что это незаконно. Но, как объяснить маленькому созданию из другого Мира, что вообще такое «Закон»? И тем более — закон о педофилии. — Существует много причин. Глупо было надеяться на то, что столь незамысловатой фразой Смотритель отделается от жадного до знаний Шелки. — Каких? — К примеру, личное пространство, — не придумал ничего более подходящего Британец, немного отодвинувшись спиной назад и удивившись сам себе, почему не сделал этого раньше. Смотритель подпёр голову рукой и продолжил, про себя улыбнувшись тому, как за его движением, словно смотрясь в зеркало, повторила кроха, приподнявшись на локте. — Каждый имеет право на личное пространство. И по правилам хорошего тона, оно составляет, как минимум, расстояние вытянутой руки между мало знакомыми людьми. — Можно касаться только вытянутой рукой? «Превосходно, Джон. Ты — замечательный оратор!» Андерсон тяжело вздохнул и, наконец, выпустив тонкое запястье из захвата, потёр лоб и глаза, напрочь избавляясь и от остатков сна, и от вязкого, уютного плена чернильных озёр. — Нет. Нельзя. Это правило подразумевает нахождение плохо знающих друг друга людей на расстоянии и не предполагает прикосновений. — Но ведь ты сам уже дотрагивался до меня, — напомнил Шелки, поджав пухлые губки, и архитектор мгновенно окунулся в череду собственноручно нарушенных правил. Вчера он ворошил светлую макушку на кухне, обнимал у печного огня, в шутку толкнул малыша на лестнице, утешал в комнате Смотрителя, а на уступе так и вовсе проделал трюк с прикосновениями дважды — и к тёплой ручке, и к укутанному в хлопковые штанишки бедру. «И когда ты только успел столько раз облапать малыша?!» — Это не такие прикосновения, — попытался оправдаться архитектор, понимая, что пикантной темы, по всей вероятности, избежать не удастся. — Сейчас ты прикасался ко мне по-другому… — По-другому? — не понимая, о чём толкует Хранитель Башни, приподнял светлые бровки мальчишка. «Ух…» — не зная, как подобрать слов, перескакивал Джон от одной никчёмной мысли к другой. — В моём Мире существует целая градация прикосновений. И все они зависят от специфики отношений между людь… существами. Их называют «связями» — такие невидимые ниточки. Бывает дружеская связь, а бывает — родственная. Профессиональная, приятельская, товарищеская. Откровенно, враждебная. Алчная. Сочувственная. А ещё, существуют романтическая и… любовная. Этих связей огромное множество, всех и не перечесть. И каждая из них наделена своими особыми прикосновениям, понимаешь? — Кажется, да, — протянул малыш. — Я прикасался к тебе по-приятельски. В какой-то момент, даже по-дружески. У камина — утешая. И всё это можно, — заключил Британец. — А как прикасался к тебе я? — уставился на Джона Шелки. Андерсон хотел ответить на этот вопрос, но, неожиданно, засомневался. А вдруг он своим загаженным, вывернутым наизнанку умом понял мальчишку неправильно? «Может, кроха вовсе и не…?» — А как ты сам думаешь? «Прости, Малыш. Ты не оставил мне выбора. Я должен знать» — Нежно? — вопросительно посмотрело на Смотрителя внеземное существо. Джон оторопел. — Да, Малыш, — непослушным, осипшим голосом отозвался Смотритель, не переставая потирать в недоумении лицо. — Это было нежно… — Я хотел, чтобы было так, — смущённо улыбнулся мальчик-Шелки, словно возгордился тем, что у него получилось. — Но… так нельзя, Малыш, — замотав головой и прикрывая рот рукой, не в силах дать вразумительного ответа, проговорил растерянный Джон, усаживаясь на кровати. — В моём Мире детям нельзя прикасаться ко взрослым так… нежно. И взрослым нельзя. Взрослым нельзя даже больше, чем детям! — Детям? — переспросила кроха, вскинув бровки. — Да. Таким маленьким детям, как ты. — Но, я — не ребёнок, Джон. Это — всего лишь тело! Шелки смотрел на Британца полными отчаяния глазами, готовый вновь расплакаться. Только мог ли Андерсон принять подобные слова на веру, видя перед собой маленького мальчика? Разве смог бы кто-нибудь обвинить архитектора в недальновидности, представь себя на его месте? Совершенно сбитый с толку, Джон отвернулся от чернильных омутов, уставившись на языки пламени в камине. «Только не плачь, пожалуйста. Только не плачь…» — Я просто хотел узнать, как это… — повесил голову мальчишка, подтянув поближе шерстяную шкурку, всё это время лежавшую между ними, и принялся сминать ту дрожащими пальчиками. Британец ощутил острый укол в районе сердца. В груди сдавило от осознания, что это невероятное, мистическое, прекрасное существо, живущее в сумрачном мире, не имеющее возможности с кем бы то ни было поговорить и, видимо, коснуться кого-либо тоже, только что испытало своё первое в жизни прикосновение. То самое, что больше никогда не повторится. То, что уже не вернуть. То, что растворилось в прошлом. И то, о котором он в будущем будет вспоминать, как о чём-то запретном, плохом, неправильном. Всё потому, что так решил Мир, не имеющий ни малейшего отношения к этому созданию, а Андерсон, исполнив роль палача, привёл приговор в действие. Собственноручно. По «доброй» воле. Следовало ожидать, что на мягкую шерстяную шкурку вскоре прольются слёзы. И они не заставили себя ждать. Капля за каплей, попадали, разбиваясь вдребезги. Оставляя влажные пятнышки на материи, не способной полностью впитать солёную влагу. Архитектор отсел чуть дальше, уперев лопатки в прохладную каменную стену, собрался с духом, протянул руку и, наплевав на все правила и законы этого Мира, нервно улыбнувшись, шепнул: — Эй, кроха. Иди ко мне? Мальчишка, тихонько шмыгая носом, безропотно подполз и, умостившись между ног Джона, прильнул к груди, весь превратившись в крохотный комочек. Британец подхватил малыша под коленки, перебрасывая через собственное бедро его ножки, и усадил бочком поудобнее, приобнимая за спину. Воспоминания из детства ворвались стадом загнанных лошадей в сознание, напомнив, как когда-то, будто в другой жизни, он искал утешения на коленях матери, да так и не получил. Как рвалось на части его сердце, не в силах понять происходящего. И как она, не способная говорить с ним — ничего не смыслящим ребёнком — на уровне двух разумных существ, уходила от тревожных тем, не давая ответов. — Мой Мир таков, Малыш, — начал он. — И ничего ты с этим поделать не сможешь… В нём ты — ребёнок, а детей обижать нельзя. — Но ты не обижал меня, — уставился большими, всё ещё влажными глазами на Андерсона Шелки. — У многих сложилось бы на этот счёт иное мнение, — попытался улыбнуться архитектор, но вышло как-то криво и неуверенно. — Если ты хочешь ко мне прикасаться, то… я не против. Кроха приободрилась, и Смотритель, мгновенно отреагировав, приглушил огонь в чернильных глазах. — Но придётся установить границы. То, что ты выкинул сегодня — не дело. Это — слишком, — грозно сказал Джон и тут же об этом пожалел, потому что маленький комочек-манипулятор вмиг пустил тонкие ручейки по щекам, разрывая душу Британца на части. — Даже если в твоём Мире относительно Моего тебе пятьдесят, я никогда в жизни в это не поверю, — печально усмехнулся Андерсон, и стирая бегущие слёзы с нежной кожи, запуская пальцы в шёлк налипшей на лобик чёлки, прижал голову существа к груди. — Плачешь ты, как самый настоящий ребёнок. «Или подросток, не справляющийся с буйством собственных гормонов», — проскочило в сознании, вспоминая жалобы Аодхана в отношении юного Брауна. Пока малыш тихонько сопел мокрым носом в грудь архитектору, заметно успокаиваясь, Джон ткнул кнопку разблокировки на экране телефона, убедившись, что до треклятого будильника, вскоре готового оповестить о начале новой рабочей смены, у них оставалось ещё немного времени. И хоть мужчине жутко хотелось умыться и привести себя в порядок, оставлять кроху в одиночестве в таком состоянии не было ни сил, ни желания. А ещё, он не хотел превратиться в одного из тех взрослых, что, спеша на работу, словно забывают, насколько тонкой и хрупкой может быть ниточка, связующая их с детьми. «Особенная близость…» Сумрачное полотно, окутавшее комнату, погрузило их словно в помещение для проявки фотоплёнок, оставляя лишь слабый красноватый свет тлеющих дров. Мальчишка, судя по всему, и вовсе не планировал покидать уютные объятия, прижимаясь всем своим тонким существом к мужчине, кутаясь в тёплый тулуп и цепляя чёрную майку на теле Смотрителя пальчиками, перебирающими шерстяной лоскут. Мышцы живота едва подрагивали под этими прикосновениями, повергая Британца в недоумение. Казалось, ему словно снесли голову с плеч. Напрочь, безвозвратно, вынося из той все оставшиеся мозги. Потому что Андерсону… нравилось. Нравилось ощущать эти слабые, осторожные, случайные касания. «Гнусные. Гнусные, отвратительные мысли!» — Джон? — пискнул куда-то в живот Шелки. — Да, Малыш? — А когда я перестану быть ребёнком? «Уилан был прав… Снова. Дети — это исчадья ада!» И, похоже, камень, привязанный к ногам архитектора, только что превратился в целую скалу, уже не просто затаскивая его на дно океана, а многим глубже — в самое пекло Преисподней. — Для начала было бы не плохо понять, сколько тебе на самом деле лет, — честно ответил Джон. — С виду, около двенадцати. А значит, по правилам страны, в которой мы сейчас находимся, не раньше, чем через четыре года. — Это очень много, — поднял на Смотрителя чернильные глазки Шелки. — Если тебе двенадцать, — уточнил Британец. — Но мне сложно судить. Я никогда не общался с детьми. И своих у меня нет. Вдруг тебе десять? — Или пятьдесят? — совершенно серьёзно предположила кроха. Андерсон рассмеялся от вида его невозмутимого личика, неосознанно заводя пальцы в мягкие локоны и поглаживая большим пальцем ямочку на щеке мальчишки. — В таком случае, ты отлично сохранился! Любой бы позавидовал, — сказал архитектор, и потянулся чмокнуть малыша в макушку, застыв в дюйме от светлых волос. «Мать твою, ты что творишь?!» — Малыш? — мгновенно отпрянул Джон в поисках путей отступления. — Мне нужно начать работу. — Нет, — уверенно отозвался тюленёнок. — Коробочка ещё не сигналила. «Шах и Мат!» — Верно. Ещё не сигналила, — сдался Британец. — Мне нравится свет в комнате, — улыбнувшись, вновь уставился снизу вверх Шелки. — Он напоминает тебе твой Мир? — Нет. Андерсону показалось, что кроха даже слегка вздрогнула и прижалась плотнее к нему от этого вопроса. — Он напоминает Твой. — Но мы и так в моём Мире, Малыш, — улыбнулся Смотритель. — Да, но когда я нахожусь в Своём, то представляю эту комнату, и этот свет. Мне становится легче. — Малыш… «Что же такое происходит-то?! Как щемит в груди!» — Тебе страшно? В твоём Мире? — Нет, — мотнул светлой макушкой Шелки. — Наверно, когда-то и было. Но, я уже не помню. Мальчишка снова замолчал и прильнул к груди архитектора. Нервозность в пальчиках унялась, и они оставили в покое измусоленную шкурку животного. Джон немного расслабился, заметив, как приспустились напряжённые плечики малыша, и положил руку рядом с крохотной ладошкой, соглашаясь со всем, что мог бы повлечь за собой этот, казалось бы, невинный жест. Тонкий пальчик дёрнулся, едва задев указательный Британца. В одно мгновенье всё словно застыло — и дыхание, и шум взрывающихся за окном волн, и свист северного ветра. Лишь редко выстреливающие искры раскалённых поленьев в печи заняли всё свободное пространство вокруг Хранителей. Андерсон осторожно раскрыл ладонь, давая понять крохе, что путь свободен. И неземное существо потянулось дрожащей ручкой, неслышно касаясь уже немного загрубевшей с возрастом кожи, скользя подушечками меж пальцев, спускаясь в ладонь, и вновь возвращаясь к самым кончикам. Прикосновения эти были трепетны, вызывали непроизвольные мурашки, бегущие по спине, и накатывающие слёзы от новой порции той самой отчаянной боли, что зародилась в мороковом ожидании целую вечность назад. Архитектор смотрел, как тонкие полоски сухожилий играют под кожей цвета слоновой кости, пока подрагивающие пальчики изучают новые, долгожданные ощущения. Джон и не догадывался, что даровал несчастному, одинокому существу, когда мягкие подушечки приостановились в середине ладони, а Британец намеренно приподнял собственные пальцы и коснулся мальчишки. На кожу упала холодная капелька, сорвавшаяся из чернильных глаз, и Андерсон, не в силах больше терпеть разделённую одну на двоих боль, заключил мальчишескую ладошку в своей, прижимая к груди и её, и самого малыша второй рукой. — Тебе больно? — шепнул он в светлую макушку. — Нет, — пискнула кроха, и архитектор почувствовал, как намокает его майка. — Я счастлив… Джон перехватил сжатый кулачок, пальцы переплелись, и мужчина поднёс тонкую ручку ближе к лицу, целуя в выгнутое запястье, скользя вверх по бархатистой коже краешком губ. Робко, осторожно, едва касаясь. Задевая носом согнутые пальчики, короткие ноготки. А потом, раскрывая ладошку, словно потянувшийся к летнему солнце бутон, поцеловал в серединку. Кроха не подняла глаз, задрожав всем телом, а только прильнула ещё ближе, поджав ножки и заключив в плен бедро Смотрителя. Андерсон прижал крохотную ручку к щеке и губам, и так они застыли, каждый погрузившись в свои собственные ощущения, мысли. Кроха — в безграничное болезненное счастье, а Смотритель — в пропасть без дна, в самое жерло греховного вулкана. «Запретная близость…» Когда маленькая чёрная коробочка возвестила об истёкших минутах их единения, архитектор уже не хотел никуда бежать, срываясь с места от переполнявших его страхов и дурных мыслей. В той далёкой прошлой жизни, осознав свою принадлежность к общественному меньшинству, Джон долго шёл извилистой тропкой к принятию себя, но никогда не убегал от волновавших его размышлений. Не прятался под прикрытием секретности, обособленности и, не дай Бог, гомосексуальной латентности. Умалчивал, да. Был предусмотрителен и недоверчив к сомнительным знакомствам. Но на вопросы, заданные «в лоб», всегда отвечал утвердительно. Только вот, прежде все его симпатии выражались в адрес сформированных, совершеннолетних личностей, и Британец никогда не замечал за собой тяги к детям. Он, до смешного, ревностно и агрессивно относился, коль в его адрес кто-то отпускал хотя бы в шутку подобные допущения, взвинчиваясь, как юла. Его выворачивало на изнанку, при мысли о подобном контакте, считая данную склонность ни чем иным, как серьёзным психическим заболеванием. И даже сейчас, обнимая крохотное тельце, Андерсон не чувствовал за собой сексуальной тяги к малышу. Но и не мог объяснить того, что творилось внутри. Ни странных желаний защитить, окутать теплом, подарить спокойствие и умиротворённость. Ни того, что его невероятно влекло обнять это существо, коснуться, поцеловать в макушку и окружить заботой. Вполне могло статься, что в нём, всего-навсего, проснулись отцовские инстинкты на почве зародившейся дружбы с Уиланом, бесконечно треплющемся об их отношениях с опекаемым Юдардом. Или же, всё это и вовсе черпало начало из застоявшегося зловонного водоёма его собственного, лишённого заботы и проявления чувств со стороны матери детства. И ко множественным вопросам об Острове и о потусторонней Башне, к ощущениям разрастающейся чёрной дыры, поглощающей весь внутренний свет самого архитектора, до сих пор терзающих измождённый организм, добавился новый, пугающий вопрос. Вот только от теплоты тела, прильнувшего к нему крохотного существа, от зарождающегося между Мирами формирования пока ещё истончённой золотистой ниточки их связи, Джон отказался впадать в панику. Отказался решительно и осознанно, всецело последовав совету Огненного Волка — наблюдать. Просто наблюдать за ситуацией. — Знаешь, Малыш. Тебе, всё же, нужно выбрать себе имя, — улыбнулся Смотритель, нехотя отнимая от себя головку Шелки и давая понять, что пришло время приниматься за работу. — Мне нравится «Джон», — отозвалось существо, выползая из теплых объятий и подхватывая шкурку. Британец замер, насторожившись, но кроха вычеркнула двойственность смысла сказанной фразы: — Красивое имя. — Но, оно моё, — рассмеялся мужчина. — И, кстати, в отличие от тебя, у меня не было привилегий его выбирать. А у тебя есть шанс сделать собственный выбор из огромного разнообразия имён. Или, придумать своё, например. Уникальное. Смотри, сколько завистников у тебя может появиться… Возможно, тебе пятьдесят лет, но выглядишь ты, как маленький мальчик. Любая девчонка хотела бы обладать таким девайсом. Вечная молодость и всё-такое — один плюс. Ты не спишь, и мог бы получить приличную фору, в сравнении с другими кандидатами на ночную работу — второй. Ты можешь выбрать имя, подходящее твоему восприятию себя самого. Достойное, подчёркивающее твою Суть — третий плюс. Завидую тебе белой завистью, — подмигнул Андерсон, натягивая лапопейсу. — А какая она? Моя Суть? — недоумённо посмотрел на архитектора малыш. — Это тебе решать. Думаю, ты знаешь себя лучше, чем, предположим, я. Но, если тебе интересно моё мнение, я бы отталкивался от чего-то морского, — надел на запястье отцовские часы Джон. — Ты, как не крути, существо из потустороннего Мира, пришедшее в Этот благодаря животному, обитающему по большей части в воде. Ты любишь океан. По крайней мере, ты любовался им с восторгом. — Тогда, может быть, мне подошло бы Оушен? — Не спеши, — слегка поморщился Британец. — Тебя никто не торопит с выбором имени. Ты должен его примерить, прочувствовать. Оно должно слиться с тобой. Перебирая варианты, ты это поймёшь. Я помогу, если захочешь. Но, это должен быть твой собственный выбор. — А ты чувствуешь единение со своим? — последовал за Смотрителем мальчишка, когда Андерсон направился в сторону уборной. — Скорее, я свыкся с ним. Но, да. Оно мне нравится, хоть и не притязательное. Джон Андерсон — неплохо звучит, как считаешь? — Я? — удивилась кроха. — Ну да, мы ведь с тобой разговариваем, — хмыкнул архитектор. — Я считаю — идеально звучит, — отчего-то смутилось существо. — Но… кто такой Андерсон? — Это моя фамилия, — остановился Смотритель у двери в комнату, забывшись, что малышу в этом Мире известно не всё. — Имя моего рода. Оно передаётся из поколения в поколение, от отца к его детям. Так принято. — А у меня тоже будет два имени? — Конечно, почему бы и нет? — потрепал по светлой макушке мальчика Джон. — Но у меня ведь нет отца, — вскинул чернильные глазки на мужчину Шелки. — Значит, ты станешь первым из рода, — выкрутился из неловкой ситуации англичанин, откровенно испугавшись, что ляпнул непоправимое. — Позволь мне воспользоваться ванной в одиночестве? — Хорошо, — застыла кроха, и Британец скрылся за деревянной дверью. Облегчившись, да, наконец, умывшись и почистив зубы, Андерсон посмотрел на проявляющиеся отголоски бороды на лице. Никогда не носивший растительности на щеках, архитектор пришёл к мнению, что столь кардинальные перемены, произошедшие с ним за последние три недели, вполне заслуживают и отражения на внешних проявлениях его облика. В конце концов, никто ведь не заставляет его носить бороду вечно. Пусть отрастает, пока не надоест. Мужчина только немного подбрил неровности, а зачесав пальцами волосы назад, удивился, как быстро они пошли в рост, стоило сменить климат и обстановку. «Должно быть, вскоре придётся посетить парикмахера, иначе их можно будет уже завязывать в короткий хвост», — подумал Джон и вышел в башенный холл. Кроха сидела прямо на каменном полу, ровно на том же месте, где и замерла, ведя дискуссию со Смотрителем, пока тот не оставил её в одиночестве. — Малыш, не нужно сидеть на холодном, — подал руку Британец, и когда тонкие пальчики неуверенно легли в ладонь, добавил: — Ты можешь делать на Башне что угодно. Не обязательно ходить за мной хвостом и томиться в ожидании, пока я не закончу дела. — А что же мне делать? И вот тут Андерсон понял, что маленькому мальчику в действительности нечем заняться на Башне, кроме как по пятам бродить за Смотрителем и выполнять его поручения. Ведь именно для этого Чудовище из сумрачного Мира отправило его сюда. — Мы подумаем об этом, как только я зажгу свет, хорошо? — улыбнулся архитектор, а внутри вновь всё сжалось с невероятной силой, и уже давно позабывший о вспышках агрессии, Джон со всего размаха захотел впечатать в башенную стену тяжёлый молот. Наполнив механизм новой жизнью, Британец отставил гарроту на лестницу, учуяв вырывающийся из прикрытой двери на кухню аромат кофейного напитка. Отчего-то он ощутил укол за то, что послужил катализатором совсем не сложной, на первый взгляд, задачи для малыша. Но извечное набрасывание на себя вины даже за столь незначительную просьбу, как приготовление кофе, и на Острове не оставляло его в покое. Под предлогом проверить колбы за дверью, он вышел на уступ, выудил сигарету из кармана, и ежась от пробирающего ветра, закурил. Океан сегодня был грозен и безжалостен ко всякому бедолаге, способному попасться под рукава его вздымающихся волн. Приближался очередной шторм, и небо заволокло грузной чернью, нависшей над Островом. Нордический ветер срывал кожу с костей, яростными порывами сбивая с ног, и словно норовил вырвать с мясом скальп непокрытой головы. Андерсон не выдержал и трёх минут неудачной попытки покурить, вернувшись в землистый холл Башни и плотно притворяя за собой массивную дверь. Кроха стояла в кухонном проёме в распахнутом тулупе, взирая на Хранителя Маяка в смущении и не решаясь что-то сказать (или спросить), и архитектор мгновенно считал эту информацию с его поджатых губ. — Что случилось, Малыш? — приблизился он к ребёнку. — Что не так? — Другие Шелки не транслировали этого… — потупил чернильные глазки в пол мальчишка. — Чего не транслировали? — Вот тут, — указала кроха на голый животик свободной от шкурки рукой. — У тебя болит живот? — вскинулся Джон, вспоминая о никчёмности аптечки с просроченными лекарствами. — И ниже… Но… не болит. Давит и щекочет. И… кажется, мне надо на улицу. — Шторм надвигается, Малыш. Или… тебе пора идти? Он зовёт тебя? — запаниковал Британец. — Нет, — мотнула головой кроха и принялась странно перетаптываться с ноги на ногу. «Словно, хочет в туа…» — Ты хочешь в туалет? — изумился Андерсон. — Туалет? — переспросил Малыш. «Твою мать! Ему же двенадцать. Или пятьдесят. Или, сколько там?.. Сколько бы ни было, он ведь должен знать… Или, не должен…?» — Пойдём со мной, — взял мальчишку за руку архитектор и потянул за собой в ванную. — Мне не нужно мыть руки, — пискнул тюленёнок. — Я помыл, когда пришёл. И песок на полу не трогал. — Там не только руки моют, Малыш, — улыбнулся Джон, открывая дверь и пропуская Шелки вперёд. — Заходи. Мальчишка зашёл, приплясывая, и Британец прикрыл за ним дверь. Не прошло и минуты, как с той стороны раздался протяжный писк. — Джо-о-он? — Я здесь, Малыш, — отозвался Андерсон. — Зайди, пожалуйста… «Да быть этого не может…» — вздохнул Смотритель и вошёл в полукруглую комнату. Танцующий Шелки так и продолжал топтаться на месте, не понимая, чем ему может помочь эта странная комната. — Что мне делать, Джон? — большие глаза округлились ещё больше, уже не в силах терпеть, а архитектору напрочь отшибло голову с пришедшим осознанием, что существо из потустороннего Мира, по всей видимости, не умеет пользоваться подаренным ему телом. Наблюдая за жеманным кривым танцем, понять можно было лишь одно — промедление грозило обмоченными штанами, а после — долгими слезами, потому что «маленькому манипулятору только и дай повод вдоволь поплакать, он непременно им воспользуется». И тогда, глубоко вобрав ноздрями воздух, Британец принял волевое решение, проклиная себя всеми известными и выдуманными в момент ругательствами, и поднял защитную крышку унитаза сам. — Положи свою шубку на пол. Подальше, — Джон не решился предложить помощь в её хранении, дабы избежать непроизвольной паники со стороны Шелки, а заодно и предупредил возможное намачивание мраморной тряпицы. — Нужно подойти ближе и встать перед ним лицом, — указал Андерсон на пластмассовый короб. — И… достать его. — Кого достать? — с ужасом посмотрел в недра туалета Малыш и принюхался к зловонной жидкости внутри. — Дружка своего из штанов. Нужно достать своего дружка. Он там, скромный такой, маленький. Висит, — не выдержав, выпалил на одном дыхании архитектор. Кроха оттянула резинку на хлопковых штанишках и, выудив на свет всё своё добро, невинными глазками уставилась на Смотрителя, ожидая дальнейших инструкций. — Возьми его в руку, подойди ещё немного ближе, и целься. Туда, — ткнул пальцем в дырку Джон, всячески стараясь не цепляться глазами за прихваченный маленькими пальчиками член. — Ножки шире, не то нальёшь на себя. — И что дальше, Джон? — непонимающе задрал бровки выше мальчишка. — И расслабься, дай ему волю, — улыбнулся Британец, мотнув головой, не веря, что учит кого-то отливать. — Держишь неправильно! Разожми кулак, ты его придушишь. — Но я не знаю как! — повысил голос Шелки. Выходов, собственно, оставалось два — придержать ему или показать на себе. И оба ни разу не устраивали откровенно шокированного происходящим Андерсона. Но, всё же, очевидность выбора оставалась на лицо. «Уилан, скотина! Только попробуй мне ещё раз сказать, как тебе тяжело! По крайней мере, тебе не приходится делать это!» Джон расстегнул ширинку на джинсах, вынул собственного змея, прихватил у головки тремя пальцами, и застыл, уставившись на мальчишку. Кроха слегка подтянулась, неотрывно смотря на чужое достоинство, и повторив за манипуляциями Смотрителя, вскинула абсолютно бесстыжие глаза, без толики стеснения и вины, в ожидании следующих действий. — И расслабься, — проговорив по буквам, напомнил Британец, отводя взгляд. Через пару секунд струя архитектора округлой дугой полилась в унитаз, а за ней последовала и вторая — мальчишеская, неровной дрожащей ниточкой устремлённая почти в ту же точку. — Ну вот, — с облегчением выдохнул Андерсон, закончив и смахнув, да пряча член обратно в штаны. — Надеюсь, с первого раза запомнишь. «Ибо второго я не выдержу!» — Стряхни, — почти приказал архитектор. — И закрой за собой крышку, а то всю ночь будем нюхать эту вонь. Джон проследил за Шелки, натянувшего штанишки обратно на талию, и дал наказ сполоснуть руки. Мальчишка послушно вымыл ладошки, подхватил с пола шкурку и уже направился к выходу, как был остановлен Британцем. — Это… не единственный способ избавления организма от нежелательных элементов, — сам не веря, что говорит о подобном, почесал нос Смотритель. — Если понадобиться сделать это по-другому, тогда на унитаз нужно будет сесть. И показывать тебе этого я не буду, ясно? — Ясно, — виновато отозвалась кроха. — Снимешь штаны, усядешься, всё сделаешь, а потом возьмёшь вон ту бумажку… — Андерсон запнулся на слове, — …оторвёшь немного, и вытрешь сзади. И руки после этого не забудь помыть. Хорошо? — Да, Джон. Мальчишка выглядел так, словно его отчитывают за проступок, и архитектору стало совсем не по себе от того, что он — взрослый мужчина — преподносит информацию ребёнку отчасти грубо и неправильно. — Малыш, — опустился Джон на колени перед крохой. — Это обычные физиологические процессы. Ничего страшного в них нет. И я не ругаю тебя. Просто… Я уже говорил. У меня нет своих детей, и общаться с ними я не умею. Да и подобным вещам учатся в гораздо более раннем возрасте, чем ты сейчас. Тогда, наверно, родителям проще всё объяснять. В общем, я хочу сказать… Если ты чего-то не знаешь, не стесняйся спрашивать. Возможно, мне будет сложно говорить о чём-то, но я буду стараться. Договорились? — Договорились, Джон, — мяукнула кроха. — Хорошо, — Британец мазнул пальцем по мальчишескому подбородку и, поднявшись на ноги, подтолкнул того в плечо на выход. — Сбор из лесных трав, я правильно помню? — Да! — обрадовался Шелки, почти вприпрыжку побежав на кухню. — Сначала разведём огонь, холодает. Травяной чай маленькому гостю из потустороннего Мира показался на вкус столь же отвратительным и неприятным, как и горечь кофейного напитка. Андерсон вновь улыбался, глядя на искривившееся лицо мальчишки. Подкидывал свежие поленья в огонь, заваривал на пробу другие сорта, старательно собранные Льялл Кинкейд, но ни один из предложенных напитков тюленёнку так и не приглянулся. Они даже экспериментировали с простой водой, добавляя в неё сахар, и молоком, но и это питьё не понравилось привередливому малышу. — Но, ты ведь должен что-то пить… — недоумевал Смотритель, разбирая завалы полок с остатками трав мистера Бакера. — У тебя человеческое тело, оно без воды долго не протянет. А тут у нас что? Архитектор выудил небольшую стеклянную баночку с коричневатой трухой внутри, открыл крышку, принюхался и, сверкнув жемчужными радужками в свете керосиновых ламп, улыбнулся. — Ну-ка, проверим? — Что это? — заинтересовано потянулся Шелки, немного привстав с табурета. — Напиток для детей, — хохотнул Джон. — Я не ребёнок! — надулся мальчишка, как самый настоящий ребёнок. — Вот и проверим, — ехидно бросил Британец, подмигнув крохе. Чашка ароматного какао с молоком и ложечкой сахара опустилась на деревянную поверхность стола спустя две минуты, и мальчишка осторожно коснулся ладошкой её алюминиевой кромки. Несколько раз повозив пальчиком по окружности, он скользнул тем в шоколадную влагу. — Между прочим, можно просто отпить чуток, — не успел предупредить очередную отправленную с пальчика каплю в рот Андерсон. — А мне нравится так, — широко улыбнулась кроха, причмокивая языком и пытаясь различить вкус напитка. Архитектор, наблюдая за гостем из другого Мира, думал о том, что вся человеческая жизнь зиждется на чьих-то чужих принципах, предрассудках и непонятно кем писанных запретах. Пальцы в чашку макать не прилично, говорить о естественных процессах организма — стыдно, есть много сахара — вредно, быть геем — не нормально, а в некоторых странах и вовсе запрещено. И где же в таком случае хвалёное право человека на свободу, о которой без умолку трещат с экранов телевизора, цитируя политиков и власть предержащих? Нет его — вот где. Всё это фэйк. Выдумки. — Ну как? — поинтересовался Джон, уловив необычные изменения в лице малыша. — Похоже, я всё-таки маленький, — расстроилась кроха. — Тебе нравится? — уголок рта поплыл к кверху. — Да. — Эй, кроха… — потянулся рукой к мальчишке Андерсон, приподнимая за подбородок совсем понурившуюся голову. — Это же здорово. Наконец-то мы нашли то, что тебе нравится. — Но ты сказал, что это детский напиток, — заблестели чернильные глазки от влаги. Архитектор расхохотался и, щелкнув Шелки по носику, встал из-за стола, взял вторую кружку и заварил какао для себя. — Всё это предрассудки, Малыш, — улыбнулся Джон, отпивая из чашки. — Не стоит обращать на них внимание. Ты ведь знаешь, что я достаточно взрослый для своего Мира, так? — Да, — немного оживился Шелки. — Но, мне ничего не мешает выпить с тобой какао, правда? — Правда. — И это точно не вернёт меня в детство, — грустно добавил Британец. — А я бы с удовольствием там побывал вновь. И тебе не советую торопиться взрослеть. Но человеческий удел в твоём возрасте — никого не слушать. Все дети рвутся в самостоятельную, взрослую жизнь. Спешат, как им кажется на встречу приключениям, не понимая, что приключения заканчиваются вместе с не оплаченными счетами, ответственностью и работой до гробовой доски. Примерно в тридцать пять это осознание и приходит, — усмехнулся Андерсон. — Но становится уже слишком поздно что-то менять. Не знаю, как так произошло, что я всё же решился. — Я очень рад, что ты решился, — закусил губку малыш. — Потому что… меня бы… — Эй, я кое-что купил для тебя! — очнулся Смотритель и вырвался из затянувшего его в омут печали наваждения. — Ты голоден? — Рыбка?! — пискнула кроха. — Она самая.***
— Сёмга и лосось, — уверенно кивнул светлой макушкой Шелки, после того как перепробовал все привезённые Джоном сорта рыбы. — Точно? — Абсолютно, — слизав с губ остатки рыбьего жира, подтвердил малыш. — Самые вкусные! — Главное, чтобы твои пристрастия к сырой рыбе не вступили в конфронтацию с молоком из какао, — усмехнулся Британец. — А что тогда будет? — Лучше тебе не знать этого, Малыш. Но, на всякий случай напомню, что руки после туалета надо мыть. — Я помню, — серьёзно отозвался тюленёнок. «С логикой туговато…», — поджал тонкие губы Андерсон и почесал волосы на затылке, любуясь, как малыш аккуратно собирает рыбные кости в горку, по непонятной причине сегодня извлечённые вместе с хребтами. На второй заход завода Башни они поднялись вместе. Мальчишка изучал вахтенную с большим интересом, заглядывая Смотрителю через плечо, пока тот смазывал механизм и проверял состояние шестерёнок. Мужчина, сам мало разбираясь в сложной системе механизма, давал объяснения тому, что знает, а на вопросы, не имеющие ответов, не кичась и не выдумывая небылиц, честно признавался в неведении. Кроха много улыбалась, трогала тонкими пальчиками инструмент, нюхала смазки и противокоррозионные жидкости и помогала счищать нагар с фитилей. А Джон не упускал из виду ни одного движения мальчика-Шелки, всё чаще ловя себя на мысли, что и с его лица не сходит улыбка, особенно, если малыш забавно кривит нос от слишком ярких запахов или застывает, раскрыв ротик в изумлении, уставившись далеко за пределы стеклянного выхода на смотровую площадку. Шторм уже не на шутку разгулялся, и архитектор был вынужден отказать крохе в выходе на балкон, когда та захотела посмотреть на океан с высоты одноглазого Циклопа. На металлические поручни за окном налип приличный слой снега, грозящий к утру превратиться в ледяную корку от сильной влажности. Но несмотря на плохо прогреваемый туннель маячной Башни, Джон чувствовал себя тепло и уютно в компании потустороннего существа. И ему хотелось верить, что маленький мальчик ощущает себя также вдали от своего мрачного и неблагозвучного Мира. В комнате Смотрителя они долго просидели над изучением глобуса, при свете керосиновой лампы выискивая города, в которых успел побывать Андерсон, пока направлялся к Маяку, влекомый зовом из иной реальности. Малыш был в полном восторге от изобилия островов на планете, хоть и расстроился, что Холхолма нет на круглом голубом макете. — Масштаб слишком маленький, — объяснял мужчина, ставя крошечную точку чернилами примерно в том месте, где по его догадкам должен был находится Остров. От многообразия стран и населяющих их народностей, у существа захватило дыхание. Он искренне удивился тому, что существуют люди с разным цветом кожи, такие не похожие друг на друга и, одновременно, одинаковые. Но в настоящий шок кроху повергло вскользь упомянутое Джоном наличие и других планет, не только в Солнечной системе, но и далеко за её пределами. Британец пообещал выбрать время и купить в городе какой-нибудь красочный атлас по астрономии, который они вместе могли бы потом изучить. — Не возражаешь, если я сделаю кое-какие записи в вахтенный журнал, а ты пока посидишь в сторонке с глобусом? — Хорошо. Малыш стащил трёхмерную модель Земли со стола и, усевшись у камина на пол, принялся разглядывать изображения на ней. — Мне не нравится, что ты сидишь на холодном полу, — внимательно посмотрел на светловолосого Джон. — Возьми, пожалуйста, стул на кухне или пересядь на кровать. И пока мальчишка бегал в соседнюю комнату за табуретом, Британец задумался над тем, что благоустройство Башни оставляет желать лучшего. Абсолютно не приемлемыми оставались каменные полы в комнатах, особенно, при условии, что маленького Шелки, словно мотылька, постоянно влекло поближе к огню. Возможно, для маячного туннеля они и были хороши, но уж точно не для жилых помещений. — А сколько всего стран на планете? — спустя некоторое время подал голос внимательно изучающий макет мальчишка. — Я не знаю точного количества, — оторвался от записей Андерсон. — Множество. Ты можешь посчитать. Они же все написаны. И маленький Шелки принялся за подсчёт, как-то слишком скрупулёзно и точечно возюкая тонким ноготком по поверхности модели. Архитектор, заинтересованный этими жестами, приблизился и тихонько хохотнул, понимая, что кроха считает города, вместо стран. — Ты не то считаешь, — присел он рядом на корточки. — Страны написаны более жирным шрифтом. Вот, смотри — Англия, Ирландия, Шотландия… Вот это, что за страна? — указал Джон на островную Исландию. — Не знаю, — мяукнул мальчишка. — Так, прочитай, — улыбнулся Смотритель. И вот так, совершенно случайно, выяснилось, что маленький Шелки хоть и говорит на родном языке Британца, да только не умеет ни читать, ни писать. — Учитель из меня, наверно, выйдет не ахти, — засомневался Андерсон в своих силах, когда кроха предприняла ход конём в виде увлажнившихся чернильных глаз и силком вымолила научить её писать. — Я буду хорошо учиться, Джон! — Да я и не сомневаюсь, Малыш, — улыбнулся архитектор. — Боюсь, что я буду плохо учить. — Ты же научил меня ходить в туалет, — безапелляционно вымолвил Шелки. — Пожалуйста, не вспоминай, — потёр пальцами лоб Смотритель, усмехнувшись. — Много ума для этого не нужно. — У тебя получится. Я уверен! «И снова этот взгляд. В самую душу…» — Ладно, — согласился архитектор. — Но для начала нужно будет купить учебник. Без него точно не смогу. Я не обладаю педагогическими знаниями. — Спасибо, — улыбнулся малыш и, неожиданно смутившись, поджал губки. — Что? — насторожился Джон, предчувствуя неладное. — Ты хочешь что-то спросить? — А когда я перестану быть ребёнком… через четыре года… — убеждённо добавил Шелки, — …у меня тоже будет такой большой дружок, как у тебя? «Уилан… Я тебя ненавижу! С пятнадцатилеткой ему сложно!» Когда Британец советовал малышу задавать вопросы и божился отвечать на них, мужчине и в голову не приходило, что это будут такие вопросы. После совместного «отлива», Андерсон считал, что ничего хуже уже быть не может. Но нет, маленький внеземной организм этой ночью решил выведать информацию по всем пикантным темам, существующим на планете Земля. И под «всеми», Джон подразумевал, не только расспросы о размере достоинства, но и обязательно должный последовать за ними (он был в этом уверен) самый устрашающий и повергающий взрослых людей в шок вопрос из уст крохотных существ — тот самый, о происхождении детей. Но сюсюканьем с двенадцатилетним ребёнком не отделаться. Тем более, если сам малыш заявляет, что таковым вовсе и не является. Ещё не до конца повзрослевшему в этом Мире Шелки, но, вполне вероятно, глубокому старцу в его собственном, ином измерении, не скажешь: «Ты ещё маленький для таких расспросов». Да только, что сказать? Просто отмахнуться, как делают все? Переключить внимание на другую тему? Архитектор нутром чуял, что все эти варианты на корню неверны. — Не знаю, Малыш, — посмотрел прямо в чернильные омуты Джон. — Возможно. Но, строение тела у всех разное. Никто не может знать, во что оно трансформируется в процессе взросления. Каково же было удивление Британца, когда маленькая кроха, пожав плечами, только и ответила, уткнув ровный носик обратно в планетарный макет: — Мне просто было интересно. «И на кой был весь этот ворох сомнений и страхов?..», — чертыхнулся Андерсон про себя. Каждый продолжил заниматься своим делом. Смотритель, вернувшись за письменный стол, внёс пометки в вахтенный журнал касательно пришедшего на Остров захода солнца, времени заводов Башни и состояния механизма. Маленький Шелки усердно пересчитывал страны на голубом шаре, постоянно сбиваясь и начиная подсчёт заново. Архитектор произвёл следующий, трёхчасовой завод, подтянув массивные грузы, а за стенами каменного Циклопа продолжала свирепствовать настоящая пурга, заваливая островные изрезанные берега стоунами снега. — Ты сегодня тревожишься меньше, — подметил Джон, расправившись с обязанностями и взглянув на брошенную у камина шерстяную шкурку. — Я очень просил Его побыть здесь до самого отлива, — оторвался от глобуса малыш. — Правда? И Он послушал? — Он всегда слушает, — невозмутимо ответил мальчишка. — Только не всегда позволяет. — Так странно всё это, — громко выдохнул Британец, усаживаясь на стул. — Можно тебя попросить? — О чём, Джон? — встрепенулся маленький Шелки, обрадованный вернувшимся в его адрес вниманием. — Я бы хотел записать послание из твоего Мира. То, про Видящего. Повторишь его для меня? — Конечно, — потянулись кверху уголочки рта. Андерсон выудил из письменного стола листок папируса и приготовился. — Откроются пути миров. Душа во тьме созреет. Когда отдаст свой долг Хранитель маяков… — Погоди, не так быстро. Душа…? — Душа во тьме созреет, — продолжил малыш, делая паузу. — Когда отдаст свой долг Хранитель маяков… как Видящий прозреет. — Какой знак препинания между Хранитель маяков и словом как? — посмотрел на Шелки архитектор, и мгновенно осознал всю глупость заданного вопроса, глядя в растерянные глаза. — Ладно, пока оставим без него. — Заблудшую под саван вод возложит, провожая… И даровав вторую жизнь, в Свой Мир вернёт, встречая, — закончила кроха. — «Откроются пути миров. Душа во тьме созреет. Когда отдаст свой долг Хранитель маяков… как Видящий прозреет. Заблудшую под саван вод возложит, провожая, и, даровав вторую жизнь, в Свой Мир вернёт, встречая», — перечитал вслух записанное под диктовку Джон, уставившись на растекающиеся буквы. Маленький Шелки подошёл к столу и потянулся пальчиком в желании потрогать проявившиеся на бумаге надписи. — Погоди, — легонько коснулся его руки Британец. — Чернила должны высохнуть. — В таком виде твой язык ещё краше, — завороженно всматривался в каллиграфический почерк Смотрителя малыш. — Я не до конца понимаю, — нахмурил брови Андерсон. — Про открытые пути и созревающую Душу во тьме — всё ясно. Твой Мир мрачен, и она в нём томится, зреет. Долг Хранителя Маяка тоже можно объяснить — ухаживать за Башней и поддерживать его в функционирующем состоянии. «Под саван вод возложит, провожая…» — А что такое «саван»? — уточнила кроха. — Это такая одежда, в которую облачают усопшего — умершего человека. В данном контексте имеется в виду «покрывало». Водный покров. То есть, погрузит под воду, так получается? Хранитель Маяка должен погрузить под воду усопшее тело Заблудшей Души? Архитектора тряхнуло, и он, непроизвольно, не отдавая отчёт своим действиям, подтянул малыша за талию ближе к себе. — Мне не нравится это предание, — на автомате выдавил он. — Но ведь там сказано, что потом он Её вернёт в свой Мир, даровав вторую жизнь, — бесстрашно проговорила кроха. — Отбросим всё, — мотнул головой Джон. — Вернёмся к непонятной части: «Когда отдаст свой долг Хранитель маяков… как Видящий прозреет». Какая-то ерунда. Тут не говорится, что Видящий — это Смотритель маяка. Тут подразумевается, что Смотритель прозреет, как Видящий. То есть, прозреет, как Циклоп, которому включили свет. Ведь я назвал Маяк именно так — Видящим. — Нет, Джон, — не согласился мальчишка. — Видящий существует. И это ты! — Откуда такая уверенность? — обратил внимание Британец на собственную руку, удерживающую Шелки, и мгновенно разжал пальцы, выпуская малыша из плена. — Я просто знаю это. Чувствую. — Так знаешь или всё-таки чувствуешь? — мягко поинтересовался Андерсон. — Или… просто… хочешь, чтобы я оказался им и исполнил это предназначение? Кроха опустила глаза в пол, поджав губки. Архитектор уже заучил, что сулят эти два жеста одновременно, потому решил мгновенно приободрить малыша. — Здесь не говорится, что хранитель маяка — это Видящий. Зато говорится, что он прозреет и спасёт Заблудшую Душу. Главное, отдать свой долг Башне. Потому, не имеет значения — Видящий я или нет. Если старательно ухаживать за Светилом, предсказание должно сбыться, верно? — Может быть, — пискнул мальчишка. — Будем надеяться, что так оно и есть? — прихватив пальцами опущенный подбородок потустороннего гостя, улыбнулся Джон. — Да, Малыш? И мальчишка, ни с того ни сего, бросился Британцу на шею и горько расплакался. — Ну, что же ты? Кроха? — плотно прижал к себе мальчика Смотритель. — Всё получится, не плачь. Пожалуйста, не плачь. Утешать можно было сколько угодно. Только слёзы всё продолжали и продолжали катиться из глаз, а не на шутку встревоженный предсказанием архитектор, сам не очень-то желал его исполнения. Джон, не укладывающимся в голове потоком неразберихи, изнемогал и поражался тому, как это крохотное существо, стремясь в лучший Мир, готово было пойти на смерть дважды! Да как с таким вообще можно примириться?! Британец подхватил Шелки на руки, взошёл с ним на кровать, и усадив, как и несколько часов назад, между ног, стащил с мальчишки тулуп, закутал того в мягкое одеяло и дал вдоволь выплакаться, шепча в макушку слова утешений, поглаживая по светлой головке и, едва касаясь, целуя в уголки глаз, собирая текущие солёные капельки губами. Когда прожужжал предусмотрительно поставленный на вибрацию телефон, возвещая о последнем на эту ночь заводе башенного механизма, кроха не шелохнулась, и Андерсон осторожно заглянув в пуховый кокон массивного одеяла, в изумлении хмыкнул. «Не спит он, как же…» Архитектор осторожно уложил мальчика на подушку, подоткнув краешки импровизированного конверта в нескольких местах, подбросил дров в камин и, приглушая керосиновые светильники, отправился в вахтенную, отсчитывая про себя каждую из двухсот тридцати шести ступенек под ногами. И несмотря на гипертрофированную плаксивость юного гостя, должно быть, вскоре способного этим свести с ума не подготовленного к подобным проявлениям Джона, мужчина никак не мог избавиться от укореняющейся на его лице улыбки.