Грани ответственности

      Время снова побежало вперед, даже, наверное, быстрее, чем можно было ожидать в таком застывшем месте, как «Маунт Мэссив». Наверное потому что события, произошедшие сразу после наступления нового года, всколыхнули относительно размеренный ход вещей.       Полин Глик действительно провела тщательную ревизию технического отдела, немедленно избавившись от ненужных кадров. По слухам, многих перевели на другие объекты, а остальных сократили. О судьбе сокращенных ничего не было известно. Никто и не спрашивал. Не только потому, что было попросту не у кого, а потому, что страшно было узнать правду.       Вейлон думал, что и его сократят. Когда он пришел на собеседование к Полин, та даже не задала ему ни одного профессионального вопроса, зато выговорила ему за каждую ошибку, которую тот когда-либо совершал. И откуда у нее только информация об этом? Неужели ее допускали даже к таким вещам? В итоге, Вейлон вышел из ее кабинета с ощущением бесконечной идиотии всего, за что когда-либо брался. Но, как ни странно, сокращения удалось избежать. Парк спустя два месяца все так же обнаруживал себя, порой, сидящим за компьютером, уже мало отдающим отчет в своих действиях. Но все-таки все еще работающим.       Он все реже думал о Джереми Блэре, после Рождества решив просто играть по его правилам и как можно меньше отсвечивать — жизнь друзей беспокоила его куда больше, чем давно утонувшая в болоте гордость. Сознание, всколыхнувшееся было ненадолго во время его короткого отпуска, снова понемногу начало увязать в трясине, но в этот раз Вейлон решил для себя, что не даст самому себе больше такой поблажки в виде равнодушия: он обязан сохранить адекватность и выйти отсюда сразу же, как истечет срок действия контракта. А для этого он снова и снова с усилием строчил свой импровизированный дневник, цепляясь за мысли о друзьях и планы на ту жизнь, которая начнется вне стен психушки. Даже если из-за его причастности к экспериментам с сознанием не выпустят, он точно найдет способ убраться отсюда. По крайней мере, Парк себе это обещал.       Тем страннее ему показалось то, как изменилось к нему отношение супервайзера. Если раньше Блэр вызывал его к себе чуть ли не через день, заваливая работой и новыми подколками (кстати, далеко не такими очевидно извращенными как в самый первый раз), то сейчас этого не происходило вовсе. За это время Блэр будто потерял к нему всякий интерес. Джереми лишь изредка появлялся в том корпусе, где работал Вейлон, самостоятельно контролируя некоторые процессы и самое интересное — Вейлону даже иногда удавалось услышать от него сдержанное приветствие. Все было бы неплохо, если бы супервайзер не обзавелся новой привычкой подкрадываться. Не в прямом смысле — он просто умудрялся очень тихо подходить, явно с целью поимки работников за каким-нибудь непотребством. Вейлон дергался каждый раз, как обнаруживал тихие шаги в паре метров от своего стола. Обычно Блэр просто здоровался, наблюдал какое-то время за его работой и уходил.       Вейлон не один заметил эти перемены. В перерывах его коллеги шушукались о том, что Джереми потерял хватку и что его очень подкосили последние события в «Маунт Мэссив», связанные с массовыми увольнениями и обвинением Полин в сторону Ричарда Трагера, которого сейчас держали под стражей в тюремных корпусах. Конечно, это были просто слухи, но программист невооруженным взглядом видел как сильно Блэр побледнел и будто постарел, растеряв и без того неяркие краски своего лица. Теперь он будто и вовсе не ложился спать, нередко от него можно было уловить сильный запах алкоголя и сигарет, явно превалирующий над парфюмом.       Но никто и близко не догадывался, что сейчас творится в голове у супервайзера. И виноват в этом был даже не Трагер, а то тяжелое, черное ощущение обреченности, которое Джереми носил в себе уже длительное время. Понемногу, день за днем, его внутреннее надломленное, давно засунутое в глубины сознания, давало о себе знать все сильнее и против него не помогали ни алкоголь, ни наркотики. Больница, ее проблемы, эксперименты и прочее говно все больше отходили на второй план. Может, кто-то сказал бы, что Блэр просто устал, как самый обычный человек, работающий без перерыва и выходных. Может, выгорел. Но таким он уж был, что реальность, которая и до этого не представляла для Джереми ценности, начала смазываться и тонуть в мыслях, строках книг, которые теперь валялись не только у него дома, таблиц, заполненных цифрами и в перепуганных насмерть глазах очередной шлюхи, чье имя он забудет уже на утро, когда попытается собрать воедино разбитый рассудок.       Парк. Мысли об этом сукином сыне посещали Джереми неоднократно, но часто они не задевали тех струн сознания, как это бывало раньше. Парк ускользал, испарялся, словно сигаретный дым сквозь пальцы и Блэр проклинал его за то, что тот все еще здесь. Но ничего не делал. Он послал нахуй планы, нахуй это отвратительное, до боли напоминающее всех остальных терпение, с которым сраный программистишка сносил все его попытки вывести Парка на то самое, яркое, сладкое ощущение неизбежности… Наверное поэтому супервайзер все-таки отпустил его тогда в отпуск. Будто подсознание говорило ему, что нельзя допускать полного опустошения души этого зеленоглазого придурка, будто исчезни в них эта последняя капля жизни — с ней исчезнет и нечто неопровержимо необходимое в жизни Джереми, последняя зацепка, которая осталась от той идеи «фикс».       Ему уже было плевать, что будет с Трагером. Тот попался на горяченьком и Джереми не пошевелил и пальцем, чтобы его спасти. Лишь раз пришел в тюремный блок, чтобы убедиться в том, что вчерашнее разбирательство было не плодом его обкуренного сознания: на Ричарда было страшно смотреть. Его было уже не узнать — он и сам был одной ногой в безумии. И он не просил, не умолял и не требовал — лишь улыбался все той же идиотской улыбкой, даже сейчас отказываясь признавать свое поражение.       Джереми просто ушел, не сказав ни слова. Неделю его не было видно — в то время Блэр полностью отрешился от реальности, послав ее нахуй, утопая в снегах дорог и совсем не романтично перекладывая абсолютное выгорание и пустоту на суд случая, смазанных огней города и силуэты, мелькающие на дне бокалов.       Не было в этом романтики. Только лишь ничто и усталость.       И как раз кульминацией этого стало событие, которое развернуло всю эту историю на сто восемьдесят градусов и толкнуло в бездну невозврата.       Произошло это вечером в один из первых весенних дней, когда Джереми, недавно вернувшийся к работе, спустился в лабораторию, дабы проверить готовность очередного проектного этапа, затянувшегося по понятным причинам. В его планах было навестить главную панель запуска и «кабинет» Парка, который тоже должен был уже заполнить необходимые отчетные документы.       Джереми стоял, сунув руки в карманы брюк. Он уже не в первый раз посещал главный центр управления, но всякий раз это место вызывало в нем смешанные чувства. Особенно сейчас, когда в одном из шаров находился его некогда друг. Парочка сотрудников что-то тщательно записывала в бланки, а Блэр встал напротив большого стекла и вдруг улыбнулся процветанию проекта, слушая звонкие перепады датчиков. Часть его прошлого умирала тут. И поделом ему.       — Мистер Блэр. — позвал его старший сотрудник. — У нас здесь на сегодня почти уже все…       Джереми перехватил ручку, которой тот писал и черкнул свою подпись в углу листа. Поднял полный холода уставший взгляд и широко ухмыльнулся.       — Меня, мать вашу, ни капли не интересует что у вас все, а что у вас нет. Вы сделали свою работу — поздравляю вас, теперь есть возможность отправиться домой, к своей прекрасной дочке. Порадуйте её, что папочка вернулся с работы.       Джереми снова отвернулся к плотному стеклу и нагнулся над сотрудником, прямо к его лицу. Он заговорил тише, а голос стал невероятно холодным, без ноты сожаления.       — Мое дело здесь — моя прибыль. Я срать хотел на то, как ты выполнил свою блядскую работу. Ты работаешь на меня, не бери в свою умную голову развитие этого жалкого карманного проекта, ты работаешь не на корпорацию, а на меня. — он отстранился и изменился в лице, натягивая на губы фальшивую доброжелательную улыбку. Похлопал мужчину по плечу.       — Поэтому мог просто спросить, можно ли тебе уйти.       Эта была лишь попытка вернуть себя в реальность. Прошлое умирает в страшных муках, настоящее — до того паршивое, отражающееся в этом уродливом лице подчиненного. Сотрудник встал как вкопанный, казалось, по его телу пробежал холод. Оцепеневший от давления начальника, он попросил уйти, получил сухое одобрение и удалился. Джереми тоже не стал больше задерживаться.       Через минуту он уже был в каморке, громко называемой «кабинетом». Здесь было как всегда темно, лишь мелкие огоньки датчиков перемигивались, да подсветка рабочего ноутбука очерчивала силуэт, согнувшийся над столом. Давненько же он тут не бывал… Джереми подошёл со спины, положил руки на трудящиеся за компьютером плечи и наклонился над программистом.       — Мистер Парк, вы справляетесь? — Джереми не скрывал некой наигранности в голосе. Сегодня он не играет. Сегодня все будет по-другому. Так, по крайней мере говорила ему разбушевавшаяся под веществами кровь.       Вейлон трудился не покладая рук. Сегодня он был на удивление продуктивен и сосредоточен, необходимые программные коды, документы и вычисления давались ему проще. Однако, к вечеру программист заметно устал. Шутка ли, весь день провести в цифрах и бумагах, глаза заболят — удивительно, как его зрение до сих пор оставалось острым. Даже сейчас он был всё ещё погружён в работу, оттого резко дернулся, ощутив это прикосновение.       — Хххах…! — Парк обернулся, но тут же выдохнул, пусть и без явного облегчения. — А, это вы… Да, я всё сделал.       Он протянул начальнику готовые бумаги.       — Программы тоже работают… — он уловил в голосе Джереми странные интонации, но в голове было ещё слишком много цифр, чтобы рефлексировать по этому поводу.       Джереми слегка удивлённо вскинул брови, поражаясь реакции Парка.       — Я смотрю ты совсем себе мозг закодировал! Да ты не пугайся, а то придётся заново запускать твое сердце… — Джереми стал будто серьёзнее в лице, когда в его руку легли бумаги. Он забегал по ним глазами и начал медленно пролистывать. На самом деле — хуй он клал на эти буквы.       — Достаточно с тебя на сегодня, 8208.       Джереми взял ручку из кармана Парка, который был на его груди, на рубашке и, откусив колпачок, оставил его в зубах, а бумаги утвердил подписью.       — Вот тебе мой долгожданный автограф. — Он закрыл ручку и достаточно звонко отбросил на стол.       В его движениях угадывалась какая-то странная развязность и Вейлону вдруг вспомнилось, как он вел себя когда-то тогда… Далеко в прошлом. После долгого отсутствия Блэра было странно видеть его здесь собственной персоной, да еще и в явно выраженном состоянии «на отлете». Блэр выпрямился и улыбнулся словно хитрый кот, снова привычно сунул руки в карманы темных брюк. Пауза. Джереми стоит и смотрит прямо на Вейлона, размышляя о его растерянности. И к своему удовольствию улавливая те непокорные нотки в глазах, которых так искал раньше. Все-таки отличной было идеей припугнуть его этой шлюхой Хардин.       — Благодарю.       Вейлон щелкнул кнопкой настольной лампы, чтобы, когда в следующую секунду он выключит компьютер, они не оказались в полной темноте. Комната озарилась слабым, но приятным светом, снаружи стало совсем темно. Начиналась гроза. Для марта в горах это было редкостью, но сегодня явно было исключением.       — Вы правы, что-то я засиделся… — Вейлон встал и потянулся во весь рост, ощущая приятное растяжение мышц, взъерошил волосы. — В любом случае, можно уже завтра браться за следующий этап — чем скорее, тем лучше.       Парк вдруг отвлёкся от своих измышлений и обнаружил, что босс наблюдает за ним, причём довольно пристально. Вейлон взглянул в ответ, немного смутившись, и подумал, что так просто и незаметно уйти в свою комнату не получится. Сверкнула молния, кажется в коридоре от напряжения мелькнул яркий свет. Здесь, на данном объекте в горной местности это уже казалось привычным. Здесь, на самом нижнем этаже не слышно, как сильно дождь и гром таранят окна, но выше лаборатории на стеклах сейчас отчетливо слышно каждую каплю.       — Куда ты собрался, а, Парк?       Джереми перекрыл парню выход, единственный сейчас источник яркого света. Сегодня, в этот удивительный день прощания, Блэру нужна была компания в лице уставшего программиста. Он понял это так просто, как если бы это была непреложная истина. Аксиома. Никакого плана. Просто желание, которому не хотелось противоречить. Слишком уж много времени оно зрело в глубине души.       — Может, кофе? — вдруг предложил он, оперевшись рукой о спинку стула программиста. — И предлагаю переместиться куда-нибудь отсюда, все-таки ночью здесь неуютно.       — Э… Хорошо? — Вейлон ожидал подвоха. Но его не последовало.       Блэр просто приказал идти следом и вот он уже прикладывает свой пропуск к панели на двери своего кабинета.       И вид, который являло его убежище, произвел впечатление на Вейлона. Он замер на пороге, все еще находясь в подозрениях, но зрелище полутемной комнаты, освещаемой только торшером и редкими молниями, заставило его проглотить язык — их ждало вовсе не кофе. Множество книг было разбросано повсюду, около дивана наблюдалось несколько бутылок, еще несколько — на столе. Тут же обнаруживались и пустые упаковки из-под таблеток, названия которых не поддавались расшифровке. И запах в комнате стоял какой-то дымно-тяжелый, как если бы тут много курили и давно не проветривали.       Блэр сам себе ухмыльнулся, видя эту реакцию. Их ждало вовсе не кофе. Он наблюдал за тем, как медленно заходит в кабинет пораженный и растерянный Вейлон, не смеющий отказать начальнику, а затем зашел и сам, плотно прикрывая дверь.       — О, а это… Впечатляет.       Вейлон не успел сообразить, как эти слова сами у него вырвались. Потому что в этот момент снаружи блеснула молния, во всю высоту большого окна, на фоне антрацитового неба, бокалы мартини отразили этот свет, а в комнату будто ворвался прохладный запах грозы и дождя.       Вейлон обернулся к хозяину, который уже подошел к столу. Он увидел отблеск молнии в глазах Джереми — и это удивительным образом дополнило его грозный, но пронзительный взгляд. Раздались звуки грома. Торшер легко мигнул, намекая, что с электричеством здесь лучше не шутить.       Джереми ощутил этот изучающий взгляд. Подошёл ближе и наклонился над лицом Вейлона, выискивая в нем то, чего так давно желал.       — Ошарашенные у тебя глаза, Парк. Ты будто что-то страшное увидел. — Джереми ухмыльнулся и подхватил со стола два уже наполненных бокала. Один передал мужчине.       — Глотни. — сказал он тихо. — Сегодня есть повод.       Джереми медленно отошёл к большому окну и встал напротив него, наблюдая за тем, как грозно и чарующе ведёт себя сегодня ночью погода. Он покрутил содержимое в бокале и теплыми, грубыми губами припал к нему, обжигая их сладким алкоголем. Затем, сделав глоток, провел по ним языком. Сейчас он наслаждался каждым таким глотком с привкусом этого зеленого, стеклянного взгляда из-за стекол очков. Почувствовал, как алкоголь обжег гортань и разлился по крови горячей волной удовольствия.       Вейлон молча взял бокал и подошёл ближе, встав за столом, на секунду поймав блик молнии сквозь напиток. Он вдруг пообещал себе запомнить этот момент и окончательно перестал спрашивать себя, что здесь происходит, потому что это было бесполезно. А затем аккуратно отпил, желая, наконец, сбросить с плеч усталость и размышления. Он тут же ощутил волну тепла, распространившуюся вниз по телу, сосредоточился на вкусе, который сам был таким же ярким, как эти молнии. Какую бы цель Джереми не преследовал, но сейчас это был не тот Блэр, которого он знал до этого. Перед Вейлоном будто открывалась его новая грань, и этот по своему торжественный момент оседал в сознании каплями дождя и мартини.       С усталых плеч будто сняли какой-то груз и Вейлон вздохнул, чуть прислонившись к столу и спокойно наблюдая за полутёмной фигурой на фоне непогоды.       — Этот вкус… Он невероятный. Запах грозы его дополняет… — пробормотал он, не совсем уверенный, что Джереми его слышит.       В окно ударили косые струи ливня, изображение неба смазалось. По столу, ковру, по самому Вейлону и его боссу поползли загадочные блики. Джереми все слышал, кажется каждый шорох вокруг него, будто кончиками пальцев ощущая каждый звук. Через несколько секунд его потребности возросли, когда бокал спустя пару глотков опустел, его стоило наполнить заново. Он развернулся к столу и плеснул неаккуратно, чуть проливая терпкий напиток на важные бумаги.       Плевать.       Он чуть присел на широкий подоконник и прикусил плотное стекло бокала.       — Если хочешь, подлей себе сам, из меня хуевый джентльмен. — прошептал он. Момент приятно тянулся.       — Мгм…       Вейлон медленно допивал первый бокал. И к последнему глотку из его головы окончательно выдуло все мысли о работе. Алкоголь всегда очень быстро на него действовал.       — С этим аккуратнее… — он отодвинул все бумаги подальше, сработал рефлекс человека, который раньше не раз проливал кофе на документы. А затем и правда налил себе ещё, и, почувствовав, как легко подрагивают колени, беззастенчиво уместился на самом краешке стола, всё ещё упираясь ногами в пол, вполоборота, чтобы видеть мистера Блэра. Этот мартини был подозрительно крепким. Но об этом было поздно рассуждать.       Джереми развязно скользил глазами по и так до боли знакомой фигуре, которая когда-то умещалась между его коленей и коробкой передач.       — Не слишком ли по-хозяйски для моего кабинета, мистер П… — он не успел договорить. Сверкнула молния и тут же грянул гром такой силы, что задребезжали стекла. Свет мгновенно погас и стало очевидно, что в здании больше нет света. Блэр раздражённо вздохнул, когда последний источник тёплого света — торшер, медленно погас, оставив в темноте от быстрой смены освещения оптическую иллюзию в виде небольшого светящегося шара. Босс потер глаза большим и указательным пальцами.       — Замечательно…       — Черт! — Вейлон дёрнулся, когда всё это произошло, вскочил на ноги, будто готовясь убегать. Но — кроме пропавшего света, ничего особенного не произошло. — Надо… Хм… — сознание было притуплено, поэтому он не сразу сообразил, что собирается сказать. — Надо сообщить электрикам. Они… — он задумался, немного нервно оглядываясь на тёмные углы. Темноты Парк не боялся, но особенного комфорта в ней никогда не испытывал. «Маунт Мэссив» навязала ему свое понимание страха. — … Они будут только утром. — подытожил он, разочарованно. Теперь только частые молнии подсвечивали их двоих в темном кабинете. Каким-то чудом Вейлон не разбил бокал, аккуратно поставил его на стол. Там оставалось ещё на один глоток.       — Не думаю, что тут помогут электрики.       Джереми покачал головой, усмехаясь сам себе и сжал бокал в руке, смотря прямо в спину программисту, будто проедая взглядом.       — Допивай. — приказал Джереми. — Хотя, может, тебе уже хватит. — без раздумий прошептал он в темноте, наблюдая за резкими движениями Парка.       Вейлон послушался. Он одним махом допил свой бокал, а затем оглянулся на мистера Блэра, будто бы ощутив его взгляд. Он понимал всё что происходит, но мысли как-то неловко складывались в его голове, путались и ускользали, поэтому он предпочёл промолчать. Глаза постепенно привыкали к темноте, и теперь кабинет не казался просто чёрным пятном. Предметы интерьера теперь подсвечивались синим, а фигура его начальника обрела человеческие черты. И только глаза его всё так же ярко мелькали в темноте. Кабинет теперь был будто в синем бархате, и тело Парка снова расслабилось, отпуская испуг.       Блэр громко сделал крупный глоток. Он наблюдал за тем, как освещается его стол с множеством бумаг, сверкает полупустая бутылка, но там, на дне, еще плескалось содержимое. Бокал Парка был пуст, 8208 очевидно пьян.       — Не думал, что темнота так влияет на звук. Когда исчез весь свет стало в разы тише. — раздался его низкий, но в то же время будто бы шелковистый тембр с уже привычной хрипотцой.       — Темнота скрадывает лишнее… — произнёс Парк тихо. — Она будто на всё накидывает тяжёлую бархатную ткань и даже мысли в ней становятся тяжелее… — Вейлон закрыл глаза, не особенно отдавая себе отчёта о том, что говорит. Кажется, что он где-то читал об этом. Или нет…       От голоса Джереми по коже пробежали мурашки. Кажется, до этого Парк никогда не слышал его таким, и это тоже заинтриговало — хотелось вслушиваться в этот голос, улавливать интонации. Это звучало… Красиво. И пьяное сознание бездумно следовало за ним. Парк не знал, пьян ли он, а просто находился в своих мыслях и ощущениях, слившись с ними. И ему было действительно хорошо. Никаких мыслей, что могли бы расстроить. Воспоминания о Джереми пробивались сквозь толщу болотной воды, но не оставляли грязных следов.       — Темнота всегда была свидетельницей того, чего никому и никогда не стоит видеть. Я прав, мистер Парк? — раздалось откуда-то из-за спины.       Блэр был совсем рядом. И ему нравилось это, ему нравилось быть словно отголоском сознания, нравилось быть решающим звеном, управлять, дурманить, расслаблять… Он застыл буквально в пятнадцати сантиметрах позади, но в контрасте с темнотой казалось, что его голос как будто обитает в голове и звучит откуда-то изнутри. Ударяет каждый раз как яркая вспышка, подобно молнии за окном. Бокал его давно опустел, опьяненная голова кажется тяжелой. Такой же, как и работа. Все теперь — нездоровый, нет, больной бред, кабинет будто давит со всех сторон. Давит на виски, заставляет ослабить воротник. Захотелось вмазаться, просто вынюхать запрещённого. Забыться. Все это - сплошное сумасшествие, вся его работа и все его привычки.       — Верно…       Вейлон прошептал это, зная, что его услышат. Он мог даже различить слегка хриплое дыхание за своей спиной, закрыл глаза, полностью отдаваясь слуху и звукам. Всё материальное вокруг уже мало что означало. Алкоголь подействовал и Вейлон отрешился от вещей — он будто оказался в вакууме, в котором существует только его вязкое сознание и этот голос, который притягивал к себе внимание, в котором Парк тонул, подогреваемый воспоминаниями и забытыми чувствами.       — Всё тайное уйдёт с темнотой… — всё так же бездумно проговорил Вейлон, слегка оборачиваясь. Теперь он ощущал и запах — алкогольный, вперемешку, с, должно быть, дорогим парфюмом, и, почему-то, грозы. Хотя если бы он ещё соображал, то понял бы, что она уже кончилась. Было просто темно и ливень продолжал выстукивать свой марш. Но опять же — всё это лишь какие-то искры, не задержавшиеся в голове надолго. Джереми все еще на том же расстоянии — достаточно далеко, но в то же время настолько близко.       Все происходящее можно назвать лишь химией. Химия. В его жизни присутствует как будто бы только это слово. Блэр будто зависим от чувств других людей, он хочет брать их в свои руки, сжимать и выжимать сок. Хочет насыщаться химией, оставляя свой рассудок где-то отдельно от тела, думать исключительно искусственно, изощренно, вульгарно, грязно. Иногда собственные мысли не раз доводили до тошноты. От них глаза накрывало странной, кровавой пеленой.       Иногда под действием веществ в голове всплывали эротические картины с сюжетами, более походящими на грязные убийства. Блэр никак не мог совладать с этим. Его до посинения, до безумия будоражил страх людей. Он питался этим страхом, его возбуждали эти взгляды опасения, его боялись. Боялись, как холодного оружия. Он бредил под алкоголем мыслями о том, чтобы взять и в своих руках понести эту желанную сладость, придушить, убить, потом целовать. Он нежный, но нежный в своем химическом мирке психопат. Жаждущий повиновения, жаждущий страха от всего и от всех. Никому он не смог бы доверить своих демонов, познакомить лично.       Но все же, есть исключения. И все это — его грани — грани его ответственности.       В темноте блеснула льдистая вспышка. Джереми дожидается момента, когда Парк прикроет от опьянения глаза. В кабинете раздается металлический щелчок в кармане пиджака, звук заставляет вздрогнуть.       Минуты молчания затянулись в вечность. Вейлон забыл абсолютно всё, просто отпустил, пока в его голове настолько приятная и густая нирвана. Но, что-то нарушило этот покой. Посторонний звук, который если и не вернул его сознание обратно, то по крайней мере заставил сосредоточиться на нём. Когда-то он уже его слышал. И тяжёлый от бархатного вакуума мозг подсказал возможные варианты, но они были ложными, как строки программного кода с ошибками.       — Мистер Блэр…       Этот голос Вейлон услышал будто со стороны. Должно быть, это был он сам. Парк был почти в этом уверен.       — Что это…       Он не стал открывать глаз. Веки были свинцовыми, а пустота внутреннего взора такой приятной, что покидать её не хотелось на физическом уровне. Когда внутренний процессор сломан — не стоит доверять результатам его вычислений. И почему он вообще начал мыслить терминами…       Джереми следует поставленной задаче, хочет достичь своей мысли, добиться желаемого страха, который питал его грязную, обугленную душу. Он достает чёрный револьвер, крепко сжимает в руке холодный металл. От оружия будто веет самой смертью, такое ощущение будто бы она стоит и наблюдает за ними. Ждет подкрадывающегося финала. Ведь курок снят, преграды стерты, парад сумасшествия имени Джереми Блэра можно полностью считать открытым.       С металлическим треском леденящее дуло упирается прямо в горячий, то и дело сглатывающий от страха кадык, ползет вверх к складке между им и подбородком. С напором утыкается. Блэр еле стоит на месте, замерев в ожидании начала театральной пьесы. Его глаза засверкали ярче, стали выразительно угрожающими, а губы расслабленными. Мокрый горячий и пьяный язык то и дело зализывает кровоточащие от напряжения трещины на этих губах, чуть касается щетины. Джереми уже не вернуть назад, он почувствовал азарт.       — Это твоя встреча лицом к лицу с богом. — завораживающе шепчет он прямо на ухо, сжимая пистолет все крепче. Обжигает дыханием.       И к Вейлону Парку приходит осознание.       «Я скоро умру.»       Холод металла вызвал сотни мурашек, и как бы Вейлон не был пьян, он безошибочно определил, что это сейчас упирается ему пониже подбородка. И тут же страх вязкой змеёй прополз по венам, сердце забилось быстрее, но затуманенное сознание всё ещё не успевало за рефлексами, поэтому Парк отрешенно подумал, что это сон. В первые две секунды. А затем различил хриплое, какое-то нечеловечески-возбужденное дыхание прямо в ухо. И слова, которые дошли до повреждённого сознания и заставили выдохнуть.       Нужно было бы бежать и прятаться, спасаться, делать хоть что-нибудь, кроме отрешенной рефлексии, но Вейлон чувствовал себя зайцем, пойманным в ловушку — тело не слушается, А сознание будто угодило в свет фар — не свернуть с дороги.       — Мххх… — только и смог выдавить Парк, не шевелясь. Страх и он существовали автономно, и вместе их связывало только осознание, что жить осталось не больше нескольких минут.       Джереми прикрыл глаза на секунду, чувствуя окутавший кабинет запах отчаяния перед неминуемой гибелью. Он точно слышит, как сердце программистишки бьется в унисон с дождем, пульсирует, и пульс бьет в ледяной курок — Блэр чувствует это своей рукой. Импульсы эти настолько сильные, что попросту срывают извращенцу, желающему нажиться на людском отчаянии, крышу. Не об этом ли он бредил в свои самые тяжелые приходы? Не поэтому ли избивал всех этих шалав, посмевших посягнуть на остатки его души?       Блэр чувствовал терпкий запах алкоголя, дыхание Парка стало вовсе сбитым, хриплым, возможно, это последнее, что Блэру сейчас остается слушать перед возможной смертью мужчины. Внутри все бьёт током. Ох эти стеклянные, будто налитые слезами испуганные до смерти глаза — они манили, заставляя стиснуть зубы до скрипа и болезненного желания выплеснуть всю свою животную натуру. Но Блэр тянул, держал себя в руках. Бездумно бросаться на мясо никогда не было в его компетенции. Он будто в легком треморе, что расходился по телу, острым носом чертит по взмокшей и горячей от волнения шее, собирает запах отчаяния в своем носу и снова глубоко вздыхает.       Может, так и должно было случиться. Может, вся его, Вейлона, никчёмная жизнь и вела к этому моменту, кто знает. Говорят, что в таких случаях все проносится перед глазами, но ничего Вейлон не видел. Он был ещё пьян, но страх и отчаяние заставили сознание работать, осознавать всё чётче, и от того сердце сбивалось на быстрый галоп, будто желая настучаться за всё то будущее, которого у него не будет. Как же глупо. Сейчас у него отнимут и жизнь, и это неизбежно. И всё это неосознанно мелькало в тяжёлой голове, слезы щекотали лицо, тело, и без того недвижимое, онемело, и будто бы уже умерло, хотя живое сознание кричало ему спасаться.       Отвратительно. Сыро. Пахнет грозой. Тьма. Хриплое дыхание и прикосновения, от которых, как от раскалённого железа вопит от боли каждая клеточка тела. И казалось, будто пытка длится невероятно долго. Часы, А может, и всю эту проклятую ночь.       Джереми чувствует, питается этим страхом, Он прекрасно осознает Парка — его отвращение к самому себе, к происходящему, к тому что он и так каждый день переживает, даже без повисшей сейчас над ним угрозы. Ему даже вряд ли есть что вспоминать перед смертью.       Убивать его, равносильно утопить новорожденного котенка. Он ничего не видит кроме экрана монитора, от которого болят глаза, казалось бы, что только он и есть его жизнь, а все что остальное фигурирующее в ней — всего лишь обстоятельства. Он и так был лишний в этом мире сам для себя, по своим ощущениям абсолютно далёкий от всей реальности, она просто не воспринимала и не хотела его воспринимать. Это навлекало на большее желание лишить мужчину его бренной жизни. Джереми никогда так не наслаждался и не испытывал такого приятного ему подчинения, ох эти сладкие горькие, обреченные слезы…       Супервайзер, будто издеваясь всем своим существом над дрожащим от страха и принимающим свою смерть программистом, отводит курок от его кадыка, который теперь от облегчения во всем теле с бешеным дыханием глотает воздух, и дулом вытирает с его щеки ползущие слезы, плавно, одну за другой. Смотрит в эти удивительные в своей чистоте глаза, дулом скользит по подбородку и приподнимает за него вверх, пистолетом, заставив смотреть прямо в свои.       — Испугался?       Опять надругательски тошно и тихо шепчет мужчина, прямо в дрожащие губы, близко настолько, что стоило бы уже кричать о помощи, брыкаться, драться и бить по плечам. Он слишком, слишком близко. Его дыхание настолько раскалено, что кажется будто бы сейчас атмосфера порвется в клочья.       И все этот терпкий запах.       Вейлон прикусил губу — он ответил на взгляд, будто враз отрезвленный. Такая резкая смена положения его убийцы пробудила внутри что-то большее, чем вязкое отчаяние. Тело будто сняли с паузы — сейчас перед ним был сумасшедший в самом истинном своём проявлении, и в его глазах, всё так же поблескивающих во тьме, плескалось не просто безумие — полнейшее смешение удовольствия, которое может почувствовать только убийца, наслаждение, и даже, как ни странно, любопытство.       — Скажи мне только одно… — пробормотал Парк, тяжело сглатывая и внезапно переходя на «ты». — Зачем тебе это? Каким чудом ты до сих пор существуешь?       Слезы неприятно застыли на лице, дыхание окончательно сбилось, от перенапряжения кружилась голова. Но он продолжал смотреть в глаза мистеру Блэру, загипнотизированный этим маниакальным блеском, будто поглощенный. Джереми смотрит вглубь его нутра, пытается что-то отыскать там, будто бы возвратить ушедшую в отчаяние частичку чего-то особенного.       — Я существую ради того, чтобы вывернуть твою душу.       Дуло скользит по скуле, от скулы до подбородка, очерчивает линию.       — Добиться того, чтобы она отделилась от тела.       Дуло продолжает скользить с горячим дыханием Блэра прямо по шее.       — И вновь обрела сосуд в тебе.       Шепчет он в горячую кожу, резко отстраняется.       Опускает дуло пистолета и мягко, невесомо горячо касается грубыми нервными губами влажного от страха лба Вейлона. Прикрывает глаза.       — Безумие… Всё это — сплошное безумие…       Вейлон не решается совершать резкие движения, потому что это может спровоцировать его все-таки исполнить свою затею. Как только пистолет опускается, он чуть выпрямляется в своём положении, жмурясь от касания губ. Нужно бежать. И чем скорее — тем лучше. Но не сейчас. Это ещё опасно.       — Ты добился, чего хотел. — говорит он как можно более спокойным голосом, хотя он всё ещё предательски хриплый и дрожит. — Ты вытащил её из меня, заставив тогда тебе поверить, а затем…       Он оборвал фразу. Всё и так было очевидно. Вдруг, его затошнило, нутро будто перевернулось с ног на голову, противное чувство подступило к самому горлу, а и без того бледное лицо стало пепельным.       — А затем… Что же потом…       Джереми не сдерживает в себе интерес, он все знает, но хочет услышать лично. То и дело перекладывает в руке револьвер. Создавая между ними особенную напряженную паузу.       — Скажи.       Шепчет он и сдерживает еле-еле противную улыбку.       — Скажи, что вертится у тебя на языке.       Он касается вздрагивающего плеча и томно смотрит в глаза напротив.       — Стал собой настоящим. — с отвращением произносит Парк, не отводя взгляда, борясь с тошнотой. Хотя и не жалко запачкать ковёр в этом кабинете. Он слышит тихий звон трения металла револьвера о кожу, и этот звук заставляет его правый глаз подергиваться. Угроза не пропала, а только отложилась на неопределенный срок. Он ещё чуть выпрямился — теперь он почти стоял рядом со столом, на котором всё это время полусидел.       Джереми ответ ударил словно током, словно молния вдруг прошибла его насквозь, руки отказали слушаться, рассудок перетек куда-то в отголоски сознания. Он сделал тотальное. Ошибочное. Он показал всех своих внутренних демонов, которых долгое время тщательно пытался скрыть. Вот оно его настоящее лицо. Которое было невозможно длительное время прятать. Грани, грани, грани… Он ненормальный без наличия отклонений. Он как отдельный вид сумасшедшего. Да. Всегда нужно прятать эти грани, ведь с твоим настоящим лицом никто и никогда не хочет видеться.       Даже ты сам.       Джереми тяжело, очень тяжело дышит, осознавая свою уродливую, извращенную абсолютно грязную сущность и в порыве гнева то ли на себя, то ли на дурманящее ощущение сдавленности всех органов внутри, что есть сил смахивает со стола хрустальный бокал, тот разлетается на десяток осколков в метре от стола. Он превратился в по-настоящему опасного психопата, который готов был вот-вот нанести удар то ли по себе, то ли по желанной жертве.       Вейлон вскочил на ноги, окончательно пробужденный этим звоном. Сделал шаг в сторону двери, и пока Блэр в кураже собственной ярости забыл про него, ищет пути к отступлению. В переполненном адреналином сознании мелькают воспоминания о лете. Как талантливо и цинично. А до рассвета ещё далеко. Очень далеко. А даже если он и настанет — это не сказка, в которой чудовище снова станет человеком. Нет, оно лишь затаиться до поры, чтобы вскоре поймать себе новую жертву.       Парк поймал взглядом оружие, которое супервайзер, забывшись, держал в руке. Мелькнула идея попытаться его выбить, но это очень и очень опасно… Да и вообще, что сейчас с ним происходит? Казалось, что именно так должны выглядеть муки совести, если конечно, она у этого человека имеется. Сейчас был подходящий момент для того, чтобы попытаться убраться отсюда, но стоило ему сделать несколько шагов, как позади послышался глухой, истерический смех, и вот Джереми Блэр снова направляет на него оружие, уже с улыбкой, которую раньше Вейлон никогда не замечал на этом лице.       — Умный мальчик, дерзкий, драный котенок… Уже собрался уходить?       Джереми картинно приглаживает свободной рукой волосы. Его лицо перекошено безумной ухмылкой, пьяной, азартной и страшной. В занимающемся рассвете, который только на полтона подсветил комнату из-за свинцовых туч, это выглядит еще страшнее.       — Ты кое-что упустил в своих рассуждениях.       Он делает шаг вперед и дуло упирается прямо Парку в лоб, до красноты втираясь в кожу.       — Ты принадлежишь мне. Мне, такому уроду, да, Парк, представляешь? — Джереми издевательски оскаливается, чуть склоняет голову. — Ты не только на меня работаешь, ты еще и привязан ко мне, как будто я хоть раз давал тебе повод. Нет, ты сам все придумал, сам пришел и продолжаешь приходить, стоит только поманить тебя. А я, — тут дуло толкнуло Парка, что его голова чуть отклонилась. — беру все, что могу. Это ли не закон получения прибыли?       Его речь звучит смазано, развязно и глухо, но общий смысл слов ясен.       Вейлону кажется, что сейчас он точно потеряет сознание. Блэр теперь не отдает отчета своим действиям, еще чуть-чуть — и он не жилец.       Палец сдавливает курок. Раздается щелчок, и Вейлон как будто со стороны видит, как его голова разлетается на тысячи ошметков…       — О, да у нас тут русская рулетка! — Блэр разводит руками, как будто извиняясь. — Что же, ты проиграл, Парк.       Вейлон медленно оседает на колени. Он жив. Пистолет либо сбоил, либо был не заряжен. Либо и правда патронов в нем не хватало. Но парень уже ничего вокруг себя не видел. Слезы хлынули из глаз, а Блэр вдруг приставил пистолет к своему виску.       — Похоже, сейчас мой ход?       Секунды превратились в вечность. Неужели он и правда не понимал, что творит?       Палец опустился. Раздался щелчок.