Грани ответственности

      Вейлон Парк быстро понял, что Блэр ни словом не приукрасил реальное лицо «Маунт Мэссив», скорее даже приуменьшил. Больница эта была далеко не курортом, и дело даже не в том, что внутри было реально холодно. Люди. Люди и атмосфера были здесь главным «камнем преткновения», который заставлял быстрее проходить коридорами, вздрагивать, оборачиваться и бояться. Именно бояться, а не опасаться, придумывая в голове жуткие картинки. Казалось, что психиатрическая лечебница полна миллионами неведомых секретов, которые преследуют по пятам, заглядывают за плечо и касаются случайным сквозняком волос. Будят по ночам, обитая где-то в темных стенах, смотрят невидимыми глазами из каждой тени, таятся в укромных уголках этих бесконечных коридоров… И такое ощущение у Вейлона появилось далеко не сразу. Ему пришлось какое-то время поработать тут, немного вникнуть и углубиться, проникнуться духом «Маунт Мэссив», который и оказал на него, как на новичка, невероятно сильное воздействие.       Начиналось все довольно заурядно. Крис Уокер по распоряжению Блэра отправил его в кабинет Джойса Бергера (который находился на первом этаже и хорошо просматривался из-за стеклянных окон, вставленный прямо в разделительную стену между холлом и офисом программистов), где находилось множество рабочих столов, на которых располагались не самые современные компьютеры. Окна были плотно прикрыты портьерами, отчего в офисе было бы совсем темно, если бы не многочисленные настольные лампы и торшеры, которые пятнами освещали эти рабочие «островки» и людей, которые согнулись над своими клавиатурами. Вейлон сразу почувствовал неестественную тишину в этом помещении, заполненном людьми. Слышалось только клацанье клавиш, щелчки мышки да редкий скрип подвигаемого стула. Крис указал ему на дверь в конце кабинета и удалился, а Парк ощутил себя вдруг оробевшим настолько, что еще пару секунд стоял на месте, прислушиваясь к странной, давящей тишине. А затем, стараясь не привлекать внимания, быстро прошел к двери, на которой обнаружилась небольшая табличка с надписью «Джойс Бергер. Отдел программного обеспечения. Без стука не входить.»       Парк постучал, но ответа не последовало. Тогда он постучал снова, чуть громче, но опять же, никакого ответа. После второй попытки Вейлон осторожно приоткрыл дверь и заглянул, благо, массивное дерево легко поддалось и не издало ни скрипа.       — Извините, здравствуйте! — Вейлон вошел в маленьких кабинет и замер на пороге. — Я Вейлон Парк, меня супервайзер направил к вам для прохождения практики…       Голос Парка утих — ему показалось, что в кабинете никого нет. Это было действительно крошечное помещение, в котором утеснился только шкаф, забитый какими-то папками, компьютер с двумя мониторами и еще целая куча предметов, о назначении которых Вейлон имел весьма смутное представление — например, какая-то округлая тренога, больше похожая на подставку для зонтов, из которой торчали странного вида железки вперемешку с чем-то вроде антенн. Или железная доска на стене, где на прямоугольные магниты были прикреплены альбомные листы, исписанные красками вдоль и поперек. Это было похоже на то, как восхищенные родители вешают на холодильник любую мазню своего чада. Все это добро было хорошо освещено ярчайшей лампой на потолке, создающей удивительного вида тени.       Спустя пару минут, когда Вейлон уже успел решиться на отступление, из-за мониторов показалась чья-то гладко прилизанная макушка, а затем, словно луна из-за тучи, выплыло круглое и морщинистое лицо Джойса. Оно выглядело сонным и встревоженным одновременно, если такие эмоции в принципе могут сочетаться. Седые, поблескивающие в свете лампы волосы свисали с ушей, похожие на сальные сосульки. Вообще, в его образе в целом было что-то болезненное, но Вейлон этого не заметил, стараясь держаться смелее. Все-таки, он, как-никак, практически выпускник Беркли, и это его шанс подтвердить свои знания и свое звание отличника.       — Здравствуйте. — прохладно ответил, наконец, Бергер. — Мне говорили, что придет практикант, все верно. Вообще, — тут он уже целиком вылез из-за стола и оказался довольно-таки высоким, разве что до боли худым и даже тощим, — не припомню, чтобы к нам студентов брали.       Он прошел к шкафу, едва не задев головой лампу на потолке. Достал какую-то папку. — Давайте сюда ваши документы, Вейлон.       Парк живо протянул несколько бумажек Джойсу, а тот снова скрылся за своими мониторами. На мгновение показалось, что разговор окончен и что мистер Бергер снова ушел в медитацию за компьютером, однако, вскоре он опять подал голос.       — Ну и как, нравится у нас тут?       Вейлон переступил с ноги на ногу, а затем ответил, разглядывая маленькое окошко за спиной Джо, плотно завешенное все теми же портьерами:       — Нравится… Очень удивительное место, да еще и в горах. Я всегда хотел посмотреть на них так близко.       «Однако, из окна на своем рабочем месте я их вряд ли увижу…»       — И здание необычное, готических я еще не встречал в Америке…       — Ты не американец? — Джо аж высунулся из-за своих мониторов.       — Ну, вообще из Англии, из Лондона. Но в Денвер переехал навсегда.       — Туманый старый Альбион… Вот пришло же кому-то в голову селиться на чертовом острове с вечными дождями…       Джойс опять занялся своими бумажками, а Парк не стал его переубеждать. Видимо, этот Бергер был из тех закоренелых «знатоков», которые терпеть не могут все, что располагается дальше их собственного носа. Студент от нечего делать начал читать надписи на корешках папок, хотя они, как и все предметы в этом странном кабинете, ни о чем ему не сказали. Кажется, мистер Бергер снова утратил к нему интерес, теперь уже окончательно. И если говорить честно, их отношения едва ли потеплели в последующие дни практики. Вейлон узнал позже, что Бергер делит всех на «гениев» и «посредственностей» и Парка он как раз определил в «посредственности», явно не увидев в нем каких-то гениальных способностей. Хотя, справедливости ради, он исправно выполнял все задания, пусть часто эти стены заставляли его чуть ли не скулить от боли и безысходности.       В первый же день, без всякого особенного инструктажа, студента отправили «на мины» — предложив выискивать ошибки в уже существующем менеджере каких-то клиентских баз. Это случилось еще до того, как ему показали комнатку в жилом крыле для персонала, где ему предстояло провести последующие два месяца. Парк оробел под взглядами будущих коллег, а постепенно спадающий адреналин вскоре дал о себе понять холодом, который невзначай пробрался под свитер. Слишком много новых переменных, не только в программе, но и в его жизни. Слишком быстро.       И вот Вейлон обнаруживает себя сидящим уже который час перед старым компьютером, который шумит громче, чем все компьютерные аудитории Беркли вместе взятые, под помигивающей лампой, греющим покрывшиеся фиолетово-красными росчерками вен ладони под собственной задницей и чутко улавливающим незнакомые сознанию звуки. Медленно кружатся пылинки в искусственных лучах, где-то за окнами бушует сильный ветер, свистя старыми рамами, стучат клавиатуры и щелкают мыши. Редкое покашливание. Парк почему-то почувствовал себя лежащим на дне океана, под сотнями кубометров давящей воды, которая уже заполнила его до самых краев. И отсюда нет выхода, он уже не успевает всплыть. А где-то там, далеко наверху, над толщей этого массива, находится спасительная лодка, которую мотает буря…       Вейлон вдруг понял, что не ответил еще ни на один вопрос из отчета о прибытии на практику, а код, который ему предлагалось проверить, все еще пугающе неправильный и нетронутый. Только в эту минуту стремительное течение времени на этом будто бы океаническом дне приостановилось, и Парк осознал толком, что застрял в незнакомом месте (в психиатрической лечебнице!) на долгих два месяца. Здесь его никто не ждал, а атмосфера холодна во всех смыслах. Впрочем, любой новичок ощущает что-то подобное на новом, совершенно отличным от типичной зоны комфорта месте.       Если бы все происходило как в некоторых его любимых книгах, то в этот самый момент должно было прийти что-то вроде прозрения, второго дыхания, что ли, которое бы вдруг заставило Вейлона поверить в себя и мигом стать лучшим из лучших, но чуда не случилось. Парк ощутил лишь, какой устойчивый запах лекарств витает вокруг. Пусть даже палаты находились на других этажах. Все-таки, это больница.       — Чего задумался? — мужчина за соседним столом безучастно повернулся в его сторону. Его лицо было белее мела — видно было, что оно давно не знало солнца. — Лучше делай, а то ведь тут порядки строгие, уволят.       И снова отвернулся к компьютеру. Будто если в нем на секунду и включился человек, то это было лишь на миг — машина вернулась к работе. Видимо, незнакомец решил, что Вейлон новый работник. Парень даже ничего не ответил, а просто кивнул, постаравшись создать видимость хоть какой-то работы, но смысл слов доходил до него все так же с опозданием.       И только вечером, уже лежа в своей простенькой постели, Вейлон разобрал на кусочки все, что с ним произошло за сегодня и хоть немного собрался, через рефлексию взывая к программе привыкания. Он долго не мог уснуть, исследуя нехитрое оформление его жилого помещения, в котором без труда расположились все его вещи, зарешеченные маленькие окна, выходящие во внутренний дворик, странную картину с лошадями, которая совершенно не вписывалась в общую мрачную и сдержанную атмосферу. Парк задумался о Джереми Блэре, где же он, чем занят, спит ли? Супервайзер был здесь его единственным знакомым, не считая «луноликого» Джо и Криса, которому, кажется, дай волю и он порвет Вейлона на мелкие кусочки. Но тут же на ум пришли язвительные слова Блэра, которые тот высказал ему еще в их самую первую встречу, что заставило Парка хмурится. Да супервайзер спит и видит, как «студентик вылетает с треском, потому что не смог даже элементарных вещей». А еще наверное вздохнет и ухмыльнется с видом «а я же говорил».       Размышления оборвал звук, который Парк не сразу смог идентифицировать как крик. Вначале это походило на вой ветра и скрип дверей одновременно, но уже секунду спустя вопль заставил практиканта резко сесть на постели и превратиться в слух: кричали где-то сверху — долго, протяжно, с подвыванием, будто незнакомец испытывал непрекращающуюся физическую боль. И крик не прекращался, он только нарастал с каждой секундой, будто кричащий приближался к Парку, заставляя кровь стыть в жилах. Но, ничего не менялось. Не захлопали двери, не загалдели люди, не послышались шаги — все было как прежде, никто не стремился помочь и это пугало еще сильнее.       В итоге, Парк не смог заставить себя остаться в постели. Он спешно натянул свитер поверх пижамной рубашки, надел очки и выглянул в коридор, в котором, на счастье, даже ночью горел свет. Вейлон надеялся увидеть хоть кого-нибудь, но стояла такая девственная пустота, словно этот леденящий душу крик слышит только он один. Стараясь дышать глубже, Вейлон направился к лестнице, едва-едва подавляя желание броситься обратно в постель, но было уже поздно. Скрипучий пол отвратительно отмечал каждый его шаг, а до лестницы было рукой подать.       Преодолев два десятка ступней парень оказался в таком же по виду и назначению коридоре — все те же жилые комнатки, деревянные двери и скрипучий пол, но это уже не имело никакого значения: прямо посреди этого коридора, шагах в двадцати от лестницы, и, соответственно, от Вейлона, на полу полулежал человек. Весь в крови и блевотине, испускающий долгие, протяжные вскрики, сливающиеся в один. Он отчаянно пытался ползти, но тело не слушалось, а ладони скользили по окровавленному полу. Несчастный был к Парку спиной, но как только тот скрипнул половицей — резко обернулся, и, оцепеневший, шокированный Вейлон заметил, что у него не хватает кусочка щеки, а вместо правого глаза — какие-то ошметки из крови и кожи, с черной дырой посередине, из которой толчками выплескивалась красная жидкость.       Вейлона замутило. Он потерял бы сознание, но столь необычная, напрочь разбивающая все его шаблоны картина, как ни странно, приковывала взгляд, заставляя в немом ужасе наблюдать, как кричит раненый. Парк будто примерз к одному месту, вспотел, а в ушах зазвенела все нарастающая паника — мысли метались обрывочно и хаотично, но не приходили к общему знаменателю.       А умирающий, тем временем, потерял хлипкое равновесие и дрожащая рука, скользнув вперед, заставила его растянуться на спине. Он тут же начал захлебываться собственной рвотой и кровью, а его тощие, трупно-бардового цвета руки судорожно схватились за живот, из которого торчали кишки. Он был абсолютно голым, его худое тело выгибалось в агонии, а длинные ноги подгибались и разжимались, будто в попытке уменьшить дикую боль.       — По… По… Мпфхии… — пробулькал он. — Пфшу-у-у…       Вейлон готов был сделать шаг. Нужно было хоть что-то предпринять, звать на помощь, хоть что-нибудь, но его опередили. Какой-то мужчина в костюме санитара грубо оттолкнул его плечом и подошел к умирающему.       — Давно он тут лежит? — недовольно спросил он у Парка, но тот не смог толком ответить — его глаза были все еще прикованы к подрагивающим кишкам. — Эй, слышь?       — Нет… — Вейлон почувствовал, как поток рвоты поднимается по пищеводу.       — Блять… Уже четвертый за месяц, ну твою же… — мужчина добавил еще пару неразборчивых ругательств, а затем, не торопясь, вытащил из кобуры, которая скрывалась под рубахой санитара, пистолет и секундой позже раздался выстрел, который прекратил страдания незнакомца. Кровавый всплеск превратил его лицо в ничто.       — Все загадил тут, к чертовой матери. — буркнул санитар, убирая оружие. — А ты чего тут встал? Иди к себе, иначе сам будешь этот бардак оттирать. — мужик сплюнул в сторону трупа и направился к лестнице. — Пойду, позову кого. Надо вынести это ебаное тело.       И только когда он скрылся из глаз, Вейлон вдруг все осознал. Его тут же стошнило, а голова закружилась — посреди коридора лежал настоящий труп, застреленный на его же глазах, который до этого примерно минут двадцать агонизировал со вспоротым животом и искореженным лицом. Он неловко развернулся, едва не натолкнувшись на притолоку двери, сделал пару шагов и уселся на верхнюю ступеньку, даже не почувствовав сквозь тонкие пижамные штаны обжигающий холод промерзшей лестницы.       Это было убийство.       Это была жутчайшая смерть.       Парка потряхивало, а в горле застрял ком. Захотелось как в детстве — заплакать, свернуться калачиком где-нибудь в укромном месте и долго не высовываться, до тех пор, пока кровавая картина не сотрется с сетчатки его глаз.       Какого, мать его, черта?       Мимо него тяжело протопали два санитара с носилками. Вейлону хотелось оглохнуть, хотелось лишиться зрения и обоняния, но чуда не случилось — тело пронесли мимо него, разбухшая и заскорузлая от крови рука едва не задела его по плечу, а запах блевотины и испражнений, которые, видимо, излились из разорванных кишок, ошеломили своей сладковатой гнилостью. Тело издавало чавкающие звуки — влажные органы шлепали с каждым тяжелым шагом носильщиков, и каждый такой шлепок заставлял его сердце пропускать удар.       Внезапно парню в голову пришла дикая мысль, что нужно вернуться в коридор и посмотреть, что осталось на полу, а потом позвонить в полицию, но Вейлон не двинулся с места. Его конечности плотно примерзли друг к другу, а в голове ничего не осталось, кроме единой картины смерти.       Через некоторое время пришли уборщики с ведрами. Они ворчали о позднем времени, но один из них все-таки обратил внимание на Парка.       — Эй, ты. — грубо позвал он. — Нечего тебе здесь делать. Иди спать, на хуй.       Но Вейлон и сейчас не пошевелился. Он даже не услышал, что ему сказали, он не понял, что это было обращено именно к нему.       — Ты че, оглох? — грубый пинок в плечо заставил Парка поднять голову. Над ним стоял уборщик в маске. Его перчатки были перепачканы кровью. Видимо, он собирал ошметки мяса. — Вали отсюда спать!       — Тише, Барни, ты че разорался. — другой, пониже и покоренастей подошел и встал рядом. — Пацан видать трупов ни разу не видел, вот и охуел, маленько.       — Мне поебать. Нечего тут пыриться, пусть валит. Морвину не понравится, что служаки рыскают по ночам. — высокий крепко откашлялся. От него несло сильным перегаром.       — Ему, наверное, ничего не сказали. — второй присел на корточки рядом с Вейлоном и приспустил маску. Тут же пахнуло какой-то гнилью. — Слышь, парень, реально, нельзя тебе по ночам шастать особо, правила тут такие.       Студент с надеждой посмотрел на уборщика. По крайней мере, в тот момент он надеялся, что мужчина скажет ему, что все это просто глупость какая-то, и что ему примерещилось, или вроде того. Скажет, что уже завтра Вейлон сможет уехать домой и больше никогда сюда не возвращаться. Хотя бы отведет его к мистеру Блэру и тот, пусть и с позором, но выгонит его, а завтра Вейлон проснется в своей кровати далеко-далеко отсюда… Но вместо этого уборщик только хмыкнул, изучая состояние парня.       — Да ты совсем раскис. — подытожил он. — Слушай, здесь не райское местечко, тут люди каждый день помирают, сука. И что, постоянно ныть?       Вейлон вздохнул. Он почувствовал себя слабым. Лицо неприятно щипало — видимо он все-таки расплакался, но не заметил этого.       — Ты че, жалеешь этого выродка? — мужчина напротив искривил рот, став вдруг невероятно отталкивающим. — Ты, блять, знаешь, что это был сраный педофил, который детей насиловал? Маленьких детишек, каждый, сука, день. И не жалел их, тварь. Беременные двенадцатилетние девочки и порванные мальчики — как тебе такое, а? Вырвался, мразота, думал, сбежит от уколов. А тут его, видимо, кто-то из вашего служачьего племени и порешал, ножиком вспорол.       Лицо Вейлона с каждым словом вытягивалось все сильнее, а уборщик все сильнее кривился, выражая своей гримасой истинную ненависть.       — Ну и хуй с ним, так ему и надо. Думаешь, сейчас полицию вызовут? Не принято тут так, дружок. Так что иди к себе и сиди как мышь, пока рабочий день не настанет. И, блять, даже не думай об этом трепаться. Не то увидишь как чертова больничка тебя трахнет и убьет. Вот как этого придурка.       Парк поднялся на ноги. Его снова замутило — выносить вонь изо рта уборщика уже не было никаких сил. Словно в трансе, он добрался до комнаты, запер ее на ключ и рухнул в постель, немедленно отрешаясь от всего и ото всех. Он почувствовал, что то дно, на котором он оказался, затаскивало его под илистый песок, туда, где обитали жуткие чудовища подводного мира. Толща воды стала непроглядной, а здесь и вовсе царила абсолютная чернота. Вейлон был даже не на дне. Он был ниже любого дна.       Он даже не заметил несколько новых СМС от Лизы Хардин, которые подсветили экран его телефона:       Привет Вей. Ты как там?       5:43 p.m.       Прикинь       меня направили на практику в колледж который с такой синей крышей, первый! Я и не думала, что буду так близко:)       6:01 p.m.       Ты обиделся да, поэтому и не сказал что уезжаешь? И разговаривать не хочешь совсем       0:15 a.m.       Чтоб ты знал — мы еще друзья. Лукас не читает мои переписки, ты мог писать мне       0:21 a.m.       Да блять, как хочешь. Не мешаю.       1:05 a.m.       Вейлон обнаружил их только под утро. Но его истерзанный безумной ночью разум не нашел, что ответить. Впрочем, как не нашел и сил, чтобы удалить. ***       В последующие дни никто так и не заговорил об этом. Работа в «Маунт Мэссив» так и продолжалась, никакой шумихи или сенсаций. Никаких копов. Если бы так и не оттертые, полупрозрачные пятна крови, Вейлон мог бы даже подумать, что это все ему просто приснилось. Всего-то дурной сон, но при малейшем воспоминании о происшествии начинало подташнивать. Спасала только работа. Вейлон вдруг осознал, что будто сбегает в работу от реальности с этим отвратительным трупом. У него получалось, хотя в начале он думал, что эта картина с ним навсегда, но… Постепенно, она стала блекнуть. Здесь, в этом мире, сотканном из чужих страданий, очень сложно было хвататься за одну определенную жизнь. В этом воздухе, пропахшем насквозь лекарствами, стоял еще и въевшийся запах крови, который уже не вывести, а звуки теперь уже не напоминали монотонный шум — Парк часто мог разобрать в неясном шелесте крики, пусть толстые стены и скрадывали их.       Хранить молчание стало естественным. Слова быстро утратили свой смысл, когда все вокруг и так понимают друг друга, где-то на ментальном уровне объединенные одной тайной на всех — смертью. Здесь она стояла словно часовой у дверей, потому что только в забытом Богом месте Жнец может править. Однажды, Вейлон набрался достаточно смелости, чтобы отправиться на долгую прогулку по этажам больницы, впитывая в себя все, что увидит или услышит. Он смотрел на работу врачей и стоны больных. Он искал в себе силы стоять и не морщиться, пока какой-то молодой парень пытался выдавить гной из отмирающей ноги, одновременно с этим бормоча что-то о «желании пустить по вене золото», Парк молчал, когда девушка, до того изуродованная бородавками, кидалась ему в ноги и умоляла сказать ей, что она красивая, иначе она снова порежет себя… Вейлон не почувствовал слез, когда семья какой-то женщины на ее глазах подписывала отказную от финансирования ее лечения, и ту очень грубо куда-то поволокли из общей палаты, а та все плакала и умоляла не убивать ее… А в перерывах между такими редкими прогулками Парк занимался своей практикой, забываясь в работе настолько, что иногда обнаруживал, что не ел больше суток.       Он часто спрашивал себя, засыпая все там же, под картиной с лошадями — какой еще ужас приберегла для него лечебница на завтра? Увидит ли он снова убийство? А может, его самого убьют? И в моменты, когда отчаяние вдруг прорывалось, он хватал телефон и писал сам себе, не думая даже это хоть куда-то отправлять:       Я запутался. Снова. Я и подумать не мог, что однажды побываю в настоящей психиатрической лечебнице, особенно в такой, где содержатся самые запущенные случаи, а врачи и персонал настолько жестоки. Я мечтаю о том, чтобы поскорее уехать, вернуться в Беркли и жить в тепле, но блять. Я как идиот брожу в свои перерывы, смотрю, как какой-то мужик пытается отгрызть себе пальцы, а другой вообще не может двигаться, потому что чувствует себя обездвиженным, хотя он здоров физически… Я никогда бы не подумал, что я настолько чувствительный. Я боюсь признать, что мне жаль их всех, но блять, я видел как подыхал педофил, я не могу быть уверенным, что они не убийцы или насильники. Мне говорили, что здесь много бывших преступников. И вот снова возникает вопрос о человеческой натуре: почему мы готовы жалеть всех, пока не узнаем, что этот некто — отвратителен? Почему градус нашего сопереживания падает, стоит пойти слуху, что вот эта несчастная — топит щенят? Нам достаточно этого, чтобы перестать думать, мы останавливаемся и ругаем себя за лишнюю жалость. 02.10.2012       Слышишь, Элизабет Хардин? Я думаю о тебе, не поверишь. Ты можешь сколько угодно развлекаться со своим Лукасом. Я не ревную. Я мечтаю о том, как лишусь девственности в сорок лет, окруженный пивными бутылками. Интересно, кто это будет… 02.14.2012       Оказывается, Джо Бергер мечтал стать художником. Вот откуда у него эта мазня на доске. Мечтал быть творцом, а стал пауком, который увяз в собственной паутине. Даже не всемирной. 02.15.2012       Джереми Блэр. Я хочу, чтобы ты перестал смотреть на меня как на никчемность. Знаю, ты на всех так смотришь. Напиши уже характеристику и заткнись. Кстати, ты вчера мне приснился! То, что мы делали в твоей машине Лукас-хуюкас назвал бы пидорством. Впрочем, он и сам латентный.       Блять, мне стыдно за этот сон. Это меня так Бергер вдохновил, когда сказал, что Блэр придет проверять меня завтра? А еще мне придется снова писать ебаный отчет. 02.20.2012       Мне стыдно на себя смотреть.       Прости, Лиз, я урод. 02.24.2012       Вчера были какие-то пожарные учения. А снег растаял, фигня. Я и так давно планировал прогуляться, но хуй там. Скользко. А еще мой компьютер сломался. Бергер сказал, что я никудышный программист. Не понимаю, как это связано.       Вчера снова видел Блэра. Его все тут боятся как огня. Не удивительно, он тут типа главный. А еще мой научрук. А еще от него несло какой-то херью, он что, курит? Хотя я бы не удивился, если бы он пускал по вене — тут попробуй не начни.       Странная штука, эта память. Я думал, что та картина смерти не уйдет никогда. Но время лечит, если конечно, принимать необходимые предписания такого врача. Просто сидя ровно, ты никогда не забудешь того, что хотел бы забыть.       Стоп. Опять на философию тянет. 02.26.2012       Март наступил. Блэр вызывает завтра к себе. Интересно, что ему нужно. Опять.       Человек такая тварь, что ко всему привыкает. Никогда бы не подумал, что скажу нечто подобное об этом месте. С другой стороны, я не врач и не пациент. Мне-то и привыкать не к чему. Просто потерпеть. 03.01.2012       Вейлон проснулся утром первого марта и осознал, что сегодня ему впервые после приезда предстоит встреча с мистером Блэром один на один. Тот был слишком занятым человеком, чтобы очень уж часто появляться на нижних этажах, но Парк был абсолютно уверен, что Джо докладывает ему абсолютно обо всем, что Вейлон делает и чего не делает. Лично для себя парень видел прогресс, но ему вдруг стало не по себе от того, что Джереми, возможно, захочет прервать его практику и выгнать, как не справляющегося. Тогда он точно получит «неуд» и прощай, красный диплом и карьера программиста.       Даже удивительно, как при всем том, что он уже успел увидеть и почувствовать, Парк все еще оставался «ботаником», которого заботит учеба? Сам себе он объяснял это тем, что его мозг был настолько шокирован, что «пресытился» и уже автоматически убирает болезненное на задний план сознания. Что же, это было и к лучшему.       Как и ожидалось, до кабинета Джереми Блэра оказалось не так просто добраться. Супервайзер «обитал» на одном из верхних этажей, куда путь простым смертным был чаще всего закрыт, а птички высокого полета принимают их в лучшем случае по записи. Так или иначе, сначала нужно было подгадать лифт, ведь он был тут только один и очень медленный, а желающих им воспользоваться — очень много. Вейлон уже выучил, что Блэра здесь боятся, а от того одно только упоминание, что ему нужно именно к боссу, мгновенно расчистило ему путь вперед очереди в лифт. Но зайти в кабинку было еще полбеды — нужно было доехать, не застряв по пути и не обвалившись.       К счастью, и с этим Вейлону повезло. Он благополучно доехал до пятого этажа, оказавшись в красивом, по сравнению со всеми остальными, коридоре. Здесь было не сравнить тише, а людей и вовсе не наблюдалось — только какие-то два амбала в строгих костюмах в конце коридора. Нужно ведь было кому-то охранять «верхушку» лечебницы. Вейлон немного оробел. Он вдруг ясно ощутил на себе холодный взгляд Блэра, услышал его скучающе-саркастичный голос и понял, что вряд-ли причиной его вызова станет похвала. Наверное, было бы легче, если бы студенту сейчас не приходилось идти по длинному коридору под надзором верзил, к кабинету, который находился в самом дальнем конце. Вейлон ощущал себя провинившимся школьником, который идет к родителям, узнавшим о «двойке».       Дверь Блэра тоже была другая. Массивная, из дорогого дерева, со встроенным кодовым замком — не чета тем дверям, которые едва скрывали жителей крыла для сотрудников. Сглотнув, Парк постучал и замер, ожидая ответа, который быстро последовал:       — Войдите.       «Ну вот и все. Пора.»       Студент перешагнул порог, легко подтолкнув дверь, и очутился в просторном помещении, которое тут же поразило необычайным теплом, по сравнению со всем остальным зданием, где парню уже доводилось бывать. Видимо, «господ» отапливали особенно, потому что климат офиса был мягким. Вейлон ожидал увидеть богатую мебель, дорогущий гарнитур и много других атрибутов шикарного директорского офиса, вроде мини-бара с подсветкой, но на удивление оформление помещения было довольно сдержанным и строгим — пара шкафов с документами, большой, самый обычный письменный стол (однако, из дорогого дерева) с компьютером и пара кресел. А еще — большой кожаный диван у стены и секретер со множеством маленьких ящиков. Вот и вся роскошь, не считая вешалки у двери, на котором висело то самое черное пальто.       — Здравствуйте?       Парк в нерешительности сделал шаг к столу, за которым сидел его куратор и что-то старательно писал. Как только его ручка остановилась, Джереми Блэр поднял взгляд прозрачных глаз на Вейлона и тот снова почувствовал себя как тогда, в их первое знакомство. Ему ясно показалось, что Блэр уже прочитал все его мысли, всю его натуру, увидел даже тот сон, который Вейлон так старательно пытался забыть. Рот Блэра чуть дернулся, намекая на улыбку, но глаза не переменили своей непроницаемости.       — Ну здравствуй, Парк. — он вдруг откинулся на спинку кресла. — Присаживайся, нужно поговорить.