Грани ответственности

            Джереми перекинул обмякшие руки на свои плечи, плотно прижал к себе тело Вейлона и перенес его в душевую кабину. Прислонил к стене, дабы сохранить для этого «манекена» равновесие.       Струйки тёплой, согревающей воды полились сверху на два тела. Джереми наблюдал за тем, как испарина накрывает стекла душевой, заслоняя ванную комнату теплым паром.       Сначала это были просто отдельные блики, которые постепенно переросли в стойкое ощущение — ему тепло. Тело прошибла сильная дрожь от перепада температур, Парк задышал глубоко и часто, стуча зубами, а колени задрожали так, что если бы не…       Господи.       Парень приоткрыл заплывшие солёной водой глаза и увидел мистера Блэра, который стоял вплотную к нему, прижимая к стене, а сверху на них бесконечно лилась тёплая вода. Парк чуть не задохнулся снова, хлебнул воды и… Обмяк, прислонившись острыми лопатками к уже тёплой стенке кабинки. Он воспринял это как очередной кошмар, но почему тогда так остро ныли все раны, на которые попадала вода? Голова неистово кружилась, перед глазами заплясали какие-то тёмные пятна, смешиваясь с красноватыми отблесками, а сверху всё лилось и лилось спасительное тепло.       Но оно исходило не только от воды. Мистер Блэр был сейчас настолько близко к нему, что Парк готов был поклясться, что ощущает исходящий от него жар. Такой густой и терпкий, что невозможно не ощущать. В следующие мгновения он обнаружил, что его тонкие и бледные с множеством синеватых пятен руки покоятся на плечах у его начальника, всё такие же дрожащие. Кажется, это всё-таки была реальность. Вейлон всхлипнул, смаргивая льющиеся сверху потоки, а затем провёл слабой ладонью по лицу, стирая остатки крови и грязи, будто снимая паутину.       — Я.… — начал было он, всё ещё не зная, что собирается сказать и как перекричать шум душа, но всё равно произнёс, проверяя на верность свой давно севший голос. — Я думал, что погибну там…       Он и сам удивился «детскости» своего высказывания. Но ведь так оно и было — в секунды ясности он осознавал скорую погибель, которая настигнет его вместе с водой.       И тут обнаружилась ещё одна проблема. Мистер Блэр теперь видит его целиком, теперь Вейлон держится за него, как утопающий за соломинку, абсолютно нагой, со всеми изъянами и секретами, беззащитный и слабый, которому даже руками шевелить тяжело.       Но ведь и мистер Блэр не одет. Вейлон осознал это ещё через несколько мгновений, и это ещё сильнее заставило его сомневаться в реальности мира, в котором он оказался. Он виделся ему сквозь пар, немного нечёткий, словно кошмар, очень близкий, как зверь, притаившийся на время в тумане.       Джереми увидел, как разлипаются уставшие, дрожащие веки, и это жгучее удивление в глазах, которые готовы были закрыться от изнеможения, борьба с которым с каждой секундой становилась все более напряженной. Он услышал уставший, севший голос, который кое-как подавал хоть какие-то признаки жизни. Он был еле различим в шуме воды, но все же доступен для восприятия.       — Ты сам побежал в руки своей погибели…       Теплое дыхание обжигает сильнее душа. Блэр все еще ледяной, он сдержанный, крепкий как выпитый им, настоявшийся годами вермут.       — Очнулась, пташка? — язвительно шепчет он прямо на ухо и эта острота, кажется, заставляет вздрогнуть в страхе с новой силой, которая непонятно откуда взялась сейчас в обмякшем ничтожном теле.       Джереми большим пальцем грубо чертит по подбородку, вытирая с него остатки грязных вод, вперемешку с кровью. Как будто бы отец, ненавидящий всем сердцем свое чадо, пытается проявить заботу, стирая с лица остатки крема от торта. Пренебрежительно и резко.       — Ты упал мордой вниз и кровоточил, мне ничего не оставалось делать, как не дать тебе сдохнуть… — все тем же еле различимым в звуках вод шёпотом произносит Блэр, все еще удивлённый тем, что Парк выносливее, чем кажется.       По лицу бывшего программиста можно было понять одно — он не верит своим же глазам, и наверняка не уверен, что спасён от чего-то ужасного своим же ночным кошмаром и тем, от кого бежал. Джереми лишь сильнее сводит чужие руки в замок на своей шее, дабы тело не оказалось вновь на холодном полу.       Не дай бог когда-нибудь этот день останется в памяти. Не дай бог та бутылка сегодня кончится.       — Но… Зачем вам это?       Вейлон уже почти шепчет, наблюдая за его движениями. Он готов поспорить на все деньги этого мира, что всё это не может быть обычным следствием его падения. Но зачем, зачем он его спасает? Парк старается найти ответ в серых глазах напротив, но пар разделяет их, а от низкого шёпота под ухом стало ещё жарче, как если бы на него дохнуло огнём.       — Я не помню, что случилось. — честно признался он, внезапно осознавая, что действительно забыл такой важный момент — каким образом он оказался на дорожке? Вейлон помнил кухню, помнил пятно, а затем — ничего. Только странные, будто «подмененные» образы — как они жмутся к столу, опаляя друг друга касаниями… Но нет, это просто невозможно.       Парк охнул, дёрнул головой. Никто не способен объяснить себе источник собственных воспоминаний, но у Вейлона всё стало куда страшнее. Вот только Парк этого пока что не осознавал. Он вдруг качнулся вперёд и ткнулся лбом в плечо мистера Блэра, на секунду теряя равновесие, но затем поспешил отпрянуть, понимая, что он пересекает границы дозволенного.       — Я забыл… — бормочет он и вздыхает, чуть морщась от болей в ссадинах. Благо, кровь из носа больше не идёт, вода у их ног чистая, уже без кровавых разводов. Ему снова захотелось посмотреть мистеру Блэра в глаза. Захотелось в миг прижаться к нему, чтобы их тела не пропускали между собой частые струи душа… Сгореть дотла в этом пламени, до самого пепла.       Нет, держаться. Сейчас не до видений. Вейлон глубоко вздохнул паром и закашлялся.       Спасти жизнь объекту исследования? Это стоит многого, тем более тогда, когда этот объект самостоятельно даже не смог грамотно убежать из самой опасной для него точки. Невероятное отчаяние и надежда, с которой Вейлон Парк покидал дом своего мучителя, стал для него и крепостью спасения, которую возвел для него никто иной как сам его мучитель.       Проекты могут приносить прибыль, могут, порой, заканчиваться успехом, но всегда в них присутствует один аспект, который нельзя вычесть из статистики, к которой, в условиях определенной работы, так привык начальник. Этот аспект — непредвиденные издержки, некоторые детали, выходящие из-под контроля. Джереми думал об этом, пока очень вкрадчиво, томно, будто заново изучал образ своего подчиненного, который даже сейчас отчаянно ругает себя за то, чего даже не совершал, пытается оправдаться перед тем, кто заслужил пулю в лоб, все еще унижает свою честь и достоинство несмотря на то, что отказался лизать пол.       Это все складывалось в картину единого, полного подчинения, которого Вейлон Парк нескончаемо желал. А Джереми Блэр лишь превышал свои полномочия.       Супервайзер всегда был подвержен влиянию Меркофф, влиянию контрактов, от которых зависела напрямую его жизнь, прибыль и, что не мало важно, дальнейшая судьба. Вне лечебницы у него были определенные обязательства, в которых четко прописано: «Не иметь контактов, выше сотруднических с персоналом любого уровня». Так или иначе, эта статья нарушалась им каждый раз.       Они простояли еще около пяти минут под шумом воды, скрытые паром. Мысли постепенно растворялись в этой же испарине, превращались в дополнительные капли и стекали с висков. Джереми оставил вопрос Парка без ответа и, затаив тишину еще на какое-то короткое время, предал ее, когда взял в руку тюбик геля для душа. Он выдавил небольшое количество вязкой жидкости на ладонь, достаточно грубо приподнимая Парка за подбородок.       — Ты выглядишь как дворняжка. — мужчина намекает на то, что часть грязи с кровью все еще подтеками спускаются по телу и это стоит исправить. — Спиной. — холодно цедит он, и когда получает то, чего ожидал, встает к телу чуть ближе со спины, распенивая гель ладонью на спине программиста. Он медленно обводит лопатки и поясницу, очерчивая каждую гематому.       Тишина спасительна. Вейлон все-таки боялся услышать ответ на свой вопрос, хотя и не был уверен, каким он будет. Не может быть, что всё это происходит просто так. Из-за какого-то хваленого «движения души». Если бы Вейлон Парк в это верил — где бы он сейчас был? Возможно, так и не покинул бы родной Лондон. Который уже не родной давным-давно.       Мысли, вначале так быстро прыгающие одна на другую, постепенно обрели последовательность — Вейлон чувствовал напряжение, но эти тёплые струи мягким массажем расслабляли натянутые нервы. Дико захотелось спать, а сознание стало на удивление четче. Мистер Блэр пытается привести его в порядок, а значит, его, Парка, смерть пока что откладывается. Возможно, его снова захотят изнасиловать, но Вейлон старается не думать об этом. Да вообще, на удивление, воспоминания об изнасиловании стали нечёткими, как если бы произошло много лет назад, и Вейлон не понял этого. Он лишь удивился спокойствию, с которым об этом подумал.       Приказ заставил вернуться из глубин себя и с некоторым трудом развернуться, ожидая подтверждения страшным догадкам. Но — это лишь гель для душа, который кажется холодным на фоне тёплой воды. От него по спине бегут мурашки. Кажется, Вейлону трудно уловить его запах, но прикосновения рук его мучителя снова вводят в некий транс, заставляя опереться локтями о стенку душа.       Сейчас программист был весь как на ладони. Хотелось бы ему сказать, что что-то в его позе и положении ещё связывало его с тем независимым и упрямым Вейлоном, каким он был. Может, это была лишь его призрачная тень, чье сознание пошатнулось достаточно, чтобы забыть самого себя.       Вейлон Парк определённо умер. Не целиком, осталась оболочка, которая, кажется, начала гнить ещё с того проклятого вечера без света и приставленного к горлу пистолета. Остатки его личности ещё давали о себе знать, но всё остальное — было лишь тенью, плотно намотанной на новой его грани — абсолютном помешательстве и потере памяти, которых он не осознавал. Внезапно захотелось заплакать. Не от жалости к себе, а от накрывающей тоски по утерянному — пусть и неосознанному, но ощутимому. Плачут ли люди, когда навсегда теряют куски себя? Возможно. Душу сложно обмануть, пусть даже умом ты еще не понял, что случилось.       И Вейлон Парк плакал, абсолютно беззвучно, не меняясь в лице, а слезы, смешиваясь с водой, утекали в водосток.       Пока эти горячие и шершавые руки отмывали следы его валяния в грязи.       Спустя целый напряжённый день, мозг, который привык находится в бессознательном напряжении постоянно, будто бы горел красным, давая его хозяину понять, что усталость накопилась, и требуется перезагрузка. Обычно Джереми не спал по несколько суток, стимулируя работу организма кофеином, а в крайних, особенно стрессовых ситуациях — тяжелыми наркотиками. Организм не скажет за это спасибо. Решая больше взбодриться, в том числе и от навязчивых мыслей, он решает сменить контраст воды, поэтому ее температура стремительно падает, становится почти ледяной, но даже это не вызывает на лице Блэра особенных эмоций, за исключением нахмурившихся бровей.       В один момент он упирается ладонями в стенку душевой напротив него, накрывая плечами тело программиста, который еле-еле стоит на ногах спиной к нему, защищая того от струй ледяной воды, принимая поток на себя. Он наблюдает за ним со спины, но когда усталость побеждает рассудок, невесомо касается кончиком носа намокших волос, с усталостью и сильным раздражением выдыхает в них.       Вейлон дёргается от резкого холода, широко открывая уже полусонные глаза и едва не охает, но тут же поток слегка ослабевает, когда к нему прижимается разгоряченное тело мистера Блэра. Вейлон чувствует его сейчас куда лучше, чем ледяные потоки, которые мигом сбивают пар и медитативность. Выдох в волосы провоцирует легкий разряд электричества вдоль его шеи и позвоночника, Вейлон дрожит от холода, но теплота второго тела греет и ох, какие же эти очертания… Сильные. Вся фигура его начальника исходила силой и уверенностью, и сейчас он всё это чувствовал кожей. Его дыхание на шее… Парк чуть склоняет голову, чувствуя, как эти выдохи скользят по кромке волос.       Вейлон старается отмывать себя спереди, но ледяная вода и такое положение их тел будоражит осознание. Его тело послушно гнётся под напором, принимая очертания второго. Сердце застучало быстрее. Перед глазами снова и снова вырисовывались картинки кошмаров, но холодная вода трезвила.       Джереми чувствует, как Парк жмется назад, все еще ослабевший и совершенно туманный. Ему определённо стоило бы лежать, желательно неподвижно. Он нужен корпорации живым, и если вдруг он не явится на следующий день, Джереми будет объявлен выговор, а проект, который он контролирует, встанет на одном месте. Этого нельзя допустить. Никак нельзя. Как бы не хотелось Джереми удалить сотрудника из проекта, а вместе тем и жизни — он не имел права делать этого без согласования с корпорацией.       В один момент вода прекращает смачивать кожу и литься под ноги. Джереми движением обеих рук зачесывает волосы назад. Полная тишина отрезвляет и заставляет немного отвлечься от ставшим за короткое время привычным шума воды.       — Выходи.       Очередной приказ. Но Джереми не оставляет подчиненного без опоры. Он отмечает для себя его по-настоящему болезненное состояние и поэтому без каких-либо колебаний забирает на руки, даже не дожидаясь, когда Парк все-таки выполнит команду, которая давалась с трудом. Терпения, чтобы ждать его, у Блэра уже не хватило.       Вейлон силится идти сам, но едва не падает, скользя на остатках воды. Дрожь всё не унималась, а слабость и сонливость снова брали верх. И поэтому, когда мистер Блэр поймал его в крепкий захват на руках, коротко и благодарно взглядывает на него. Все-таки ему не улыбалось отбить себе тело и голову ещё и в ванной. А ещё — он только сейчас, когда даже капель воды на нём нет, ощущает себя совершенно нагим. Все его интимные подробности видны, но программист сейчас явно не в том положении, чтобы хоть чего-то ещё стесняться.       Они покидают уже остывающую ванную комнату, выходят в ещё более прохладный дом. Вейлон бросает взгляд в сторону кухни — забытое или не пережитое не даёт покоя, но веки такие тяжёлые, а сознание такое изможденное, что не хочется даже пытаться это все понять. В глубине души теплилась надежда, что его куда-нибудь уложат, а не заставят переодеваться в грязную одежду и уматывать домой. Парку кажется, что если сейчас он выйдет на улицу, то воспаления лёгких не миновать.       Джереми придерживается определенной тактики, в его голове все работает как швейцарские часы, даже если для этого следует принять. Он держит Вейлона на руках еще какое-то время, а тот абсолютно не понимает происходящего, да и вряд ли может совершать хоть какую-то умственную деятельность в таком болезненном измотанном состоянии. Это играет Джереми на руку. Он оставляет тело в гостиной, на кожаном диване, который наверняка сильно холодит влажную кожу, ведь полотенца для своего «гостя» он явно пожалел, не желая делить с ним одно.       Спустя несколько минут, хозяин дома со все еще с мокрыми, уложенными назад, словно лаком, волосами, но уже в халате, с недопитым бокалом виски, который удалось схватить по дороге через кухню, проходит в гостиную и кидает на содрогающегося мужчину полотно хлопковой ткани.       Рубашка молочного цвета, просторная, велика по плечам на несколько размеров, рубашка его начальника, о которой он наверняка уже давным-давно забыл, но та, которая неизменно лежала в стопке его любимых постоянных рубашек, с привычным запахом, та, которую скорее всего он вероятно потом выбросит.       — Спасибо…       Уже не до церемоний. Холод, мурашки по коже, заставляют немедленно завернуться в предложенную, точнее, брошенную одежду, которая провисает ниже бёдер и это только к лучшему. Светлая ткань тут же намокает от стекающих с волос капель, и Вейлон группируется, подтягивая ноги к самому подбородку, стараясь отогреться хоть немного. Но дрожь только усиливается, а внутри всё сжимает от судорог и возобновившихся болей. К счастью, его сумка всё так же валяется рядом с диваном, куда он предусмотрительно положил и запас обезболивающего. Судорожно проталкивает в рот лекарство и глотает одним махом, а затем, дрожащими пальцами достаёт упаковку согревающих пластырей. Все те, что он клеил ещё днём, уже давно уплыли вместе с душем в водосток.       Но если бы боли были сейчас его главной проблемой.       Запах.       Если в ванной он не чувствовался из-за воды и пара, то сейчас он просто не вероятно силён. И чем больше Вейлон отогревался, тем сильнее ощущал его — он уже заползал в его лёгкие ядовитой змеёй, постепенно ввинчивая навязчивые образы.       «Это он рядом, он отогревает меня своими руками… »       Вейлон краем глаза следит за мистером Блэром, который вернулся из кухни с напитком.       «Это его объятия, его тёплое дыхание… »       Но нет, вот же настоящий мистер Блэр, в халате, смотрит на него с нескрываемым равнодушием.       «Это он лежит позади меня на этом диване… »       Запах всё сильнее поглощает Вейлона, являясь, очевидно, главным фактором-триггером его навязчивых состояний.       Джереми чувствовал нутром усталость Парка, знал слабые точки его подсознательного, наблюдая за ним со стороны. Он потягивал губам терпкий вермут, пробуя раз за разом привкус горечи на языке. Голова кружилась сильнее, насыщение вен алкоголем, насыщение бодрящей прохладой после душа — все это добавляло ощущений. Парк в его рубашке смотрелся гармонично, это нельзя было не заметить и отложить впечатление на полочку. Под действием алкоголя оно становилось все сильнее, взгляд становился более цепким.       Кажется, пришло время супервайзеру устроить второй круг проверки для своего подчиненного. Действительно ли 8208 готов к его указаниям, ведь сегодня он уже не выполнил приказ, за что упал в прямом смысле лицом в грязь. Джереми все еще стоит недалеко от кухни, где тепло горит свет, освещая совмещенную с ней гостиную. Тишина прерывается, когда Джереми хлопает себя над коленом. Отчётливо, пару раз. Молчание снова зависает в воздухе, слышится противное, липкое причмокивание после глотка алкоголя. Он по-маньячески, грязно, и словно в похоти лижет собственные шероховатые губы, относясь к своим действиям с полной ответственностью и серьёзностью, словно к чему-то обычному. Зовёт мужчину к себе, на пол, как послушного пса, хлопая себя по колену. При этом не говорит абсолютно ничего, желая отметить лишь реакцию своего подчиненного.       Что-то пошло не так (если можно было так выразиться, упоминая этот сумасшедший день). Вейлон сел, уже достаточно приведя свои раны в порядок, чтобы не думать о них, и, смаргивая очередной полусон, смотрит на мистера Блэра, который похлопал по колену, и теперь ждёт от него чего-то, очень пристально глядя в упор. Почему-то стало страшно. Вейлон Парк почувствовал, что за этим странным движением кроется опасность, и ему снова захотелось оказаться где угодно, но только не здесь. Но зачем? Он будто пытается подозвать неразумное животное, которым в его глазах является Вейлон.       Парк отводит взгляд, поднимается на ноги. Он хочет уйти. Хочет научиться сливаться со стенами. Но голова снова подводит его. В глазах темнеет от перепада давления, и он падает обратно на диван, выдыхая сквозь зубы.       «Ласковые руки укрывают его на мягкой постели, а дыхание пророчит крепкий сон… »       Нет, не правда всё это. Когда темнота проходит, Парк прямо видит, как напрягается жилистая шея, и как медленно двигаются пальцы на крепкой руке, будто уже сжимаются на его собственной.       — Я абсолютно беззащитен и обессилен… — бормочет Вейлон, упорно стараясь не слышать, как губы шепчут ему в шею слова тепла. Чертов запах. — Я не смогу сопротивляться, что бы вы не задумали…       «Руки скользят всё ниже, задевая чувствительные точки… Шёпот, вопрос, такой простой и возбуждающий одновременно:       — Ты хочешь меня?.. »       — Да, хочу… — выговаривает Парк в реальности, с придыханием отвечая своим же видениям. — Я хочу вас…       И тут же будто прозревает, осознавая, что только что ляпнул. Трясёт головой, прогоняя видение.       Джереми, все так же пьёт обжигающий горло бурбон, с упоением наблюдая за тем, как желания подчиненного то и дело рвутся наружу, не давая спокойно оставить свою идею позади. Такая смелая фраза, очевидно, сказанная программистом в каком-то наваждении, которое повело его по тропе невозврата, прибавляет Блэру только больше уверенности в своих действиях и в том, что Вейлон Парк, которого он так хорошо выучил, кажется действительно достаточно сильно уже успел распрощаться со здравым рассудком, а значит подготовка к госпитализации от части движется в заданном направлении.       — Ко мне. — томно, и вместе с тем грубо произносит Блэр, отбрасывая прочь ночную тишину. Он снова стучит себя по правому колену, параллельно наполняя собственный бокал алкоголем.       Парк бледнеет сильнее. Он понимает, что только что выдал себя, практически полностью открыв странное подсознание, сопротивляется, надеясь на милосердие тела, которое поможет ему уйти отсюда и немедленно, но черт…       «Сделай мне приятное, Вейлон… »       И Вейлон слушается. «Ох, эта нежность. Он готов идти за ней, следовать его малейшим движениям и выражениям, подбадриваемый ласками. Он тянет к нему руки в темноте и гладит тёмные волосы, а его уже прижимают к себе…       Как в трансе он, едва передвигаясь, все-таки приближается к мистеру Блэру, а когда наваждение немного спадает, с ужасом обнаруживает сам себя у ног начальника, причём, с улыбкой, полной наслаждения, как если бы то видение стало реальностью.       — Черт возьми, что же это…       Парк глядит в серые глаза над собой, будто относя этот вопрос к ним. Упирается ладонями в пол, прямо между оголенных коленей, стонет, осознавая, что находится в точке невозврата.       Для Блэра подчинение равно удовольствию, а никак не знаку должного уважения от того, кто перед ним находится. Находиться на коленях перед ним довелось лишь инженеру-программисту, хотя за многолетнюю практику кроме него, на его «ковре» побывал не один десяток бедных женщин, бормочущих одну единственную мантру о важности семьи, и о том, как невнимательно они прочли контракт, молили о его отмене и отмене госпитализации на проект. А Блэру всегда не то чтобы приходилось отказывать, он другого и не желал. Все эти дешевые слезы, этот нескончаемый поток эмоций, который пережили стены его кабинета, заряжали его, внедряли в него запах понятной, казалось бы, только ему, жизни.       Он окинул мужчину одобрительным взглядом сверху, хищно помечая все самые сочные и выгодные для себя ракурсы на его теле, возбуждение вместе с тем мешалось с опьянением, вырисовывало понятную для самого Блэра картину. Ему еще никогда настолько сильно не нравилось чье-то подчинение. И он понимал почему. Это происходит даже за стенами лечебницы, а это оказывало на него седативный, еще более опьяняющий эффект.       Теплые пальцы проходят сквозь влажные от душа, пшеничного цвета волосы, будто бы окутывают тайной, заставляя Парка подчиняться, словно марионетку. Одеколон и запах свежести чистой кожи сводит с ума, заставляя забываться. Он сжимает эти волосы очень крепко и тянет к бедру рывком, заставляя мягкую кожу лица соприкоснуться с халатом и проступающее через ткань очертание горячего тела.       — Замечательно… — расплывается в улыбке хозяин дома и растягивает на губах напиток, делая громкие плавные глотки, от чего у Парка к горлу подступает тошнота. Уж со слишком большим удовольствием делал это Блэр, будто бы издеваясь.       Вейлон был потерян. Он сидел, разбросав остатки здравого рассудка, со страхом вглядываясь в того, кто сейчас завладел им без остатка. Как же так. Что привело его к такому бедственному положению? Мысли Вейлона, его чувства и желания были теперь будто чужими, чуждыми, придуманными злой судьбой или просто кошмарным стечением обстоятельств. Почему именно мистер Блэр? Ну почему он вторгся в его сознание, зачем продолжает медленно но верно порабощать всё его существо? Ответ был прост. Сознание Вейлона свернуло не туда, сломалось, и тот чёртов запах, то дыхание, которое Парк чувствовал в тот роковой вечер, навсегда поразили какую-то часть мозга, став влечением. Больная, безумная любовь, если её можно так назвать. Блэр — его болезнь. И сейчас он снова окутывает его, снова Вейлон им болен. Но только если болезнь поражает оболочку физическую, то эта, словно кошмарная опухоль, проела и психику.       Касания, жар дыхания… Вейлон забыл, что он сидит на полу. И только яркий отблеск лампы в одном из осколков посуды заставил его опомниться. Как в трансе, он потянулся к острому кусочку и до боли зажал его в пальцах. Руки на бёдрах… Не об этом ли он мечтал в своих сладких кошмарах? Не стоит ли ему сейчас остановиться и отдаться им до конца?       Вейлон не отследил момент, когда все-таки замахнулся и чиркнул осколком прямо по шее своего мучителя, тут же роняя его и с ужасом чувствуя кровь на пальцах…       Неужели он это сделал?!       Тысяча маленьких разрядов по телу, одна за другой — капли. Неужели установки бывают настолько обманчивы, неужели наши убеждения всего лишь жалкая ширма, закулисье в котором мы обитаем, не замечая действительности, которая нас окружает? Потерять бдительность, податься искушению или похоти всегда было равно смерти. Но о чем говорить, когда сама похоть течет по венам и вырывается наружу, заставляя трепетать сознание, которое нынче принимало лишь формы извращения, подчинения и унижения. Ручной зверек оказался куда более напористым — решил напасть на своего хозяина, просто потому что устал от постоянных дрессировок…       Первые пять секунд в сознании начальника окрасились в серый шум, который в его глазах стекал по стенам. Гул в ушах заставил на миг окунуться в бездну, не чувствуя даже собственных ног, холодный взгляд, неизменно оставался на лице, только брови то и дело вздрагивали в непонимании собственной ошибки.       Где же случилась осечка, где тот винт, который заржавел в этой крепкой структуре? Оборудование вышло из строя, никаких чувств, одни лишь термины, объясняющие это мимолетное и такое опасное действие со стороны подчиненного. Но думать логически, когда пол осыпается десятком осколков от бокала, что покинул крепкую хватку и плеснул Парку в лицо алкоголем вперемешку с мелкой стеклянной крошкой, становится сложно. Тем более сложно, когда это вызвано колотой и наверняка серьёзной раной.       Вейлон полоснул по мелкой артерии, от чего пол моментально забрызгало алыми струйками, которые беспорядочно, словно маленькими потоками фонтанных вод, сокращаясь, красили собой глотку, чистую кожу и халат начальника, заставляя его издавать лишь тихий, фыркающий хрип.       Осознание происходящего, быстрая реакция и отрезвляющий вид собственной крови толкают на незамедлительные действия. Джереми моментально мёртвой хваткой цепляется за глотку, сковывая ее в охапку. Кадык больно липнет к стенкам, на языке чувствуется желчь, которая мешается с привкусом алкоголя и собственной крови. В ушах предательски звенит, но Джереми встряхивает головой, отбрасывая остроту ощущений и немного переводит дух. Теперь его окутывает ярость, боль, как будто бы от невыносимого предательства, непослушания… Как будто бы от большого греха, который вряд ли когда-то сможет искупить перед ним Вейлон Парк.       Тело будто ватное, но все еще скованное, чуть шатается, однако держится уверенно, из-под руки все так же струится алое.       — Блядская…. Блядская маленькая сука… — кряхтит Блэр словно не своим, хриплым голосом, который то и дело сокращается, кадык противно бьет по горлу.       Джереми пошатывается и подходит вплотную к телу.       Его окутывает невероятная волна ненависти, боли, а вместе с тем будто бы волна сумасшествия.       — Контракт… — слышится в горле кровавый всхлип.       — Контракт 8208…       Он обнажает пожелтевшие от крови зубы, улыбается настолько злосчастно и искренне, словно знает, как и каким (до мельчайших подробностей) образом с Парком будут расправляться после главной ошибки в его жизни. Он с удовольствием посмотрит на то, как его неудачный горе-зверек пойдёт на все «прелести» их «благотворительной» корпорации.       Вейлон никогда еще не видел Джереми таким. Настолько сломленным от чужого непослушания, настолько разъяренным, когда его восприятие мешается с сумасшествием. Это внушало дикий животный страх.       Ослабевшей, но вместе с тем все еще сильной рукой, супервайзер хватает Парка за глотку, впивается пальцами и всеми силами пытается заживо сквозь кожу вырвать его кадык, пачкая того окровавленными руками.       — Тупая… Спидозная шавка… — с яростью хрипит он, опускаясь до крайней степени безумия.       Даже под угрозой смерти он будет держаться за свое дело до конца.       Вейлон хрипит, хватается руками за пальцы, что сейчас сдавливают его глотку клещами. Он видит, сколько крови на нём, на Блэре, на полу и на этих самых пальцах, и его тошнит неимоверно. Дышать становится невозможно, и он просто сучит ногами в воздухе, ощущая сильное удушье и видя сквозь чёрные пятна в глазах разъярённое лицо начальника. Тот давно планировал избавиться от Вейлона — но по крайней мере теперь от программиста ему достанется шрам, который всю жизнь будет напоминать об этом злосчастном вечере.       — Аааааррррх… — длинно и измучено хрипит Вейлон, а скользкие, дрожащие пальцы всё ещё пытаются разжать смертельную хватку. Но с каждой секундой жизнь утекает из него по капле, как если бы мистер Блэр решил, что умрут сегодня они оба, и он утащит за собой Парка в могилу, который явно не заслуживает хоть какой-то жизни после того, что совершил.       «Вейлон Парк по природе своей не способен на убийство».       Иронично?       Тело Вейлона не выдержало такой нагрузки. Оно всё ещё было слишком слабо, и поэтому всего нескольких мгновений удушья хватило, чтобы он потерял сознание, обмяк, а глаза его подкатились и померкли.       Жалел ли он о том, что совершил? Если искореженная память сохранит этот кровавый инцидент, то он станет ещё одним кошмаром, в котором Парк, теперь уже окончательно сведённый с ума, пытается убить и убивает объект своих самых грязных фантазий, своих удушающих снов, что словно дёгтем испачкали его до этого ещё светлую душу. Как его кровь кровавым морем стекает по пальцам Вейлона, а он плачет, не смея поверить в это. А если это будет миг просветления — то кровавое море будет ещё больше, ибо слишком простой была душа Вейлона Парка, чтобы одобрить и спокойно принять убийство человека. Пусть даже того, кто надругался над всем его естеством.       Это ли не парадокс — он множество раз мог умереть от рук Джереми Блэра, но отомстить как следует так и не смог.       Такие обычно долго не живут.       Вот и сейчас — ещё не мёртвый, но близкий к этому, он провис в пальцах Джереми Блэра, абсолютно нагой, не считая уже изрядно покрасневшей рубашки и размазанной по лицу, шее и плечам крови.       Истекая кровью, Джереми не сводит своих покрасневших на белках от боли глаз от глаз Вейлона, и когда замечает на лице того застывший ужас и то, как глаза его катятся словно на встречу с Богом — вверх, отпускает того одним движением, ослабляя хватку до нуля.       Ослабевшее тело без признаков сознания обваливается тяжёлым мешком на пол, с характерным треском об ламинат. Джереми пару раз наступает босыми ногами на собственную кровь на полу. После того, как внешний раздражитель меркнет, головокружение сменяется тошнотой. Но организм все еще держит сознание своего хозяина в крепких тисках, а выпитый ранее алкоголоказал обезболивающий эффект, благодаря которому, словно чудом мужчина не заработал сильнейший, характерный в таком экстремальном случае болевой шок.       Сейчас слишком рано для мыслей. Парк снова выступил угрозой, постоянно всплывающей проблемой, об которую лишь пачкаются руки. Так почему так сложно раз и навсегда покончить с ним? Дальше развивать данную мысль было противнее некуда, тем более в условии угрозы неизбежной тошноты. Либо от мыслей о невозможности покончить с Парком, либо все-таки от нанесенной им травмы.       Откашливаясь кровью, на ватных ногах, но с нескончаемой победной уверенностью, Джереми проследовал в ванную, где залил глубокую рану большим количеством крепкого спиртового раствора. Он словно сжигал все естественные ткани невыносимой болью, но это было сейчас приятнее, чем сторонние мысли. Однако, поток крови это не остановило. Джереми грязно выругался, откидывая бесполезное лекарство.       Он уже знал, какой отчаянный шаг ему предстоит, дабы самостоятельно решить «неувязку» без привлечения скорой и других служб.       Отбрасывая собственные мысли необходимостью, Джереми разогрел камин в гостиной до предела. Через минуту дрова уже приятно трещали, создавая контраст уюта на фоне грязного места схватки, лежащего тела и окровавленной стеклянной крошки, которая кучей скопилась в крови, словно крупные кристаллы сахара в вишнёвом сиропе. Они поблескивали от тёплого света камина, и были похожи на рубины. Джереми с металлическим треском вытащил достаточно длинную кочергу, разогретую до красноватого оттенка, подвел к собственной ране, предварительно закусив собственный рукав. Алкоголь еще находился в крови, поэтому Джереми посчитал, что процедура будет не особо болезненной.       Все изменилось, когда раскаленный металл коснулся кровоточащей зоны, прижигая сочащиеся жизненными силами сосуды, вместе с тем плотно запекая их. Блэр взвыл от адской боли, откидывая голову назад, все тело пробрала сильная дрожь, а металл с треском свалился на пол, прожигая на паркете небольшое темное отверстие.       Вой перешел на стоны, по вискам потек холодный пот. Так больно ему ещё никогда не было. Казалось, кто-то резанул шею Джереми ещё раз, но уже тупым, раскаленным металлом. Из глаз посыпались искры и он едва не потерял сознание.       Так или иначе, кровотечение было остановлено полностью, но этот ожог останется навсегда.       Мелькание света и какой-то странный, не поддающейся расшифровке звон. Тишина, ватная, плотная и тёмная. Какие-то острые уколы осознания, непонятные и неосознанные…Вейлон долго лежал под стеной, постепенно дыша всё ровнее.       Даже видений, как ни странно, не было. Теперь его сны будут окрашены багряным, а боль будет равна обычному ощущению — привычка. Но длинный, очень неприятный звук вдруг заставил его вздрогнуть, и дёрнуть веками — будто кричала ночная птица, или раненый зверь. А затем — звуки ещё более необъяснимые, которые заставляли и без того напряжённые барабанные перепонки гудеть. Тяжело думать хоть о чем-нибудь, когда ты оказываешься лежащим лицом и голым телом на осколках и крови своего врага, но разве теперь ему приходилось выбирать?       Вейлон не решается шевелиться. Ему кажется, что подай он признаки жизни, случиться нечто непоправимое. Может, Блэр думает, что он уже умер, и забудет о нем хотя бы на время? Вейлон искоса наблюдает за широкой тенью, которая движется в гостиной, и кусает покрывшиеся спекшейся кровью губы. Джереми Блэр выжил. Вот только, что ждёт его, Парка, теперь?       Страх преследовал Вейлона всё это время, а теперь и вовсе заставил забыть о боли и этом чертовом звоне в ушах. Ведь теперь у Блэра на руках все карты для того, чтобы его убить. Но именно сейчас Парк остро осознал, что вовсе не смерть была целью его мучителя. Потому что, если бы тот хотел убить — уже давно бы сделал это. А значит, он к чему-то его готовил, ломал, испытывал и… Искушал. Кстати, об искушении. Вейлон медленно провёл языком по окровавленным губам, пробуя на вкус чужую кровь и на время забывая обо всём.       Показалось, или эта кровь была на вкус, как и весь Джереми Блэр? Тяжелая, с особым, глубоким послевкусием… Она же засыхала на его волосах, создавая довольно живописную картину.       Прошло всего мгновение с того момента, как шипение сменилось молчанием, а пылкий, уставший ледяной взгляд устремился на чуть шевелящееся тело у стены, которое не особо отчаянно подавало признаки жизни, но так или иначе, все ещё существовало. К нему явно вернулось сознание, что невероятно радовало хозяина дома. Ведь ни одна холодная смерть не может быть достойна этого программистишки. Он тем более не заслуживает ее настолько безболезненным образом. Для него это было бы равно сказке, а может и сравнимо, наконец, с небесным возвышением и получением желанного покоя…       Но о каком покое может идти речь, если земная жизнь с сотрудничеством с корпорацией, под прямым руководством Джереми Блэра еще имеет незаконченные с Вейлоном Парком дела?       Джереми поднимает с пола все еще горячую кочергу и крепко сжимает за прохладное основание, а затем, приподнимая уголки губ, на которых слегка запеклась кровь, топит наконечник в горящем густом пламени, накаляя металл до треска и красноты.       — Подъем, смельчак!       Джереми перехватывает кочергу двумя руками, подобно игроку в гольф, который крепко держит клюшку.       — Я еще с тобой не закончил!       Блэра пробирает на пару хищных, нездоровых взгляда, которые нацелены прямо на спину вздрагивающего Парка.       — Я теперь на больничном, и еще очень долго не смогу из-за тебя играть в свою любимую игру!       Джереми обходит тело, приближаясь.       — Составишь партию в гольф?       Супервайзера разрывает нескончаемая обида, которая больно царапает по его достоинству, внутри его разрывает чувство мести, которой нескончаемо много и ею невозможно напиться вдоволь. Рана давит на шею, рассыпаясь болью по жилам, лишь подкрепляя чувство негодования и ненависти, злости, что рвется с сумасшедшими идеями наружу.       Обрывая диалог финальной фразой, он возводит над головой раскаленный металл, подобно клюшке заводит за голову, и со всем показательным мастерством блестящей игры в гольф, со свистом взмахивает и наносит невероятной силы удар, прожигая кожу на спине программиста и вместе с тем выбивая из него последнее желание жить.       Удар за ударом, с рычанием, с ненавистью, эмоции меняются по часовой стрелке, все что есть вымещается не «в» а «на».       Парк кричит. Он не просто кричит, он буквально агонизирует, потому что боль теперь уже даже не красная — она белая, как если бы внутри него разрывались на куски петарды.       — Неет… Нееет… — вопит он на одной ноте, как заевшая пластинка. И каждое такое «нет» прерывается резким ударом. Рубашка тлеет, почти загорается, обугливается и падает ошметками, оголяя тело.       — Нееххррр… хрр…       Вейлон хватается пальцами за всё подряд, не понимая, что всё это осколки, ранит руки, хрипит кровью и тяжело дёргается от ударов, как собака, доживающая свои последние секунды под колёсами машины. Кожа на его спине плавится, пузырится, тлеет, а несколько позвонков ломаются немедленно.       Наверное, Вейлон действительно доживает свои последние секунды. Он вдруг чётко осознаёт, что вот оно — то самое жаркое тепло, которое он заслужил от этой жизни. То самое, которое сейчас плавит его в буквальном смысле и ломает кости, методично и безжалостно.       Выплевывая очередной сгусток, Парк съеживается в позу поражённого, в последний раз ловя на себе взгляд Джереми Блэра.       Обычные слезы сменились кровавыми, глаза вылезли из орбит и покраснели, а тела теперь будто и не существует — сколько органов уже перестали функционировать — не известно.       Вот и остаётся оно — тело, у которого отсутствует теперь кожа на спине, а теперь слабые толики мяса теперь обожжены и разодраны. Крови уже натекло столько, что хватило бы на раскрашивание безумной картины неизвестного художника.       Если Парк не мёртв — он глубоко в коматозе, и тощие коленки, прижатые к подбородку, перестают содрогаться. Джереми понимает, что перегнул палку только тогда, когда в очередной раз изувеченное тело в агонии издает последний визг.       Он откидывает кочергу с грохотом на пол, вытирая взмокший донельзя лоб, смахивает с себя солёные, холодные капли и тяжко дышит — он выплеснул все, что у него было, все что он чувствовал. Все, что сжирало его в данный момент. Но на залитое кровью, дрожащее в беспорядочной агонии тело, смотреть было уже невозможным, даже капля жалости немыслимо почему появляется у него в сердце, выливается из организма и души насмешкой. Он смеётся под нос, охватывая темные вспотевшие виски руками, а затем берет в ладонь лицо, на кортом буквально написана скорая смерть.       Неожиданно для себя Джереми склоняется над Вейлоном, прижимается влажным лбом к дрожащему холодному лбу и заглядывает в зелёные глаза, а затем с особым трепетом касается обкусанных, до крови и колких, шершавых холодных губ. Если это последние минуты горе-сотрудника, который вызвал у него за все время столько противоречивых эмоций, так пусть он домучается с комфортом и осознанием того, что он хотя бы немного играл свою где-то немаловажную роль.       Вейлон поначалу даже не видит того, кто сейчас склонился над ним. Не понимает ничего. Жизнь выплескивается из него толчками, ей уже не за что держаться. В свою последнюю секунду он ощущает касание к губам, наверное, ему только мерещится, но в мозг не поступает никаких особых сигналов, кроме бесконечной пульсации и горечи. Он с трудом смаргивает пелену — боли больше нет. Он уже переступил её порог, и теперь остаётся только кусочек разума, который наивно, словно все та же перебитая собака, спрашивает — почему?       Видит, наконец, серые глаза, снова касание. Это всё он — его личный кошмар. Он все-таки убил его, насладившись целиком перед последним вздохом.       Все эти сны, всё эти видения — они были пустяком по сравнению с тем, что сейчас видят угасающие зелёные глаза. В агонии ему кажется, что он протянул руку и погладил это лицо, коснулся волос, шеи… Кажется, он даже немного улыбнулся. Боли нет. Есть только плавное засыпание. Охлаждение.       Охлаждение.       Если бы только он мог говорить… Но зачем? Веки становятся тяжёлыми, как же безумно хочется спать… Он очень устал. Тела больше нет. Вот оно — бесполезная кукла из костей и капли мяса, не нужная при жизни, не нужная и теперь.       Иронично, что в самом конце он ещё может краем глаза его увидеть.       Хочется уснуть, не сводя взгляда с этой серой бесконечности, которая всё это с ним сотворила.       И до тех пор, пока веки не опускаются, Вейлон Парк смотрит в чужие глаза, отражая их.       Какой из всех возможных пределов сейчас достигнут? И какая очередная грань была стерта Блэром? Никаких близостей? Или должное?       Джереми оторвался от кровоточащего и содрогающегося в легких конвульсиях тела и вытер окровавленной ладонью губы. С холодным спокойствием потянулся к тумбочке, вместе с тем вставая и вытягиваясь.       Сейчас квартира начальника была похожа на место преступления, которой, собственно, и являлась до выяснения обстоятельств, но их выяснять не будет никто, а вот убирать последствия…       — Это Блэр. — монотонно, с долей иронии произнес мужчина, прикладывая к уху, в контрасте, казалось бы, ледяной сейчас телефон. — У меня случилась некоторая неувязка с объектом 8208. — транслирует он все так же слаженно, словно под диктовку, но голос еще то и дело меняет тональности с официального на грубый и приказной.       — Заберите его немедленно. Мой адрес вы прекрасно знаете, и не дай бог я узнаю, что хоть кто-нибудь лишний в курсе происходящего. Я немедленно подпишу документы о вашей дальнейшей госпитализации на проект. — уже цедил с рычанием Джереми, обходя босыми ногами, перепачканными в крови тело Вейлона Парка.       — Машину с дежурными врачами, чтобы были у ворот через 5 минут, я лично прослежу за выполнением ваших обязательств, и подниму на уши вашу семью, мистер Джонсон. Они первые узнают, потому как я лично приду и сообщу вашей маленькой дочке — Джереми оборвали на полуслове тем, что врачи уже находятся на пути к дому, а значит, он поспособствовал быстрому прибытию помощи.       Джереми отбрасывает телефон на диван и ухмыляясь, присаживается на корточки возле тела. Пошлепывает ладонью «по-дружески» по щеке, заглядывает в глаза все с той же иронией.       — А я уже было думал, что ты склеил ласты! Но сама судьба говорит тебе… — Джереми наклоняется прямо к уху и с озлобленностью, вязко и липко шепчет: — Не дождешься.