***
— Бывают дни, сотканные из одних запахов, словно весь мир можно втянуть носом, как воздух. А в другие дни, можно услышать каждый гром и каждый шорох Вселенной. Иные дни хорошо пробовать на вкус, а иные — на ощупь. А бывают и такие, когда есть всё сразу. — Джон? — протянул тонким голоском малыш, ёрзая мордашкой на груди Смотрителя. — Я думал ты уже спишь, — ласково поцеловал в светлую макушку Британец, отведя книгу чуть дальше от глаз. — А что, правда на твоей планете бывают такие дни? — Я как-то не задумывался об этом. Те, что «все сразу», думаю, точно бывают. — А может как-нибудь устроим день «на ощупь»? Или, день «на вкус»? — Почему бы и нет? — улыбнулся Андерсон и вернул внимание буквам. — Кто скажет, где кончается город и начинается лесная глушь? Кто скажет, город врастает в неё или она переходит в город? Издавна и навеки существует некая неуловимая грань, где борются две силы, и одна на время побеждает и завладевает просекой, лощиной, лужайкой, деревом, кустом. Бескрайнее море трав и цветов плещется далеко в полях, вокруг одиноких ферм, а летом зелёный прибой яростно подступает к самому городу. Уже июнь, и земля полна первозданной силы, и всё вокруг движется и растёт. Трава и по сей день переливается сюда из лугов, омывает тротуары, подступает к домам. Кажется, город вот-вот черпнёт бортом и покорно пойдёт на дно, и в зелёном море трав не останется ни всплеска, ни ряби. Да, лето состоит из привычных обрядов, для каждого есть своё привычное время и своё привычное место. Обряд приготовления лимонада или замороженного чая, обряд вина, туфель или босых ног и, наконец, очень скоро, ещё один, полный спокойного достоинства обряд: на веранде вешают качели. — А что такое качели, Джон? — задрал подборок Вэил и в недоумении уставился на Смотрителя своими бездонными галактиками. — Господи, детка, — грустно посмотрел на мальчишку архитектор, и в душе так защемило, что мужчина не знал, чем снять этот спазм. — Это такое приспособление, чтобы дети могли качаться. И взрослые тоже, — быстро поправился Андерсон, побоявшись, что маленький Шелки и слушать не станет, если неизвестная дребедень окажется лишь детской игрой. Когда-то ему удался номер с какао, почему бы не случиться и качелям? — Идём! Попробует смастерить сами. Верёвка обнаружилась быстро, а вот с сиденьем возникли некоторые проблемы. Недолго думая, Смотритель снял над дверью в комнату снаряд для подтягиваний, оставив лишь пазы. Смерив на глаз необходимую длину верёвки, обрезал ту в нужном месте, закрепил оба конца в проушины, и прежде, чем водрузить на место сидушку, несвойственно строго для себя заявил: — Так не делается, но у нас нет других вариантов. Это — временная мера. На неё нужно сесть. И с этими словами, немного потоптавшись в дверном проёме, архитектор положил на верёвку подушку. Вэил мгновенно сощурил чернильные омуты до размеров узких щелок и ехидно передразнил: — На них спят или кладут под спину. — Ками, — грозно посмотрел на своего Шелки Британец. — И под попу, видимо, их тоже кладут. Ты просто забыл об этом упомянуть. Да, Джон? — не удержался от заключительного комментария злопамятный шкодник и мгновенно взгромоздился на предложенное место пятой точкой. — Я припомню тебе это, — неудачно сдерживая улыбку, пообещал Смотритель. — Припомню тебе и твоей мягкой части тоже. Возьмись руками за верёвку. — Зачем? — Возьмись за верёвку, детка. — Ладно, — послушно ухватился по обе стороны Кам. Джон убрал подальше лежащий под ногами снаряд, обошёл малыша со спины, оттянул всю конструкцию немного назад, прихватывая кроху за бёдра, и легонько толкнул. Вэил моментально разразился заливистым смехом, взмахнув вверх, а когда качели возвратились назад, и мальчик почувствовал себя в безопасности в пойманных руках, то тут же бросил в воздух радостное: — Ещё! И Джон вновь толкнул, чуть усерднее, сделав два шага назад вглубь комнаты, чтобы увеличить амплитуду раскачиваний. Да. Качели были даже лучше, чем какао. Андерсон не мог наслушаться — столь заливисто и искренне хохотал маленький Шелки. Британец ловко подхватывал его по возвращении и вновь пускал качели вперёд, получая свою порцию удовольствия, когда мальчишка задорно имитировал наверняка никогда ранее не встречавшийся ему, но отчего-то интуитивно знакомый протяжный возглас неописуемого восторга — длинное и растянутое во времени «Юху-у-у». Когда качели зависали в максимально высокой точке, Джон слышал, как перехватывает его дыхание, но стоило всей конструкции начать обратное движение, как Камус вновь уморительно заливался смехом. — Ещё! — выкрикивал потусторонний гость, каждый раз ощущая соприкосновение поясницы с руками Смотрителя, и Джон не смел отказывать, пуская качели в очередной полёт. — Твоя очередь! — выкрикнул Кам, заметно накатавшись, и Андерсон на минуту стушевался. — Она слишком длинная для меня, — попытался оправдать нежелание садиться на качели Смотритель. — Так подтяни, — моментально разобрался в нехитрой конструкции Шелки, не видя причин отказывать себе в таком удовольствии, как качание на качелях. — Да я не особо хочу, малыш, — завилял ужом Британец, столкнувшись с очередным прищуром чёрных глаз. — Это забава для детей, да? — догадался маленький гений. — Ну, почему же?.. — Для детей? Да, Джон?! — злобно зарычал Вэил, совершенно по-взрослому скрепив руки в замок на груди. — Взрослые тоже любят качаться на качелях. — Угу, — строго заключил потусторонний гость. — Ну так садись. — Просто… Не все взрослые это любят, — рыскал в поисках достойного аргумента на задворках сознания архитектор, но давалось ему это весьма неудачно. — Сядь на качели, Джон! — гавкнул Вэил, и Андерсон сдался, взгромоздившись на подушку. — Доволен? — пробурчал мужчина, немного поджимая ноги, ибо регулировать длину верёвки ему было не с руки. — Расслабься. Это совсем не страшно. Ками одарил Британца фирменной улыбкой, сверкнув очаровательными маленькими клыками, и, обойдя сзади, подтолкнул Смотрителя. Да только номер не вышел. Уж слишком огромное поле влияния было у клыкастого тюленёнка. Джон резко выпростал одну ногу вперёд, сильно крутанул верёвку, так, что вся конструкция качели развернулась на сто восемьдесят градусов и, неожиданно схватив мальчишку за ворот рубахи, дёрнул его на себя, зажимая тонкие ноги коленями. — Я вовсе не боюсь… Андерсон выпустил из пальцев помявшуюся ткань и переместил их на мальчишескую шею. Пальцы другой руки, свободной, он бесцеремонно вонзил в мягкую булку, оттягивая вниз резинку штанов, и, ухмыляясь, процедил: — А ты? — Нет, — соврал Камус, ухватившись за плечи мужчины. — Врёшь… — ласково произнёс Смотритель и, покончив с угрожающими движениями, скользнул пальцами выше, под хлопковую рубашку, и те осторожно легли на поясницу Шелки, притягивая ближе. — Можно я тебя поцелую? — Да… — сглотнула кроха, украдкой улыбнувшись и надкусив краешек губы клыком. — Какой же ты милый… Господи! Ты такой милый, Ками… — выдохнул Джон и, выпустив тонкую шею, зажал себе рот рукой, так и не воспользовавшись дозволенным. — Это плохо? — расстроено спросил Шелки, не удостоенный долгожданного поцелуя. Джон потёр словно уставшие глаза, пригладив и бороду, скользнул пальцами по короткой стрижке, немного помолчал, а затем поднялся с качели, подхватывая мальчишку под пятую точку и, с лёгкостью водрузив на себя, понёс к столу. Вэил, будто бы всегда зная, что делать, обхватил талию мужчины ногами, закинув ему за шею руки, и безмолвно дожидался ответа, смотря прямо в жемчужные радужки Смотрителя. Когда Андерсон усадил потустороннего гостя на стол, тот и думать не думал размыкать обвившие его талию ноги, но мужчина осторожно расцепил замок и бережно опустил их, уже расслабленные, дав свободно повиснуть. — Это удивительно, детка, — наконец произнёс Британец. — Удивительно и… столь волшебно, что ты такой. Я могу лишь мечтать, чтобы ты как можно дольше сохранил в себе эту наивность. — Но ты не хочешь меня такого целовать… — Это не так. Я не знаю, как объяснить тебе это. Но в этом нет причинно-следственных связей. — Тогда почему ты не хочешь меня целовать? — задрожали чернильные омуты, и кроха окончательно повесила голову. — В том-то и проблема, малыш, — коснувшись мальчишеского подбородка, Джон заставил Камуса посмотреть себе в глаза. — Я отчаянно желаю тебя целовать. Я бесконечно часто ловлю себя на мысли о том, что будь моя воля, я бы вообще ничего не делал в жизни, только бы целовал тебя и целовал. Постоянно, безотрывно. Всегда. — Но почему не целуешь? — надул губки Шелки, окончательно запутавшись средь противоречивых человеческих желаний. — Потому что… Потому что боюсь тебя испачкать, — признался архитектор, теперь сам не зная, как посмотреть в большие бездонные галактики потустороннего гостя, и понурил голову, как минутой ранее это проделал Шелки. — Боюсь замарать земной похотью твою прекрасную, светлую Душу. — Джон? — мягко позвал Вэил. — Да, детка? Камус приложил ладонь к груди архитектора, и к самому сердцу ласково потекло вязкой патокой золотистое свечение. — Ты думаешь, это моё? — спросил мальчишка. — Думаешь, оно только моё? — Твоё свечение? — переспросил Джон, наполняясь изнутри теплом. — Не моё, Джон. Наше. Твоё и моё — одно на двоих. — А как же то, что я чувствую, прикасаясь к лампе? — Оно ваше с Ним. Тоже одно на двоих. — Но… Как же так? Я ведь… Тебя я полюбил. Но Его… Почему оно есть между Ним и мной? — Потому что, оно в тебе. Оно было в тебе всегда, а потом ты поделился им со мной. И с Ним тоже… — Я поделился? — неверяще распахнул глаза Смотритель. — Да. — Не наоборот? — Нет, Джон. Не наоборот, — улыбнулась кроха. — Любовь всегда была в тебе. Просто ты не знал, кому её отдать. Не мог найти того, кто принял бы её, ибо она столь сильна, что не каждый способен вынести. — Как-то это всё… — нахмурился мужчина. — А теперь скажи мне, Джон, — не дал договорить Смотрителю Шелки. — То, что ты чувствуешь сейчас… То, что разливается в твоей груди… Похоже ли это на грязь? Похоже ли это на похоть? Похоже ли оно хоть на что-нибудь из твоего Мира? — Детка… — Она не такая, Джон. Твоя любовь — не такая, какой тебе кажется. — Ты в этом увер… — Она столь сильна, что принять её может лишь не принадлежащее к твоему Миру существо. Я — это существо, Джон! Мне нужна твоя любовь! И Он это понял. Когда же ты поймёшь? Шелки отнял ладонь от груди Британца, опустил тонкие пальчики на поясницу мужчине и, едва заметно потянув на себя, тихонько прошептал: — Теперь можешь меня поцеловать, Джон. — Дьявол! Я буду гореть в аду за это, — печально усмехнулся Андерсон и прильнул к нежным губам. Спустя два дня Хранителей навестил нежданный гость. А точнее — гостья. Джон как раз приводил в порядок проржавевшие тали на уступе, да убирал так и не убранные ранее щепы разбитой лодки, потерпевшей крушение в неравном бою с гренландскими акулами. Боковым зрением он поймал странный инородный предмет на каменистом изгибе косы примерно в нескольких десятках футов от уступа и, моментально зайдясь учащённым сердцебиением, приблизился к краю, чтобы рассмотреть загадочное нечто. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что на самом деле необычной находкой оказалась та самая беременная тюленьша, что служила маленькому потустороннему гостю переносчиком меж Мирами. И можно было бы с уверенностью сказать, что на шотландских берегах встретить тюленя обыкновенного не такая уж и редкость — чему было удивляться? Да только когда ты своими собственными глазами видишь, как в тревожные воды Атлантического океана погружают изодранную шкуру — безжизненную, вытрепанную, а спустя несколько дней эта шкура вновь обретает прежние формы своего владельца, оживает буквально как по волшебству и преспокойненько себе продолжает своё существование — не удивиться и не поверить в истинные чудеса может только полный придурок. Подходить близко Джон не решился. Издалека он наблюдал, как здоровенная тюленьша периодически меняла один отлёжанный бок на другой, перекатываясь через спину. Её ещё больше округлившаяся и заметно прибавившая в весе туша, похоже готовящаяся к родовой деятельности, довольствовалась естественным массажем оглаженных солёными водами камней, урча свирепым медведем. Пораненный ласт благополучно зажил, как, видимо, и разорванная щека. Синие нитки всё ещё неопрятно торчали в разные стороны, но Смотритель понимал, что отныне храброй тюленьше придётся жить с ними до скончания её дней. Материнство вряд ли позволит ей приблизиться к человеку в ближайшем будущем, а шовный материал очень скоро окончательно врастёт в её кожу, навсегда оставив след пережитого боя. Улыбнувшись потусторонним диковинам, просочившимся сквозь межпространственную брешь на Землю, Андерсон вернулся на Башню и показал маленькому Шелки обнаруженную им находку через окно кухни. Камус и носом не повёл на восторженные излияния Британца, точно ему каждый день случалось видеть, как кусок шерстяной тряпки превращается в живое существо. Он только ласково улыбнулся своей знакомой и тихонько произнёс: — Я очень рад, что она в порядке. Скоро в твоём Мире будет на одного тюленя больше, а у моих родичей возможно появится новый друг. Перед приездом младшего Оллфорда, Хранители предусмотрительно припрятали старые дневники за комод в холле, заделали обнаруженный тайник в погребе и сокрыли от посторонних глаз всяческое присутствие маленького Шелки в Башне. Так и не придумав стоящего убежища для Ками, рано утром 17 марта Джон наказал мальчишке подняться в вахтенную и ни при каких обстоятельствах не выходить оттуда, пока он сам не придёт за ним. Смотритель затащил наверх бывший матрас старика Бена, чтобы малыш мог хотя бы полежать, если захочет. Вэил прихватил с собой несколько банок консервов, которые Британец предусмотрительно вскрыл ножом, и подушку. А позже Джон принёс в комнату одеяло — на всякий случай. Они попрощались около восьми утра, ровно в девять пикап младшего Оллфорда подкатил к сторожке на берегу, и архитектор двинулся по косе ему навстречу, чтобы помочь выгрузить привезённый инвентарь. Никогда раньше Джон не чувствовал себя столь отвратительно, как тем днём. Отвратительно и нервозно.***
С трудом дождавшись ухода Джеймса, Андерсон, ощутив недюжинное облегчение, проводил удаляющуюся по каменистому изгибу косы фигуру и притворил тяжёлую дверь. Не минуты не мешкая, он преодолел все двести тридцать шесть ступеней, зайдя в продуваемую вахтенную. Маленький Шелки, точно свернувшийся в клубок щенок, сидел на металлическом основании смотровой, уперев лоб в округлую перекладину. Тулуп его был привычно расстёгнут, позволяя нордическому ветру ощупывать ледяными рукавами тонкое тельце сквозь ткань хлопковой рубахи. Джон видел, как редкие порывы холодных потоков треплют карибский песок мальчишеских волос, запутывая и переплетая пряди. И видел, как замёрзшие пальчики перебирают пустоту между ними. Ту самую пустоту, которую ещё совсем недавно занимала мраморная шкурка тюленя. Небо над Островом затянуло хмарью, и в неспокойные тёмные воды Атлантики уже крошил мелкий снег, бесследно растворяясь в её бесконечности. Холхолм к этому часу превратился словно в единое монохромное изображение. Казалось, даже снующие мимо чайки потеряли в цвете желтых клювов, теперь чудившихся потускневшими и безжизненными. Больше недели минуло с того дня, как Ками первый раз вздёрнул на Смотрителя свои полные надежды чернильные омуты и вымолил ещё один день. Ещё один… И каждый «ещё один день» грезился бывшему архитектору чем-то вполне осуществимым. Чем-то вроде бы безопасным. Послаблением, своего рода, не способным привнести в жизнь потустороннего существа ничего плохого. Вот только с очередным подъёмом размытого дымкой солнечного диска над Островом, Ками, точно желтоклювые птицы, тускнел и увядал на глазах. Всё труднее мальчику давался подъём в сердечную комнату, всё меньше усидчивости наблюдалось в процессе занятий, всё размашистей и неуклюже выглядели буквы, ложащиеся на папирус, а витиеватые линии его рисунков становились заострёнными, всё больше напоминая частокол. И всё отчётливее проявлялась на израненной щеке паутинка оставленного гренландской акулой шрама. Всё хватче и яростней Джон цеплялся за малыша и за мысли о нежелании отдавать своего Шелки кому бы то ни было. А Вэил… Вэил всё напористей молил своего человека хотя бы ещё об одном дне вместе. Ему снились кошмары. Уже и дня не проходило, чтобы Британца не выволакивали из сновидений с каждым разом усиливающиеся во сне всхлипы маленького Шелки. Мужчина всегда прижимал мальчишку к себе поплотнее, пытаясь достучаться до бессознательного, тихонько успокаивал, нашёптывая нежности, кротко целовал и поглаживал по шёлку волос. Ками никогда не просыпался от его прикосновений, но постепенно умолкал, проваливаясь в глубокие грёзы. А ещё, всё реже Джону доставалась его прекрасная тёплая улыбка. Теперь она скорее походила на вымученное подобие, отбирая остатки надежды на светлое будущее. Разрастающаяся Гаргантюа английской души ширилась в своих границах, наползая почерневшими боками на золотистое свечение — ещё шаткое, неуверенное и слабое. Силы покидали не только гостя из морокового Мира, но и самого Смотрителя маяка. Джон позабыл о полноценном отдыхе со дня нападения голодных хищниц. А Циклоп, точно нарочно, осыпался своим каменным телом даже там, где Хранители уже успели заделать бреши. Непредсказуемо тухли фитили маячного Сердца. Обнаруживались всё новые протечки в крыше на кухне, рассыхались двери, скрипели старые цепи, а анкерный грохот бил по перепонкам с такой яростью, что чудилось разорвёт их однажды, оглушив навек. Джон обвёл взглядом вахтенную, скользнул по распахнутой двери на смотровую, мазнул по крошечной фигуре потустороннего гостя на балкончике, примеряя на себя пустоту и чуждость этих стен в грядущем отсутствии маленького Шелки и, собрав всю имеющуюся волю в кулак, позвал: — Эй, детка? Поможешь мне с полировкой лампы наверху? Вэил безучастно повёл головой, так и не обернувшись на Смотрителя, и тихонько ответил: — Да, Джон. Конечно. Я должен помогать Хранителю Башни. По округлому узкому коридорчику они поднялись в сердечную комнату. Андерсон взял полировочную ветошь, передав одну из них мальчишке, и без слов Хранители принялись за работу. Бросая кроткие взгляды на Шелки, Британец отмечал заученные движения тонких пальчиков, но совершенно отсутствующие, потухшие глаза. Безнадёга и отчаяние пробуждались в нём — не способном отыскать правильного решения. Джон уставился на хрустальные жабры перед собой, безвольно опустив руки и выронив тряпку на пол. То, что шло на ум, не казалось ему правильным. Но дальше так продолжаться не могло. Они оба знали, чем заканчивалась жизнь Шелки на Земле без переносчика в периоды Малой воды. Только в отличие от Смотрителя, потустороннее существо, кажется, позабыло об этом, до последнего вздоха стараясь задержаться в Мире, не готовом принимать гостей из других Миров. — Подойди, детка. Не отводя жемчужных радужек от сердечного клапана, подозвал мужчина, и Вэил приблизился, втиснувшись в пространство между Смотрителем и хрустальной лампой. — Тебе пора домой, малыш. Голос архитектора не дрогнул, но все внутренности точно перевернулись разом, сжавшись в плотный комок. Мужчина боялся взглянуть на мальчишку. Боялся, что тот прочтёт в его глазах нежелание расставаться и вновь попросит… — Ещё один день, Джон… Пожалуйста… — взмолился малыш. — Да, детка, — запустил левую руку в мягкие локоны Британец, скользнув по скуле мальчишки большим пальцем. — Ещё один день… подходит к концу. И он будет последним для тебя… если ты… не вернёшься домой сегодня. — Но я дома, Джон… Я же дома… — попытался оправдать свою просьбу Ками, но посмотрев на своего человека внезапно осознал, что практически отсутствовал дома последние две недели. — Пора, Ками. Пора, — настаивал Андерсон. Он поцеловал кроху-Шелки в лоб, дождавшись смиренного кивка светлой макушки, и, огладив шёлк волос, выпустил малыша, подхватив тонкое запястье и приложив его ладошку к своему солнечному сплетению. — Поможешь мне? Поможешь совершить этот переход? — Да… — заплакал малыш. — Да… Архитектор плотно прижал мальчишескую ладонь к себе и, доверившись чутью, коснулся свободной рукой хрустальных жабр, чтобы зачерпнуть возможной потусторонней помощи и Маяка. — Я вернусь, Джон… Я вернусь! — громче заплакал Шелки. — И ты тоже вернись оттуда! Найди дорогу обратно и вернись! Пожалуйста! — Я вернусь, детка. Обещаю, — улыбнулся Британец, не представляя, как сдержать данное слово. — Я вернусь и буду ждать тебя здесь. Буду ждать тебя здесь столько, сколько пот-ре-бует-ся… Последнее слово развалилось на части, точно Джон уже был не вправе ворочать собственным ртом, ибо рта этого в привычном нам понимании уже не существовало в этом Мире. За осознанием треснувшего пространства, мужчина так и не успел уловить в какой именно момент он и сам стал расщепляться на атомы. Джон отчаянно пытался проморгаться, но даже веки не слушались, а у него самого не осталось уверенности в том, что они в принципе всё ещё есть. Его с силой поволокло назад, спиной в самую чернь. Сначала потянуло шерстяную лапопейсу, затем и майку под ней, а потом мужчина почувствовал, как вслед за материей его кожа отслоилась от мяса и сухожилий вдоль позвоночника, отстала от рёбер, влекомая невероятной гравитацией иноземного Мира. Позвонки отделялись друг от друга, и спинной мозг вытекал за пределы его тела, всасываясь в разлом. Было ли больно? Было всё. Все чувства разом — и страх, и боль, и непонимание, и несгибаемое намерение совершить переход во что бы то ни стало. А ещё… ещё была любовь. Золотое тепло, что продолжало согревать его солнечное сплетение, и Джон только и думал, что ему необходимо было как можно дольше удерживать маленькую ладошку Шелки, ведь лишь она — его любовь — была способна сохранить рассудок архитектора, казалось тоже готовый расщепиться на миллионы осколков. Андерсона тащило в вековой морок чрева Чудовища, дробя кости и разъедая изнутри. Ему казалось, что его умершее тело разлагается точно в ускоренном режиме, сбрасывая ненужную чешую с остатков души. Он ощущал себя выволоченным на центральную площадь города в разгар празднования Хогманая голым, беззащитным перед взорами тысяч горожан, но отчего-то этот идиотизм виделся ему правильным. Не было ни стыда, ни жалости к себе. Точно человеческая шкура всегда была лишней, ненужной тряпкой, скрывающей то истинное, что от людского рода намеренно спрятали поглубже старые Боги. Британец отдался на волю потусторонней гравитации, всё же сумев закрыть глаза, и погрузился во мрак. Он всё ещё прощупывал тонкие пальчики на своей груди, и ему даже удалось подтянуть маленького Шелки к себе поближе. Ведь именно это Джон и должен был сделать — помочь крохе вернуться в свой Мир без помощи тюленя. А значит, самым главным было не дать чуждому пространству разделить их. Тошнота подступала к горлу. Анкерный грохот нарастал, а серое вещество в черепной коробке дребезжало под звуки его басов. Кости на пальцах выкручивало так, что мужчина уже не в силах был сообразить, какой стороной руки он мертвой хваткой вцепился в своего Шелки — точно суставы выломало в обратном направлении. Щиколотки неожиданно сковало льдом, а через мгновенье и колени. От этого хлада лёгкие вместе с желудком бросились выше в поисках разливающегося в груди золотистого тепла, но растерянно остановились на полпути, не обнаружив того, к чему так стремились. Архитектор резко открыл глаза и в свете тысяч крохотных огоньков нашёл себя по колено в водах волнующегося океана, удерживающим в ладони чёрную жемчужину, поблёскивающую слабым голубым свечением где-то в центре. Она совершенно не была похожа на ту Нейронную Звезду, что ранее ему показало существо с лицом старухи. Она догорала. Она догорала, потому что кроха-Шелки вовремя не пришёл домой. — Всё будет хорошо, малыш, — произнёс Джон, пытаясь сладить с дыханием и отступающей болью в теле. — Всё будет хорошо. Я донесу тебя к ней. Я донесу тебя, и она позаботится о тебе. Переведя дыхание, Британец огляделся по сторонам: повсюду вокруг тёплым янтарём во мраке потустороннего Мира мерцали молодые Души. Ни берегов, ни пристаней. Лишь сплошной океан. Куда ни глянь — бескрайний, бесконечный. Вечный Океан. «…Не бойся потерять из виду берег. Не бойся далёкого горизонта. Океан усмирит твою беспокойную Душу…» — Я донесу тебя, детка. Я донесу тебя к ней. Джон глубоко вздохнул и с этими словами сделал первый неуверенный шаг. Светлячки едва заметно дрогнули, расступившись, и все разом сдвинулись ровно на фут вместе с гостем из земного Мира. Андерсон сделал ещё один, и огни, чуть обогнав Смотрителя, скользнули вперёд и замерли. «Идти на свет…», — вспомнил архитектор своё первое путешествие в мороковый Мир, случившееся с ним на борту «Попутчика». «Идти на свет…» — Ну что ж… Ведите… — только и сказал Джон, обхватив жемчужину обеими ладонями, и подышал на гладкий шар, точно хотел согреть его от висящей в воздухе сырости. Огни вмиг образовали плотную материю, сгруппировавшись плотнее друг к дружке, и одновременно рухнули в воду, скрывшись за гладью тёмного покрова. «…Окунись с головой и доверься его объятиям…» «…Окунись с головой…» — Вот чёрт… — выругался Андерсон, догадавшись, куда ему предстоит последовать за молодыми Душами. Опустившись на колени, мужчина несколько раз натужно сглотнул, тяжело выпустил воздух ртом, настроился, а затем медленно уселся на собственный зад, свыкаясь и сплетаясь со стаей побежавших по телу мурашек. Бессмысленно было ожидать, что организм уже успел продрогнуть настолько, что не почувствует ледяной воды. Он прекрасно всё ощущал. Холодно было ровным счётом так, что самое время бы в тот момент оказаться у горящего костра где-нибудь посреди палящего солнца пустыни. Желательно под шерстяным пледом в придачу. — Господи Боже! — взмолился Британец, накреняя тело назад и укладываясь спиной в чернеющие воды океана. «…Доверься его объятиям. В них тихо и сладко…» «В них тихо и сладко…» — И чертовски холодно в них, Ками… В них чертовски холодно… — простонал Джон, полностью погружаясь под воду. С головой. Стоило открыть глаза и обнаружить себя под толщей инопланетного океана, как сердце Андерсона молниеносно затарабанило. И пусть спина и ощущала под собой твердь, мужчину накрыло глубоким ужасом, когда он осознал, что способен тонуть даже на столь малой глубине. Он не погружался ниже. Нет. Это слой воды над ним точно увеличивался, нарастал, поднимаясь и отдаляя кромку водной поверхности всё дальше от глаз. Британец попытался дёрнуться и встать, но давление на его тело оказалось столь невыносимым, будто его придавило обломками рухнувшей от землетрясения десятиэтажки. «…Доверься его объятиям. В них тихо и сладко…» «…Доверься…» Сознание затухало быстро, позорно корчась в нелепых попытках отыскать выход перед неминуемой гибелью. Позже сдалось и оно, рисуя в воображении глупые картинки уроков по химии, когда на столе преподавателя разнообразные колбочки и пробирки заполнялись реактивами. Вот только у Джона было лишь две мензурки — его лёгкие. Он наблюдал, как медленно, постепенно, но неминуемо они наполняются водами морокового Мира. И когда жидкость пошла горлышком стеклянных колбочек, Смотритель маяка наконец смог расслышать, сколь тихо было под водой. Первозданная тишина. «Да, детка. Ты был прав. Здесь тихо и сладко…», — подумал архитектор, прижав к груди свою чёрную жемчужину, и отключился. Джон очнулся уже на песчаном берегу. Тёмная крошка облепила мокрое лицо, руки, приклеилась к влажной одежде, сделавшись чернее ночи. Где-то за спиной шумел потусторонний океан, вспенивая подкатывающие волны, а ветер подгонял их к распластанному на холодной земле телу Смотрителя, заставляя омывать и без того окоченевшие ступни мужчины ледяной водой. Только подумав о потерянной «по дороге» меж Мирами обуви, Андерсон в панике подхватился, но заметно умерил сердцебиение, обнаружив крепко стиснутую в ладонях жемчужину — целую и невредимую. Вот только всё ещё почерневшую. Голубой огонёк внутри совсем потускнел, изредка выбрасывая в округлое пространство слабые искорки. Как и в первый раз, когда маленький Шелки прикасался к Британцу в окутанной ализариновыми красками комнате Смотрителя маяка мужчина ощущал вековую боль его томления, так и сейчас отчётливо и ясно видел покидающие потустороннюю Душу остатки сил. Грудную клетку дробило на части от осознания совершённой ошибки. Джон знал, чем грозило промедление и, всё равно, всякий раз идя на поводу у своего гостя, соглашался на ещё один день. Оглаживая точно налакированные бока круглого шара, он понял, какой чудовищной опасности подверг жизнь морокового существа своим желанием побыть с ним подольше. В очередной раз подверг его опасности. — Мы уже близко, малыш, — прошептал Британец. — Я чувствую, мы близко. Потерпи ещё немного. Ещё чуть-чуть, детка. Поднявшись на ноги и оценив всю тщетность попыток привести в порядок одежду, бывший архитектор махнул воображаемой рукой в адрес своего неприглядного внешнего вида и замер, осматривая неизвестный ему Мир, лишь отерев лицо рукавом лапопейсы. Ни тебе диковинных животных, ни волшебных растений, ни гигантских насекомых. Ни единорогов, ни драконов. Ни единого живого существа. Только пустынный чёрный пляж, огороженный обсидиановыми скалами, упирающимися острыми магматическими пиками в хмурое, злое и низкое небо встречал земного гостя. Холодный, пропитанный сыростью и затхлым рыбным смрадом Мир, взращивающий и бережно охраняющий удивительные, чистейшие Души. Тьма и Хлад, оберегающие Свет и Тепло. Далеко справа виднелся грот, и, не придумав ничего более подходящего (забираться на скалы без какого-либо снаряжения всё равно не представлялось возможным), архитектор двинулся в его направлении. Под босыми пятками оседал влажный песок, покалывая заледеневшие пальцы, а местами больно вонзался под ногти. Тяжёлые тучи уронили несколько больших капель на землю, негодуя о присутствии человека в Мире, где людям не место, а потом и вовсе разразились проливным дождём, выказывая откровенное возмущение. Одному Богу было известно, сколько Джон пролежал без сознания на берегу, но к тому моменту, когда он добрался до пещеры, его одежду вновь можно было выжимать. Неприятно прилипающая к продрогшему насквозь телу, она лишь замедляла его движения, не давая организму даже малейшего шанса согреться. По щиколотку в воде продвинувшись вглубь, Андерсон дал глазам привыкнуть к окружающему мраку и, постепенно сориентировавшись в пространстве грота, побрёл вдоль туннеля, уходящего вперёд по косой. По мере продвижения, сталагмитовая пасть ширилась, уводя Смотрителя всё дальше и дальше от оставленной за спиной прибрежной зоны. Шум моря плавно затихал, растворяясь в пихтовой зелени пещерного свода, а потом и вовсе стих, напоминая о себе лишь далёким эхом в голове. Британец шёл так долго, оскальзываясь и раня босые пятки на острых камнях, что ему начало казаться, будто у туннеля и вовсе нет конца. Он тянулся бесконечной вереницей проходов и ответвлений. Таким количеством ответвлений, что в пору было поддаться панике, согласившись с утверждением, что Джон заблудился. И лишь поблёскивающая искрами жемчужина в руках не давала мужчине, всякий раз оказывающемуся у очередной развилки, повернуть назад. И Смотритель продолжал идти дальше, предчувствуя, что более не располагает временем. Оно исчезало, просачиваясь сквозь пространство, а внутреннее чутьё уже вопило во всё своё немое горло, о том, что маленький Шелки находится на грани. — Терпи, малыш! Терпи, — подбадривал Британец, ускоряя ход и уже практически не чувствуя боли изрезанных ступней. — Ты не станешь Прогоревшей Звездой. Ты ею не станешь! И стоило Андерсону произнести эти слова, как где-то вдалеке забрезжил тусклый огонёк. Мужчина прижал ладонь с жемчужиной к груди и практически перешёл на бег. Свет в конце туннеля становился отчётливей, ярче, а рука, удерживающая драгоценный шар, вцепилась в него со всей силы — лишь бы не выронить, лишь бы не разбить. Джон вылетел из пещеры, как ошпаренный, и буквально рухнул коленями на чёрный песок, обнаружив себя на том самом берегу, куда его выбросил потусторонний океан. За спиной разинула пасть всё та же пещера, в которую он несколько часов назад вошёл в поисках выхода, а над головой вздымались в самое небо всё те же обсидиановые скалы, прорезая пиками верхушек штормовые тучи. Вот только океан был уже не океан, а поля — необъятные, необозримые, безграничные чёрные поля, усеянные миллиардами Прогоревших Звёзд, триллионами потухших Душ, погибших по вине человеческой алчности и людского собственничества. Измученные, изувеченные, безжизненные. Мёртвые на веки вечные Души. — Зачем ты принёс её сюда? — послышался мягкий женский голос за спиной, и Джон шарахнулся, проехав задницей по песку, оборачиваясь. Из плоти и крови, в длинном сатиновом балахоне перед ним стояла молодая женщина. Её русые волосы, покрытые глубоким капюшоном, точно плыли по воздуху. Холодный ветер не трепал их, не спутывал, а бережно убаюкивал на своих рукавах. — Кто ты?.. — шёпотом спросил Андерсон, растеряв голосовые связки в мороковой пещере. — Живой Душе здесь не место, — не ответила на его вопрос девушка. — Здесь мёртвые спят вечным сном. — Кто ты? — Ты бестолку растрачиваешь её и своё время на глупые вопросы, Джон Андерсон. Ответ у тебя уже есть. — Ты — Знающая? — переспросил Британец, и тут же поправил интонацию. — Ты — Знающая. — Зачем ты принёс её сюда? — повторила женщина. — Я заблудился, — соврал Смотритель. — Нет, — строго ответила Знающая. — Ты испугался. Испугался сам пойти к Нему. И решил отдать её мне. Но я не слежу за живыми Душами. Мой удел — мёртвые, а эта — ещё жива. — Прошу тебя, помоги, — взмолился Джон. — Отведи её к Нему. Прошу. Девушка медленно приподняла руку, укрытую широким чёрным рукавом, и Смотритель бережно вложил в её раскрытую ладонь свою жемчужину. Только она не легла на кожу, а зависла в нескольких сантиметрах над женской ладонью прямо в воздухе, а красивая и гладкая кожа руки Знающей, мгновенно облезла, сойдя кровавыми сгустками прямо на чёрный песок, оголив свету тонкие кости пальцев. Джон поднял глаза и встретился с её ослепшим взором, осунувшимися скулами и глубокими впадинами под глазницами. Сочность волос её пожухла, выбелив удлинившиеся локоны до седины. Плащ её заколыхался пепельной дымкой, расползаясь ошмётками в пространстве. Она была прекрасна лишь рядом со смертью. Жизнь же отбирала её соки. Существо медленно отвернулось, уходя. А Британец был даже не в силах сдвинуться с места, лишившись дара речи. Он стоял, как вкопанный, пытаясь разомкнуть губы. Ведь у него было столько вопросов! И кто же мог дать на них ответ, если не Знающая?! Только она… Только она… — Ты хочешь забрать ещё её времени? — зашипела старуха, словно прочтя мысли архитектора. — Поспеши, пока оно не иссякло полностью. И Джон только и смог, что крикнуть ей вслед: — Она станет той Нейронной Звездой, что ты показывала раньше?! Она сможет снова ею стать?! — То была другая Душа, Джон Андерсон. Не эта, — только и ответила старуха. — Вернись на Маяк и исполни свой долг! — Но в чём он заключается?! — обессиленно проорал Британец. — И вновь вопрос, на который ты уже знаешь ответ, — язвительно прошипела Знающая. — Эту тайну не нужно разгадывать. Её нужно прожить. Держи дверь открытой, а рот — на замке. Не так уж и трудно, если подумать. — Не так уж и трудно… — растерянно бросил ей вслед Джон, и существо окончательно рассыпалось прахом прямо у него на глазах. — И всё?.. Это всё?.. «Впусти Шелки и никому о нём не рассказывай…» — Это мой долг?.. Это и есть мой долг?.. Андерсон всё повторял и повторял слова о долге, цитировал выскобленное на тяжёлой дубовой двери Циклопа послание, прокручивал раз за разом его толкование словами маленького Камуса и никак не мог поверить. Никак не способен был уложить в голове, что с самого начала знал, с самого начала получил это наставление и знал! Всегда знал ответ на вопрос, который так долго искал. Он с первого дня знакомства с Башней был перед носом. Человеческие клятвы были лишь земным дополнением к уже существующему правилу — незыблемому правилу потустороннего Мира: будь милосерден ко всякому существу из других Миров. Позволь ему приходить и уходить, когда это требуется, и держи в секрете его существование. Вот, что хотела сказать Ава! Вот, что должен был пронести с течением жизни и с течением службы каменному Монстру любой пришедший на Маяк Смотритель! «Не так уж и трудно, если подумать…» «Не так уж и трудно…» «Куда труднее будет найти дорогу обратно, да?», — поджал губы Джон, окинув взглядом чернеющие поля без берегов, и двинулся напрямик через мертвецкую пахоту. Андерсон вспоминал слова маленького Шелки о переходе. Вспоминал, что именно говорил малыш о воде. Ведь именно она была способна облегчить переход. Но посреди ровных, как под копирку вспаханных грядок-могил отыскать хоть небольшое озерцо было делом неблагодарным, да и не осуществимым, судя по всему. Мир мрака и хлада отчего-то не вышвырнул Джона назад, на Землю, кажется, более не интересуясь дальнейшей судьбой нелегального гостя. Британец брёл вдоль нескончаемых барханов, усеянных потухшими звёздами, представляя, что каждый из «шаров» когда-то был храбрым малышом или отважной малышкой, согласившимися на условия морокового Чудовища и отчаянно желавшими обрести второй шанс в новом Мире. Здесь, вне всякого сомнения, среди бесконечной вереницы гробов без крышек лежали и те трое несчастных, что архитектор видел в морге Ноунфорда. В морге, на дверях которого ему отчётливо помнилась надпись канувшего в Лету языка: «Здесь мёртвые учат живых». И Андерсон думал о том, что подобное наставление стоило бы установить прямо здесь, при входе на бескрайние поля скорби морокового Мира, ибо научить живых хоть чему-нибудь могли лишь они — бессчётные мёртвые Души, загубленные расточительностью и безответственностью человеческого бытия. Каждый ребёнок, отдавший свою жизнь зря, выискивал где-то во вселенских трещинах своего тюленя, готового разделить с незнакомцем одно на двоих тело. И каждый из них, позволяя мраморному млекопитающему заглотить самую суть себя, с надеждой отправлялся в опасное путешествие, будучи неуверенным ни в чем, кроме как в своём желании продолжит существование. И большинство из них так и погибали, не успев даже одним глазком взглянуть на пустующую, брошенную людьми Башню. Джон не мог сдержать слёз. Они безостановочно катились по щекам, причиняя невыносимую боль. Казалось, Смотритель в тот момент вобрал в себя всю скорбь, что могла породить Вселенная. Она проливала слёзы по каждому из них, и Андерсон лил свои вместе с ней. Как и сам мороковый Мир — он тоже оплакивал их. И Джону стало ясно от чего в нём всегда столь промозгло, сыро и темно. Ведь этот Мир был лишь саваном для тех, кто впредь уже никогда не познал бы жизни. Кручёные тучи извивались над головой, придавливая к земле, а за спиной давно потерялись, затянутые густым туманом, обсидиановые скалы. Темнота сгущалась с каждым пройденным футом, обволакивая и довлея над Смотрителем, а Британец всё продолжал идти, уверенный, что не хватит и жизни дойти до края мёртвого поля. И был ли ему вообще конец? Джон в этом сомневался. Чернь наползала, и каждая, словно наполированная, жемчужина отливала прекрасным перламутром, как малыш и говорил: «Знающая любовно ухаживает за ними…». Андерсон остановился, обвёл взглядом усыпальницу и, сам себе усмехнувшись, задрал голову в нависающую над ним чернь потустороннего неба. — Я возвращаюсь на Маяк. Я возвращаюсь домой, — отерев пальцами влажные ресницы, обратился он к мороковому Монстру и, закрыв глаза посреди необъятного поля умерших Душ, представил себя в сердечной комнате, касающимся хрустальных жабр. Земля начала уходить из-под ног. А точнее, стопы словно провалились в холодный песок, и Джона стало засасывать в зыбкую твердь. Всё глубже погружался он в разверзнутую чёрную пасть, не испытывая ни страха, ни боли. Чувствовал, как за пояс джинс сыпались острые песчинки вулканической трухи, и отдавался весь без остатка на волю потустороннего Мира. Вкушал внеземное тело ртом, вбирал непослушными ноздрями смольную пыль, но терпел. Терпел, воображая тёплое, золотистое свечение Сердца, и молил старых и новых Богов о спасении Заблудшей Души, что сегодня принёс в Мир, способный её излечить. А после, словно разлетелся на части, оглушённый анкерным лязгом, и собрался воедино прямо в стеклянных стенах сердечной комнаты, рухнув, обессиленный, на каменный пол Башни. Его мутило, а состояние напоминало скорее неудачную попойку, случившуюся предыдущим вечером, нежели какие-то там путешествия между мирами. Да, пожалуй, алкогольное отравление было подходящим синонимом того, что чувствовал вернувшийся на Землю Смотритель. Ступни были изуродованы, кровоточа, и кровь, соединяясь с бетонной крошкой пола, походила на грязное месиво. А вот ботинки, слетевшие с ног и провалившиеся куда-то во вселенский разлом, Джон и вправду потерял. Стоял желудок. Под рёбрами больно давило, точно вместо поджелудочной железы находился кирпич. А кожу на лице, то ли обожжённую ледяным ветром, то ли обветренную от слёз, саднило. Джон мечтал сбрить чёртову бороду. В помещении было довольно тускло, но сумерки ещё не успели опуститься на Остров окончательно. Не дополированная лампа так и осталась недополированной, только ветошь отчего-то обнаружилась не на полу, а на подоконнике. Британец с трудом поднялся на ноги, оставляя за собой кровавые следы. Ему стоило спуститься вниз, отыскать в чемодане осенние туфли, да сменить мокрую одежду на сухую, вот только как преодолеть двести тридцать шесть ступеней, а потом подняться обратно, чтобы подготовить механизм к надвигающейся рабочей смене, мужчина не представлял. Он содрогался от холода, и, должно быть, межпространственные расщепления тоже не шли человеческому организму на пользу. Шелки вернулся в свой Мир, забрав земное облачение. Архитектор думал, что, наверное, где-то там, в космическом пространстве, его ботинки, тулуп Джеймса Оллфорда, теплые кофейные тапки и бежевый хлопковый костюмчик Камуса мусором скользят и улетают далеко за пределы известной нам Галактики «Млечный Путь». И, быть может, однажды, они даже догонят всем известный «Вояджер-1», а, возможно, уже и перегнали его. Кто знает, в какой именно точке Вселенной существовала та самая кротовая нора, сквозь которую маленькому потустороннему гостю и вполне земному Джону Андерсону удалось протиснуться в загадочный тёмный Мир морокового Монстра? Смотритель навис над лампой, придерживаясь обеими руками за металлическую конструкцию основания, облизнул пересохшие губы и произнёс: — Понимаю, что ничем не заслужил… Понимаю, что подверг его опасности. Но… Пожалуйста… Верни его хотя бы к лету. Прошу… Не для себя, для него. Пусть он увидит лето… Предсказуемо не получив ответа, Джон тяжело вздохнул и побрёл, шатаясь, на выход. Лестницу освещали зажжённые керосиновые колбы, но сколько бы Андерсон не пытался вспомнить зажигали ли они с Вэилом фитили, ему это так и не удалось. На трясущихся ногах он медленно спускался по закрученным винтом ступеням к основанию Башни, периодически шаркая плечом о каменные стены, когда тело его неожиданно кренило вбок. Новые ссадины уже не беспокоили. В сравнении с изодранными ногами, они практически не ощущались. Мужчине чудилось, точно он не спал целую вечность. Голову вело туманом, а в глазах покалывало раздражающим песком. Несколько раз Джон останавливался, избавляясь от застилающего их бельма, и продолжал спуск дальше. «Сколько ещё сегодня предстоит пройти?», — гадал Андерсон, предвидя наступление ночи. Он чуть не рухнул носом в пол, когда удалось разглядеть последнюю ступень и привычно приставленную к стене гарроту. Ноги сами ускорили темп и, запнувшись одна за другую, буквально заставили мужчину опрометчиво проскользить к основанию. Вот только оправиться от паники бывший архитектор не успел. До этого прикрытая дверь в трапезную распахнулась, и в холл выскочили Джеймс и Паора, подхватывая Смотрителя подмышки. — Боже ты мой! Джон! — перепугано вскрикнул младший Оллфорд, а Хамахона полностью переложил на себя вес англичанина, закинув его руку себе на плечо. — Идём в комнату, — пробасил маориец, помогая Андерсону доковылять через башенный холл до двери. — Я в порядке, — обессилено пролепетал Британец. — Я в порядке. — Господи… — вновь послышался голос Джеймса из-за спины. — Уложи его. Чёрт. Джон… — Я в полном порядке, — бормотал Андерсон, но идти самостоятельно даже не пытался. Мужчины уложили Смотрителя на кровать. Пока татуированный Хамахона помогал Британцу избавиться от мокрой одежды, Джеймс успел принести в комнату наполненный теплой водой таз, полотенце и принялся омывать окровавленные ступни компаньона. — Джеймс, не надо, — взбрыкнул Андерсон. — Я сам. — Отдыхай, Джон. Отдыхай, — отмахнулся Оллфорд. — Тебе надо поспать. — Мне надо на смену, — измученно запрокинул голову на подушку Джон. — Мы позаботимся о Башне, — успокаивал маориец своим низким, гортанным голосом. — Мы позаботимся о ней, как делали это все предыдущие дни. — Но мне нужно… Что?.. — опешив, поднял глаза на паромщика архитектор. — Предыдущие?.. Что?.. — Тебя не было пять дней. Ты должен поспать, Джон. Ты должен поспать… И где-то на этих словах Андерсон провалился в забытье.