Глава 20. Млечный путь. Домашний очаг. Силовое поле.
3 декабря 2022 г. в 00:00
Глава 20. Млечный путь. Домашний очаг. Силовое поле.
Эта ночь была особенна.
На плите шелестел закипающей водой котелок. Вторящие ему языки пламени в тисках каминной печи плевались огненными искрами, негодующе шипя на неблагодарного человека, усевшегося за стол и погрузившегося с головой в свои чертежи, не обращающего внимания на витиеватый танец огня, призывающий оторваться от дел и насладиться агонией истлевающей древесины.
Но ревнивому огню было невдомёк, что проект южного квартала мало заботил Британца. Внося корректировки в подготавливаемую документацию, Джон, то и дело, ловил себя на самовольно, без спроса и предупреждения ускользающих в соседнее помещение думах, стремящихся прочь от рабочего процесса — туда, где средь пуховых барханов, в неге ароматов сгорающих сыроватых поленьев наслаждался сладким и беззаботным сном мальчишка с чернильными омутами.
Обветшавшая кухня с её прохудившейся крышей, местами разъеденными чёрным аспергиллом стенами и шероховатым каменным полом уже не казалась Андерсону приютом для обездоленных, выброшенных за борт корабля. Нет, только не этой ночью. Ведь стоило мысленно пересечь башенный холл, приоткрыть деревянную дверь и в тициановом свете играющего полымя разглядеть ровный носик, торчащий из-под нахлобученного на светлую макушку одеяла, как где-то внутри тут же разливалось берегами русло реки, долгие три недели тосковавшей по маленькому потустороннему существу и, наконец, долгожданной талой водой по весне вышедшей за пределы одинокой английской души.
И вроде бы здесь, в хладных, никогда не способных прогреться до конца стенах Башни Андерсон, пошедший непредсказуемым курсом, должен был бы ощущать себя ещё несчастней и неприкаянней, нежели в родных землях Англии, но окружённый керосиновой полутьмой, объятый шумливыми водами Атлантики, поющей за окном свои северные песни, заточённый на скалистом уступе архитектор обнаружил своё пристанище, сотканное из одиночества, оторванности и отчуждённости, и, вместе с тем, словно нарочно созданное для того, чтобы сродни вышибающему клин клином лекарству, излечить его недуг — одиночество, оторванность и отчуждённость. Ибо к волшебной микстуре в виде нелёгкого труда в качестве Смотрителя маяка прилагался необыкновенный потусторонний гость из тёмного Мира, ненавязчиво и сам того не подозревая, этой ночью подаривший Британцу настоящее чувство родного дома.
Андерсон пытался выудить из памяти те редкие моменты в далёкой прошлой жизни, о которых мог бы с уверенность сказать, что радовался присущей им уединённости, но она подводила его, на отрез отказываясь извлекать из собственных недр хоть что-то похожее на воодушевление затворничеством. Он даже не припоминал, чтобы оставался когда-нибудь один. Нет, не в спальне — она-то уж точно поддерживала хлад постельного белья только для Джона, со всей своей пустынной любовью, окружавшей его изморозью вечной ненужности. Но, дома. Будь то отцовский дом, или же поместье миссис Баррингтон, а может и его временное гнёздышко университетских времён в общежитии — рядом всегда кто-то был. И не от того ли он сделал предложение Лорэйн, предчувствуя кризис, обязательно должный случиться, затянись его невесть откуда взявшееся ощущение сиротливости ещё хотя бы на пару месяцев?
Но сколько бы архитектор не пытался привлечь людей извне в свою одинокую жизнь, никому из них не удавалось приструнить разрастающуюся Гаргантюа его души лишь одним присутствием в соседней комнате. Кроха-Шелки же словно сдерживал её гравитационное притяжение, и Джону чудилось, что это невероятное существо способно даже усмирить разбушевавшийся океан одним прикосновением тонких пальчиков к водной глади.
Смотритель размышлял и над тем, что, должно быть, каждый человек вне зависимости от эпохи и места проживания, много ли, мало ли, и, всё же, ощущал нависающую над его будущим тень. Но и в другие времена — ничуть не менее зловещие, чем наши — наверняка находились те, кто смог разглядеть сквозь тьму путеводные звёзды. И для каждого из них эти светила проявлялись по-своему. Для Джона же такой звездой стал таинственный и загадочный Маяк, хранящий свои секреты вот уже на протяжении почти трёх сотен лет и посвящающий в эти загадки лишь избранных.
Холхолм спал, убаюканный шумом прибрежных вод, а Британец, поддерживаемый анкерным маршем и крепким кофейным напитком, разочарованно хмыкнул в адрес безнадёжных попыток этой ночью довести до ума начатый проект. Он аккуратно сложил все наброски стопкой, отодвинув на край стола, и подтянул поближе вахтенный журнал, раскрывая тот на странице с записанным преданием из потустороннего Мира. Над досмотровыми записями Андерсон выложил в ряд старенькие, потрёпанные временем и башенной влажностью фотографии, принадлежавшие предыдущему Смотрителю, отодвинув чуть поодаль ту, где светились улыбками двое друзей, призванных служить одноглазому Циклопу. Из белоснежного конверта с контрактом мужчина извлёк текст клятвы, не вынимая из защитного файла, и, водрузив тот справа от разложенного пазла, уставился на имеющиеся кусочки головоломки сверху вниз, грея пальцы о тёплые алюминиевые стенки кружки.
«Откроются пути миров. Душа во тьме созреет. Когда отдаст свой долг Хранитель маяков… как Видящий прозреет. Заблудшую под саван вод возложит, провожая и, даровав вторую жизнь, в Свой Мир вернёт, встречая».
Архитектор несколько раз перечитывал странные строки, но каждый из них запинался на промежутке между «Хранителем маяков» и тем самым злополучным «Видящим», что и Башня, и он сам одновременно. Джон прихрамывал на нём ненамеренно, но необъяснимым шестым чувством спотыкался о недостающий знак препинания.
Мужчина перечитал и клятву, своим последним абзацем диктующую условия его пожизненного служения ветхому каменному Светилу:
«Посмертно передать право услужения Путеводной Звезде следующему Хранителю, выбранному моим компаньоном. Клянусь!»
Но, в какой из строчек нужно было искать ответ на вопрос «Как вытащить маленького Шелки из тёмного Мира?» — для Джона оставалось загадкой. Он отчаянно не понимал, как может умереть и, вместе с тем, вернуть Заблудшую Душу в свой Мир? Ведь именно этого и требовала Башня — почить, выполняя свой долг:
«Не презирая смерти, но будучи к ней расположенным, как к одному из явлений, желаемых природой, выполнить свой долг перед Башней в полном объёме, с честью и достоинством отдав жизнь в руки маячного Светила и нести службу до скончания моих дней», а после: «Когда отдаст свой долг Хранитель маяков… Заблудшую под саван вод возложит, провожая и, даровав вторую жизнь, в Свой Мир вернёт, встречая».
«Встречая? Как я могу его встретить, если умру?», — думал Джон. «А Ками? Он тоже должен умереть? Ведь, сказано — под саван… Мой труп должен положить его труп под саван вод, и мы встретимся на небесах? Нелепица какая-то! Жили у бабуси два весёлых… трупа…»
Британец не хотел верить в то, что жизнь, отданная в руки маячного Циклопа, не заслуживает награды. Нет! Если уж условия были выдвинуты столь внушительные — жизнь за жизнь, до самой смерти! — значит, он что-то упускает. Упускает нечто важное, припрятанное в предании где-то между строк. Небылицами вроде бессмертия, плавно перетекающего из этого мира в иной — потусторонний, он был сыт по горло в религиозных и мифических трактатах, представленных и на Земле. Все эти «не прелюбодействуй» и прочее, и тогда, возможно, будет воздано тебе — душе безгрешной — сполна… Бред сивой кобылы! Башня была выше этого. Джон чувствовал. Это была честная сделка — Смотритель заботится о каменном куске плоти морокового Монстра в Этом мире в обмен на жизнь маленького Шелки. Джон соглашался именно на эти условия!
«Таков был уговор, верно?»
— Чёртова Знающая… — вспомнил потустороннюю старуху Андерсон и вслух ругнулся. — У неё-то, поди, есть все ответы?!
Смотритель, взяв в руку одну из фотографий миссис Бакер, уставился на изображение.
Худощавая и большеглазая Уиллма, с таким же тонким и хрупким, как и у малыша из морокового Мира телосложением, массивной копной тёмных волос, закрученных ровными завитками и ниспадающими до самой талии, была цветком невероятной красоты. Образ её был женственным и милым, в отличие от Элфи — человека вполне обыкновенной и даже в каком-то смысле неприметной внешности. Джону оставалось лишь гадать, как мистер Бакер смог заслужить благосклонность столь очаровательного создания? Должно быть, он обладал нескончаемой харизмой и чутким нравом в отношении своей избранницы? Или же, островная красавица в действительности была предназначенной для жителя Холхолма Шелки.
О её схожести с представителем иного Мира, смотрящим в этот самый момент обыкновенные земные сны в соседней комнате, говорили не только ярко читаемая разница в возрасте между супругами и мягкая шерстяная шкурка в руках, присутствующая на каждой фотографии, но также и взгляд, пропитанный вековым ожиданием. Взгляд, присущий маленькому Ками. Архитектор уже никогда бы не смог пропустить мимо внимания эту особенную наполненность чернильных омутов потусторонних существ. И пусть фотокарточка не передавала цветов, сохраняя монохромность изображения, Джону не сложно было разглядеть космическую чернь этих глаз.
А вот помнил ли об этом взгляде Уиллмы старый Оллфорд, пребывавший в не меньшем шоке от увиденного в морге, нежели Британец, ещё оставалось выяснить. Или морской волк был умелым шулером, так ловко заманившим молодого архитектора на забытые всеми земли отдалённого Острова, не желая подвергать земляков опасным играм с маячным Циклопом — любой бы двинулся кукушкой от встречи с внеземными созданиями, — или же старый пират никогда и не думал о том, что древние легенды могут оживать на глазах, тесно сплетаясь с привычной человечеству пульсацией жизни, умело маскируясь, точно хамелеон, под обыденность и повседневность.
Но, как и в случае с предполагаемым достоинством потустороннего Монстра, Андерсону не хотелось верить в то, что старый Оллфорд мог намеренно его обмануть. Мужчина был уверен, что жителям Холхолма чужды ложь и отсутствие чести. И архитектор в этом уже не однократно убеждался. Джон понимал, что всплывающие в его сознании негативные мысли в отношении островитян — лишь отголоски, пришедшие в этот чистый и благородный мир с земель затхлых, пропитанных человеческой гордыней и грязью материковой скверны. Потому, он гнал их взашей — прочь с его кухни, прочь из Башни.
Стрелки наручных часов медленно, но верно приближались к отметке, должной возвестить последний на сегодня завод механизма. Смотритель наполнил сосуд для горючего топлива керосином и, взяв гарроту, направился в вахтенную. Перед тем, как заняться очисткой фитилей, он вышел покурить на площадку балкончика и чуть не лишился жизни от увиденного впервые за прошедший месяц, проведённый на Острове, чистого, искрящегося мириадами далёких звёзд неба.
Прямо над головой разверзся один из рукавов Млечного Пути. Его марганцевый свет, вобравший красок ещё не успевшего взойти солнца, отражался в берлинской лазури атлантических вод, окружая всю земную твердь бесчисленным количеством молодых светил прошлого. Скопления газовых и пылевых облаков витиеватыми узорами размягчали пространство, и, казалось, Вселенная словно качала в колыбели бесконечности все когда-то созданные в пространстве и во времени бесчисленные звёзды, давно завершившие своё существование, но светом своим всё ещё продолжавшие жить.
Перекур Джон отложил, памятуя о переменчивости шотландской погоды, и, расправившись с должностными обязанностями наверху, потащил вниз тяжёлые цепи, на ходу уповая на благосклонность самолично выдуманного божка, ответственного за чистое небо над Островом. Спускаясь по спиральной башенной лестнице, Британец мог думать лишь о том, что Ками непременно должен увидеть в этом Мире не только океан, но и то, что обычно скрыто за тяжёлыми свинцовыми тучами Холхолма — безграничную Вселенную с удивительными и, возможно, обитаемыми планетами, кометами и туманностями, черными дырами, астероидами и метеоритными дождями, волнующими секретами четвертого измерения, искривлениями пространства, и всем прочим, что находится за пределами понимания любого живущего на планете Земля обитателя. И как бы не было Андерсону жаль будить маленькое потустороннее существо, он был уверен — кроха простит его за это.
Комната Смотрителя маяка дышала жизнью и теплом. Оставив за порогом отягощающие ноги ботинки и тихонько отворив дверь, больше не визжащую петлями и не хрустящую массивом после ремонта, Джон вошёл внутрь, затеплив одну из колб на столе. Ещё каких-то тридцать дней назад молодой мужчина родом из современного городка в Англии и подумать не мог, насколько свыкнется с полумраком, присущим одноглазому Циклопу, и превратившимся отныне в неотъемлемую часть его собственного ночного образа жизни.
Всё в помещении говорило о том, что человек, живущий здесь, более не принадлежит этому миру. Человек, прочитавший контракт, подписавшийся под каждым его словом, произнёсший клятву и заключивший сделку, — всё это был тот самый человек, что со вчерашнего дня трансформировался, словно кроха-Шелки в шкуре морского обитателя, в нечто совершенно иное — в существо, живущее где-то на грани сингулярности, ещё не достигшее горизонта событий, но уже частичкой своею пересёкшее точку невозврата.
Малыш, вечно стылый в сознании, но разгорячённый снаружи, устроил на кровати настоящее гнездо. Скинув на пол постоянно убегающее покрывало и свернувшись калачиком в импровизированной ватрушке из одеял, он напрочь проигнорировал наличие подушки, как средства для удобства головы во время сна, но заменил ею отсутствие мраморной шубки, обхватив руками и прижав ту к груди. Картина эта невольно вызвала у Британца улыбку.
А разве могло быть иначе?
Даже в те редкие дни, когда судьба преподносила ему подарки в виде совместных ночей с Дэвидом, Андерсон не испытывал умилений на счёт статного, взрослого мужчины. Скорее, наоборот — чувствовал собственную уязвимость рядом с ним. Ведь сколь бы не велось разговоров о партнёрском равноправии, Джон чаще играл роль второго плана в кинематографической картине их отношений. Зарождающаяся же ниточка связи меж потусторонним гостем и Смотрителем маяка сулила ему роль защитника и взращивала чувство ответственности по отношению к мальчишке, не знающему земной жизни и только начавшему её познавать.
Мужчина поднял стёганную ткань с пола, сложив в несколько раз, и бросил на постель, сам осторожно усаживаясь на край. Извечно преследовавшие его в прошлом неприятные и будоражащие побудки со стороны вечно куда-то опаздывающей матери, крикливых однокурсников, кому невдомёк было, что на земле существуют не только жаворонки, но и совы, ранние подъёмы для которых можно сравнить разве что с расстрелом, и даже всегда активной и готовой в любую минуту броситься в бой Лорэйн, заставили Андерсона поумерить свой пыл и жажду бежать сломя голову на уступ — скорей-скорей, только бы небо не затянуло тяжёлыми тучами, способными лишить маленького Шелки космической красоты.
— Ками, — тихонько позвал архитектор, побаиваясь дотронуться до оголённого торса мальчишки. — Проснись, малыш.
Потусторонний гость завозился в своём гнезде, крепче вжимая ручки в подушку, но просыпаться, похоже, не собирался.
— Кам, — чуть громче шепнул Джон и, собрав волю в кулак, прикоснулся к острому локотку.
Кроха шумно вобрала ноздрями воздух и, разлепив заспанные глазки, уставилась сквозь запутавшиеся и налипшие на личико волосы черными щелками на Смотрителя.
— Просыпайся, детка, — улыбнулся Британец, аккуратно убирая светлые локоны с влажного лба за ушки. — Хочу тебе кое-что показать.
— М? — ещё не успевшим вернуться сознанием, промычал малыш, подползая ближе и утыкаясь носом в колено Британцу.
Дэвид никогда так не делал.
— Давай, кроха. Просыпайся, — ещё раз шепнул мужчина, зачесав пальцами светлые волосы мальчишки назад, и поднялся с кровати, оставляя внеземному существу возможность прийти в себя самостоятельно. — Жду в холле. Одевайся. И застегни тулуп.
Андерсон вышел за дверь.
В ожидании маленького Шелки, он выудил из ящика комода бинокль и из окна кухни удостоверился в том, что обе керосиновые колбы на берегу погашены. Как и условились, островитяне предоставили новому Смотрителю маяка возможность свыкнуться с переменами жизни в полном уединении. Но вечно так продолжаться не могло. Архитектор понимал это. Рано или поздно у него не останется аргументов, чтобы спроваживать жителей Острова из домика на побережье, а тяга маячного чада в мороковый Мир с каждым приходом становилась всё менее выраженной. Мальчишка уже не рвался ежеминутно в зыбучие воды Атлантики, не перебирал в пальчиках свою тюленью шубку, а этим днём так и вовсе спрятал ту в шкаф, ни разу не притронувшись. Сколько ещё Джон сможет укрывать его в каменных стенах Башни?
Сколько ещё сможет держать дверь открытой, а рот — закрытым?
Взлохмаченный тюленёнок появился в башенном холле одетый, как положено — в чёрном тулупе Джеймса, застёгнутом на все пуговицы. А вот в руках у него, взамен шерстяной шкурки, почему-то оказалась пуховая подушка.
— Ты зачем её взял с собой? — усмехнулся Британец, вскинув брови.
— Она такая мягкая, — ещё не настроив после сна голосовые связки, шепотом отозвался малыш, запуская ножки в угги.
— Детка, подушке на улице не место. Верни её, пожалуйста, на кровать.
Кроха поджала губки и, повесив голову, да вновь вынырнув из кофейных тапок, без слов повиновалась просьбе Хранителя, отправившись обратно в комнату. Вернувшись с пустыми руками, Шелки прямиком проследовал в ванную, раздувая губы до размера воздушного шара. Заприметив такую реакцию, Андерсон лишь тяжело вздохнул в адрес очередных человеческих предрассудков, запрещающих всякому желающему брать с собой мягкие подушки за пределы дома. Ну, право же! Разве мир рухнет от того, что кто-то пройдётся по улице с подушкой в руках?
«Ну уж нет», — подумал архитектор. «Если мой малыш хочет пойти на улицу с подушкой, он с ней пойдёт!»
Даже неожиданно случившийся подростковый возраст не спасал кроху от внешних признаков самой настоящей детской обиды за отнятую игрушку. Похоже, не только уроженцы земного Мира обладали собственническими качествами в отношении чего-то приглянувшегося, но, в отличие от последних, у представителей иных Вселенных, по крайней мере, имелось чувство такта и сдержанности.
— Я не против подушки, — придерживая ту за уголок наволочки, сказал Джон, когда малыш, причмокивая выдавленной на язык горошиной зубной пасты, появился в холле.
— Но тапки смени на колоши. Там грязно, они быстро запачкаются.
И вновь Британец был удостоен раздувшихся губ.
— Прости, малыш, — засмеялся Андерсон, передавая подушку в тонкие пальчики. — Дурацкий Мир, правда?
— Нет, — отозвался Шелки. — Просто, слишком много запретов.
— Да, детка. Запретов здесь много, — согласился Смотритель, снимая шапку со своей головы и водружая её на светлую макушку.
Камус, прикусив нижнюю губу, спустил ту пониже, пряча потемневшие с возрастом бровки, а Джон восхитился тому, насколько лаконично сочетался цвет головного убора с выглядывающими из-под него светлыми локонами шелковистых волос и сонными чернильными омутами потустороннего гостя.
— Нам понадобится кое-что ещё, — проговорил Британец, открывая нижний ящик шифоньера.
— Лодка? — изумлённо уставился на сдутый кусок брезента мальчишка. — Мы поплывём на лодке?!
Кроха восприняла самовольно выдвинутую теорию чересчур оживлённо и восторженно, а Хранителю Башни вновь пришлось предстать перед маячным чадом вечно разочаровывающим представителем человечества.
— Нет, малыш. Не поплывём. Не сегодня, — покачал головой мужчина. — Но, мы надуем её и полежим в ней.
— Ты поднял меня с кровати, чтобы полежать в лодке?
Потусторонний гость сдвинул под шапкой бровки, оголив у переносицы две тонкие хмурые складочки. Если бы к ним кроха добавила незамысловатый жест, покрутив пальцем у виска в адрес мужчины, Андерсон бы не обиделся, ибо со стороны, должно быть, всё выглядело именно так.
— Не совсем, Ками, — улыбнулся архитектор. — Так, посмотрим… есть ли тут насос?
Насос и правда обнаружился. Ножной, конечно же. Джон справился с задачей довольно быстро, подгоняемый переживаниями о возможном ухудшении видимости. Пока резиновая шлюпка принимала свои очертания, мужчине пришлось несколько раз отвлекаться от её подкачки, дабы предупредить внеплановые попытки маленького любознательного Шелки выйти за пределы Башни самостоятельно.
— Что же там, Джон?! — заканючил мелкий тюлень, перетаптываясь с ноги на ногу.
— Имей терпение, — хохотнул Британец, проверяя пальцами упругий, наполненный воздухом жёлтый борт. — Так, лодка готова. Я иду первым, ты — ждёшь. Понятно?
— А чего я жду?
— Моего возвращения.
— А как долго тебя не будет? — расстроенно спросил малыш.
— Я вернусь очень быстро, детка. Буквально, закреплю шлюпку за кнехт и сразу же вернусь. Договорились?
— Угу.
— Пообещай мне, что не будешь выглядывать за дверь.
— Ладно.
— Детка, — приблизился к крохе Смотритель и улыбнулся, приподняв его личико за подбородок. — Пять минут, и я вернусь. Ты будешь хорошим мальчиком?
— Да, Джон, — тихонько шепнул Камус, впечатывая ручки в подушку так сильно, что, если бы та оказалась, к примеру, котёнком, они бы раздавили его надвое.
— Потерпи, — проехался указательным пальцем по тонкому носику Британец и, подхватив канареечную шлюпку за леерный пояс, попросил Шелки придержать дверь.
Мужчина расположил спасательный шлюп на уступе узкой частью в сторону сторожки на побережье — так, чтобы они могли улечься, созерцая крышу маячного Светила в окружении звёзд. Один конец верёвки он привязал за носовую ручку лодки у днища, второй — дважды накинул восьмёрками на кнехт и закрепил. Пара уроков по вязке узлов, что Британец успел взять у чернокожего Паоры в перерывах, пока островитяне выжидали полного высыхания краски в процессе ремонта, даром не прошли. Особой нужды в фиксации не было — ночь стояла безветренная — но дополнительная страховка, по мнению Андерсона, лишней никогда не была. Кто мог знать наверняка? Вдруг, пока Джон ходит за малышом, налетит резвый Норд и снесёт шлюп прочь с уступа прямо в воду? Надувная лодка уж точно не была тем бедолагой, пусть и фиктивным, что якобы выпал за борт «Гарпуна» месяцем ранее, и за которым Андерсон готов был бы броситься в морскую пучину, не умеючи плавать.
Архитектор вернулся в каменное здание спустя пять минут, как и обещал. Мальчишка, выжидая в полной готовности, растянул губы в предвкушении, оголяя свету ровные ряды белых зубов с двумя немного выдающимися из общей массы острыми клычками верхней челюсти.
— Готов? — поинтересовался Джон, неспособный скрыть ответной улыбки.
— Да, — едва уловимо отозвался малыш-Шелки.
— Закроешь глазки? — неуверенно попросил мужчина, сомневаясь, что кроха будет в восторге от подобного проявления доверия в его адрес. И был прав. Улыбка мгновенно сошла с мальчишеского личика, спрятавшись за закушенными губами.
— Тебе нечего бояться, Ками, — быстро среагировал Британец. — Я не обижу тебя. Обещаю. Я никогда тебя не обижу, малыш.
— Хорошо, — глубоко вздохнул тюленёнок, прикрывая чернильные омуты.
Андерсон обошёл потустороннего гостя со спины и осторожно дотронувшись до плеча, произнёс:
— Я возьму тебя на руки, ты не против?
— Не против, — нетвёрдо откликнулось маячное чадо.
— Ты доверяешь мне, детка?
— Угу, — задышал глубже и быстрее Шелки, не понимая игры, что затеял Смотритель маяка.
— Всё будет хорошо, кроха. Не бойся, — шепнул архитектор, склонившись над ушком внеземного существа, и подхватил хрупкое тельце на руки. — Ты можешь обнять меня за шею, если хочешь. Только не открывай глазки, ладно?
— Угу, — отозвался тюленёнок, вцепившись одной рукой в ворот дутой аляски, а второй продолжая держать подушку.
Джон чувствовал, как подрагивает тонкое тело в его руках, и он был сбит с толку такой реакцией потустороннего существа. Ведь происходящее между ними ранее, казалось, нисколько не пугало маленького тюленёнка. Ни объятия, ни кроткие поцелуи, ни прикосновения… Всё это не тревожило его ранее. Отчего же возникли подобные эмоции сейчас?
Британец чуть склонился к ручке дубовой двери, намереваясь приоткрыть ту, как вдруг малыш горячо зашептал куда-то в куртку мужчине:
— Где моя шубка, Джон?! Мне нужна моя шубка!
Андерсон резко выпрямился, так и не открыв тяжёлого массива. Мальчишка весь сжался у него на руках, но послушно продолжал держать закрытыми свои галактики, тронутые молодыми звёздами.
— Кроха, посмотри на меня.
Шелки поднял взволнованные глаза. Губы его дрожали, и он вот-вот готов был расплакаться.
— Твоя шубка в шкафу, малыш, — как можно спокойней проговорил архитектор. — Если хочешь, мы сходим за ней.
Кроха, встретившись взглядом с жемчужными радужками, немного расслабилась.
— Она действительно тебе нужна?
Не заметить беспокойства внеземного существа было невозможно, как и понять причины его возникновения. Но каждый раз видя подобную тревогу, Смотритель ненароком возвращался во времена собственного детства, категорически отказываясь становиться отмахивающимся от собственного ребёнка родителем. Ками, безусловно, не был его сыном. Да и с последним визитом, своим повзрослевшим телом и недвусмысленными знаками внимания в адрес Британца, невольно заставил мужчину испытывать куда более глубокие чувства, нежели обычное умиление. Но тот день, когда кроха-Шелки пришёл к нему в обличии маленького мальчика, непременно сыграл свою особую роль во внутренних ощущениях Джона, даровав ему незнакомое ранее стремление защищать и заботиться. И так уж ли важен был подсчёт прожитых мальчишкой лет, когда речь заходила о страхе? Это чувство было не подвластно возрасту. Андерсон знал об этом не понаслышке.
— Детка, я просто думал показать тебе нечто очень красивое. А закрыть глазки попросил, так как не хочу, чтобы ты увидел это раньше времени. Ничего плохого не случится, малыш. Честное слово, — попытался успокоить кроху архитектор.
Мальчишка уткнул носик Джону в подборок, примиряясь с неизбежностью — будь то злым предательство со стороны малознакомого человеческого существа, способного выбросить его за пределы скалистого уступа без возможности обратиться в мраморного тюленя, или же в действительности что-то прекрасное, что они смогут разделить вместе, он — существо из тёмного Мира и Смотритель маяка.
— Можно без шубки, Джон, — прошептал маленький Шелки, пряча чернильные омуты за завесой ресниц.
И Британец, уже начиная ощущать некоторый дискомфорт от тяжести пусть с виду и хрупкого, но весьма увесистого тела, — «Тюлень, что? Сидит внутри него?», — наконец, приоткрыл тяжёлую дверь, подцепляя рукоятку двумя пальцами. Носком ботинка он придержал её, просачиваясь бочком, и вышел наружу.
— Сейчас я положу тебя в лодку, детка. Хорошо? — предупредил Андерсон, чтобы малыш не испугался больше прежнего.
— Угу, — отозвалось потусторонне существо, зайдясь мелкой дрожью.
— Я буду с тобой, кроха. Рядом. Ничего не бойся.
Джон перешагнул невысокий округлый борт и, ловя равновесие на поплывшем под ногами резиновом днище, медленно опустился вниз, усадив Камуса на пятую точку.
— А подушка может оказаться весьма кстати, — усмехнулся мужчина предусмотрительности Шелки. — Дай-ка мне её, кроха?
Маячное чадо, дрожа захлопнутыми ресницами и лишь догадываясь на слух о местонахождении Британца, послушно протянуло подушку в воздух. Андерсон бросил её к носовому борту шлюпки, подтянув гостя из тёмного Мира чуть выше, и помог тому облокотиться лопатками о пуховую опору. Сам же уселся рядом, приобнимая кроху.
— Иди сюда, — ласково прошептал мужчина в неровно сидящую на светлой макушке вязанную шапку, и голова мальчишки опустилась ему на плечо. — Ну вот, теперь можешь открыть глазки.
— О, Джо-о-он… — задохнулся от увиденного тюленёнок.
— Добро пожаловать на планету Земля, детка, — улыбнулся Смотритель, стирая побежавшие по нежным щекам Шелки мокрые дорожки.
Мальчишка не мог сдержать изумления. Он шарил голодными глазами по небосводу цвета нежной орхидеи, вскоре готовому спрятать за полотном грядущего рассвета миллионы звёзд, рассыпавшиеся сахарной крупой на его полотне. Тёплый луч маячного Светила плавно огибал по окружности их скалистый островок, и Джон, более не заинтересованный в далёких искрах, а лишь завороженный потусторонним гостем, в свете башенного огня изучал восторженное и заплаканное от переполняющих чувств личико Шелки.
— Что это?
— Это наша Галактика — Млечный путь. Одна из многих, таких же спиральных, что мы можем наблюдать в обозримой Вселенной. Если бы утром ты не пренебрёг моим советом посмотреть книги, купленные для тебя, то, возможно, уже сейчас знал бы больше, — улыбнулся мужчина. — А прямо над нами один из её рукавов. Именно на таком и находится наша планета — Земля. По предположениям, в центре Млечного Пути существует скопление старых звёзд и массивных чёрных дыр. На рукавах же, расположены молодые. Но даже они, вероятно, уже не существуют. Свет их идёт к нам многие годы и сейчас, смотря на них, ты видишь прошлое.
— Как это? — оторвался от искрящегося неба тюленёнок и уставился на Джона, цепляя носиком его бороду.
— Всё из-за расстояния, — притянул малыша поближе Андерсон, приподнимая воротник его тулупа, да так и застыл пальцами где-то на коже дублёнки. — Масштабы космоса непостижимы. Там, в глубине, невероятное количество пространства. И чем дальше от нас объект, тем большее расстояние приходится преодолевать свету. Так и выходит, что, глядя на небо, мы смотрим в прошлое. А ещё существует теория, что Вселенная с начала своего образования и до сих пор продолжает расширяться, а значит — расстояния увеличиваются, границы ширяться и время растягивается. Если сегодня тебе посчастливится увидеть восход Солнца, то смотря на него в определённый момент в конкретную точку, ты смело можешь знать, что в этом самом месте оранжевый диск был ровно восемь минут назад. Именно столько времени требуется свету, чтобы дойти от звезды под названием Солнце до планеты по имени Земля.
— Это невероятно, — шепнула кроха. — Значит все эти далёкие звёзды уже погибли?
— Кто знает, малыш? Возможно, все. Или часть из них. Вполне вероятно, что благодаря тому самому расширению, светом своим многие звёзды будут жить бесконечно долго. А, если предположить, что когда-нибудь мы разработаем двигатели и корабли, способные перемещать нас на такие расстояния, возможно за время полёта на подобном летающем аппарате сменится не одно поколение, и конечной цели — при условии, что она сама всё ещё будет существовать — достигнут правнуки, если не праправнуки экипажа, отправившегося в столь удивительное путешествие. В сравнении с масштабами Вселенной, все мы — песчинки, крошечные атомы, упавшие со звезды. И в этом немыслимом великолепии нам отведены лишь считаные мгновения. Наша жизнь на фоне всего, что находится за пределами этой планеты, быстрее взмаха ресниц. Но она прекрасна, главное — помнить об этом.
— Я бы так хотел увидеть все эти звёзды поближе, Джон, — мечтательно вскинул чернильные омуты к небу мальчишка.
— Книге жизни четыре миллиарда лет, малыш. И ты — её новая страница. Все мы слишком малы, и Вселенная поражает нас своими загадками, также, как и тебя. Но, надеюсь, когда-нибудь ты приумножишь наши скромные знания. Не сомневаюсь, тебя ждёт жизнь гораздо более яркая, долгая и свободная, чем та, которой жили все предыдущие поколения людей в этом Мире. Как знать, может быть, тебе действительно удастся побывать хотя бы на Марсе.
— Или, хотя бы на Острове. Там, — обернулся через плечо малыш в сторону сторожки на берегу.
— Или, хотя бы там, — согласился Андерсон, поцеловав кроху в кончик носа. — «Там» — это весьма осуществимое стремление. Мне бы только научиться управлять лодкой без посторонней помощи.
— Ты не умеешь управлять лодкой? — отвлёкся от изучения береговой полосы тюленёнок и в упор посмотрел на архитектора.
Кроха была так близко, что Джон не смог удержаться от парочки коротких поцелуев.
— Не только лодкой, детка. Я даже не умею плавать.
— Но, как же ты попадаешь на Маяк? — искренне удивился потусторонний гость, похоже раньше и не задумывавшийся о таких банальных вещах.
— Во время приливов мне помогают островитяне. В доме на берегу живёт мой компаньон — паромщик. Его зовут Бен. Бен Оллфорд. На этой неделе я попросил его не приезжать на Башню и не караулить в сторожке. Но, он вернётся, малыш. И будет жить там. Именно поэтому я говорил тебе не выходить на уступ в светлое время суток. В тёмное, конечно, тоже не желательно. Но я не могу держать тебя взаперти вечно. Просто, будь осторожен, ладно?
— Никто не должен знать о Шелки, Джон.
— И для того, чтобы твоё присутствие здесь оставалось незамеченным, мне нужна твоя помощь, кроха.
— Я буду осторожен, — прикусил губы тюленёнок и придвинулся так близко, что носы их соприкоснулись.
Британец уже не мог спрятать улыбки с лица — губы сами растягивались. А скрывать незаметно пробравшееся в глубины его души счастье, множащееся от ощущения маленького внеземного создания рядом, становилось всё сложнее. Ещё чуть-чуть, и кроха, должно быть, вскарабкалась бы на его бёдра и уселась бы сверху. И если маячное чадо подсаживалось неосознанно, то Андерсон вполне сознательно не отталкивал его.
Архитектор мазнул по мальчишескому носику кончиком своего и зарылся в шею, обрамлённую выглядывающими из-под шапки светлыми локонами. Он трепетно и нежно расцеловал кожу, чувствуя усилившуюся пульсацию в сонной артерии крохи, и плавно вернулся дорожкой поцелуев к сладким губам, одарив и их едва заметными ласками.
— Я пригласил тебя на свидание, чтобы ты полюбовался звёздами, а не береговой линией. И уж тем более, не моей физиономией, — искренне рассмеялся Смотритель, намекая Шелки, что стоило бы вернуться к созерцанию светлеющего неба.
— Свидание, Джон…
Мужчина не смог распознать, был ли это вопрос или утверждение. Поплывший от собственных поцелуев, от прикосновений к бархатной коже и беспрекословной податливости потустороннего существа, он только заключил замёрзшие щёки крохи в ладони, продолжая упиваться льнущим к нему мальчишкой. Ками и сам неумело отвечал, прикладываясь губами к чужим устам, выворачиваясь из неудобной позы и закидывая тонкую ножку на бедро Смотрителя.
— Это — свидание, Джон? — повторил, как выяснилось со второго раза, свой вопрос маленький Шелки, в конце концов всё же взобравшись на тронувшегося сознанием Британца, уже не обращающего внимания ни на приближающийся рассвет, ни на идущую ходуном надувную лодку.
Единственно важным для него сейчас оставалась лишь мысль о возможности контроля разгулявшихся эмоций и того самого органа, на который в аккурат приземлился маленький тюленёнок, ёрзая и вжимаясь всё сильнее с каждым недопоцелуем.
— Только не говори мне, что осведомлён о свиданиях, при том, что ни разу не слыхал о собаках, — усмехнулся Джон, продолжая выцеловывать подбородок и линию скул потустороннего существа.
Кроха, промолчав, недвусмысленно качнула бёдрами, и из его рта вырвался тихий вздох.
— Ты сейчас доиграешься, малыш, — гулко выдохнул Андерсон и, ухватив одной рукой мальчишку за загривок, второй вцепился в ягодицу, невольно задрав тулуп.
Смотритель убеждал себя, что подобным действием контролирует процесс и не даёт, тем самым, тюленёнку возможности двигаться чересчур активно, но на деле же сам лишь плотнее прижимал таз крохи к собственному паху, помогая тому подмахивать. В глазах потемнело, когда архитектор расслышал сквозь шум прибоя отчётливый стон наслаждения, а ротик маячного чада широко распахнулся. Джон, резко подхватившись, в одно движение опрокинул мальчишку на спину, наваливаясь сверху.
— Это опасные игры, детка, — зашептал он в открытые губы, скользнув по кромке кончиком языка.
Малыш приоткрыл заволоченные наслаждением омуты, и Британец прочёл в них только одну немую просьбу. Нет — мольбу.
«Поцелуй!»
— Ты правда этого хочешь? — поправил выбившиеся из-под шапки светлые волосы Хранитель.
— Угу, — смущённо отозвался малыш, покусывая нижнюю губу.
— Ты же понимаешь, что после первого поцелуя, второго «первого» уже не будет? Никогда. Неужели тебе не хочется оттянуть этот момент?
— Я хочу настоящее свидание, Джон. А на свидании принято…
— Да мало ли, что принято на свиданиях, малыш?! — хохотнул Смотритель, чмокнув тюленёнка в кончик носа. — Это — наше свидание, и мы вольны делать на нём всё, что угодно. Хоть, на голове стоять.
— Не хочешь меня целовать? — задрожали чернильные омуты, и поток прорвало. — Не нравлюсь тебе? Не хочешь?.. Я некрасивый?
— Ох, детка, — выдохнул Андерсон, приласкав пальцами покрывшуюся румянцем кожу на щеке, не в силах остановить россыпь срывающихся с его губ кротких прикосновений. — Ты даже не представляешь, чего я хочу… Ты самый красивый мальчик из всех, что мне когда-либо доводилось встречать.
— Тогда почему, Джон? Почему ты не…
— Ты ещё маленький, Ками… Ещё такой маленький…
Мужчина говорил, а слова его перемежались не останавливающимся потоком поцелуев. Разум был чист и ясен — так Джону казалось. Только вот тело уже не подчинялось непоколебимой воле, отключая слуховые проходы и на отрез отказываясь слушать собственные речи о целомудренности и возрасте маленького Шелки. Пальцы на загривке у тюленёнка подталкивали светлую макушку навстречу, а подушечка большого ласкала кромку приоткрытого ротика, оттягивая припухшую нижнюю губку потустороннего существа. Британец уже не замечал, как подключил к собственным касаниям осторожные покусывания. В дурманящую глубину он не позволял себе проникать, но невинной сдержанностью эти лобзания уже сложно было назвать.
Кроха скользнула тонкими пальчиками за тугую резинку аляски, и те забрались под вязаную ткань лапопейсы, а затем и вовсе нырнули под пояс плотной джинсы на поясницу Смотрителя. Забравшийся вместе с ними под одежду морозный воздух немного остудил распалённого архитектора, и Джон, отстранившись, вгляделся в идущие поволокой глубокие озёра.
— Детка…
Мальчишка грустно улыбнулся, разочарованный догадками о том, что таинство первого поцелуя, должно быть, не случится. Но как бы не хотелось ему узнать, как бы не рвалось всё внутри от захвативших его удивительных ощущений, Ками не осмеливался просить, а только безропотно позволял Хранителю Башни делать то, что тот считал нужным.
Мужчина не отрывал взгляда от потустороннего существа. Бездонные галактики крохи вобрали в себя отражение Млечного Пути, нависшего над их головами, а голубые пятнышки, проявившиеся в чернильных омутах, точно вернулись домой — туда, на бескрайние просторы Вселенной, — найдя место средь миллиардов молодых звёзд, покоящихся в неге газовых и пылевых облаков.
И пусть засмотренные до дыр научные передачи объясняли происхождение жизни на Земле, вдалбливая и внушая Джону, что все существующие создания на этой планете, как и он сам, сотканы из звёздной пыли и содержат в себе разнообразие химических элементов, встречающихся в космосе, Вселенная, похоже, ошибочно оставила в его организме слишком много пустого пространства, заполняющегося сомнениями и заставляющего мужчину безосновательно опровергать научные факты.
А разве может такой человек, как он, со всеми своими недостатками и изъянами быть частичкой того невероятного и прекрасного Мира, что зиждется за полотном земной атмосферы? Но даже коль окажись это правдой, Хранитель не понимал, от чего был способен идти на поводу у большинства, намеренно лишая себя этих воспоминаний, покрывая голубую планету всё большим количеством света, затмевающим истинное, волшебное свечение далёких Звёзд?
Глядя же в наполненные космической безбрежностью чернильные глазки, он точно знал — маленький Шелки был ни чем иным, как сотканным в холодном облаке туманности мерцающим огоньком, прошедшим все этапы рождения: от Протозвезды, через фазу последовательности к Массивной, превратившимся в Сверхгиганта, а после взрыва Сверхновой, увиденного Джоном в том, ином тёмном Мире, трансформировавшимся в Нейронную Звезду. Всю эту эволюцию векового томления в мороковом чреве потустороннего Монстра Андерсон видел в пленительных и чарующих озёрах Шелки.
— Кроха… Ты — моё Чудо, — грустно улыбнулся Андерсон. — Прости меня. Пожалуйста, прости…
— За что, Джон? — шепотом спросил тюленёнок.
— За то, что я сейчас сделаю…
Захват пальцев на загривке мальчишки превратился в тиски, и архитектор вжался в малыша так сильно, что резиновый борт под спиной маячного чада хрустнул. Кроха пискнула от неожиданности и, воспользовавшись этим замешательством, Джон прильнул к нежным губам, беспрепятственно проникая языком в сладкий, горячий и влажный ротик. Ками задохнулся, распахнув и без того большие глаза, а следящий за его реакцией мужчина мгновенно оторвался от горячих ласк, давая мальчишке возможность набрать в лёгкие воздуха, но не разрывая контакта полностью.
— Один поцелуй, малыш. Только один поцелуй… — вышёптывал Джон, стучась скорее в собственное сознание, чем разговаривая с маячным чадом.
— Да, Джон, — заплакал Шелки, вырвав пальчики из-под ткани джинсов, и крепко обхватил Смотрителя за шею обеими руками. — Хорошо… Пусть будет один… — сбивчиво задышал он, подаваясь навстречу.
В тот предрассветный час Атлантика, иначе и не сказать, шелестела гладью воды, отражающей далёкие звёзды. Андерсон целовал кроху то глубоко погружаясь, то давая возможность отдышаться, беспрестанно следя за реакцией маленького Шелки, стараясь угадать, когда можно дать слабину и выласкать сладкий ротик напористо и собственнически, а когда стоит приостановиться и ослабить спесивость. Мальчишка отвечал, изредка посматривая на мужчину одурманенными, влажными глазками, изливающимися болью морокового ожидания наружу.
— Маленький мой… — шептал архитектор, утирая солёные дорожки и словно вычерпывая из потустороннего существа своими поцелуями всю горечь его томления. — Не плачь, маленький…
— Я — твой Шелки, Джон? — хлюпнула носом кроха, не выпуская Смотрителя из объятий.
— Да, детка, — улыбнулся Британец, вернувшись к целомудренным прикосновениям.
— Ты — мой Шелки… А я — твой человек.
Мальчишка потянулся за очередным поцелуем, но Джон остановил его рвение:
— Если мы продолжим, то уже к вечеру, как два заядлых неудачника, будем мучиться жжением обветренных губ, малыш.
Тюленёнок, заслышав речь о возможных мучениях, смущённо улыбнулся и уткнулся носом в ворот аляски мужчины.
— Пойдём домой, Джон? — невнятно пропищал малыш.
— Знаешь, мне понадобится пара минут для этого, — усмехнулся Джон, опираясь рукой о неустойчивое днище лодки и высвобождая кроху от веса собственного тела.
— У тебя что-то болит? — забеспокоился мальчишка.
— Не совсем, — бросил многозначительный взгляд в район паха Андерсон, не решаясь озвучивать малышу все нюансы откликнувшегося на глубокие поцелуи органа.
— Дружку надо в туалет? — донимал расспросами Шелки, не желая оставаться в неведении.
Углядев подвох в заданном вопросе, архитектор насторожился и, облокачиваясь о брезентовый борт спиной, подтянул маячное чадо поближе.
— Ты же говорил, что знаешь, что такое секс? — сузились жемчужные радужки.
— Знаю, — отозвался потусторонний гость, не поднимая глаз и хватаясь тонкими пальчиками за резинку на аляске мужчины.
— И какие же органы на человеческом теле в нём задействованы? — пошёл ва-банк Смотритель, начиная сомневаться в осведомлённости мелкого тюленя.
— Губы.
— А кроме?
— Руки.
— Что ещё, Ками?
— Я не знаю, Джон! — не выдержал допроса малыш. — Люди трутся друг о друга, женщины плачут и кричат, когда с ними это делают! А мужчины их не слушают…
Архитектор поперхнулся от услышанного, не зная, то ли смеяться во весь голос, то ли хвататься за голову от того, что кара пубертатных разговоров его так и не миновала.
— Детка? — приподнял он мальчишеское личико за подбородок. — Когда я спрашивал тебя вчера утром, думаешь ли ты о сексе — ты подтвердил. Теперь же, я в замешательстве… «Женщины плачут и кричат, а мужчины их не слушают…» не похоже на то, чего могло бы хотеть любое из существ — не важно, из этого Мира или из любого другого.
— Ты спрашивал: «Думаю ли я об этом?»
— Я так и сказал.
— И я. Я тоже так и сказал… Сказал, что «думаю». Но, ты не спрашивал: «Хочу ли?»
«Похоже, вы облажались, Мистер Андерсон!»
Всё встало на свои места. И странное припрятывание чернильных омутов вчерашним утром, что Британец ненароком принял за смущение от неловкой темы, и непонятно откуда взявшийся страх после его сегодняшней просьбы прикрыть глаза — неведение и искажённое восприятие со стороны маленького Шелки стали той отправной точкой, что заставили его бояться. И даже задаваемые вопросы о благосостоянии дружка… Сколь наивно было полагать, что не умея использовать орган по назначению «номер раз», внеземное создание могло удалённо освоить задачу «номер два».
Что же касалось недвусмысленных, по мнению Смотрителя, «подкатов» — знанием дела тут и не пахло. Ками отвечал на ласки и внимание интуитивно. А вот неспособность Андерсона правильно выстроить диалог привела к недопониманию, что, вполне вероятно, могло аукнуться совсем не радужными красками в их пока только зарождающихся отношениях.
— Так что же такое «секс», по-твоему? Боль и страдание для одного и наплевательское отношение для второго?
— Я не знаю, — призналась кроха. — Я только видел трансляции, Джон. В них многое сложно понять…
— Оу, — изумлённо посмотрел в чернильные омуты Британец. — Тюленья порнушка?
— Что такое «порнушка»?
— Пф… Иди в Башню, Ками, — не выдержал Андерсон, ощущая напрочь, как рукой снятое, отсутствие возбуждения.
Джон вручил мальчишке подушку, встал сам, чмокнув того в макушку напоследок, и помог крохе подняться на ноги.
— Ты понятия не имеешь, что такое секс. Никогда не говори мне, что знаешь о чём-то, если на самом деле не имеешь представления. Это могло бы плохо кончиться, Ками.
— Но, если это называется «занятия любовью», разве оно может быть плохим? — пропищал тюленёнок, выбираясь из их шатающегося лежбища.
— «Занятия любовью» и «секс» — это разные вещи, малыш. Не стоит смешивать понятия. Процесс похож, но это — не одно и тоже. У подобных физиологических аспектов, происходящих между двумя… существами, есть множество обозначений — не самых благозвучных и приятных на слух, хочу сказать. А вот, «занятия любовью» — оно одно. Оно несёт в себе многим больше, чем просто два слова.
— А между нами? Между нами сейчас был секс?
Джон улыбнулся, неверующе качнув головой, и тяжело вздохнул.
— Я поцеловал тебя. Ты поцеловал меня в ответ. И ничего больше. Надеюсь, это понятно?
— Ну а что же, в таком случае, «секс»? — тюленёнок придержал тяжёлую дверь, пропуская несущего надувной шлюп Хранителя в башенный холл, и захлопнул дубовый массив изнутри.
— А мы не могли бы завершить на данном этапе разговоры о сексе, детка? — бросил на каменный пол спасательную лодку Британец. — Я, откровенно говоря, не готов вести этот диалог в данный момент. Тем более, что мне нужно подняться в вахтенную и закончить смену.
«Вот и посмотрели, мать его, на звёзды!»
— Ладно, — повесил голову Шелки, снимая калоши у входа и ныряя в мягкие угги ножками.
«Хреновый из тебя был бы родитель, Джон!», — выругал себя Британец.
Джон понимал, что, убегая от волнующей кроху темы, мало, чем отличается от собственной матери.
— Ками, — приблизился к малышу Андерсон и, подтянув того за воротник тулупа поближе, стащил вязаную шапку со светлой головы. — Я обязательно расскажу тебе обо всём, что ты захочешь знать. Просто, разговор этот не пятиминутный, и мне не хотелось бы второпях ляпнуть чего не подумав, чтобы навсегда отбить у тебя желание иметь хоть что-то общее со словом «секс». Не говоря уже о самом процессе. Договорились?
Кроха, соглашаясь, кивнула и, подойдя вплотную, привстала на цыпочки, ухватившись за карманы аляски для поддержания равновесия. Архитектор усмехнулся, обнимая мальчишку, и нежно коснулся сладкого бутона губами:
— Я знал, что стоит сделать это хоть раз, и ты начнёшь выклянчивать поцелуи постоянно. Мне пора наверх, детка.
— Научи меня готовить омлет? — вдруг выдал потусторонний гость, не настаивая на продолжении ласк.
Британец ожидал чего угодно — будь то плаксивый взгляд, безусловно заставивший бы его дать маленькому Шелки желаемый глубокий поцелуй, или же очередной каверзный вопрос, касающийся соития. Но, никак не омлет. За омлет Андерсон готов был расцеловать маячное чадо с головы до ног! Прямо здесь, завалить на холодный каменный пол и, содрав чёртов тулуп, вылизать всего тюленёнка так, чтобы и миллиметра непорочной кожи не осталось на хрупком тельце.
— Как только вернусь, — улыбнулся мужчина и, наклонившись, слегка прикусил мальчишку за подбородок, тут же вымолив прощение у раненного местечка мягкими поцелуями. — Если тебе будет не сложно, спусти, пожалуйста, воздух в шлюпке.
Смотритель нехотя разжал объятья и направился вверх, про себя считая каждую ступеньку. На сто двенадцатой он перекинулся через перила, бросив взгляд вниз.
Тяжёлая цепь практически достигла основания Башни, и вскоре длинный округлый туннель вновь должен был уснуть тихим сном до наступления сумерек.
Маленький Шелки раскрыл клапан подачи воздуха и завалился на лодку сверху, распластавшись и ёрзая по ней, в попытках ускорить процесс сдувания. Джон застыл, посмеиваясь над таким ребячеством, и неожиданно подумал, что без потустороннего существа — если представить, что тот никогда бы не появился, — служба на Циклопе, должно быть, стала бы для него истинным мучением, каторжным рабством, а напарником в этой тюрьме ему было бы лишь тотальное одиночество.
— Эй, детка? — крикнул Британец.
Мальчишка задрал вверх светлую макушку и широко улыбнулся.
— Ты же никуда не уйдёшь, пока я буду наверху?
— Нет, Джон, — откликнулся гость из тёмного Мира. — Время ещё есть.
Андерсон с облегчением выдохнул и направился дальше, считая по дороге ступени и гася керосиновые колбы по пути — рассветные лучи уже проникли сквозь башенные окна, сменяя искусственный полусвет естественным.
Всё время, потраченное на полировку сердечного клапана, очистку фитилей, смазывание шестерёнчатого механизма архитектор выстраивал про себя речь, способную объяснить маленькому Шелки, что же такое «секс». И каждый раз он оступался, не ведая, как преподнести информацию о том, каким именно способом происходит столь незамысловатое действо, и что трение — по мнению потустороннего существа — вовсе и не трение, а самое настоящее проникновение, способное вызвать не только удовольствие, но и боль.
«Давай, Джон! Расскажи мальчишке о боли. Он наверняка придёт от этого в восторг!»
Покончив с делами, Джон печально улыбнулся восходящему солнцу, понимая, что вряд ли встретится с ним сегодня ещё раз. Разве только на закате. С возвратом крохи Смотритель чувствовал себя в разы бодрее, чем в смены, лишённые его присутствия, но усталость всё равно брала верх над человеческим организмом, не приспособленным к бодрствованию по ночам. Похоже, профессия маячного надсмотрщика замечательно вписалась бы в образ жизни вампиров. Может, именно они и положили начало этой специализации? Конечно, если хоть когда-нибудь существовали.
Когда мужчина спустился вниз, канареечного куска брезента на полу больше не лежало, и, выдвинув нижний ящик комода, он одобрительно вскинул брови, обнаружив шлюпку, аккуратно сложенную в него.
Что не говори, а тюленёнок ему достался весьма прилежный. Да, что уж греха таить?! Будь Андерсон отцом, он мечтал бы о сыне, схожим характером и покладистостью с Камусом. С Шелки Джону всегда было легко. Нет, конечно, у мальчишки случались взрывоопасные приступы, но, в целом, потустороннее существо, точно недостающее пёрышко на весах Анубиса, уравновешивало его жизнь. Жизнь запутавшегося и измотанного суетой городского течения архитектора.
— Ками? — позвал Андерсон, не зная, за какой из закрытых дверей сможет обнаружить малыша.
Надо ли говорить, что всякий раз окликая маячное чадо, Смотритель откровенно побаивался не услышать ответ? Не услышать не только в момент зова, но и долгое время спустя. Непредсказуемость приливов оставляла в его душе отпечаток тревожной неизвестности, полнейшее неведение продолжительности возможной разлуки.
— Я на кухне, — тут же отозвалась кроха.
— Что делаешь, детка? — заглянул за дверь Джон, мысленно влепив себе подзатыльник за то, что позабыл спрятать от мальчишки текст клятвы. Благо, потусторонний гость ещё плохо разбирал слова. Скорее угадывал их, чем читал, основываясь на текстах их писем. И архитектор надеялся, что самое страшное из них — «смерть» — маленький Шелки не мог пока распознать.
— Один из этих мужчин — мистер Бакер? — повернул монохромную карточку в пальчиках Кам изображением к Хранителю.
— Да. Тот, что слева. Мой предшественник — бывший Смотритель маяка. А справа его друг и напарник — Мистер Оллфорд — паромщик. Тот, что может часто появляться в домике на берегу.
— Я так и думал, — кроха внимательно разглядывала фотографию, не обращая внимание на остальные. — Они выглядят счастливыми.
— Похоже на то, — улыбнулся Британец, подсаживаясь рядом. — Надеюсь, так и было. Это старый снимок. С тех пор, как он был сделан, минуло много лет. Бен сейчас стар, седовлас и с большим животом. А мистера Бакера… уже нет.
Жестом заправского воришки мужчина стянул со стола внушительных размеров контракт, припрятывая средь талмуда старинный документ со словами присяги. Маленькому Шелки не нужно было знать, что в обмен на его жизнь, Джон согласился отдать свою. Андерсон принял это решение, сидя на видавшем виды кожаном диване в приёмной Бетти, в тот день, когда впервые прочёл текст, писанный рукой Уэллингтона-какого-то там в тысяча семьсот каком-то там году.
— А почему ты не спрашиваешь про женщину? — поинтересовался мужчина у своего гостя.
— Её я знаю, — коснулся одного из снимков Уиллмы мальчишка. — Она — Шелки, что ушла сюда до меня.
Удивляться было нечему. После услышанных слов Британец лишь убедился в подлинности своего предположения насчёт личности миссис Бакер.
— Она тоже вернулась в твой Мир после того, как… Смотрителя маяка не стало? Вернулась также, как и другие Шелки?
— Не совсем. Она вернулась прогоревшей звездой, — ответил малыш, сочувственно поджав губки и посмотрев на Андерсона полными скорби омутами.
Ничего хорошего этот взгляд не сулил. Джон точно знал — если на личике потустороннего гостя появлялось подобное выражение, то вовсе не стоило торопить события и тянуть клещами информацию из мальчишки. Потому, мужчина подхватил бутылку с молоком, принюхавшись, не прокисло ли то, и поднялся из-за стола, выудив из ящика с продуктами несколько яиц. Лукаво подмигнув вмиг переключившемуся с неприятной темы малышу, мужчина спросил:
— Ты всё ещё хочешь научиться готовить омлет?
— Да, — улыбнулось маячное чадо. — И рыбку.
— Ммм, ещё и рыбку? — тут же зацепился за предоставленную возможность архитектор, подтягивая поближе кулинарную книгу, что не так давно приобрёл в магазинчике мистера О’Рейли. — Знаешь, на Земле существует огромное разнообразие яств и способов их приготовления. Но, тебе попался ленивый Смотритель, посчитавший, что готовка отнимает слишком много времени, чтобы этому ещё и учиться. Раньше я жил совершенно в других условиях. Там можно было заплатить кому-нибудь, чтобы для тебя приготовили еду. Или купить готовую.
— Ты платил за то, чтобы тебе готовили?
— Чаще, чем готовил сам, — признался Джон. — Но, если ты научишься читать и захочешь познать кулинарное искусство, в этой книге можно будет найти множество рецептов. Они подскажут, как приготовить правильно и вкусно нечто особенное.
Мальчишка, тем временем, тоже встал из-за стола и, приблизившись к Смотрителю, перехватил стеклянную салатницу — должно быть, именно ею и являлась приспособленная под смешивание продуктов питания тара — из рук Британца.
— Я сам, Джон.
— Как скажешь, детка, — потешил самолюбие Андерсон собственной умелой игрой в Тома Сойера. — Сам, так сам.
Делегируй — лозунг XXI века.
Во всём, что не касалось готовки, Джон предпочитал обходить стороной новомодное веяние в конец обленившихся представителей человечества.
«Хочешь сделать что-то хорошо — делай это сам!» — такой позиции он придерживался всегда, и впредь хотел бы сохранить свои принципы. Даже на Острове.
Только еды это не касалось.
Архитектор умело руководил процессом, а маленький Шелки столь же умело этому руководству следовал, за исключением не очень аккуратно разбитых яиц. В этом деле всякому новичку потребовалось бы время и сноровка. Что уж было взять с потустороннего существа из Мира, напрочь лишённого омлетов и других материальных «ценностей»?
Попавшую в салатницу скорлупу тюленёнок выковыривал до последнего кусочка из скользкой массы со всем усердием и завидным терпением. Пока Ками орудовал погнутой вилкой, пытаясь взболтать яйца с молоком до однородной массы, Джон подбросил поленьев в камин, оценив скудность оставшихся припасов. Древесина на Маяке таяла на глазах. Не меньших забот прибавляло и извечное поддержание огня в кухне, выхолаживающейся мгновенно в отличие от приведённой в порядок комнаты Смотрителя.
Джону не доставляла радости и перспектива постоянного появления паромщика, должного снабжать Смотрителя маяка всем необходимым для полноценной службы. Откровенно говоря, всякий раз размышляя о возможном появлении Бена в каменных стенах Циклопа, Британец чувствовав себя не в своей тарелке. С одной стороны, Андерсон был бы и рад общению со стариком, да и с остальными представителями островного населения, с другой же — где-то в подкорках, глубоко на интуитивном уровне мужчина чувствовал глубокое нежелание делиться с кем бы то ни было своим «секретом». А порой это нежелание превращалось в самый настоящий страх. Ему было боязно до жути, до неприятного холодка, бегущего по спине от одной только мысли, что маленького Шелки мог бы кто-нибудь увидеть.
Так и получалось — Андерсон мечтал о том, чтобы все его новые знакомые, точно и по расписанию появлялись в области его обозрения ровно тогда, когда были бы необходимы, и никак не в неугодные минуты. Но, чёрт возьми! Только круглый дурак мог бы думать, что подобное вообще возможно, а дураком архитектор себя никогда не считал. Да и не был им, по правде говоря. Именно поэтому Джону было неприятно от собственных мыслей. Неприятно от того, что он просто допускал подобные размышления в собственное сознание. По отношению к людям, так радушно и любезно принявшим его, открывшим свои сердца и всячески старающимся помочь, стремление Британца оградиться от нежелательного внимания было по меньшей мере несправедливым.
«И что дальше? Что дальше, Джон?» — прогудело в сознании.
Андерсон подобно шару, наполненному воздухом, вынырнул из недр собственных размышлений, обнаружив себя с кочергой в руках за бестолковым сгребанием углей в кучу.
— Джон? — послышался за спиной взволнованный голос мальчишки.
— Да, детка? — убрав железный прут на место, вернул всё своё внимание маленькому Шелки Смотритель.
— Что дальше? — повторила свой вопрос кроха, обнимая обеими ручками стеклянную салатницу с желтоватой жижей, взбитой столь усердно, что на поверхности проявилось множество мелких пузырьков.
— Прости, малыш. Я немного задумался, — покаялся архитектор. — Теперь необходимо хорошо разогреть сковороду, налив в неё немного масла. А после — вылить на дно всё, что имеется в тарелке и убавить огонь, накрыв крышкой.
Тюленёнок сопровождал каждое проделанное движение безмолвным вопросительным взглядом чернильных омутов, а Джон всякий раз одобрительно кивал, наслаждаясь их бессловесной беседой и единением даже, казалось бы, в такой мелочи, как банальное приготовление пищи.
Если б вдруг случилось так, что жизнь его неожиданно оборвалась, и он, попавший в Чистилище, предстал бы на божественном суде в качестве ответчика, да был бы расспрошен о самом лучшем миге его пребывания на земле, Британец не задумываясь сказал бы, что никогда не был счастливее, чем тем самым рассветным часом, что вместе с маленьким Шелки готовил омлет в средоточии обшарпанных, пропитанных сыростью и ягельным запахом стенах Башни, что приютила его, даровав необыкновенное чувство домашнего тепла.
— Не забудь немного посолить, — напомнил Андерсон малышу. — А когда омлет поднимется под крышку, огонь можно будет выключить и дать дойти блюду до готовности самостоятельно.
— Вроде, не сложно, — улыбнулось маячное чадо, поглядывая на схватившуюся под крышкой жидкость.
— Всё, что требует большего в плане приготовления пищи, чем обыкновенный омлет, для меня — сущий ад, — рассмеялся Андерсон. — Но уже по тому, что я вижу, можно смело сделать вывод, что с готовкой у тебя проблем не будет. И даже если ты решишь оставить свои навыки на уровне утренней чашки кофе и пышного омлета, я буду рад этому безмерно.
Кроха, поджав губы, по-детски улыбнулась такому признанию Смотрителя и, завидев под крышкой просящееся наружу блюдо из яиц, отключила подачу газа.
— Крышку не открывай ещё какое-то время, иначе он упадёт и превратиться в тонкую лепёшку, — посоветовал архитектор, предвкушая близящуюся трапезу.
Этим утром Джон отказался от кофе перед грядущим сном, отдав предпочтение любимому напитку маленького потустороннего существа. Ками, судя по восторженно разинутому рту и сверкающим глазам, был непередаваемо счастлив от того, что Хранитель выбрал «детский» напиток. Оба они ощущали это проникающее в их сердца тепло. Малыш — от того, что взрослый мужчина не постеснялся присоединиться к его наивным предпочтениям и даровал крохотную возможность мальчишке почувствовать себя чуточку старше своего земного возраста, а Британец — от того, что, давно позабыв, каким бывает детство, подсознательно напомнил сам себе ребёнка, бросая в кружку сыпучую коричневатую труху, поднимающуюся едва заметным пылевым облаком в воздух и оседающую на задворках сознания ароматом воспоминаний о поместье миссис Баррингтон. Того самого поместья, где тёплыми летними вечерами на ставнях повисали вниз головами летучие мыши, вдалеке у пруда слышалось кваканье лягушек и тёрлись о загоревшие за день ноги дворовые коты.
Разлив кипяток по кружкам, Андерсон, окружённый уютом домашнего очага, неожиданно ощутил, как в районе солнечного сплетения что-то сжалось, заставляя слёзные каналы проявить на свет крохотные капельки у краешков улыбающихся глаз. Мужчина притулился на угол стола подле застывшего чада, удерживающего тяжёлую сковородку в руках и уже готового было разложить свой первый в жизни приготовленный омлет по тарелкам.
— Джон? — пискнула кроха.
— Детка… поставь, пожалуйста, сковороду на конфорку, — едва слаживая с собственным голосом, попросил архитектор. И когда потусторонний гость без слов повиновался, Джон притянул его к себе, заключив в объятия и зарывшись носом в мягкие светлые локоны.
— Джон… Тебе плохо?
— Нет, малыш… Наоборот… — только и смог прошептать Смотритель, судорожно сглотнув, пытаясь сдержать рвущиеся наружу нежданные и такие нелепые слёзы счастья.
Маленький потусторонний гость не был бы собой, если бы не воспользовался неожиданно дарованной близостью. Он практически приклеился каждой клеточкой тела к мужчине, протиснув тонкие ручки за спину архитектора, и прижался, что было сил.
— Прошу тебя, кроха… только не уходи. Пожалуйста, не уходи… — шептал в лебединую шею Британец, стискивая объятия всё крепче и крепче.
— Я здесь, Джон. Я никуда не ухожу.
Каких-то несколько недель назад Андерсон позволил маячному чаду выплакаться вдоволь, кутая в большое одеяло и покачивая на руках, пока малыш-Шелки не провалился в царство грёз, забываясь в сладостных блужданиях средь безбрежных островов сновидений. Этим же утром Хранители точно поменялись местами, и Джон чувствовал… чувствовал себя словно объятым в то самое пуховое одеяло, в которое совсем недавно оборачивал слабое, напуганное существо. Да только Камусу удавалось одаривать мужчину этими ощущениями и без дополнительных приспособлений, будто сам потусторонний гость и был тем нежным, тёплым покровом.
Сколько вот так простояли эти двое, не торопясь разрывать объятий, знали лишь воды Атлантики, каменная Башня, восседавшая на уступе, да, пожалуй, абсолютно остывший омлет, сетовать на который никто так и не решился. Позавтракали в молчании, и лишь взявшись за мытьё посуды после трапезы, маленький Шелки нарушил образовавшуюся между ними тишину:
— Ты очень сильный.
— О чём ты, малыш? — недоумённо посмотрел на мальчика Джон.
— Очень крепко обнимаешь.
— Я сделал тебе больно? — перепугался Британец, только после озвученных слов осознав, что непроизвольно мог сдавить кроху больше нужного.
— Нет, — улыбнулся тюленёнок. — Но раньше ты так не прикасался.
Андерсон передал помытую тарелку в подставленные ручки, удерживающие полотенце, и, взявшись за сковороду, попросил:
— Договоримся на будущее? Если вдруг однажды я случайно сделаю тебе больно, ты обязательно мне об этом скажешь, хорошо?
— Хорошо, Джон.
— Честно скажешь? — недоверчиво посмотрел в чернильные омуты архитектор.
— Угу, — подтвердил потусторонний гость, отставляя сухую тарелку на специально приспособленный в ванной табурет для вымытой посуды.
— Хочешь, открою тебе страшную тайну о самом большом человеческом заблуждении?
— Хочу, — сверкнули нескрываемым интересом внеземные галактики.
— Только, если ты пообещаешь не использовать полученную информацию против меня.
— Что за тайна, Джо-о-он?! — заканючило чадо.
Неспособность малыша-Шелки держать в узде собственную заинтересованность вызывало у Смотрителя искреннее умиление. Тело крохи, претерпевшее изменения в сторону ещё не до конца сформированного подростка, в подобные моменты растворялось на глазах, словно по мановению волшебной палочки возвращая мальчишку назад во времени, куда-то на грань десяти-двенадцатилетнего возраста, во времена наивности и простодушия. Хотя Британцу уже начинало казаться, что в каком бы обличии не предстал перед ним Ками в очередной, непременно должный случиться вновь приход, даже глубоким старцем потустороннему существу будет под силу сохранить эту особую манеру поведения — кристально чистую невинность, по-детски бесхитростное любопытство, перемежающиеся с тяготами бесконечно-вечного томления в мороковом Мире.
— Я тебя не обнимал, — ультимативно заявил Андерсон.
— Когда? — не сразу сообразила кроха.
— Да вот, чуть раньше, на кухне, — усмехнулся Смотритель. — Когда тебе показалось, что я очень сильный.
— Обнимал, Джон, — отмахнулся мальчишка.
— Нет, детка. И пальцем не тронул, — рассмеялся Британец. — Хочешь знать, почему я так уверен в этом?
— Угу.
— Как известно, наши тела состоят из атомов. А на уровне атомов материальные предметы никогда не соприкасаются между собой. Это — догма! Все атомы имеют в центре крошечное ядро, окружённое электронным облаком силовых линий. Когда атомы разных организмов сближаются, их электронные облака отталкиваются друг о друга. Более 99 и 9 процентов веществ любого атома сконцентрировано в его ядре, а само ядро окружено тем самым облаком, создающим невидимое силовое поле, что действует как амортизатор. Одним словом, весь ты сосредоточен в огромном количестве ядер атомов. Они, в свою очередь, покрыты полями, точно бронёй. Да, мы ощущаем прикосновения. Но, в действительности, никакое это не прикосновение, а борьба между невидимыми силовыми полями. В момент пересечения они отталкивают друг друга, не давая одному ядру приблизиться к другому.
— Выходит… — мальчишка сделал шаг к архитектору и легонько дотронулся тонкими пальчиками до запястья мужчины. — Сейчас я не прикасаюсь к тебе?
— Ты только пытаешься, — улыбнулся Джон. — Но, моё силовое поле не позволяет тебе этого сделать.
— Значит… — Шелки привстал на носочки и кротко коснулся губами губ Смотрителя. — Я не целую тебя?
— Нет, — поплыл головой Британец, убавив громкость голоса до минимума.
— Получается… — прильнул всем телом малыш к архитектору.
И когда Андерсон уже был готов притянуть маячное чадо ближе, кроха нахмурила бровки и язвительно прошипела, оголив Хранителю совсем другую сторону своего Я:
— Ты обманул меня! Мне можно было прикасаться к тебе с самого начала! Потому что, я вовсе и не прикасаюсь! Так, Джон? Я отталкиваю тебя? Так?!
— Я же просил не использовать полученные данные против меня! — расхохотался мужчина, срывая безвольно повисшее на плече у мальчишки полотенце, и, резко развернув маленького манипулятора на сто восемьдесят градусов, отправил того за пределы ванной лёгким толчком в спину и хлёстким матерчатым шлепком по заду.
— Законом твоей планеты не запрещено отталкивать другого человека? Верно, Джон?! — расплылся в ехидной улыбке Шелки, удирая в сторону комнаты от возможного повторения «вафельной» порки.
— Ты сейчас договоришься у меня и будешь спать на полу! — выкрикнул ему в след Британец, вернувшись к отмыванию масляной плёнки со дна сковороды. Но, догадавшись, что всегда лишь угрожает и никогда не приводит своих угроз в исполнение, добавил:
— Будешь так делать, не открою тебе больше ни одного секрета.
Скрывшийся из поля зрения малыш, вмиг материализовался в проёме, состряпав своё коронное щенячье выражение на лице, и жалобно пискнул:
— Я больше не буду, Джон. Честно-честно.
— Скоро мне придётся записывать все твои «больше не буду», а то я уже теряюсь средь их изобилия.
— Ну, пра-а-а-вда! Не буду.
— Отнеси посуду на кухню, пожалуйста, — попросил Британец, силком пытаясь удержать расплывающиеся в улыбке губы. — Я умоюсь, и спать.
— А я? Я тоже спать?
— Если хочешь.
Андерсон выдавил зубную пасту на щётку и приготовился к чистке зубов. Маленький Шелки, похоже, никуда уходить не собирался, и архитектор вопросительно вперился в чернильные омуты.
— С тобой или на полу? — не унималась кроха, желая получить развёрнутый ответ.
— Со мной, детка. Со мной, — избавил от недопонимания их обоих Джон.
Потусторонний гость, оголив острые клычки, подхватил стопку посуды и оставил Британца наедине с банными процедурами.
Готовясь ко сну, Андерсон не переставал думать о том, что за те скудные дни и короткие ночи, проведенные в компании маячного чада, он улыбался больше, чем за все вместе взятые тридцать пять лет прожитой жизни. И пусть он до сих пор часто пытался скрывать будоражащую внутренности радость, просыпающуюся при общении с внеземным тюленёнком, мужчина понимал, что бороться с ней уже было бесполезно. Да никому из Хранителей и не требовалось корчить из себя каменные, бесчувственные глыбы. Скорее, наоборот. Оба они нуждались в заботе, ласке и безбрежном счастье, лишённые этого каждый по своим причинам.
Мальчишка крутился с боку на бок, пытаясь устроиться на отведённом ему месте до тех пор, пока архитектор, наплевав на все правила, устои, социальные рамки и всевозможные табу, а главное — на собственные принципы, не подтащил хрупкое тельце к себе вплотную спиной, крепко обняв то поперёк груди и протиснув колено меж тонких ножек, припечатывая тем самым одну из них к кровати. Кроха же финальным аккордом избавилась от подушки, умостив голову на любезно предоставленное ей плечо и, подтащив чужую руку, подсунула её себе под щёку.
— Только постарайся не пускать пузыри мне в ладонь, — без надежды в голосе попросил Джон, закрывая глаза и расслабляясь каждой клеточкой измотанного тела.
В неге прохлады постельного белья и, в то же время, ощущая тепло внеземного существа, замершего, на удивление, всем своим естеством, и, казалось, страшащегося даже вздохнуть лишний раз, Британец старательно оттягивал момент погружения в бесконтрольный сон, сражаясь с подступающей дрёмой. Как знать, вдруг это было их последнее совместное путешествие в страну Королевы Маб на долгое время вперёд? И мужчине вовсе не хотелось уходить в забытие, не успев вдоволь насладиться прекраснейшим из всех чувств, что только дано испытывать человеку — единением, лишённым физической похоти и грязи.
— Детка? Ты спишь?
— Нет, — шепнула кроха. — А ты?
— Почти, — прыснул Смотритель. — Можно тебя попросить?
— Угу.
— Не готовь мне, пожалуйста, сегодня кофе к пробуждению.
— Почему? — разочарованно откликнулся горячим воздухом в ладонь малыш. — Я делаю его не вкусно?
— Ну что ты, — плотнее подтянул кроху Андерсон. — Твой кофе — лучший, что мне приходилось пробовать.
— Ты всё врёшь, Джон, — раскусил лесть архитектора потусторонний гость с полуслова.
— Нет, не вру, — улыбнулся мужчина такой смекалке, практически не имея сил ворочать языком. — Просто, я бы очень хотел проснуться рядом с тобой. Можно? Сделаешь мне такой подарок?
Мальчишка в одно мгновенье перекрутился, ловко выбравшись из тисков Хранителя, и, вжавшись мордашкой в грудь Британца, сам крепко обнял того, закинув ножку на бедро своего человека.
— Да, Джон. Можно… Да…
Андерсон просунул руку под хлопковую кофточку и накрыл ладонью острую лопатку тюленёнка.
— Спи, малыш. Спи.