***
— Надеюсь, Англия понимает, что Ирландия требует объяснений? Голос Огненного Волка заставил Джона трухнуть всеми поджилками. И, как назло, нетерпящему всякого вранья англичанину в этот момент в голову не шла не единая мысль, способная, если не исправить, то хоть как-нибудь минимизировать процесс нарастающего снежного кома, который с каждой секундой молчания со стороны оплошавшего Смотрителя набирал на свои округлые бока всё больше и больше запятнанного позором снега. На этот раз Андерсон облажался сверх нормы. Во-первых, дал своё согласие маленькому манипулятору спать голышом, знатно приблизив их и так шаткое положение в обществе к самому краю пропасти осуждения. А, во-вторых, — и это сейчас беспокоило Британца настолько, что он молил Вселенную дать хоть малейший шанс на спасение и повернуть время вспять, — предал интересы Башни и стал виновником вскрывшегося секрета. Окаменевшее тело его медленно развернулось, способное только громко сглотнуть застрявший горлом комок страха и приподнять жемчужные глаза на нежданных гостей, что так и застыли в холле у распахнутой настежь двери в комнату Смотрителя. Оба они, точно замороженные во времени, устремлённо пялились вглубь сумрачной комнаты, изредка подрагивающей рубиновыми всполохами теплящегося в камине огня. — Аодхан, — несмело начал Британец. — Это… не то, что ты думаешь… — Да ладно?! — театрально обернулся на друга ирландец, вперившись на него ошалевшими глазами. — Тут и думать нечего, Англия! Всё предельно ясно! — Нет. Нет, Уилан! — сорвался с места Джон и, хватаясь за голову, быстро пошёл навстречу неизбежности, пересекая башенный холл. — Я всё объясню! Я сейчас всё объяс… — Мистер Андерсон, — вдруг подал голос юный Браун, продолжавший безотрывно пялиться на обнаруженный «сюрприз». — Он такой классный! Англичанин замер, не дойдя считанных футов до нежданных гостей. Восторженный возглас Юдарда и странное выражение умиления на его лице окунули мужчину в омут непонимания. Сколь открытым и искренним не казался бы Андерсону молодой матрос, Британец отдавал себе отчёт, что обнажённое мальчишеское тело вряд ли вызвало бы в юном Брауне хоть толику одобрения или симпатии. Бегло скользнув глазами на рыжебородого, Джон озадачился вдвойне — лёгкая кривая улыбка присутствовала и на побитом жизнью лице сурового Волка. — Это что же получается, Англия? — вновь обратился к новоиспечённому другу представитель буйволоподобных. — Мне, значит, в комнату в ботинках нельзя, а вот этому… Готов спорить, ты с мылом его не мыл! — Что? — так и не оправившись до конца от шока и пребывая в полнейшей растерянности, только и выдавил из себя Смотритель. Вопрос про обувь поставил его в тупик и, оббежав глазами порог у комнаты, он обнаружил отсутствие принадлежавших мальчишке тапок. — Эй, малыш? Иди к нам, — присел на корточки Юдард и разулыбался до ушей. — Мы тебя не обидим. «Что за…?!» Минутой позже в проёме показался чёрный кожаный нос, с опаской принюхивающийся к незнакомцу, выпроставшему руку открытой ладонью вверх. Длинные усы его ходили ходуном, изучая обстановку вокруг. А когда юный Браун осторожно почесал животное за подбородок, мраморный тюлень набрался смелости и вывалился из комнаты всем своим довольно внушительным туловищем. — С ума сойти, мистер Андерсон! — возбуждённо пропел матрос, тоже расхрабрившись и уже интенсивно потрепав морское существо по голове. — Это же тюлень обыкновенный! Откуда он тут? Обомлевший Андерсон проморгался и, глубоко выдохнув, заелозил рукой где-то в районе сердца, чувствуя, как провалившееся в самый желудок, оно медленно возвращается на отведённое ему место. — Сам пришёл, — коротко ответил он. — Ох-ре-неть! — монотонно отозвался Уилан, чеканно извлекая каждый слог. — Скотина ты, Англия. Даже не рассказал! — Да я… Я как-то не подумал. — Не подумал он! — взбрыкнула рыжая паскудь. — Иди-и-и сю-да-а-а, ты — морско-о-о-й ги-га-а-ант! Джон даже тихонько хрюкнул в ответ на представшую перед глазами картину: Аодхан припал на колени и, протянув руки-лопаты, усердно заелозил по мягкой шкуре, точно делая массаж вмиг развалившемуся перед ним существу. Скромный милый малыш, каким до этого представлялся англичанину гость из морской пучины (ведь до того Джон видел только его округлую голову в воде), на деле весил, как минимум, пару сотен фунтов, а в длину был футов пять, не меньше. — И что же, мистер Андерсон? Он не уходит? Вот тут, с вами живёт? — присоединился к расслабляющим процедурам Браун, отхватив себе задний ласт животного, ибо всё остальное тело было занято ни с кем не желающим делиться лжеотцом. — Уходит, иногда, — честно ответил архитектор. — Приходит и уходит. — А имя? Вы уже дали ему имя? — не унимался матрос, улыбаясь до ушей и не в силах оторвать заинтересованных глаз от тюленя. — Да. Дал… Его зовут Ками. — Ого! Уже и имя дал? — грозно уставился на Британца Аодхан. — Он что, давно у тебя? — Я же говорю — он приходит и уходит. — И давно он так «приходит и уходит»? — допытывался ирландец. — С первого дня, — вздохнул Смотритель. — Скотина ты, английская! Я думал мы друзья! — Мы друзья, Уилан, — усмехнулся Джон. — Просто, я… не знал, как часто он будет приходить. — Ну, спорю, за месяц-то ты успел это выяснить! — Его почти всё это время не было, — сознался Британец. — После присяги появился снова. Не передать словами какое облегчение испытывал Андерсон от того, что мог позволить себе говорить чистую правду. А в большей степени он чувствовал его ещё и потому, что маленький Шелки оказался столь предприимчивым и предусмотрительным, что успел нацепить свою тюленью шкурку, тем самым, выгородив Джона не только перед островитянами, но ещё и перед Башней. Тайна оставалась спрятанной за семью печатями, и Смотритель маяка испытывал искреннюю благодарность Вселенной за то, что хоть раз в жизни она услышала его просьбу вовремя. Пока гости развлекали себя и мраморного тюленёнка, архитектор всё стоял над этими тремя и думал, осознаёт ли потустороннее существо всё то, что происходит сейчас? В полной ли мере оно понимает происходящее? Слышит ли и распознаёт ли человеческую речь? И Ками ли это в принципе, или хищное млекопитающее, полностью завладевшее как телом мальчишки, так и разумом? Но глядя на то, как ластится в руках нежданных гостей морской обитатель, точно домашний пёс, — на минуточку, хищный морской обитатель, — Джону отчего-то казалось, что, если и не полностью, то хотя бы частично малыш из тёмного Мира всё-таки присутствует сознанием в этой огромной, шерстяной туше. И стоило англичанину только подумать о такой вероятности, как где-то внутри мгновенно кольнуло неприятной иглой ревности. — Я всё же напомню, господа, что для Смотрителя маяка самое время отправляться на боковую, — неуверенно втиснулся в щебетания юного Брауна над тюленем Джон. — Ну и вали, — огрызнулся ирландец. — Нам и без тебя замечательно. — Аодхан! — вскинулся Юдард, на прощанье потрепав животное по спине. — Мы уже уходим, мистер Андерсон. Надеюсь, ещё увидимся, — подмигнул молодой матрос распластанному на каменном полу тюленю. — Тебе тоже на работу давно пора, — напомнил Британец Волку, безотрывно наглаживающему тюленя. — Суббота — самый «жаркий» день. Не так ли, Уилан? — А чё он ест? — проигнорировал вопрос друга рыжебородый, задав свой. — Ты хоть кормишь его? — Рыбой кормлю. — И всё-таки ты скотина, — скривил оскал ирландец и прищурился. — Вот куда вся рыба из погреба пошла, да? — Мы честно её делим, — безапелляционно заявил Андерсон, и злобно добавил: — Шапку свою не забудь. Архитектор простоял у открытого массива, пока деревянная плоскодонка не отчалила от уступа на несколько вёрст, и только после того, как внутренний голос убедил его в том, что назад многоуважаемые гости уже не вернутся, прикрыл тяжёлую дверь, непонимающе уставившись на выцарапанные Авой кривые буквы. Морской обитатель за спиной Хранителя Башни безотрывно глядел на своего хозяина большими чёрными глазищами, не шевелясь и не издавая ни звука. — Может она имела ввиду не вешать замка с внешней стороны? Как думаешь? — обернулся Джон к мраморному тюленёнку. И хоть выражение его лица ничем не выдавало беспокойства, внутри мужчину продолжало колотить остаточной мелкой дрожью. Глупо было ожидать, что животное сейчас откроет рот и промолвит человеческим голосом что-то вроде: «Возможно, Джон». Естественно, ничего подобного не произошло. Взамен этому, с млекопитающим стало происходить нечто невероятное. Серая шкурка его некрасиво оплыла, постепенно обвисая уродливыми складками на морде. Кожаный носик съехал в бок, а усы безжизненно повисли, устремившись к полу, точно под силой гравитации. Сначала мужчине показалось, что ничего хуже он и в жизни не видел, когда до того лучащиеся кристальным блеском, полные жизни чернильные омуты вдруг точно иссохли и впали в глазницы, но спустя минуту Андерсон понял, насколько сильно он заблуждался. Зубастая пасть дала крен, треща челюстными костями, и прямо из изуродованного рта на свет показались тонкие мальчишеские пальчики, испачканные в слизи и сукровице. Не подготовленного к такому зрелищу архитектора повело, и он непроизвольно скривился, стараясь сдержать рвотные позывы и прикрывая рот рукой. Тем временем, наружу, из самых недр морского обитателя уже вышли обе кисти, растягивая несчастную пасть, как резиновую жвачку, и потянули её вниз, выворачивая на изнанку. «…в жирном боку постепенно разрасталась огромная дыра…», — вспомнил Британец пересказанную ирландцем легенду. «Куда уж там, дыра в боку! Тоже мне, Фингол, алкоголик — сказочник!» Джону хотелось только одного — закричать. Закричать во всё горло и остановить это безумие, потому что не было оно похоже ни на что хорошее. Роды — вот, что напоминала представшая перед его глазами картина. Роды во всей своей «красе», причём место на этот умопомрачительный спектакль молодому англичанину досталось самое дорогое — в центре, на первом ряду! Разве что, голову не заставили просунуть между ног роженице. Когда окровавленные ручки полностью овладели безжизненным телом тюленя, стягивая шкуру всё ниже и ниже — так, что мужчина уже мог разглядеть налипшие на покрытое слизью лицо светлые волосы, Андерсон почувствовал, что больше не имеет контроля над собственным телом. Он облокотился спиной о так удачно подвернувшуюся сзади дверь и медленно пополз на холодный башенный пол, не удержавшись на ногах. «Только не открывай глаза! Пожалуйста, детка, не открывай глаза!», — взмолился Джон, понимая, что, если мальчишка сделает это, его тут же вырвет прямо на себя. Кто из двух повязанных разными Мирами существ был жив в тот момент Британец затруднялся ответить. Оба были словно живые и мёртвые одновременно. Оба — точно бесчувственные, но проживающие каждый миг боли. Оба — стремящиеся к осознанности, но пребывающие в бессознательном. Оба — и земной тюлень, и мальчишка из морокового Мира — были едины и многогранны в этом единстве. Андерсон закрыл глаза руками, больше не имея ни желания, ни возможности наблюдать за этим представлением. Маленький потусторонний гость точно освежевал морского обитателя изнутри, и архитектор перепугался до ужаса от мысли, что, когда процесс обращается вспять, мраморный тюлень, должно быть, в прямом смысле этого слова пожирает плоть мальчишки, смакуя каждый пережёванный кусочек. Только спустя долгие и бесконечные минуты Смотритель расслышал за гулом биения собственного сердца в ушах тихое «Джон?» и отнял от лица вспотевшие ладони. Ками стоял перед ним совершенно нагой, весь измазанный склизкой кровавой субстанцией и жалостливо глядел на мужчину полными скорби чернильными омутами — вновь излучающими своё космическое свечение. И архитектор вдруг увидел в них не только маленького гостя, но и мраморного тюленя — не пленённого человеческим телом, нет, а по собственной воле разделившего свою жизнь с другим существом, тоже заслуживающим испить из чаши земной жизни. — Ками… — Позволь мне выйти, Джон? — словно стыдясь сделанного, тихонько попросил Шелки. — Там холодно, детка. Зачем тебе туда? — так и не поднявшись с пола, спросил Британец. — Мне нужно… помыться. Помните, как миссис Баррингтон мыла семилетнего Джона в сарае? Так вот, Джон тоже это помнил. Потому, прежде чем вложить в память маленького Шелки неприятные воспоминания, они поговорили, и Андерсон объяснил крохе, что не собирается больно тереть его мочалкой и, уж тем более, не желает его смущать. Но позволить мальчишке совершить омовение в ледяной атлантической воде мужчина не мог. Пока они дожидались закипающей в котелке воды, Британец укутал маячное чадо в одно из одеял — надобности в нём всё равно больше не было, ведь данное обещание «спать под одним» Смотритель уже не смог бы забрать назад. Отсутствие ванны процесс усложняло и, махнув рукой на обстоятельства, архитектор просто усадил малыша на табурет в кухне. Разведя огонь в печи, чтобы прогреть остывшее помещение, он отыскал в кладовой небольшой металлический таз и, разбавив прохладной водой вылитый в него кипяток, смочил небольшой кусок ветоши. — Мы просто оботрём тебя, ладно? — Угу, — отозвался до нельзя молчаливый Кам. Джон откинул край одеяла и, подхватив одну ножку, бережно омыл ту от слизи и крови. — Ками? Ты в порядке, детка? — Угу, — только и ответил мальчишка, пряча глаза и стараясь не смотреть на хозяина Башни. — Не похоже, малыш, — взял вторую ножку Андерсон, укутывая вымытую в одеяло. — Что-то болит? — Тебе было неприятно, — скомкано прошептал тюленёнок. — Детка… Англичанин опустил глаза на тонкую щиколотку и, потирая пальчики крохи, решил быть откровенным: — Я был в шоке. Такое не каждый день видишь. Жуткое зрелище со стороны, если честно. И я бы попросил тебя больше так не делать… Чернильные омуты наполнились тяжёлыми слезами, готовыми заструиться по испачканному личику. — Но ведь я понимаю, что, если попрошу об этом, то никогда больше тебя не увижу. А я хочу тебя видеть. Всегда хочу видеть тебя рядом. И если для этого тебе необходимо втискиваться в шкуру тюленя, то… так тому и быть. Но я хочу знать — тебе не больно? Когда это происходит… Тебе не… — Нет, — наконец вернул свой космический взгляд Британцу М малыш. — Никому из нас. — Правда не больно? По виду не скажешь. — Правда. — Какие будут доказательства? — шутливо спросил Джон, чтобы разрядить обстановку. — Тебе ведь не больно, когда ты меняешься телом со своим двойником? — Нет. Но я и не разрываю его плоть, — уточнил мужчина, огладив тёплой ветошью острую коленку и смыв кровавый сгусток, уже немного засохший и взявшийся корочкой по краям. — Ты так думаешь, потому что не видишь этого глазами? — Что ты имеешь ввиду? — Я тоже не вижу. Не вижу того, что происходит. Точно впадаю в глубокий сон, как и ты. — Пожалуйста, только не говори мне, что в твоём Мире я разрываю другому себе пасть и втискиваюсь в него ногами! — нервно хохотнул Андерсон, припрятывая вторую ножку под пуховый покров. — Хорошо, — несмело улыбнулся малыш. — Не скажу. Архитектор безмолвно вперился в мальчишку изумлённым взглядом, и они оба поняли друг друга без слов. — Чертовщина! — выплюнул Смотритель. — Давай не будем об этом больше, ладно? — Ладно, — согласилась кроха. — Если хочешь, я могу попросить тебя отвернуться в следующий раз? — Попросить? И как ты планируешь это сделать? — Скажу, — как ни в чём не бывало проговорил Шелки. Джон в голос рассмеялся, но, завидев озадаченное лицо потустороннего гостя, взял себя в руки и, успокоившись, извлёк из-под мягкого кокона мальчишескую ручку, чтобы омыть и её. — Знаешь, малыш. Боюсь, что я лишусь рассудка, если когда-нибудь со мной человеческим голосом заговорит тюлень. — Человеческим не заговорит, — улыбнулось маячное чадо. — По-тюленьи — да. — Научишь меня тюленьему языку? — Ты всё поймёшь, Джон. Ты сам всё поймёшь. — Давай вторую ручку, — неверующе покачал головой Британец. — Господи! Ещё каких-то сорок пять дней назад я был первоклассным архитектором, с достатком многим выше среднего, с квартирой в центре города и даже представить себе не мог, что спустя всего полтора месяца буду прислуживать каменной Башне посреди океана, вести разговоры о потусторонней жизни с тюленем из другого Мира и… Мужчина ненадолго замолчал. — И что, Джон? — Сюда иди! — подхватил мальчишку на руки Британец и усадил на стол — так глаза их оказались почти на одном уровне. Андерсон сполоснул тряпку в уже окрашенной в бледно-розовое воде, ласково отёр мальчишеское лицо, бросил кусок ветоши в таз и запустил пальцы в светлые локоны, всё ещё склизкие и покрытые сукровицей, но ему было откровенно наплевать на это. Он расцеловал каждый миллиметр нежной кожи, не покрытой пуховым одеялом. Целовал вмиг пошедшие румянцем щёки, гладкие скулы, впадинки у ноздрей. Целовал ровный носик, бровки и гладкий лоб, ещё не познавший возраста. Целовал за ушками, едва касаясь и мочек. Целовал тонкую шею, своим особым изяществом пленяющую его, и плохо заметную косточку адамова яблока. Одурманенный от прикосновений Шелки лишь быстро моргал, не понимая происходящего, но терпеливо дожидался ответа на свой вопрос, подставляясь под ласки Смотрителя. — Всего этого я не мог себе представить, малыш. Вот этого всего… В особенности, что буду безмерно счастлив… — шепнул Британец, вернувшись к приоткрытым губам маячного чада, чтобы с упоённым наслаждением проникнуть в желанный рот и целовать так долго и так глубоко, трепетно выглаживая горячие стенки языком, что голова закружилась. Разум заволакивало тягучей патокой желания, а Джон, обезумевший близостью и покорностью хрупкого тела, уже не замечал настойчивости собственных рук, ищущих всё новых и новых прикосновений к нежной коже. Они бездумно шарили по оголённому торсу мальчишки, пытаясь точно втиснуться под полупрозрачный слой эпидермиса и проникнуть в самые недра его чрева. Жадно хватались за бока, прощупывали выступающие косточки рёбер, исследовали каждую впадинку. Но всего этого ненасытным, полыхающим жаром вожделения пальцам было ничтожно мало. — Ты — моё Чудо, детка, — наконец дал передышку им обоим мужчина, когда они стали задыхаться от нехватки кислорода. А себя, вдобавок, мгновенно прокостерил. И было за что. Ведь стоило обнажить измазанное кровавыми сгустками тело, сбросив с того одеяло, как едва проснувшийся жар в паху, спровоцированный поцелуями, моментально превратился в самый настоящий стояк, отдававший выкручивающей болью в налитые похотью яйца. «Грёбаный ты педофил, Джон!» Омывая ещё до конца не сформировавшиеся грудные мышцы, Британец безуспешно старался выбросить из головы раздирающий сознание поток болтовни, восседавшего на левом плече чертёнка. С завидным напором тот вдалбливал ему в голову доказательства половозрелости потустороннего гостя, окутывая терньями их бесед о возрасте малыша, о податливости в руках Смотрителя, о нескрываемом желании, что мальчишка проявил, стоило Андерсону лишь сделать первый шаг. А вздымающаяся чуть тревожней обычного под смоченной ветошью грудь Шелки не прибавляла спокойствия уже выпустившей наружу каплю предэякулята головке в штанах мужчины. И даже за завесой потрескивающих в камине поленьев архитектор отчётливо слышал сбитое дыхание мраморного тюленёнка, точно сливающееся воедино с его собственными, не менее тяжёлыми вдохами. Пальцы задрожали, пророча выронить влажную тряпку, не приведи Джон в порядок собственные мысли сию же минуту. Спустились на изящный изгиб талии. Переместились на плоский, проявивший узкую складочку живот. А стоило им раздвинуть тонкие ноги, чтобы убрать склизкий сгусток с внутренней стороны бедра, как… крыша Британца треснула и протекла столетними дождями. У Ками тоже встал. Андерсон закрыл глаза, зажмурившись что было сил, и глубоко вздохнул, насыщая лёгкие терпким ароматом костра. В уши ударила кровь. Такого возбуждения он не испытывал, казалось, даже в свой самый активный период взросления. — Джон? — тихонько позвал малыш. — Подожди, — зашипел Смотритель, громко вбирая воздух ноздрями. — Что с моим дружком? — Помолчи, детка! — сквозь зубы процедил мужчина, всё ещё не готовый открыть глаза. — Мне нужно время. Мальчишка, на удивление подрагивающего от желания архитектора, замолчал. Но только лишь для того, чтобы неосознанно совершить свою первую в жизни роковую ошибку. Тонкие пальчики в безысходности и в непонимании осторожно потянулись к стоящему перед ним мужчине и коснулись крепкого запястья. Заволоченному плотским желанием сознанию этого оказалось вполне достаточно. Одним резким движением Британец перехватил его руку и процедил первое, что выплюнул в рот его бредовый мозг: — Хотел знать о сексе? О, так я тебе сейчас расскажу! Его до этого чистые, жемчужные глаза заволокло чернью разбухших словно сублимированная лапша в кипятке зрачков. Скулы, да и всё лицо заострились, являя свету недобрую полуулыбку. — Джон? — пискнула кроха, непроизвольно отстраняясь от холодного блеска в незнакомых глазах. Скромный белый ангелок, не успевший даже опомниться, был низвергнут с правого плеча надменно хохочущим чертёнком и разбился вдребезги о каменный пол, точно стеклянная ёлочная игрушка. Осколки подбирать было некому. Перепуганный до ужаса Шелки лишь хлопал своими галактиками. Андерсон дёрнул свободной рукой клёпку на джинсах, и пустоту кухонного помещения взрезал звонкий вжик раскрывшейся молнии. — Джон! Запев в унисон со звуком свободы расстёгнутой ширинки, возликовала и похоть, рвущаяся из нутра на свет, и потекла пуще прежнего, пачкая плотную материю брюк. Крепкий стояк вывалился из узких тисков, сверкнув влажной головкой в полумраке. — Давай же, Ками. Утоли свой интерес, — ехидно прошипел архитектор, потянув крохотную ручку на себя и, заставив того обхватить ствол пальцами, зажал маленькую ладонь своею. Андерсон чокнулся окончательно. Не понимая, что творит, он медленно повёл рукой, без спроса управляя чужой волей. Голова пошла кругом и запрокинулась чуть назад, а изо рта вырвался гортанный рык, превративший архитектора в чернильных омутах, распахнутых до предела, в самое настоящие животное. Смотритель был сам не свой. Чужой, недобрый, не «его человек». И вырвавшись из тисков, мальчишка истошно закричал: — Что ты делаешь, Джон?! Этот надрывный вопль смачно врезал по щекам зардевшемуся от помутнения Британцу. Похлеще удара лопатой по лицу. «Ах ты ж чёртово похотливое ублюдище!», — взревел про себя мужчина. — О, Боже, детка! Прости! Прости, умоляю! — бросился прятать обратно в штаны виновника торжества отрезвлённый Андерсон. — Господи! Руки его дрожали, точно он был пойман с поличным на воровстве короны Британской империи из Тауэра. Наспех приведя себя в порядок и приподняв провинившиеся глаза, вернувшие привычный перламутровый окрас, Джон оторопел. Маленький Шелки, прижав к груди сжатую в кулачок ручку — ту самую ручку, которую Смотритель столь неласково заставил творить непотребства, — дрожал всем телом. Тронутые далёкими звёздами омуты взволнованно шарили в глубинах английской души, пытаясь отыскать оправдание поведению хозяина Башни, но Джон знал, что малыш никогда не найдёт там искомого. Потому что сделанному не было никакого оправдания. Сладив с собственным тремором, архитектор немного приблизился к потустороннему гостю, осторожно, страшась сломать жалкие остатки доверия между ними, подтянул на острые плечи сброшенное одеяло и укутал мальчишку по самые уши. — Лучше бы я позволил тебе окунуться в холодную воду, — без толики иронии проговорил он, тяжело вздохнув. — Прости меня, детка. Совсем крыша поехала. Прости. — Я не сержусь, — только и отозвался малыш. Положение его тела говорило само за себя. Мраморный тюленёнок не сердился, нет. Ему было страшно до чёртиков! Не ведая, что ещё может выкинуть человек напротив, он занял позицию выжидания, немного отклонившись назад и поглядывая на мужчину исподлобья. — Я хотел бы сейчас попросить тебя закончить самостоятельно, но справиться с грязью на спине тебе вряд ли удастся в одиночку. Поэтому… если ты не против… Позволь мне… — Ты говорил, что никогда не обидишь меня, Джон. Ты говорил мне это! Давно убедившийся в превосходности мальчишеской памяти, Британец прикрыл глаза. На лице его тяжестью вины залегли глубокие морщины, точно мучился он не угрызениями совести, а огнестрельным ранением в грудь. Не нашедшие объяснений чернильные омуты безотрывно взирали на Хранителя Башни с укором, а последнему оставалось только молиться, чтобы взгляд этот не переродился в нечто иное, наполненное ненавистью и презрением. — Я виноват, малыш. Я так виноват перед тобой… Не представляя, как исправить шаткое положение дел и вернуть подорванное доверие, Джон опустился на колени и, уткнувшись лицом в полы пухового одеяла, обхватил завёрнутые ножки руками. Он готов был вымаливать прощение хоть целую вечность, хоть миллиарды лет, пока Вселенная продолжает расширяться. А после точки преткновения, когда пространству более не будет хватать места для её бесконечного роста, ещё миллиарды лет. — Молю тебя, прости, кроха. Прости… — Джон? — тихонько пискнул Шелки. — Да, детка? — Андерсон поднял на малыша полные надежды глаза. Тюленёнок стушевался, кутаясь в объёмные пуховые облака, но, набравшись смелости, неуверенно спросил: — Секс — это больно, да? «Давай, Джон. Соври. Соври в очередной раз, и он больше никогда тебе не поверит!» Сколько бы Британец не прокручивал в голове разговоры о сексе, всякий раз он не находился с ответом на вопрос «С чего бы начать?». Но он твёрдо был уверен, что определённо не желает начинать с боли. Кроха же зашла с конца, и не навороти Андерсон делов за пять минут до этого разговора, вполне мог бы позволить себе увести беседу в другое русло. — Иногда, — признался Смотритель. — Иногда бывает. — Ты сделал мне больно, — выпростав ладошку вперёд, Камус пояснил сказанное. Но в словах его не было упрёка, и со следующей озвученной фразой Джон понял почему. — Это был секс? Архитектор поднялся на ноги и, положив руки на мягкое одеяло поверх мальчишеских бёдер, повесил голову, стыдясь посмотреть тюленёнку в глаза. — Нет. Нет, детка. Это было временное помутнение моего рассудка, и я обещаю — такого больше не повторится! Это было недостойное взрослого человека поведение. Честное слово, я не привык разбрасываться обещаниями налево и направо, но, клянусь тебе, Ками… Клянусь, я больше никогда не сделаю тебе больно, если ты сам об этом не попросишь. — Зачем мне просить, чтобы ты делал мне больно? — непонимающе вздёрнул чернильные омуты Шелки, и Джон впервые за последние несколько минут несмело улыбнулся краешком губ. — Потому что, порой, секс — это тонкая грань между болью и удовольствием. — Тебе было приятно, потому что мне было больно? — Нет! Ну что ты! — вскинулся Хранитель Башни. — Мне было приятно, потому что твои пальчики коснулись моей плоти. А не потому, что я… — запнулся на слове Андерсон. — Причинил тебе дискомфорт. — Сделал больно, — надулся Шелки. — Называй вещи своими именами! — Ты прав, ты прав, — поймал тонкое запястье архитектор и мгновенно поднёс раскрытую ладонь к губам, трепетно поцеловав. — Прости меня, детка. Кроха руки не отняла. Спустя долгие секунды молчания, нежные, припухшие от поцелуев губы неуверенно поползли вверх, подарив архитектору глоток теплоты. — Тебе пора спать, Джон. — Не пойду, пока не простишь, — заупрямился мужчина, понимая, что уже прощён. — Наша сделка никуда не девается! — насупившись, процедил сквозь зубы тюленёнок. — Ты моешь мне спину, и я иду в постель первым. Ты идёшь следом, а вечером мы говорим про секс! — Тебе не хватило разговоров про секс? — грустно усмехнулся Андерсон. — Видишь, к чему всё это может привести? — Ты дал мне слово, Джон! Дважды! — Когда мы будем говорить, тебе придётся привязать меня к кровати, — выпустил ручку потустороннего гостя архитектор и потянулся к тазу за тряпкой. — Вода совсем остыла. Согреем новой? Сложно было назвать испытанием продолжившуюся процедуру омовения, ибо выкинутый Хранителем Башни финт надолго запечатал рот науськивающего на непотребства чертёнка. Джон проклинал себя за несдержанность. Даже тот момент, когда тёплая, влажная тряпица бережно удаляла потёки кровавых следов с молочных округлых ягодиц, не заставил дрогнуть и мускула на его лице, не говоря уже о другом органе. Слепое доверие, с которым кроха-Шелки позволял предателю ухаживать за своим телом, напоминало Британцу стокгольмский синдром, а миссис Баррингтон, елозившая своей жгучей мочалкой много лет назад по когда-то таким же тонким и ещё слабым ногам Андерсона — феей-крёстной, невесомо орудующей в воздухе волшебной палочкой. Да, мраморному представителю морской фауны уже не было семь, как маленькому Джону тогда. Но своим искажённым восприятием архитектор видел в больших чернильных омутах маячного чада ребёнка многим моложе, чем на самом деле являлся успевший достигнуть на вскидку четырнадцатилетнего возраста Шелки. Светлую макушку вымыли над раковиной в ванной, предварительно облачив мальчишеское тело в домашнюю одежду. Как оказалось, завидев из окна приближавшуюся плоскодонку, предприимчивый Вэил похватал все свои вещички вместе с мягкими тапками, оставленными у порога в комнату, и зашвырнул под кровать. Там Джон и обнаружил всю наспех спрятанную одёжку малыша. Впитав текучей воды, мягкие локоны приобрели совсем тёмный оттенок, и только когда потусторонний гость принялся просушивать влажные волосы полотенцем, Джон, неожиданно для самого себя, вдруг разглядел в сосредоточенном личике и в уверенных движениях рук всяческое отсутствие грезящейся ему ранее детской наивности, уступившей место юношеской оформленности. — Ками, — поджал губы Британец, пребывая в сомнении, стоит ли озвучивать вертевшееся на языке признание? — Да, Джон? — взмахнули густые ресницы. — Ты такой красивый. Махровая ткань застыла в замершей руке где-то на затылке, а чернильные омуты цепкой хваткой уставились в жемчужные радужки, настороженно пытаясь отыскать в тех зачатки очередной возможной опасности. Но ни в мягком взгляде, ни в смиренной позе Андерсона, спрятавшего руки в карманы, не было ничего угрожающего. Скорее, наоборот. Архитектор источал неуверенность, совершенно не свойственную взрослому человеку, и хорошо читаемое разочарование в самом себе — впору крепко затянуть вериги на бедрах и вступить в ряды флагеллантов. — С ума по мне сходишь? — обворожительно улыбнулся Камус, порядком уставший от самобичевания Смотрителя. Джон уронил на пол челюсть. — Схожу, — едва заметно хмыкнул он, сопроводив взглядом отвалившуюся часть тела, да так и не смог отнять глаз от каменного пола. — Но ещё не сошёл окончательно? — продолжал гнуть свою линию Шелки, вполне осознанно провоцируя «своего человека». — Когда это случится, ты узнаешь первым, — вынырнул из оцепенения Андерсон и намеренно сделал шаг назад, не поддавшись на подстрекательства тюленёнка. — Зачем ты это делаешь? — Что? — невинно хлопнул пушистыми ресницами потусторонний гость. — Постоянно толкаешь меня на эту грань?! — с толикой раздражения в голосе, чуть громче нужного проговорил архитектор. — Я не единственный из нас двоих, кто давал обещание. Ты тоже соглашался не провоцировать меня. Соглашался быть послушным. Разве нет, Ками? Или тебе до сих пор непонятно, что низменными человеческими инстинктами люди не всегда способны управлять? Не всегда мы можем оставаться сдержанными и терпеливыми. Это сложно! — Я скоро уйду, Джон, — пропустил мимо ушей тираду Смотрителя Шелки. — Он зовёт меня, и скоро мне придётся уйти. Я просто хочу побыть рядом… пока вновь меня не окутало чернью моего Мира. Что тут было думать? В голове всё улеглось на свои места: и страх маленького Шелки перед незнакомой и ещё не испытанной ни разу в жизни близостью, что виделась ему исключительно болью для одного и удовольствием для другого; и подсознательное стремление к физической и духовной взаимности, какова присуща всякому существу, способному вдыхать воздух этой планеты, давно отравленный парами углекислого газа. Но верхом над вереницей этих метаний всегда оставалось лишь одно — время, которого у двух Хранителей было катастрофически мало. — Иди в постель, Ками! — строго посмотрел на Вэила Андерсон. — Я приду позже. Шелки продолжал неподвижно стоять, нахмурив не без того угрюмые брови. — Иди в постель! Пожалуйста, — смягчил тон мужчина. — Я только покурю и приду. Не так-то много им довелось провести вместе кратких ночей, но этот взгляд архитектор уже отлично понимал и без слов. Мраморный тюленёнок требовал развёрнутого ответа. Ну, что-то вроде: «Иди в постель. Раздевайся. Ныряй под одеяло и трепетно жди, когда я, обнажив телеса, прильну к тебе всем телом и заставлю утонуть в неге соприкосновения не покрытых одеждами тел». Вот только на этот раз Джон не планировал разводить полемику, способную привести к экстремальной ситуации. Стиснув зубы, мужчина принял игру в гляделки, не проронив ни слова, и вышел из поединка победителем спустя всего несколько секунд. Маячное чадо неразборчиво фыркнуло в воздух, обронив, по мнению Британца, абсолютно не читаемое ругательство на языке тюленей и, шаркая по каменному полу мягкой подошвой тапок, лениво направилось в сторону комнаты. Но отчего же победа казалась мнимой? Не от того ли, что Андерсон отчётливо рисовал в воображении дрожащие, залитые поволокой разочарования чернильные омуты, готовые вновь топить солёными реками всё пространство вокруг? Не от того ли, что невыносимой болью в ушах его отражался тонкий голосок, считающий каждую проведённую в мороковом Мире секунду? Не от того ли, что успевший привыкнуть к, казалось бы, незыблемому присутствию мраморного тюленёнка рядом, мужчина временно позабыл, что разлука может случиться гораздо раньше, чем ему бы этого хотелось? И не от того ли, что заслышав о зове из потустороннего Мира, Британец чуть не взревел в голос от осознания, что призывающий Монстр был для него конкурентом, с которым Джон никогда бы не смог вступить в противостояние? Провожая удаляющуюся спину глазами, Смотритель растянул безумную улыбку во весь рот, должно быть, походя при этом на персонаж Хита Леджера из всеми известной трилогии о Бэтмене, а потом и вовсе закрыл глаза и уцепился зубами в костяшку втиснутой между ними ладони, чтобы окончательно признать поражение и замотать головой во все стороны, не веруя в то, что намеревался произнести. «Чёрт-те что, а не утро!» — выплеснул в себя Джон, а наружу вылилось заколотившим сердце другое: — Я выласкаю каждый миллиметр твоего худосочного тела! И только попробуй взбрыкнуть, слышишь?! Кроха на мгновение замерла, но, так и не обернувшись, уверенно парировала: — Это очередное обещание, которое ты не собираешься выполнять? К гадалке не ходи — Андерсон раскрыл рот, обвисший точно у сломанной куклы-чревовещателя. — О, поверь! — шамкая, пролаял он. — Я его выполню! — Когда, Джон? — так и не удостоив вниманием архитектора, оставшегося в открытом проёме ванной, спросил потусторонний гость. — Скоро! — Не забудь покурить перед этим, — ехидно окрысился в дверях мальчишка, стянув с торса хлопковую кофточку. Дверь в комнату Смотрителя хлопнула перед самым носом, стоило Джону в два счёта нагнать нахального пацана. Но не имея засовов в доме, глупо было ожидать, что деревянный массив остановит охреневшего от такой нескрываемой наглости Британца. Шелки в голос хохотал, подпирая собой идущую ходуном дверь, которую Андерсон точно бы вынес к чертям с петель, не будь он тоже подвластен простому человеческому юмору, способному превратить даже самую щекотливую ситуацию в шутку. Они немного потолкались по разные стороны баррикад, но через некоторое время, отдышавшись и успокоившись, потусторонний гость уступил хозяину Башни и отпустил деревянное полотно, юркнув к стене, да вжавшись в неё спиной. — Знаешь, — поправив на себе лапопейсу, облокотился о дверной короб архитектор и скрестил руки на груди. — М? — мальчишка, продолжая улыбаться, повернулся к нему лицом и отзеркалил позу мужчины. — Мне нравится курить, хоть я и отдаю себе отчёт в том, насколько пагубно эта привычка сказывается на моём организме. Прервавшись на краткий миг, Джон задумался точно о чём-то философском, нетленном, чтобы спустя мгновенье изречь то, чего маленький Шелки абсолютно не ожидал. Или ожидал? — Но, ещё интересней то, что сколь сильно бы мне не хотелось закурить, я всегда предпочту этому процессу жаркие плотские утехи. И сказав это, Британец в секунду ухватился за пояс тонких хлопковых штанишек, чтобы притянуть не успевшего ничего сообразить мальчишку, и без зазрения совести выкрал вызывающую улыбку с пленительных губ. — Мой… — зашипел он в податливый рот. — Мой!***
— … зрачный юрист? — Прости? — опомнился Андерсон. — Я спрашиваю, как поживает твой горячий, статный и призрачный юрист? — рассмеялась Лорэйн. — Вовсе он не призрачный! Он, между прочим, состоит в совете директоров «BritishArchitect». — Видимо, он является настолько востребованным членом этого совета, что на тебя у него просто не остаётся сил. Молодой архитектор злобно зыркнул на подругу, элегантно поднеся пузатый бокал с кровавой жидкостью ко рту и, пригубив, устремил взгляд в потолок. Этот прохладный субботний вечер Джон в очередной раз был вынужден коротать в компании мисс Кания, ибо всего за час до заранее назначенной встречи Дэвид сообщил об изменении планов. И, чёрт возьми, он даже не удосужился сделать это звонком, послав лишь короткое смс. Днём Фолкстон горел выжженными осенним солнцем клёнами, а вечером — приглушённым медовым оттенком, согревающим неспешно прогуливающихся по набережной горожан и мягко стелющимся по асфальтированным и вымощенным прямоугольной кирпичной кладкой улочкам с высоты фонарных столбов. Разместившись в уютном ресторанчике близ садов Кингснорт, что на Касл Хилл авеню, пара, под звуки мерно текущего из колонок блюза, лишь с виду наслаждалась компанией друг дружки, то и дело ловя на себе завистливые взгляды посторонних. — Они что, все рассчитывают на лёгкую добычу? — вновь затребовала к себе внимания собеседника девушка, тряхнув длинной копной блондинистых волос. — Пока я здесь, ни им, ни тебе определённо ничего не светит, — усмехнулся Андерсон. — Сегодня я провожу вечер с другом, — резонно заметила Лора, вскинув тонкую, подведённую подобранным в тон карандашом бровь. — Извини, что нарушил и твои планы. — Ой, — отмахнулась она, прицыкнув вдобавок. — Я особо и не рассчитывала, что проведу эту ночь в объятиях какого-нибудь удачно подвернувшегося мне олигарха. — Олигарха? — подавился смехом Британец. — Ну, или посла, на крайний случай, — играючи прикусила краешек языка Кания. — Ни послов, ни олигархов, — медленно обвёл архитектор взглядом сидящих в камерном ресторанчике посетителей. В больших витражных окнах, обрамлённых дорогими, тяжеловесными портьерами цвета слоновой кости и украшенными кофейными ламбрекенами, отражались огни расположенных на столах свечей, однажды рождённых для комфорта человеческой жизни, но в последствии признанных незаменимым атрибутом в создании дополнительного уюта. — Ну так? Твой адвокат… На что он променял этим волшебным вечером такого потрясающего парня, как ты? — Да на что угодно, видимо, — пожал плечами Джон, и ладно сидящий на его груди костюм-тройка от Пола Смита пошёл заломом у борта. — И вовсе он не мой. Как и я — не его. — Это что ещё могло бы означать?! — наигранно уставилась на Британца Лорэйн, распахнув светло-зелёные глаза шире, чем когда бы то ни было. — А какой ещё тебе видится смысл этих слов, кроме очевидного? Андерсон вперился в белоснежную скатерть и перекинутую через стол крест-накрест неширокую полоску атласной материи приятно-глубокого цвета пожухлой травы. Сервировка в заведении была на высшем уровне. Не будь это верхом неуважения и проявлением всяческого отсутствия достоинства, Джон непременно схватил бы одну из фарфоровых тарелок и обернул бы её тыльной стороной, дабы рассмотреть фамильный герб, по всем законам обязательно должный там обнаружится. — Я потрясена, Джон! Ей Богу, вы встречаетесь уже несколько месяцев, и никто из вас не говорил ничего подобного другому? — Больше того, и не скажет, — хмыкнул парень, вернувшись к наполненному бокалу. — Что за ребячество? Нам давно не по пятнадцать, чтобы, точно животным, метить свою территорию. — Тебя на это член совета надоумил? — осуждающе качнула головой девушка. — Когда любишь, Джон, чувства всегда берут верх над здравым смыслом. Ты не можешь отлепиться от человека, что близок тебе. Не можешь полноценно погружаться в работу. Не можешь спать. Не можешь есть. И просто физически не можешь себе позволить не называть предмет своего обожания «мой»! Потому что ревность — это такая же неотъемлемая часть любви, как и зубная паста на твоей щётке в процессе чистки зубов. — Может в этом всё и дело? «Когда любишь…»? — ровным тоном спросил архитектор. Откровенно говоря, он не расслышал ни слова после этих двух. Услужливый официант поставил на стол заказанные блюда и неспешно долил вина в бокал девушки, получив в свой адрес её скромный одобрительный кивок. — Так, если не любишь… Зачем всё это, Джон? — Я не знаю, Лора. Не знаю, существует ли вообще такое понятие, как «любовь»? Что за нелепые подростковые выдумки? Всё лучшее всегда заканчивается на влечении. Мимолётная страсть, похоть. А после — сила привычки, да и только. — Пф… — скривилась блондинка. — Сколько длится твоя «мимолётная» страсть? Или ты уже на этапе «сила привычки»? — Он дико привлекателен! Крепкий, сильный мужчина. Умный, чёрт возьми. В постели всё хорошо. — Господи, Джон! Хорошо?! Должно быть — ОГОНЬ, а не просто хорошо! — Чего ты раскричалась? — хохотнул парень. — Всё — огонь. Ну, наверное. — Бо-же! На-вер-ное? Серьезно? Ты потерян для этого мира, малыш, — театрально закатила глаза девушка. — Брось его. Брось его немедленно и скорее беги в первый попавшийся клуб, хватай за шиворот первого попавшегося педика и тащи его в кабинку туалета. Уверена, даже это будет большим «хорошо», чем то, что происходит между тобой и этим твоим юристом. Он оставил тебя субботним вечером! Где это видано?! — Ты, как ребёнок, Лора. У взрослых людей порой меняются планы вне зависимости от того, хочется им этого или нет. — А ты в свои двадцать пять, как шестидесятилетний старик! — парировала Кания, передразнивая. — Любви нет. Секс неплохой. Ну посижу, почитаю газетку субботним вечером. Ведь, всякое бывает. Он предлагал тебе съехаться?! — Мы всего пять месяцев встречаемся. Какой может быть съехаться? — Пять месяцев, Джон! Ещё четыре сверху, и можно родить ребёнка. Назови его как-нибудь «мой». Вдруг это заставит локомотив снять рычаг с тормозов? — Я никогда в жизни не позволю себе подобного! Ни в его адрес, ни в чей бы то ни было. — Любовь существует, Джон. Наравне с ревностью, чувством собственничества, привязанностью и страстью. Любовь — это весь спектр наших ощущений, что позволяет прожить жизнь полноценно. И не познав её, можно считать, что отведённые годы выбросил в помойное ведро. Как назло, Рэй Чарльз затянул в динамиках своим скрипучим томным баритоном Funny but I still love you, придавив Андерсона к земле усталостью одиночества. Терпко обволакивая не знающую любви душу, басовая поступь контрабаса, казалось, вот-вот окончательно затормозит свой ход, а вместе с ним остановит и слившееся с глухими щипками по струнам едва колыхающееся в груди сердце Джона. — Ни-ког-да-а-а, — пропел в унисон с Рэем Андерсон.***
— Мой… мой… мой… — не мог остановиться Смотритель, точно заучивая новое, неизвестное для себя слово, перемежая признание поцелуями. Маленький Шелки обмяк в подхвативших его руках, уткнувшись холодным носом в шею мужчины. Джон бережно уложил мальчишку на кровать и, словно опомнившись, завис. — Погоди минутку, — улыбнулся он, и быстро вышел из комнаты. — Где же он?! — лихорадочно раскидывая в разные стороны утварь в кладовой, рычал Джон. — Я же точно видел… О! Мужчина выудил старый багор в аккурат из-за подпирающего стену матраса. Сорвав наконечник с древка, он вернулся в холл и умостил тот в металлический изгиб дверной ручки, цепляя отпорный крюк за облицовку. Надежд на то, что швартовочное приспособление справится с возложенной на него обязанностью замка было мало. Но, по крайней мере, Британец рассчитывал услышать надрывный хруст выдранной из деревянного короба обшивки в том случае, если кому-нибудь ещё из островитян приспичит накормить его или справиться о здравии. Вернувшись в комнату, Андерсон обнаружил малыша на том же месте и в той же позе, в какой и оставил, ненароком нырнув в воспоминания своего «первого раза», когда он точно также, застыв свежеприготовленным студнем, не имел ни малейшего представления, можно ли вообще шевелиться. Хмыкнув себе под нос, архитектор задёрнул плотные шторы — за окном рассвело окончательно. Разворошив старые угли и подкинув дров в камин, в свете вдохнувшего новой силы огня он резюмировал: — Секса не будет! — Ладно, — пискнула кроха, поджав губы. — Я только поласкаю тебя, и точка на этом. — Хорошо, — натянул одеяло на грудь потусторонний гость. — Но, ты должен мне кое-что пообещать. Сейчас! Пока всё не зашло слишком далеко. Мраморный тюленёнок таращил на Хранителя бездонные галактики, молча выжидая условий и жуя, похоже, страшно мешающие ему губы. — Если я вдруг сделаю тебе неприятно или, не дай Бог, больно, или ты просто захочешь всё прекратить, то скажешь мне об этом незамедлительно. — Да. — Нет не да, Ками! — прикрикнул архитектор. — Дай слово! Дай мне своё потустороннее слово. — Я скажу, Джон, — пролепетал мальчишка. — Даю слово — скажу. Джон закинул руки за голову и стянул лапопейсу, от которой уже становилось невыносимо жарко. Углядев краем глаза ёрзанья маячного чада под одеялом и догадавшись о происходящем, по спине жгучей волной промчалась стая кусачих муравьёв. — Не снимай! — почти приказал Британец, но осознав, что за последние пять минут говорил с мальчишкой исключительно диктаторским голосом, сбавил обороты. — Всему своё время. Андерсон снял майку с носками, джинсы и, оставшись в штанах из комплекта термобелья, кивком попросил Шелки подвинуться к стене и уступить ему место. Кроха безоговорочно послушалась, сместившись чуть дальше на кровати, но стоило хозяину Башни улечься на постель, подперев голову одной рукой, а второй подтянуть хрупкое тело поближе, как мальчишка моментально зашёлся грудью. — Я не обижу тебя, кроха, — шепнул малышу на ухо Джон. — Честное слово, я тебя не обижу. Рука под одеялом сместилась с тонкой талии ближе к пупочной впадинке и, несколько раз обведя окружность, едва уловимо скользнула указательным пальцем вглубь, чтобы тут же вынырнуть обратно, сорвав с сочных губ первый вздох. Короткие, отрывистые поцелуи ласкали изящную ушную раковинку, не пропуская ни единого миллиметра, как Британец и обещал. — Расслабься, малыш, — нежно прикусив мягкую мочку, горячо прошептал Андерсон. — Будет только приятно, обещаю. Жадно вдохнув, точно это было последней возможностью насытить кислородом лёгкие, маячное чадо прикрыло веки, поддавшись уговорам человека и, немного повернув личико в сторону Смотрителя, доверилось окончательно. Оставляя припрятанными бёдра, мужчина откинул пуховый покров, обнажая на зависть рубиновым языкам в камине всю красоту невинного мальчишеского торса. — Прекрасней тебя не знаю никого на свете, детка. Джон любовно ласкал не только тело, но и слух крохи, максимально отбросив собственные желания подальше на задворки сознания. Пальцы невесомо скользили по нежной коже, медленно, тягуче перемещаясь по линии солнечного сплетения выше, обходя стороной чувствительные соски — в их восприимчивости Британец был уверен даже больше, чем в собственной сексуальной ориентации. Тюленёнок едва заметно выгибался за скользящими по телу ласками, с трудом дыша через нос. Как, видимо, был не в силах и смотреть. Взгляд его был спрятан за плотно сомкнутыми веками, завеса длинных ресниц подрагивала, пока Андерсон нежно целовал линию подбородка, несмело приближаясь к розовому бутону таких пленяющих губ — приоткрытых, готовых вобрать горячий и умелый язык. Немного загрубевшие с возрастом подушечки пальцев, тем временем, совершив разворот в ямочке меж ключиц, тронулись вниз уже изученным путём, минуя крохотную впадинку пупка и, бегло мазнув по плоскому животу, ушли вбок, потянув за собой вереницу щекотных покалываний у рёбер. — Три, — тихонько шепнул архитектор, огладив двенадцатое ребро. Мальчишка облизнул губы. — Два, — шепнул практически в самый рот потустороннего гостя Джон, скользнув пальцами чуть выше. — Один. Мужчина зажал затвердевшую горошинку соска между большим и указательным пальцами, жарко слизав с вожделенных губ вырвавшийся протяжный стон. Кроха непроизвольно подкинула ручку вверх и распахнула глаза, а задворки Британца сделали шаг навстречу, подметив едва уловимое движение бёдер мальчишки под одеялом. — Всё в порядке? — улыбнулся Смотритель. — Да, — шепнул Шелки. — Продолжим? — Да, — также шепотом ответил тюленёнок. — Потом будет сложнее остановиться, — предупредил Андерсон, сам не зная, кого из них двоих. — Ещё чуть-чуть, — практически взмолился тюленёнок, хватаясь за плечо мужчины. — Хоть до самого вечера, детка, — прильнул к сладким губам архитектор, робко просясь внутрь и совершенно позабыв о поствахтенной усталости. Маленький Шелки не заставил долго ждать, покорно впустив своего человека. Сладкие, напористые поцелуи заглушали всё вокруг. Лишь перехваченный ноздрями воздух разбивал тишину близости, чтобы ещё больше усилить её. Пальцы на груди расползлись, захватив больше территории. Ладонь поползла вверх, оглаживая грудные мышцы, изящную ключицу и, нырнув на шею, слегка сдавила сонную артерию, заявляя свои права на предоставленное в её распоряжение тело. Кроха простонала второй раз, но уже в самый рот Британцу. Новый импульс толкнул мальчишеские бёдра вверх, а в паху Хранителя заныло истомой. Джон медленно оторвался от сочного бутона, покусывая нижнюю губку. Идущие сладострастной поволокой чернильные омуты плавили его сердце, бурлящее горячей вязкой лавой, точно извергающийся вулкан. Андерсон передал из собственных рук эстафету губам, мягко и трепетно выцеловывая каждый дюйм обнажённого торса. Обжигающие губы изучали покорное тело, стараясь запечатлеть в памяти каждый изгиб, каждую впадинку и каждую возвышенность, потом вернулись выше, скользнув языком по тонкой шее, вырисовав витые, прозрачные узоры, беспрестанно сопровождаемые блаженными поцелуями — то едва уловимыми, то напористыми, оставляющими румяные бляшки на молочной коже. Кроха-Шелки, уже безостановочно ёрзая всем своим худощавым тельцем, сгорал в соблазнительной агонии земных удовольствий, покусывая костяшки собственных пальцев. В одно движение избавив кроху от пухового кокона и выпустив на волю скопившийся под одеялом зной, Джон притягательно улыбнулся и заглянул в глаза малышу, чтобы вместе с ним единовременно сойти с ума от вырвавшейся изо рта архитектора фразы: — Раздвинь для меня свои чудесные ножки, детка… Длинные ресницы спрятали заволоченные омуты, хрупкая грудная клетка зашлась, задыхаясь от напора вожделения, и мраморный тюленёнок покорно развёл ноги, позволяя мужчине рассмотреть под тонкой тканью штанов заслуженную трудами награду. Андерсон поспешил занять столь желанное пространство между ними. Подтянул тонкие ножки, согнув в коленях и поставив их ступнями на мягкую ткань, даруя упор. Но наваливаться на мальчишку не стал, а только навис над подрагивающим телом, продолжив ласки. Он обошёл дорожкой поцелуев каждое рёбрышко сначала с одной стороны, а затем и с другой. Спустился влажными прикосновениями на оголённый живот, смерил каждый кусочек кожи по краю низко сидящих штанишек и, наконец, позволил и себе толику блаженной неги, запустив горячий кончик языка в ямку пупка. Член неистово запульсировал, стоило Британцу вдохнуть глубже положенного точно усилившийся от ласк аромат морского прибоя. Голову вскружило так сильно, что мужчине пришлось даже тряхнуть ею, только бы не спровоцировать очередную оплошность. Отстранившись, он запустил пальцы под обе брючины, медленно продвигаясь вверх и задирая хлопковые штанишки на девственно-гладкой коже, не тронутой ни единым волоском. Оголив свету острые колени, Джон затянул таз пытающегося проморгаться тюленёнка на собственные бёдра и, забросив одну ножку себе на плечо, принялся выглаживать её губами, слегка прикусывая и вбирая в рот полыхающую кожу, даруя блаженную прохладу ей, но всё больше пленительного мучения месту в районе паха. Придерживая мальчишку у колена одной рукой, Британец положил свободную горячую длань на плоский мальчишеский живот, запустив фалангу большого пальца под плотную резинку штанишек. Шелки неожиданно дёрнулся, и жемчужные радужки, упоённо прикрытые до этого, мгновенно встретились с переполошенными глубокими галактиками. — Я дальше не пойду, — тихонько успокоил Смотритель своего тюленёнка, нежно скользнув пальцем вдоль пояса на штанишках. — Только здесь, детка. Кроха доверчиво кивнула, но тонкие пальчики всё же опустились на собственный живот рядом с рукой архитектора на случай непредвиденной ситуации. Андерсон решил не настаивать на опасной близости и, сменив уже одаренную поцелуями ножку на ещё не тронутую, коснулся дрожащих пальчиков, чтобы спустя мгновение сцепиться с ними во встречный замок. Продолжая поглаживать бархатную кожу на животе, целовать расслабленную икру и едва уловимыми движениями отираться о лежащие на его паху ягодицы, мужчина чувствовал с какой бешенной интенсивностью нарастает его внутренний зной. Мошонка уже подтянулась до предела к самому корню эрегированного члена и, понимая, что с ласками пора заканчивать, иначе беда неминуема, Джон осторожно разорвал связь с тонкими пальчиками, опустил на кровать мальчишескую ногу и, в последний раз сладко мазнув по тонкой ткани бёдрами, выскользнул и улёгся поверх дрожащего Шелки, поддерживая свой вес на локте. Но это не уберегло его от очередного выброса адреналина в кровь, когда в пах упёрся крепкий мальчишеский стояк. — Жарко внизу? — поборов собственные расплавленные мозги, ласково спросил он зардевшегося ярким румянцем мальчишку. — Да, — с придыхом признал малыш. — Но ещё не до конца жарко? — отплатил той же монетой тюленёнку Андерсон за недавнее «Но ещё не сошёл окончательно?» Он всего-то и думал, что потусторонний гость, как и всегда, одарит его прожигающим взглядом и надует пухлые губки, чтобы через секунду сковырнуть острыми зубками его собственную, обязательно должную подвернуться под руку слабость. Но, вместо этого, мальчишка пустил тонкую струю по щеке, заставив Андерсона опешить и вмиг позабыть о горящем адским пламенем члене. — Детка, ты что?! — бросился утешать кроху Джон, крепко прижав того к себе. — Это шутка. Я же пошутил, — поглаживая по светлой макушке, жалостливо улыбнулся Смотритель. А новые струи побежали резвей тройки лошадей, запряжённых пустым обозом, замачивая его обнажённую грудь. — Не плачь, малыш. Не плачь, — шептал он, собирая мокрые дорожки губами, и в который раз за это утро проклял себя за несдержанность. — Маленький мой… Прошу тебя, не плачь. — Так приятно, Джон, — заливая всё вокруг, вжимался в своего человека Шелки. — Ещё столько раз будет приятно, малыш. Обещаю тебе. И приятней, в тысячу раз. Маячное чадо приподняло свои галактики, трижды хлопнув слипшимися от влаги ресницами, и несмело пропищало: — Можно остановиться на этом? — Да, детка. Конечно. Андерсон стёр остатки слёз с нежной щеки подушечкой большого пальца и, отпрянув на резной подголовник спиной, подтянул потустороннего гостя к себе под бок. — Надеюсь, ты не будешь плакать каждый раз, как я прикасаюсь к тебе? А то, знаешь, у меня ведь может выработаться комплекс вины. — Ты и так ходячий комплекс, Джон, — совсем детским голоском пролепетал взрослую правду Шелки. — Господи! Не представляю, как я буду справляться с тобой, когда ты подрастёшь. Малыш усопел под ласковые поглаживания Смотрителя и монотонные потрескивания выгорающих дров в камине, так и провалившись в страну земных грёз в своих хлопковых штанишках. Архитектор был этому несказанно рад, ибо, ввиду случившейся между ними близости, он отчаянно не понимал, как смог бы бороться с организмом, почувствовав прикосновения бархатной кожи к своему телу. Но истории со счастливым концом у туманного утра, совершенно выбившегося из накатанной колеи уже устоявшегося быта двух Хранителей, для Джона не оказалось. Он промаялся въедливой бессонницей больше двух часов, безуспешно и отчаянно пытаясь выбросить из оголодавшего воображения образ плавившегося под его жаркими ласками Шелки. И, в конце концов, не выдержав сжигающей все внутренности пытки, ушёл в ванную и, презирая себя, в два счёта спустил в собственный кулак. Последующие три рабочих ночи и три спокойных дня они провели душа в душу, ни разу не потревоженные островитянами. Смотритель регулярно отслеживал свет в керосиновых колбах у дома на берегу, не забывая поддерживать и одинокий сигнальный огонь у Башни. Воды шумливой Атлантики безжалостно ползли вниз, оголяя пропитанный солевыми отложениями каменистый уступ. Но, опустившиеся пока лишь на фут, всё ещё оставляли немного надежды. Примечательным были и те моменты, когда Андерсон, ненароком перехватывая кроткий чернильный взгляд, тонул в неге отведённых смущением галактик. Кроха, на удивление, о сексе не заговаривала и, казалось, даже безмолвно благодарила архитектора за то, что тот тоже не поднимал щекотливых тем. Как больше и не настаивала на полном обнажении под пуховым покровом, всегда отправляясь в постель пусть и раньше хозяина Маяка, но исключительно одетым в хлопковые штанишки. Должно быть, малыш уяснил, что разговоры никогда и ни при каких обстоятельствах не смогли бы ему объяснить, что же такое секс на самом деле. А покрытая мраком, ещё загадочная и непознанная тайна соития заставляла его опасаться человеческой близости с одной стороны, с другой же — сгорать от желания вновь ощутить ласковые прикосновения Британца. Тем вечером надрывный вопль Ками влетел в вахтенную, где Джон готовил механизм к началу смены. — Лодка, Джон! — закричал он. — Лодка! Андерсон выскочил из комнаты и, перевесившись через перила, крикнул в пространство округлого холла: — Обратись! Мальчишка ловкими движениями стянул тапки со ступней и бросился прятать человеческую одежду под кровать. К тому моменту, когда дряхлая плоскодонка уже подошла на расстояние в пол ярда к высящейся перед ней Башне, хозяин Циклопа на пару со своим новым постояльцем в лице тюленя обыкновенного встречали её у края каменистого островка. — Добрый вечер, мистер Андерсон! — радушно приветствовал Смотрителя маяка размахивающей рукой над ярко-жёлтой шапкой Юдард. — Добрый вечер, мистер Браун! — попытался перекричать шум бьющих о скалу вод Джон. Океан сегодня был спесив и неспокоен. Хрупкую конструкцию посудины раскачивало из стороны в сторону, а Уилан и молодой матрос гребли в четыре руки, пытаясь сладить с разгулявшейся стихией. Тюленёнок топтался в ногах у Андерсона, то и дело задирая кожаный нос кверху, похоже, выклянчивая тем самым рыбку. Кроме как о благополучии двух нежданных гостей, беспокоиться было не о чем. Слаженная работа в команде двух Хранителей этим вечером показала себя на ура, и архитектор сосредоточил всё своё внимание на подпрыгивающей носом лодке. В лицо ударило обжигающим порывом ветра, а взлетевшая над головой волна с грохотом пошла вниз. Джон только и успел, что разглядеть проступившее из тёмной воды короткое и закруглённое коричневое рыло, разинувшее трёхрядную зубастую пасть и с треском захлопнувшуюся на разорванной, брызнувшей фонтаном крови мраморной шкурке. Сдёрнутый с уступа, кожаный нос в мгновении ока ушёл под воду.