Синие зори Астры

Глава 4 420й год по летоисчислению Марса, 16-тое 2-сентября, время после заката, Астра Скрываюсь за закрывшейся дверью шлюза внутри своего жилища, и чувствую себя словно пришибленной пыльным мешком с каменной крошкой. Подхожу к столу, кладу на него разбитую трубу, замотанную в герметизирующую плёнку, а сама ощущаю просто бурю чувств! Прислоняюсь к стене, и держусь руками за щёки, которые просто горят от стыда и… наслаждения от тёплых воспоминаний? Чувствую сильнейшее любопытство, которое сподвигает меня на то, чтобы подключиться к камере, которую я утащила с работы из контейнера, предназначенного на сдачу Торговой Лиге как высокотехнологичного лома. И которую прицепила к дому, когда обустраивалась на новом месте, и выяснила, что камера исправна, но её объектив разбит, который я изготовила сама для себя после рабочего времени. Вижу и слышу о чём говорят тинейджеры в их оранжевых и желтых полосатых костюмах-робах, и ощущаю ещё больший стыд за то, что произошло, особенно за ситуацию с красной накидкой, который, однако, сменяется безмерным удивлением от того, что Алекс взялся меня защищать, а потом и злостью на тётю, которая пристала с какой-то своей обычной чепухой к представителю почти-элиты Сектора. Но вот, Алекс разворачивается и уходит. Я смотрю на него. Стараюсь, сквозь электронный глаз, запомнить то, как он выглядит — кажется, это лучшее приключение, которое случилось в моей жизни! Наверное, ничего более захватывающего не случится… Пожалуй, я уже жалею, что не пустила в гости. Я сделала это потому, что стеснялась своей мягкой игрушки — тут я посмотрела на кровать и на сидящую на ней тушку тюленя в скафандре — я насмотрелась роликов про тюленей, ещё когда жила в ячейке Секты Симуляции. И мягкая игрушка осталась с тех времён. Почему-то фунджанины оставили её мне, наверное, заботясь о моем психологическом состоянии, и в связи с гендерной дисфорией, которую я тогда испытывала, чтобы как-то облегчить пресс на психику от того, что почти все, кого я знаю, были захвачены в рабство и поселены в других посёлках либо вообще убиты, как мой отец, которого, правда, ни я не любила, ни он сам меня. А может… Может, я не пригласила Алекса, потому, что боялась того, что произойдёт потом? Не знаю. Чувствую ещё большее смущение, смешанное с сожалением. И тут перед глазами появляется сообщение: «условный фунджанин Алекс добавил вас во френды. Запрос принят автоматически». Что? Как это может быть? Стараясь произвести хорошее впечатление, отправляю Алексу ссылку на древний предсингулярный фильм, снятый в стране, которая исчезла больше чем за век до Сингулярности, в СССР: «Кин-Дза-Дза». Алекс должен оценить иронию того, что ритуал приветствия ногфлерами фунджанинов просто-напросто скопирован Предками-Основателями Сектора. Вспоминаю свои эмоциональные ощущения от просмотра этого старого, ещё 2d фильма, и так же прикладываю их к мыслеграмме. Перед глазами появляется уведомление, что тётка просит войти в моё жилище. Чувствую, что ничего хорошего от из разговора не выйдет, но, разумеется отдаю приказ шлюзовой двери разблокироваться, а так же задумываюсь о том, что другой что фунджанин, что бастард на месте Алекса задумываться о наличии приглашения бы не стал. С кем я познакомилась? Во что вляпалась? С лёгким шипением дверь в модуль распахивается. Внутрь заваливается моя тётя — потрёпанная жизнью пожилая женщина с морщинами на лице, лишним весом, несмотря на бедный рацион питания неквалифицированных ногфлеров. А может, и благодаря ему — большую часть калорий такие как тётя обычно получают из сахара. Я смотрела досингулярные фотки, ещё до того, момента, когда изобрели биологическое бессмертие, когда каждый человек, даже бедный, получил возможность стать молодым, здоровым и красивым, совсем как в предыдущую революцию, информационную, когда владельцами смартфона с интернетом стали даже члены примитивных племен. Так вот, во времена до прорыва в биотехнологиях так выглядели женщины в свои земные 60 лет, а не тёткины марсианские 25 и земные 46. Тётка попробовала что-то сказать мне, начав энергично жестикулировать своими съеденными кислотой руками, но зашлась кашлем — она работала на химическом производстве, производящем фторовые энергетические яйчейки. Я ощутила беспокойство о ней и душевную боль, что ей приходится проходить через такое. Подскочила к ней, обняла и довела до кровати, посадив на неё. Тётя, откашлявшись, сказала: — Спасибо, Астра. Вот умру я, кто о тебе будет заботиться? — Тётя, не умирай, зачем тебе умирать? — обеспокоено спросила я. — Никто не будет. Одна останешься, — продолжила своё тётка, проигнорировав вопрос, — А одна сгинешь. Почему от Дупера бегаешь? Что вообще ты такое с ним сегодня сделала? Он прислал мне мыслеграмму, что ты его очень обидела! А ведь тебе нужно сильное, надёжное плечо. — Тёть, ну не могу я с Дупером, он мне… Противен, он глупый, — попыталась в очередной раз объяснить я. Тётя поднимает эту тему уже не первый месяц. — А зачем тебе умный мужик-то? Глупым вертеть легче. А умный тебя не выберет: будет поминать тебе твоё… происхождение, и то, сколько тебе на роду написано прожить, — жёстко отрезала родственница, продолжив — как придёт время Первой Ночи, перетерпи, и сразу выкини из головы барчука. А Дупер будет ждать. — Тётя, пожалуйста, пожалуйста! Пойми! Я лучше умру одна, чем буду вместе с этим… Животным, — сказала я, а сама в ужасе подумав о том, как я достанусь по этому варварскому ритуалу какому-нибудь садисту-извращенцу или ещё чего хуже, после чего Дупер и в самом деле покажется идеальным кавалером. — Что ты сказала? Да как ты смеешь наговаривать на этого добрейшего человека? — тётка попыталась меня ударить, но я отскочила, и она промазала. Тётка опять зашлась в кашле. На этот раз я не стала подходить и обнимать её, успокаивать, из-за чего ощутила лёгкий укол вины. Откашлявшись, тётка продолжала на меня наседать. И я, чтобы прекратить это, взяла со стола трубу, замотанную в плёнку, и слегка её потрясла, при этом внутри трубы раздался звук разбитого стекла, после чего перебила родственницу: — А я трубу с работы разбила, — и всхлипнула. — Ой, моя девочка, а как же это? Что теперь будет? — тут же сменила тему тётя. — Не знаю. Накажут меня, — после чего расплакалась. На этот раз тётя обняла меня, стала гладить и успокаивать. Она помогла мне улечься, немного посидела рядом, и, когда я перестала всхлипывать, а просто теперь лежала закрыв глаза, она тихо поднялась и вышла в шлюз. А ещё через несколько минут я и в самом деле уснула. *** 420й год по летоисчислению Марса, 17-тое 2-сентября, время после рассвета, Астра Привычная сила выдергивает меня из страны Морфея. Это нейрочип разбудил меня по сигналу в будильнике пипбоя. Сигналу, который я не могу контролировать, переставить на другое время, либо отложить. В мою кровь впрыснуты гормоны, которые мгновенно будят, и, видимо, не хуже, чем контрастный душ, который, судя по досингулярному контенту, применяли для этой цели на древней Земле. Пытаюсь вспомнить свой сон и не могу. Мне снилось что-то, что заставляло волноваться и замирать сердце. Наверное… Наверное, это был Алекс? Стоило мне подумать о нём, как внизу живота стало тяжело, а в нём самом запорхали бабочки. Сидя на кровати, я вспоминала произошедшее, особенно то, как этот солдат нёс меня по посёлку, а я чувствовала при этом противоречивые чувства: я хотела испытать все это ещё раз, но при этом стыдилась случившегося, особенно эпизода с термонакидкой. Из этих мыслей меня вывела вибрация пипбоя, и загоревшееся уведомление перед глазами, что зря трачу время, отпущенное на сборы утром, и вообще-то покинуть кровать я должна была ещё минуты назад. Очнувшись от мечтаний, я становлюсь голыми ногами на холодный металлический пол, шагаю к пластиковому комоду, откуда достаю пачку влажных салфеток, произведённых рециклингом из ранее использованных. Открываю упаковку, и вдыхаю довольно приятный аромат. На вскрытой неделю назад пачке салфеток, которые я использовала с тех пор каждое утро, нарисованы ромашка и мята, но я понятия не имею, как на самом деле пахнут те и другие — почему-то библиотека досингулярных запахов в Соцсети Сектора для ногфлеров заблокирована. Встаю перед зеркалом, и вижу голую стройную девушку с каким-то слегка ошалелым взглядом. До сих пор не могу привыкнуть, что теперь это я. Чёрт, это практически извиняет фунджанинов за то, что они делают с моей жизнью! Если бы в рабство обратили только меня и не убивали моих близких и друзей, о чём я лишний раз стараюсь не думать, я, возможно, и в мыслях бы не давала себе подумать о том, что система рабства Сектора несправедлива ко мне. Или… Может это их и не извиняет, ведь ногфлерка не должна быть вместе с таким, как Алекс. Разве если ей очень повезёт. Она должна раздвинуть ноги в день, когда войдёт в возраст, по Праву Первой Ночи, и, если так случится, что она забеременеет, родить бастарда — нового солдата для армии Сектора, либо, если не забеременеет, то сойтись с таким, как Дупер, чтобы рожать новых рабов для сектора, в перерывах между работой на износ. Даже беременной и даже в день перед родами. До чего же мерзкий обычай! Пожалуй, мне ещё и очень повезло, что на моё тело до сих не заявили прав. Биологически оно уже пару лет как в возрасте, но мой пересаженный в это тело мозг родился чуть меньше 10 марсианских лет назад, ну или меньше 19 земных, на которые в Секторе назначается эта отвратительная процедура, и, кажется, Система сектора отсчитывает мой возраст именно по мозгу, хотя моё тело уже сформировалось, что вызывает у многих, посмотревших мой матримониально-половой статус в Соцсети, удивление, почему я ещё не «оприходована». И Дупер тоже мерзкий! Тётушка просто не понимает, что она предлагает! Лучше всю свою короткую жизнь быть одной, чем с таким как он! Закончив гигиенические процедуры с салфетками, я собираю их в пластиковый пакет на молнии, где хранятся другие такие же — ждут, пока пакет заполнится, чтобы я его отнесла на рециклинг, и получила за два своих трудосола специалиста-ногфлера новую упаковку. Утренняя гигиена очень дорогое удовольствие, учитывая, что ставка ногфлера-специалиста всего 30 трудосолов в месяц, а многие товары, даже производства сектора, нам просто не продают. Но не могу без этого, не хочется ехать на работу грязной. После рабочего дня я зайду в бесплатный душ в производственном фабе при нашей лабе, и вымоюсь по-настоящему, особенно вымою волосы. «Или не зайду, учитывая, что меня ждёт наказание», — вспомнила о плохом я. После салфеток наступает время гребешка для волос, такого же, как, кажется, сотни лет назад на старой Земле. Только я заканчиваю с волосами, как перед глазами появляется обратный отсчёт — нейрочип даёт мне знать, что до приезда вагончика в столичный посёлок остаётся пять минут, я резко ускоряю свои сборы, быстро натягивая тонкий подкобезник из «дышащей» пластико-ткани, а вчерашний кладу в другой пакет, оснащенный клапаном для стиральной машины — к счастью, замена подкомбезника в Секторе бесплатна из соображений предотвращения инфекций, некоторые из которых Предки-основатели, несмотря на все предосторожности, завезли с Земли, ну а сверху одеваю мой каждодневный фиолетово-полосатый комбез. За плечи закидываю баллон. В последний момент соображаю проверить уровень кислорода в нём через нейроинтерфейс, и понимаю, что видимо, могла умереть — кажется, уровня кислорода после вчерашней прогулки не хватило бы даже доехать до Столичного городка, не говоря до того, чтобы дойти до работы, до инженерной лабы. К счастью, для таких случаев у меня был припасён другой баллон — купила за 5 трудосолов, запасной баллон бесплатно не выдаётся. Быстро хватаю его, одеваю, и, даже забыв посмотреться в зеркало, выскакиваю в шлюз. Закрывшаяся с лёгким шипением дверь герметизирует моё жилище. Я решаю не ждать пока автоматика выкачает воздух из шлюза в расходный баллон, а подключаюсь через нейрочип к демону своего жилища, отправляя команду: «ручной режим: открыть внешнюю дверь», что компьютер дома немедленно и проделывает. Как только дверь приоткрывается, раздаётся хлопок, давление резко падает, а мои уши закладывает. Я пытаюсь сглотнуть, чтобы в них прошло ощущение забитости ватой, но это помогает не слишком хорошо. Наплевав на это, я бегу мимо идущих к Станции ручейков людей — видимо, не к моему вагончику, а к следующему — те ногфлеры, кто должны ехать вместе со мной, наверняка уже на месте. На ходу закидываю подкобезник в контейнер стиралки, и перед глазами появляется всплывающая нотификация, что я могу получить выстиранный, уже чистый, со стрелочкой-указанием на другой контейнер в нескольких метрах от меня. Я, разумеется, игнорирую это, а бегу к площади Посёлка — у меня остаётся не более пары минут до отбытия вагончика. Перед столбом станции стоит толпа, и я тут же вижу среди них фигурку, которую нейрочип подписывает именем Дупера. Последний тоже замечает меня, и идёт мне наперерез. У Дупера на этот раз нормальные зрачки — видимо, он получит дозу стимуляторов от своего пипбоя уже в шахте. Решаю, что, пожалуй, несколько мгновений на то, чтобы перекинуться парой слов у меня есть, ведь вагончик хоть и показался из-за горизонта, но, видимо, опаздывал — тётка мне не простит, если я ещё раз проверну вчерашний фокус с тем, под кого она хочет меня подложить. Так что я останавливаюсь, по поднимаю глаза на подошедшего ко мне коричнево-полосатого шахтёра, который выше меня на две головы и шире в плечах. Он что-то говорит, но я не могу разобрать из-за заложенных ушей. Тогда я сама говорю ему, почти не слыша собственного голоса: «Привет! У меня уши заложены от декомпрессии. Не слышу тебя», и, через пару мгновений получаю мыслеграмму, которая звучит в моей голове с помощью нейрочипа, напрямую возбуждающим мой слуховой нерв: — Что случилось? Ты в порядке? Переживаю за тебя. Ты зачем вчера убежала на холм? И… Знаешь, прости меня за вчерашнее — это всё наркотики, ну, ты знаешь, — Дупер приложил к мыслеграмме заботливость и вину — Всё в порядке. Спасибо за заботу. Правда, ценю. Но прости, мне нужно бежать, — мой вагончик вот он, уже приехал к станции, — отвечаю я вслух, улыбнувшись, но не отправляя никаких эмоций. Отхожу на несколько шагов, и машу Дуперу на прощание, после чего вхожу вместе с толпой в вагончик. И вот, когда вагончик уже качнулся, отправляясь в путь, в последний момент в него влетает громко дышащая желто-полосатая ногфлерка. Как зашедная последней, она захлопывает дверку, но больше её ни на что не хватает: несмотря на то, что транспортное средство набито битком, она от усталости садится прямо на пол, начиная громко дышать. Ногфлеры вокруг морщатся, и недовольно таращатся на неё. Я сегодня оказалась рядом с окном, которым в вагончике является дыра в ржавой стене, прикрытая решёткой, чтобы неосторожные ногфлеры не вывались по ходу движения кабинки с высоты канатки на марсианский грунт. Время от времени я посматриваю на ногфлерку, которая уже вставала с пола кабинки и извиняется за то, что помешала другим, а время от времени на красивый вид за окном — всё никак не могу к нему привыкнуть, в Секте симуляции, где я провела детство, никаких транспортных средств у нас не было. Сзади быстро уменьшался 42й посёлок, уже превратившись в пятнышко посредине красной пустыни рядом с высоким холмом, под которым ранее было уже иссякшее месторождение водного льда — наш посёлок начинался как шахта и инфраструктура вокруг неё, но уже не одну сотню лет как стал жилым, «спальным». Спереди тянется до самого горизонта нитка канатной дороги, словно вдетая в иголочки столбиков. И тут вдруг девушка, дыхание которой, в общем-то уже почти успокоилось, начинает задыхаться. Она машет руками, а потом хватается за горло, и садится на пол вагончика. Верх её лица, не скрытый под маской, синеет, а сама она хрипит, и панически смотрит на каждого человека в вагончике, но все отводят глаза. Ещё до того, как она посмотрит с мольбой на меня, я сосредотачиваю свой взгляд на ней, и нейрочип связывается через оптоволокно, протянутое вместе с канатной дорогой, с серверами Социальной Сети сектора, и я вижу её личный номер с кличкой — Вера, а так же красненькие строчки рядом с ней: «внимание: лишена кислородного рациона на неделю. Истекли 6 дней из 7 дней наказания; внимание: критический запас кислорода в баллоне». Наши взгляды встречаются, а я получаю входящую мыслеграмму от девушки, вероятно, накликанную ею взглядом: «Почти дотянула. Не повторяй моих ошибок» с эмоцией отчаяния. «будь проклят Сектор и его традиции!», думаю я, и, ни секунды более не сомневаясь, решительно иду к задыхающейся. Ногфлеры вокруг меня расступаются, несмотря на то, что в толчее это не так и просто. Они не смотрят ни на меня, ни на неё, отводят взгляды, как и ранее. Дойдя до приговорённой, сажусь на пол рядом с ней, набираю полные лёгкие воздуха, задерживаю дыхание, снимаю с девушки её маску, и даю ей дышать из моей. Та, сделав несколько судорожных глубоких вдохов, успокаивается, и отдаёт маску мне назад тоже сделать вдох, после чего я опять даю дышать Вере. Так, попеременно, мы передаём её друг другу, и, одновременно, общаемся, накликивая взглядом мыслеграммы: — Что с тобой случилось? — прикладываю эмоцию беспокойства я — Я работаю служанкой в доме Главного Медика Сектора, — я кивнула, потому, что уже успела это посмотреть в её профиле в Соцсети, — и я оскорбила госпожу старшую жену. Она лишила меня кислородного рациона сектора. Я почти дотянула до окончания наказания — со мной делились другие слуги — отвечает девушка — Но как ты её оскорбила? — спрашиваю я, приложив эмоцию любопытства и безопасности, чтобы успокоить спасённую, а сама тем временем бронирую два слота в кислородно-заправочных автоматах — один рядом со станцией, для Веры, оплачивая его из своей бесплатной квоты, и другой, внутри фаба, для себя, после чего с грустью отмечаю, что на моём счете осталось всего-ничего — всего десяток трудосолов. — Я сказала в разговоре с другими слугами, что она жестокая, — ответила несчастная — Подожди. То есть, она оскорбилась тем, что ты её назвала жестокой, и за это фактически приговорила тебя к смерти? , — удивилась я — Именно Я промолчала, понимая, что наша переписка может читаться, но мой взгляд дал понять Вере, что я по этому поводу думаю и чувствую больше, чем мыслеграммы. — А почему ты почти опоздала в кабинку? , — пауза затянулась, и я решила продолжить спрашивать мою, видимо, новую подругу, чтобы отвлечь её от невесёлых мыслей — Ходила в другой барак, где раньше жил парень, который оказывал мне знаки внимания, но мне не нравился. Надеялась, может он сможет поделиться со мной кислородом. Он работал шахтёром. Но соседи сказали, что он уже полгода как мёртв. Я вспомнила Дупера и меня передёрнуло от отвращения и мыслей, как бы я на месте Веры пришла клянчить у Дупера кислород. И в этот момент мне пришла мыслеграмма от Алекса: — Привет, Дикая! Что делаешь? Едешь на работу? Как тебе вчерашний вечер? Спасибо за фильм, узнал много нового — была свободная минутка посмотреть во время караульной службы — меня захлестнуло эмоциями Алекса: интереса с лёгким сексуальным оттенком, заботы, дружеской симпатии и благодарности. Моё настроение, не очень весёлое, от предстоящего наказания, и до того, как я узнала историю Веры, а после совсем плохое, резко улучшилось. Через мгновение пришла вторая: — Скажи что-нибудь своим голосом, я слишком давно тебя не слышал, пришлёшь сырой голосовой файл? — попросил парень. Эта мыслеграмма содержала только одну эмоцию, сексуального интереса, что заставило меня одновременно почувствовать и стыд и радость — Прости, голосом не могу. Я тут дышу через раз, — накликала ответ я, приложив к ответу эмоцию радости после долгой разлуки — Дышишь через раз? Что случилось, дикая? — удивился Алекс — Да вот, делюсь кислородом с той, у кого он кончился. Она хорошая, — ответила я. Некоторое время солдат молчал, видимо разбираясь в ситуации по своим, фунджаниновским каналам. А потом я получила системное сообщение: «вам перевели 1 фунджаниновский трудосол. Сконвертирован в 100 трудосолов ногфлеров. Текущий баланс: 110», что очень меня удивило, а потом и сообщение: — У тебя доброе сердце. Что делаешь после работы? — Пока ничего, — ответила я, приложив эмоцию скуки, и соврав: на самом деле я чувствовала страх наказания. Решила ничего не рассказывать и не грузить проблемами: вдруг обойдётся? — Тогда я зайду за тобой, Астра? — Конечно, Алекс, — ответила я, и немного расстроилась, что он, похоже, забыл о разбитой трубе и то, что я ему рассказывала, когда он нёс меня домой, о том как мне влетит сегодня. Моё место у окна занял какой-то красно-полосатый ногфлер-спец, так что я не видела окружающую реальность, поэтому вагончик остановился для меня несколько неожиданно, когда я думала, о чём бы ещё спросить Веру. Мы вышли из транспортного средства последними, спустились вниз по винтовой лестнице, держась за руки, и передавая друг другу кислородную маску. Когда мы вышли наружу, я увидела привычную суету вокзала — отправляющиеся по разным направлениям кабинки, ногфлеры спешащие на посадку. Чуть в отдалении широкий, главный столичный проспект аж с тремя рядами для движения внутригородских роверов и колёсных роботов — удивительное для Марса место, в котором всегда было какое-то движение, чем-то напоминающее видео трафика широких улиц земных мегаполисов до Катастрофы. Ну либо не напоминающее, подумала я, вспомнив прочитанное, что на хайвеях на старой Земле и десятиполосная дорога могла не быть пределом. Перед глазами краснела стрелочка, указывающая на кислородный автомат. Он представлял из себя десяток соприкасающихся друг с другом пластиковых колонн, на каждой из которых горела зелёная либо красная индикация. Руководствуясь подсказками дополненной реальности нейрочипа, я потянула руку к одной из подсвеченных красной индикацией колонн, она автоматически открылась, и явила пустое нутро ячейки. Я показала на неё глазами Вере, и та, сделав очередной вдох через мою маску, после чего передав её мне назад, сняла с себя пустой баллон и водрузила в контейнер. Тот с щелчком захлопнулся назад, а я подошла ко второй колонне с красной индикацией, на которую указывала новая стрелочка моей дополненной реальности, которая тоже открылась, как только почувствовала, через мой нейрочип, желание её открыть. Я достала от туда баллон, отдала его в руки Вере, а сама пристегнула маску назад к своему лицу. Вера, одевающая баллон, выразительно на меня посмотрела, и сказала: «спасибо». В ту же секунду мне прилетел от неё френд запрос в Соцсети, который я конечно же немедленно удовлетворила. К этому моменту у меня уже прошла заложенность ушей, так что я услышала то, что сказала Вера: — Ну я побежала? — Да, мне тоже нужно на работу. Кабинка задержалась, рискую не успеть на завтрак, — ответила я — А чем вас кормят? — спросила моя новая подруга — Да как и всех, — ответила я, — питательная смесь сойлент, и клетчатка, напечатанная на пищевом принтере в форме фигурок солдат или руководства соседнего Сектора Вера скривилась, и сказала: — А знаешь, что едят фунджанины? Пробовала когда-нибудь? — Догадываюсь. Какая-то еда вроде той, что была до катастрофы? — предположила я, и добавила — но нет, никогда не пробовала. Вкусно? — Да. Приходи как-нибудь в гости. У нас все слуги едят объедки с фунджаниновского стола. Знаешь, я, наверное, больше никогда не смогу взять сойлент в рот — Почему не сможешь? Можно же через нейрочип внушить себе, что это вкусно, — удивилась я — Так то ненастоящий вкус! — возмутилась Вера — Интересно. Ты меня заинтриговала. Как-нибудь обязательно приду, — принимаю приглашение я, и продолжаю, — а теперь я всё же действительно побежала Первое время я шла быстрым шагом по тротуару, проложенному вдоль шоссе, чтобы успеть на завтрак, но потом подумала, что раз у меня теперь больше сотни трудосолов на счету, то успевать на бесплатный завтрак мне уже совсем не так необходимо — я просто куплю в автомате протеиново-клетчаточный батончик. Он хоть и ещё более мерзкого вкуса, чем сойлент, но, в конце концов, что мне мешает обманывать вкусовую систему мозга нейрочипом как я это всегда и делала? И всё же, подумала: «жаль, что ногфлерам не продадут фунджаниновскую еду за любую цену…» Вокруг меня проплывала столица и её постройки — квадратные и герметичные, без единого окна, фабричные корпуса, высокие трёхэтажные административные здания с большим числом круглых иллюминаторов, какие-то непонятные ржавые бочки в местных трущобах, где живут неквалифицированные ногфлеры, и, напротив, красивые дома, чем-то напоминающие дома людей со Старой Земли и, одновременно, стремительными скошенными плоскостями и иллюминаторами космический корабль из фантастики древних людей — жилища знатных фунджанинов. Кажется, остатки человечества не только горевали об утраченной прародине, Земле, но и о том веке, когда мы летали по всей Солнечной системе, и считали её своей. Тем временем, я дохожу до инженерной лабы. Обычно перед шлюзом, когда прихожу на работу, толпа других ногфлеров, спешащих на завтрак в столовой лабы. Сегодня там никого нет, так как я припозднилась. Я направляюсь к вытянутому полуцилиндру большого шлюза, который ближе всех к моему рабочему месту, заметив подсказку от дополненной реальности, что он будет вот-вот использован. Открывается передняя большая дверь, и несколько коричнево-полосатых грузчиков выкатывают какое-то большое промышленное устройство на огромных, больше меня ростом, металлических, не вязнущих в песке, колёсах. Жду. Когда проход освобождается, захожу внутрь — система пропускает меня, опознав как работающую тут, убрав красный программный барьер перед глазами. Большой шлюз заполняется атмосферой, пригодной для дыхания дольше, чем меньшие шлюзы, так что я жду чуть дольше, чем привычно, всё больше мрачнея от того, что минута истины всё ближе — скоро я узнаю, что случилось с трубой, и как меня накажут за срыв задания. Зайдя внутрь лабы, я только снимаю с себя дыхательную маску, но не трогаю баллон — ячейка кислородной станции у совсем другого, дальнего шлюза, а у меня нет времени. Не покупаю я и завтрак — свой протеиновый баллончик. Вместо этого быстрым шагом иду в свою оптическую мастерскую. По дороге мне попадаются другие ногфлеры-инженеры, которым я киваю, и моя проект-менеджерша фунджанинка — я делаю перед ней ку, но она проходит мимо, не обратив на меня внимание, чему я очень рада. Захожу в мастерскую. Беру ножницы, и разрезаю ими плёнку, в которую Алекс замотал разбитую трубу. Первым делом поворачиваю трубу к себе самым широким, где объектив концом. Из противоположного конца высыпается битое стекло, что портит мне настроение ещё больше, но тут я понимаю, что, видимо, объектив цел — а именно он наиболее трудоёмок в изготовлении, и у меня отлегает от сердца. Переворачиваю трубу другим концом, и вижу, что нижняя линза-экстендер, установленная перед матрицей, превратилась в стеклянную труху. Тянусь к выдвижному ящичку, и достаю оттуда такую же линзу, которая вышла с немного с худшим оптическим качеством, но функциональна. Вставляю окуляр, и несу трубу к оптической скамье с искусственными звездами, куда её лихорадочно, стараясь успеть всё исправить и устанавливаю. Подключаюсь своим нейрочипом к матрице по беспроводной связи, и, разумеется, изображения никакого нет, но я этого и не ждала — труба разъюстирована в хлам после случившегося с ней. Трачу несколько минут, чтобы свести оптические оси, поворачивая болтики регулировки, и изображение появляется но… в перевернутом виде! Вытаскиваю нижнюю линзу ещё раз, и свечу внутрь фонариком пипбоя, после чего холодею: разбита переворачивающая призма. У меня даже изготовлено ещё пара таких, но поменять её, дело не одного часа! Тут я чувствую на своём плече чью-то руку, пугаюсь, подскакиваю, и отпрыгиваю. Вижу солдата в броне, который не снимал и дыхательную маску с лица, хотя и отключил фторовую топливную яйчейку внутри жилого помещения. Соцсеть услужливо подписывает фигуру: фунджанин-кадет Ксан, 4й отряд бастардов. Тут же получаю мыслеграмму, полную высокомерия и насмешки: «ты что, припадошная? Что прыгаешь так?» Ксан смеется, вижу это по глазам. Отсмеявшись, он снимает Маску, и спрашивает вслух: — Заказ готов? Я впадаю в ступор от страха, и стою, прижав трубу к своей груди, смотрю на него снизу вверх такого огромного, и по-настоящему для меня сейчас страшного, так что забываю сделать ку. — Я спрашиваю, заказ готов? — спрашивает Ксан ещё раз, и, видимо, залезает в мою голову, тут же понимая, что я его панически боюсь, — ах так? Ты, мерзавка, саботируешь военные заказы Сектора? А ну пойдём со мной, Ксан хватает меня своей бронированной клешней за руку, и тащит наружу. Трубу он не слишком аккуратно бросает в открывший, от его мыслимой команды, клапан рюкзак за его спиной. Мне очень больно, кажется, будет как минимум синяк, а то и растяжение. Почему-то задумываюсь о том, что очень хорошо, что не сняла с себя баллон — Этот Ксан взбесился бы от задержки ещё больше. По дороге нам попадается моя проект менеджер, которой Ксан, видимо, посылает мыслеграмму с рассказом о том, что я зафейлилась. Менеджерша смотрит на меня недовольным, но сочувственным взглядом. Солдат втаскивает меня в ближайший шлюз, тот самый промышленный через который я зашла какое-то время назад сама. Система бы не позволила воспользоваться им ногфлерке, если бы не выгрузка оборудования, и тем более не позволила бы открыть внешнюю дверь не выкачав драгоценный пригодный для дыхания воздух в расходный баллон. Я еле успеваю открыть рот, чтобы не оглохнуть второй раз за сегодняшний день от декомпрессии. Маску я снимала уже в непригодной для дыхания среде с липучки на спине моего комбеза свободной рукой — другую продолжал больно сжимать Ксан, сразу же, как только открылась дверь, потащивший меня наружу. Мы направляемся к Административному комплексу, понимаю я через какое-то время. Но не доходя до него, встречаем деда в окружении высших офицеров Сектора. Видимо, Ксан что-то отправляет деду, так как тот кивает сопровождавшим его офицерам, и те продолжают путь без него, а сам подходит к нам с Ксаном. Я делаю ку перед дедом, но он даже не смотрит на меня. Какое-то время они неслышимо для меня обмениваются мыслеграммами. Я вижу, что глава Сектора начинает злиться — у него ходят желваки. Наконец, он прерывает молчание, и говорит вслух: — Что случилось? — Призма разбилась, — говорю более-менее спокойным голосом я, наконец справившись со страхом и собравшись, понимая, что ступор худшая стратегия из возможных — Почему разбилась? — спрашивает сухим голосом дед — Я уронила трубу на камень, — отвечаю уже менее уверенно я — Почему ты её уронила на камень? Что ты делала на холме ночью? — видимо, дед уже прочитал отсчёт сторожевого демона посёлка — Тебе что было приказано — проверить трубу по ночным зданиям посёлка! Почему ты полезла наверх? Сбежать хотела? Так это самоубийство в пустыне — Нет, вы что, конечно, я не хотела сбежать! Я очень всем довольна и благодарна. Особенно новому телу! Лишь хотела сделать свою работу лучше. Отловить редкие баги, посмотрев на огни посёлка сверху, и ещё более редкие — посмотрев на Землю — Ты смотрела в служебное устройство на Землю? — Да… Но я хотела как лучше, чтобы программа стабилизации работала как ожидается и в нестандартных условиях — И что? Получилось как лучше? — у деда опять заходили желваки, — забыла, что значат полоски на твоём костюме? — Я успела отладить программу и выловить все баги, до того, как разбила трубу, — сказала я, и кротко добавила, — добавить другую призму назад и всё отъюстировать у меня займёт несколько часов. Вовсе не потребуется несколько месяцев, как на изготовление этого образца Дед какое-то время молчал, видимо копаясь в видеоархиве, записанном на сервера Сектора с моей зрительной коры мозга, а потом улыбнулся, резко подобрел, и выдал, подмигнув Ксану: — А её почти трахнул Алекс из второго отряда, и знаешь, эта сучка была бы не против! Ублюдок почти увёл то, что должно принадлежать фунджанинам! Оба мужчины расхохотались, вогнав меня в краску стыда, который сменил страх. Отсмеявшись, дед поднял мой подбородок пальцем, и сказал: — На первый раз я прощаю тебя. Думал вкатить тебе публичную, позорную порку — на вечернем сеансе наказания ногфлеров на Главной Площади Столицы, но за энтузиазм, любознательность, а так же за интересную историю, снижу тебе наказание до тайной порки в козлосвинарнике без занесения информации об этом в публичную часть соцсети, — после чего повернулся к Ксану, и добавил, — Ксан, сделай так, чтобы она надолго запомнила сегодняшний день! *** Сам хлыст в большей степени был чем-то символичным, демонстративным, как и само место непубличного наказания — в биоблоке, где выращивались ГМ-гибриды коз и свиней, выращивались, никогда не покидая своего стойла, где их автоматически доили, оплодотворяли, где у них принимали роды, и откуда их отправляли на бойню. В общем-то, никакой нужды в живом «мясе» у сектора не было — это даже было расточительством ресурсов, благо напечатанное со всеми волокнами мясо, предварительно выращенное в пробирке, ничем на вкус не отличалось — во всяком случае, так было написано в вики Сектора. Просто это было символическим потреблением, которое позволял себе Дед родившийся ещё в конце XX-го века в Шанхае, прошедший терапию от старения в середине XXIго века, а потом иммигрировавший на Марс работать силовиком за сотни лет до моего рождения. Его семья и некоторые другие фунджанины тоже иногда ели настоящих животных Так вот, хлыст был, во многом, демонстративным. Настоящую боль обеспечивал мой собственный нейрочип. И эта боль была такой же адской, как и в прошлый раз. Я лежала на животе в холодном поту и на холодном же металлическом полу, мой комбинезон, а под ним и моя спина, были располосованы хлыстом, а рядом кто-то похрюкивал и причмокивал. Если бы не нейрочип, я бы, вероятно, давно потеряла сознание от болевого шока, но маленький кусочек кремния в моём черепе не давал это сделать, и заставлял прочувствовать каждую секунду мучений. Мой мучитель, видимо, ушёл — кажется, он сказал что-то вроде: «не буду больше бить и портить такую красоту всерьёз, тебе хватит, малышка. Проведёшь первую ночь со мной?», а может, мне это привиделось — кажется, у меня начинаются галлюцинации, так как в похрюкиваниях я вроде бы слышу слова. В этот момент я всё же отключаюсь. 420й год по летоисчислению Марса, 17-тое 2-сентября, середина дня, Алекс Дверь из шлюза козосвинарника открывается, сегодня, в третий раз. И это опять не обслуживающий персонал из ногфлеров. На этот раз это Алекс. Он видит Астру, лежащую на полу, с исполосованной в кровь спиной, и сжимает руки от ярости, представляя, как он убьёт Ксана, деда и все руководство Сектора, чтобы отомстить за маму, а теперь и за эту девушку, к которой он чувствует что-то сильное, что-то, что уже не может ни забыть, ни контролировать. Влюблённый с нежностью берёт девушку на руки, стараясь не касаться её спины, одевает ей на лицо маску, перекидывает её через плечо, и осторожно несёт в Казарму второго отряда. В Казарме сейчас нет никого из сослуживцев, так что Алекс проносит Астру до своей каюты незамеченным. Он нежно укладывает дикорожденную на живот, а потом обрабатывает её раны из своей военной аптечки. После чего посылает ей несколько сообщений, которые социальная сеть и нейрочип героини должны доставить, когда последняя проснётся. Алекс разворачивается, и уходит по делам службы, оставив девушку одну.